Бабья ли это доля?

(об эгоцентризме и женской несчастливости)

“А жить зачем? Если нет цели никакой, если жизнь для жизни нам дана, незачем жить!" - говорит убивший жену, но оставшийся жить герой “Крейцеровой сонаты” Позднышев.

Даже фамилией героя Лев Николаевич Толстой подчеркнул, что тот во всем разбирается поздно.

Поздно разобрался в мерзости своего отношения к женщине и семье, опоздает разобраться и в смысле, существе, ценности жизни.

Но, обесценив жизнь в своих демонстративных, позерских рассуждениях, он все-таки жив. Сила жизни взяла верх над приговором ей кривляющегося своей беспристрастностью позднышевского разума (заряженный пистолет остался лежать на столе под газетой).

Первоклассник, сходив однажды в школу, заявил: “Я там не все понял, придется еще раз сходить”. Не поняв при таком подходе и в другой раз, он решит поступить со школой, как мартышка в басне с очками: “Не надо мне ее!”. Не поняв, заявит, что и землю - не надо, и жизнь - об камень, чтоб “только брызги засверкали”.

“А жить зачем?” - многих в трудную минуту посещает этот вопрос. В отрицательной форме (незачем!) он приходит к нам в минуту слабости, когда, на миг впадая в детство, мы начинаем жалеть себя и сетовать, как малые дети. Но чаще такой вопрос возникает у инфантильных эгоцентричных людей, принимающих мир за нарочно приставленную к ним няньку, обязанную непрерывно обеспечивать их удовольствием, от их* собственной инициативы независимо.

Неудовольствие, тем более страдание, такие люди не связывают с практическими результатами их дел - со своими собственными ошибками, безынициативностью, претенциозностью, ленью, но принимают за нерадивость этой “няньки”, за несправедливое наказание.

Страдание как чья-то персональная несправедливость по отношению к ним вызывает их протест. Во-первых, в виде оправданий себя перед кем-то и перед самими собой. Они обижаются, сетуют, жалуются и ждут “справедливого” избавления. Готовы даже мстить и мстят, будто не способны к поиску зависящих от них причин страдания. К самостоятельному избавлению от несчастья страдание их не побуждает.

Как малые дети, они вечно ждут посторонней заботы о них. Лишенные ее обижаются. Но сами ни о ком не заботятся, не умеют и не хотят уметь заботиться даже о себе.

“Забота” о себе и о других, которую они вменяют себе в заслугу, на поверку оказывается огульной опекой, адресованной “среднеарифметическому”, то есть несуществующему человеку. Не принося пользы никому, такая опека, как известно, обязывает всех и вызывает не благодарность, а ответную, но неожиданную для эгоцентрика агрессию.

В той же “Крейцеровой сонате”, кроме Позднышева, был еще один взрослый участник его семейной драмы... - его жена! Но, даже у автора, нет и поползновения допустить, что она тоже взрослый человек, участник, то есть ответственна. Уж если не за судьбу своих детей и мужа, то, хотя бы, за свою собственную, только однажды проживаемую, жизнь ответственна.

То, что она лицо страдательное, то есть осуществляется не как человек, но скорее как вещь, даже автором принимается за аксиому.

Выйдя замуж, Женщина не только не предприняла никогда ничего для устройства своей жизни, но лишь претерпевала ее, как щепка “терпит” грязный поток, который ее несет. Напротив, словно из само собой разумеющейся претензии, что печься о ней должен муж, она на протяжении всей семейной жизни только обижается (на недостаток опеки, что опека не угождает ее ожиданиям); всякий раз не упускает случая выказать неудовольствие, укорить, пожаловаться, выставить опекуна в дурном свете, отомстить, наконец.

И способ мести она интуитивно находит изощреннейший: сделать себе хуже, изуродовать себе жизнь, поставить свое страдание в вину другому (мужу) и своим несчастьем доказать его (!?) ничтожество ему.

Одни утверждают себя, утверждая жизнь, значимость, нужность им других - всех, с кем они живут и общаются. Они так утверждают свой мир. Живут среди, таких же, как и они, близких им людей. Другие самоутверждаются, доказывая каждому и всем свой верх, и всех прочих никчемность, ничтожество, ненужность. Обесценивая и разрушая всех, кто с ними сталкивается сколь-нибудь близко, они разрушают свой мир. Убеждают себя, что “жизнь - дерьмо”, и “люди - звери”.

Так существует эта женщина.

“Пойду, вырву себе глаз, пусть у моей тещи зять будет кривой!” Даже свою смерть эта жена и мать использует как месть, почти радуясь возможности так отомстить.

Ни разу, даже не попытавшись строить свою жизнь, заботиться о счастье своем, мужа, детей, она сразу обижена обманом своих грез. Сразу несчастлива, и за несчастливость сразу ненавидит другого - мужа.

И для нее жизнь не ценна потому, что не оправдывает ее эгоцентрических ожиданий.

Никакие констатации несправедливости того или иного общества, так же, как и констатация факта социальной дискриминации женщины, не могут освободить самого человека (в этом случае женщину) от ответственности хотя бы за свою личную судьбу, и за судьбы связанных с ним людей тоже. Ни что не может освободить взрослого человека от необходимости самому строить свою жизнь в любых условиях. Я уж не говорю об индивидуальной ответственности за судьбу своего общества и об индивидуальной необходимости влиять на эту общечеловеческую судьбу.

“Крейцерова соната” не только разоблачает безнравственность отношения к женщине в ее обществе, не только обнажает безумие неодухотворенного, маскирующегося под человеческий, инфантильного эгоцентрического эгоизма того, кто еще не стал среди людей человеком, безумие обесценившего живые человеческие нужды, позирующего разума. “Крейцерова соната”, может быть и без всякого авторского умысла, констатирует жуткий, по-моему, факт совершенной инфантильности, человеческой недосформированности женщины современного ей общества, недосформированности тенденциозно этим обществом оберегаемой, поддерживаемой, непременно программируемой

Факт этот обязан своим происхождением всей системе общественных отношений и не в последнюю очередь религиозному воспитанию в его наиболее примитивных формах, приучающих относиться к женщине и женщину к себе как к “рабе Божией”. И в обмен на покорную безынициативность ждать всегдашней опеки со стороны бога.

Трудно думать, что эта недосформированность почему-то необходима самой женщине (может быть она помогает ей зачинать, вынашивать, рожать, выкармливать и растить своего детеныша, то есть осуществлять биологическую функцию?).

Эгоцентризм всегда - следствие воспитания, освобождающего ребенка от забот о самом себе. Тогда, одобряя, поощряют, подменяя инициативу и активность ребенка своей инициативой и активностью воспитателей, берущих на себя все хлопоты о ребенке вместо него - подменяют его собой. Лишая одобрения, наказывают, лишением заботы, грозящим не умеющему теперь заботиться о себе ребенку потерей всего нужного ему. Единственной заботой так напуганного ребенка становится достижение одобрения, а для этого соблюдение предписанных взрослыми правил, обман, что правила соблюдены, оправдания что их не возможно было соблюсти и объяснения, что невозможно по независящим от ребенка обстоятельствам... Наказание же при соблюдении правил воспринимается несправедливостью и вызывает “справедливый” протест.

Перенесение таких отношений во взрослую жизнь и есть эгоцентризм, когда все заботы направлены на достижение самоодобрения и одобрения, а не полезных для жизни результатов и означает неприспособленность, несостоятельность и обиды на всеобщую несправедливость.

В настоящее время инфантильный эгоцентризм остается невольно передаваемым по наследству уже не в осознанных действиях и словах, а самим способом жить, пережитком именно примитивно религиозного отношения, предполагающего наличие постоянной заботы о тебе свыше, наличие изначальной, надчеловеческой, абсолютной Справедливости, наличие бога как опекуна.

Дата добавления: 2015-07-08