Отцовский ресурс

Еще в дверях она глядела на вас васильковым, обещающе покорным взглядом с неуверенной, робкой, но уже восхищенной вами улыбкой и молила вашей любви. Если вы откажите, ей здесь будет невыносимо холодно и плохо. И обещала - свою. И отказать ей было бы так жестоко с вашей стороны, И когда она снимала оранжевую с капюшоном дубленку, то оставшиеся на ней обтягивающие юбочка и блузка только подчеркивали совершенно открытую для вас ее хрупкую и стройную наготу.

* * *

В действительности эта только что окончившая институт и приступившая к работе в программе “12 шагов” очень молодая психолог пришла ко мне не за моей любовью, а на специализацию.

Кокетничает она потому, что не знает, что я есть, что я мужчина и что она для мужчин привлекательна, а не безразлична. Это - “не ее проблема”. Да и не она это, а ее “тело”.

У нее была своя задача. И она решала свою задачу со мной (как и с вами), будто меня (как и вас) здесь и не было.

Она никогда не замечала своего отца как человека и ничего не знает ни о существовании мужчин с нашими мужскими интересами, ни о своей женственности, ни о том, что, бессознательно приставая к нам, невольно согревается провоцируемым ею мужским влечением, что просит нашего волнения как эмоциональной поддержки и допинга.

Если она так же, не замечая ни их в качестве мужчин и женщин, ни себя, существует в группе “наркозависимых”, то такое бесконтрольно агрессивное женское поведение непрофессионально, так как опасно и для ее клиентов и для нее.

Администрация фирмы, видимо, затем и прислала ее -молодого специалиста, чтобы в моем кабинете она заметила саму себя. Присвоила собственные импульсы, влечения, чувства - свое тело, свои недемонстративные эмоциональные проявления - собственную жизнь. За это они и платят.

* * *

В кабинете девушка оказалось будто бы очень деловитой. Будто бы очень уверенной, что знает, чего ей надо, и очень наглядно игнорирующей все постороннее. Она будто бы очень и настолько была готова к учебе, что даже не заметила ни куда пришла, ни к кому.

Она вела себя будто бы очень неуязвимой, и очень сосредоточенно подглядывающей за всеми (где наши “уязвимые места”? в чем секрет каждого?). При этом боялась подглядывания за собой. Была настороженной, и всегда готовой к отпору без малейшего сострадания.

Психолог, она будто бы очень хотела быть всем полезной. Но из опаски, что ее заденут, оставалась совершенно равнодушной. И от страха казалась высокомерной и недоступной.

Ученица, она очень боялась ошибиться и, отчасти поэтому, ни в чем не участвовала по сути. И не делала ничего содержательного.

Она будто бы достаточно быстро соображала. Но так мучительно долго обдумывала ответ на любой вопрос, что, казалось, искала не свое решение, а подвох или ответ, правильный, по ее мнению, с моей точки зрения.

Будто бы очень неплохо подкованная теоретически, девушка будто совершенно не знала реально происходящего здесь и теперь, не ведала реальности вообще.

Отвлеченная собственными, непременно очень важными, мыслями, она, как я уже говорил, совсем не замечала своего тела. Так что оно (тело со всей его жизнью) оставалось захватывающе свободным. У окружающих поэтому могло сложиться впечатление, будто женщина-психолог своим телом в совершенстве владеет, и им полностью себя доверяет. А это было не так.

Вот тут и начинались сложности.

* * *

Если вы не хотели девушку огорчить...

А у участников работы кабинета складывалось к ней два полярных отношения.

Девушка пристраивалась ко всем, как дитя к родителям, и просила участия в ней, на том основании, что она “красивая, умная, хорошая". Сама она, как и всякое дитя, “родителей” не замечала.

Часть кабинета отвечала ей участием. Тогда женщины ее жалели. А мужчины были влюблены и отвергнуты.

Часть (достаточно большая), защищаясь, реагировала настороженно. Женщины задето не смотрели в ее сторону. Мужчины были сдержанны, опасаясь, что, откликнувшись, на ткнутся на детскую слепую жестокость. Особо настороженные из этой группы будто бы “не замечали” девушку. Они ждали ее активности, чтоб в ее манере уязвить отказом ее.

Но большинство, в том числе и эти последние, относились к девушке скорее с симпатией, как к милому ребенку, которому отказывать - жестоко.

Если вы не хотели девушку огорчить,... например, трезвостью оценки.... А огорчить ее почти никто не хотел...

Если вы не хотели своим отношением ее обидеть... Счесть, например, инфантильной или глупой,... черствой или беспардонной (при ее-то профессии психолога!),... эмоционально и психологически неграмотной,... халтурщицей, занявшей на работе не свое место.... Если вы не хотели огорчить девушку или, того хуже, обидеть, то вы чувствовали для себя недопустимым мнить ее эмоционально расхристанное поведение детским неряшеством.

Недопустимым казалось и думать, что психолог не знает, что “делает ее тело”, не отвечает за то, что она, специалист в общении, проделывает с вами.

Абсурдом казалось принимать представителя ее профессии за наивную девочку.

Если вы не хотели отнестись к психологу, сочтя ее обидно слепой, вам нельзя было согласиться и с тем, что она - профессионал - не знает, что вы, как и она, - живой человек. Нельзя было и помыслить, что она разнагишалась при вас как в одиночестве собственной ванны потому, что вас не заметила!

Чтобы сохранить свое уважение к молодой девушке -профессионалу и человеку на своем месте, вам оставалось тогда только поверить, что ее поведение преднамеренно! Что она специально просит любви у каждого мужчины и пытается задеть каждую женщину! А то, что она этого “не замечает”, - уловки расчетливой кокетки.

Оставалось поверить, что эта молодая женщина, не только из робости, но и от какого-то внутреннего достоинства, демонстрирующая свою независимость, всегда ото всех отделенная,... что эта молодая женщина, всем видом повелевающая считать ее взрослой и ответственной,... оставалось поверить, что молодая женщина действительно - взросла, ответственна и... прагматично расчетлива!

И так выбирали думать все, кто не принял ее за “дитя”, и не взял на себя “родительской роли” (ведь, если она дитя, то - не профессионал).

* * *

В обыденной жизни, приняв неосторожную девушку за намеренно ни с кем не считающуюся, рассудочную, холодно просчитывающую каждый свой шаг циничную дрянь, ее кокетство считают злодейством (а не неряшливой игрой маленькой девочки). Злодейства нередко пугаются. В испуге, освободив себя от всяческих обязательств перед “злодейкой”, ведут себя в ответ жестоко, без правил.

У таких, не берегущих от себя ни женщин, ни мужчин, с детства эксплуатировавших отца или просто никогда со своим отцом не считавшихся, не знающих его, не сочувствовавших с ним, у таких эгоцентричных “наивных" девочек первая встреча с мальчиком,... юношей,... мужчиной... становится не праздником знакомства и осуществления своих желаний, но почти всегда - невольно спровоцированным ими неожиданным сексуальным нападением противника, которого они не заметили, к которому ни морально, ни физически не были готовы.

Первая встреча переживается этими девочками пачкающим их “грязным домогательством” или изнасилованием. Вызвав страх, брезгливость, ощущение скотства, эта встреча всегда оказывается будто нарочно ими же “выпрошенной” травмой, иногда пожизненной.

Даже когда случается, что инициаторами “встречи” кажутся они, эти девочки никогда не получают, чего хотели, и всегда получают, чего не хотели.

Отвернутые отвращением от реальности, не зная ни себя, ни партнера, они мечтают о ненужном им, требуют небывалого, а получают пустое.

То, что они мнят любовью - пошлая выдумка, отпугивающая всех здоровых людей неестественностью, а то, что им действительно нужно, - для них отвратительно.

Их первый эротический опыт всегда - разочарование!

Чем меньше человек заботится о других, тем больше он помнит чужие обязанности перед собой и тем более упрямо на эти чужие обязанности рассчитывает.

Не сознающая своего кокетства и не готовая к вызванному ею отношению, “наивное дитя” убеждается, что мир жесток, и этим, в свою очередь, обосновывает свою дальнейшую бессердную жестокость со всеми.

* * *

В действительности эта, просящая внимания и обдающая холодом, привлекающая и никакая, всех цепляющая и ото всех хоронящаяся, вызывающе и обидно ведущая себя, -пугающая деловитой, циничной расчетливостью девочка-подросток умела рассчитывать разве что “деловые отношения”, вещи и деньги. Но всё, как и деньги, - весьма приблизительно, и только в расчете на дурака.

Ослепленная своей прямолинейностью, она наивно “продавала рубль за копейку” и была болезненно ранимой.

Из-за ранимости агрессивно защищалась нападением на всех, особенно на подобных себе.

Уязвляя, травмируя других, создавала себе бесконечные травмирующие обстоятельства и убеждала себя в версии, что “все - насильники”, и что “с волками надо по-волчьи”.

Совсем незащищенная, во-первых, от собственного экстремизма, она совершенно не контролировала создаваемых ею себе человеческих, эмоциональных, даже физических обстоятельств, не контролировала и так жестко программируемого ею своего будущего!

Она не знала, что ее средой являются не вещи, а люди. Не знала и того, что жить среди них не ее намерениям, а ее делам. Не ее мыслям, а ей живой, чувствующей.

Оказывается, здесь ей не только себя присваивать!

Другая, столь же важная, задача ее специализации - заметить, актуализировать для себя факт существования ее среды - других людей. Версию, что “мир - жесток”, заменить вопросом и исследованием этого мира.

Девушке предстояло догадаться, что папа есть. Предстояло начать с ним знакомиться. Ведь мама - это она, а мир, все, что не она, - папа!

* * *

Если молодая психолог пришла бы на специализацию только по инициативе администрации, то постановка всех этих задач - насильственное и бесполезное действие. Но девушка еще в институте долго решалась и не решалась прийти в мой кабинет, наслышанная о его трудности. Теперь она здесь -по собственному почину.

И все же, ей будет очень трудно!

Она не знает, что ранимость означает защищенность.

Не знает, что “человеком стала самая ранимая обезьянка”! Других “все устраивало”.

Не знает, что ранимый с младенчества человек - сегодня сверхвынослив. Его любая мелочь ранила. Даже не сознавая того, он любую шероховатость замечал. Привык к боли. Ко всему привык. Ему не страшна жизнь со всей ее сложностью, со всеми ее нюансами. Ничего не страшно.

Это знаю о ней я, а не она! Она пока мнит себя беззащитной и хоронится от боли, как хоронил ее от реальности кто-то с детства.

Ей страшно. И это надо уважать!

Уважать и поддерживать... страх — готовность к новому, к трудному.

Ей будет трудно.

И втайне и явно она давно уверена в необходимости изменения и сознательно готова заставлять себя меняться. Но именно этого-то и никак нельзя позволить!

Нельзя ни от чего нажитого отказываться. Нельзя ничего ломать, ничего себе навязать. Нельзя принудить себя к большей, чем привыкла, открытости...

Раз до стольких лет она не решилась открыться, значит, такая защита ей пока необходима.

Плохо или хорошо то, в чем она живет, - оно привычно и знакомо. В нем спокойно. Уже только сомнение в достаточности и надежности привычного - страшно. Теряется надежность опоры, а новой еще нет. Трудно существовать в этом межвременье.

Встреча с новым усиливает ощущение зыбкости. Новое требует осторожности, деликатности с новым и с самой собой, обживания нового с уважением к себе.

Необходимо предупредить девушку, чтобы она держалась привычного и ничего не меняла “от ума”.

Ведь все, кто пытаются “себя исправить”, “стать другими”, “совершенствоваться”, чаще лишь мнят, и декларируют, что себя любят. В действительности, с младенчества убежденные кем-то в собственном ничтожестве, такие люди, еще даже не заметив своей жизни, самим этим пресловутым “самосовершенствованием” уже принуждают себя играть “правильные” и “красивые”, но не свои роли и маски - чужие игры. Игрой заняты, отвлечены от жизни. И пока так отвлечены - отгорожены от влияний реальности, останавливаются они в собственном развитии, точно в детской игре “Замри!”. Не растут.

Только желающий остаться тем, кто он есть, догадывается о своем неназванном существовании, ищет встречи с собой. Он подставлен действительности, в столкновениях с ней обнаруживает себя и мир одновременно. Этот мир поминутно формирует его, как лошадь, дрова и дорога формируют шестилетку, по имени “мужичок с ноготок”. Оставаясь всегда самим собой, он углубляет, расширяет и уточняет свою картину мира, совершенствует и множит навыки, осваивает и по своему выбору использует роли, маски. Играет свои игры - осуществляя себя и созидая свой мир. Он растет и взрослеет.

Как и всякому молодому человеку, девушке предстоит научиться использовать все привычные свои “маски” сознательно. Научиться бережности с собой.

Эта бережность начинается с создания себе безопасной среды обитания, то есть с бережности к другому, с умения беречь другого от себя!..[240]

Этот наш разговор с девушкой-психологом состоялся в группе за неделю до конца ее специализации.

Накануне я пересказывал в кабинете историю студентки педагогического, которая вспомнила себя четырехлетней девочкой[241]. И многие, включившись, пытались примерить на себя свой отцовский ресурс. Пробовали ощутить, как бы понимал (себя и другого), что бы чувствовал и делал на их месте, в той или иной значимой для них ситуации, если бы был ими, их любящий маму и жизнь отец?

Пыталась использовать этот ресурс, решая какие-то свои трудные проблемы, и наша молодая психолог.

Сегодня она пришла с вопросом, почему у нее это “плохо получается”:

- Что-то не пускает... Не дает мне... Как будто мне нельзя... нехорошо обращаться к папе... в себе!?.. Почему я не могу в решении своих проблем использовать, как другие, себя -папу?

- Вы действительно хотите и готовы в это вникать?

- Да.

- И готовы вспоминать себя?

- Готова. - Девушка сегодня вызывала доверие.

Около месяца уже жила она на распутье.

Она, конечно, еще не умела беречь вас, но училась этому со всей свойственной ей целеустремленностью. И это давало повод и силы беречь ее вам.

Некоторыми привычными для нее стереотипами поведения - “масками”, или, как говорят, “ролями”, она теперь пользовалась специально. Сознательно защищала ими себя неведомую от слишком стремительных изменений и ударов новизны. Она уже успела почувствовать пусть маленькое, но все-таки уже появившееся расстояние, пространство между собой и “маской", дающее свободу выбирать. Прежде она маску от себя не отличала, не отделяла.

Поколебалась и ее жесткая уверенность, что мир враждебен, и “надо только вид делать”.

Со мной она - очень самостоятельна. Догадывается, что я ей не злодей, поэтому опасно для себя и для меня неосторожна. Хоть и ждет всегда неожиданности, но готова к ней редко.

- Тогда расскажите мне какую-нибудь безоблачную ситуацию из детства: когда вы с родителями, когда вам хорошо, когда между ними все хорошо.

- У меня было что-то с легкими, и положили в больницу. Но без мамы... Потому, что мне было уже где-то около четырех лет, и родителей не клали. Они почти все время ко мне приходили.

- Вы не могли бы взять ситуацию, когда вы “купаетесь” в их внимании, чувствуете, что вас очень хорошо понимают?

- Это так и есть. Ночью была гроза. И я рассказываю маме, как боялась. А она меня очень внимательно слушает, готова со мной заплакать, что я одна ночью. И меня успокаивает.

- Где это происходит?

- Во дворе больницы.

- Вы стоите, ходите?.. Что делаете - опишите.

- Нет, сидим на скамейке. Мама сидит. А я отбегаю от нее, бегаю, подбегаю. Снова бегаю... Играю.

- С закутанной грудью?

- Нет.

Лето. В платьице.

- Жарко?

- Тепло. Я, наверно, выздоравливаю.

- Мама вас на бегу успокаивает?

- Я не далеко отбегаю.

- Правильно я понял, что вы рассказали ночной “ужас” и скачете туда-сюда? Мама чуть не плачет и так вас успокаивает?

- Михаил Львович!

- Хорошо! Мама успокаивает. А где папа?

- Папа - там, в стороне.

- Как же он успокаивает?

- Нет, он в это не включается.

- Остановитесь там еще на минутку! Посмотрите, что делает папа? Попробуйте вникнуть, чем он внутренне занят?..

-...,- девушка повернула голову в сторону отца и, задержавшись, пыталась разобраться в собственных ощущениях того момента.

- Этого можете мне не рассказывать! Как отец относится к вашему ночному “ужасу”?

- Никак.

- Когда вы заняты отцом, как изменился страх?

- Нет. Я про него забыла.

- Он же вас не успокаивал?

- Он не вникает. Нету.

- Как себя в это время чувствует мама?

- В каком смысле - как?

- Вы занялись папой и забыли страх перед грозой...

- Папа грозу любит!

- Не то... Простите! Вы - с папой. Маме больше не надо “лечить” вас от страха... В каком состоянии,... как себя чувствует в это время мама?

- Мама?.. Мама... в это время... как-то... как... немножко даже растеряна...

- Отчего растеряна?

- Сейчас... Как будто мы с папой... ее одну бросили. Она была занята мной. А теперь не знает, что делать. И ей кажется, что она никому не нужна, что ее все оставили...

- Зайку бросила хозяйка... а-а-а!.. Под дождем остался зайка, а-а-а!.. Со скамейки слезть не мог... а-а-а!.. Глупенькую деточку обидели!?

- Михаил Львович! - девушка голосом молила меня не кощунствовать.

* * *

Она не замечала, что спроецировала на маму свою собственную, мамой же пестуемую сензитивность - лишенную живого сочувствия к другим, бессердную ранимость-черствость. Не замечала, что принимает мать за не умеющего сориентироваться в реальности, готового от малейшего затруднения отчаяться, беспомощного, нуждающегося в опеке младенца.

Не заметила, что я не над мамой смеюсь, а пеняю за высокомерие ей - дочери! Девушка не глупа и потом “догонит”.

Но самое опасное! Она забыла свой хваленый “самоконтроль” и нечаянно эмоционально открылась больше, чем это было для нее привычно. Гораздо больше, чем была готова обеспечить своим доверием к нам!

Своей притворной “иронией”, реальным нападением, которое ей понятно и которого для нее, поэтому, как бы и нет, я возвращал неосторожную девушку к привычной для нее “маске” настороженности. Загодя и незаметно страхуя, защищал ее от трагического переживания другого, более страшного для нее нападения - мнимого. Того, которое она, испугавшись своей нечаянной открытости и спохватившись, в шоке непременно нафантазирует. И которое, став для нее сверхреальным, повергнет в ужас. Заставит скукожиться, спрятаться, поверить, что ее снова победила Вселенская Черствость или Мировое Зло.

Это - особенность многих “подростков" даже самого зрелого возраста.

Они либо подозрительно и обидно ощетинены, будто не доверяют никому и “их не проведешь”. Либо, вдруг доверившись вам, так выворочено, так, не замечая вас и о вас не заботясь, открыты, так назойливо навязывают вам свое! Словно вы взяли на себя обязательство ради них поступиться даже самыми элементарными своими интересами, вовсе забыть с ними о себе.

* * *

- Хорошо! Как вы реагируете на эту мамину растерянность?

- Мне ее жалко. Я как будто ее предала!

- С папой!? предала?

- Я ж на него отвлеклась.

- Вы там так чувствуете?

- Я здесь так ту себя понимаю.

- Вам стало жалко маму. И что вы сделаете?

- Вернусь к маме.

- Бросите папу?

- Мы же с мамой до того разговаривали!

- И папа был брошенным?

- Почему? Он просто своим чем-то занимался. Его не интересовали наши дела.

- Или он вас не интересовал?

- Причем тут это!? Мы же здесь были. Захотел бы, вмешался. - Девушка не замечала, что папу принимает, как и он себя, за реалистичного, способного самостоятельно о себе позаботиться зрелого человека, не нуждающегося в опеке и заметном внимании. В то же время для нее было так же естественно и то, что в таком показном внимании и опеке нуждается мама. По-видимому, в этом она без критики передразнила мамину претензию к ее отцу.

Такой двойной стандарт у дочери обычно - следствие некритично воспринятой от матери инфантильной претензии на то, что мужчина, муж, как существо более примитив но и грубое, должен предугадывать, понимать и осуществлять все сложные и недоступные его примитивному пониманию желания женщины. В такой ситуации всегда есть повод бестолкового “дурачину и простофилю” упрекнуть. Есть за что “сослать на конюшню”[242]!

- Понятно. Вы вернетесь к маме. И что будете делать?

- Мама будет спрашивать. Я буду рассказывать. Она будет меня уговаривать.

- Что станет с ее растерянностью?

- Успокоится.

- А с вашим страхом?

- Я постараюсь быть мужественной и прогнать страх, как мама велит.

- С папой страх прошел. С мамой вы вернетесь к страху и станете его гнать? То есть борьбой его усиливать и закреплять?

- Очевидно, так.

Как психолог девушка знала, что от такой борьбы страх только усиливается[243]. Тем более что пока ей свой страх устранять нельзя! Он морально нужен девочке, так как по ее ощущению успокаивает маму. Дает той чувство нужности.

- Ради верности маме станете болеть страхом?

- Но я же там ничего такого не думаю! Просто, когда маме плохо, мне тоже плохо. Если бы в грозу мама была со мной, я бы к ней прижалась. Это проще почувствовать, чем объяснить! Я теперь к ней и прижимаюсь. А она ко мне!

- Страхом?

- Какая разница! Я - с мамой. Мы же с ней играем!

- Хорошенькая игра! А если на папу отвлекаетесь?

- Я не отвлекаюсь. Я же чувствую, что она обижается!

- Верна ли моя догадка, что если вы в этот момент здоровы, то мама остается без дела... чувствует себя ненужной и растерянной... и единственный, доступный вам способ успокоить ее, занять и утешить - это стать прежней и бояться?! Болеть, значит!?.. Верно ли, что мама, занимаясь вашим страхом, подкрепляет его своим теплом и вниманием?[244]Верит, что успокаивает?! А на деле невольно поддерживает страх!?

- Но она ж не нарочно! Она же этого не знает!

- У вас строгая мама!? - (в этом была догадка, о правильности которой я спрашивал).

- Она очень дисциплинированный человек.

- Требовательный к вам?

- Да... очень!.. Но я этим горжусь!..

- Она всегда становится встревоженнее, озабоченнее... становится доступнее, когда вы слабы... больны?

- Да. Вы правильно догадались.

- Своей открытостью, лаской мама невольно поддерживает не только страх и болезнь, но и вашу эгоцентричную ранимость?.. - я неожиданно для себя и с досадой вспомнил, что эта ее связанная с подавляемым страхом “болезнь легких” у девушки-психолога продолжалась в детстве действительно почти до десяти лет! - Вам мои рассуждения не кажутся правдоподобными?

- Кажутся. К сожалению!

- Вы понимаете, что речь идет о событиях вашей жизни, о ваших выборах, а не об обсуждении мамы и ни в коем случае не о претензиях к ней?!

- Да.

- Правильно ли я понял, что по вашему ощущению мама чувствует себя спокойно и уверено, чувствует себя нужной, только когда занята, когда делает что-нибудь полезное для вас с папой.

Мне показалось, что я опять столкнулся с тем же. грустным фактом, что и в первом разговоре[245].

Женщина (мама девушки психолога) также не заметила своего существования вне дел. Тоже - невольно воспринимает себя как приложение к делам, - будто она биоробот. Полезная всем, она - “принцесса”, вне хлопот - никто. Но тогда и все - никто. И ее дочь - никто!

Как и мама той девушки, мама психолога тоже себя не любит! Не умеет этого. Не знает про это. Не знает, что

ее любят. Что любят пи за что. Что и себя люди любят просто за жизнь. За то, что ты есть, за то, что ты - творение и часть этого мира. Ты - его плоть и плоть от его плоти. Женщина не знает, кто им (мамам) запретил любовь? Что это за проклятье?! Не знает.

Не любя себя, она и других ценит, а не любит. Никого не любит. Всех ценит и всех обесценивает! Все - никто[246].

- Прекратив деланье, мама чувствует себя неприкаянной, ненужной?

- Да. Так.

- И ей надо всегда показать себе, что она сделала много и нужна? А папа, как и все другие, сделал меньше или совсем ничего полезного не делает? И что она его всегда одолжает, осчастливливает собой? Принимает его только из доброты? Приносит себя в жертву ему и... вам?

- Я этого не сказала.

- Как в маминых глазах выглядит то, что папа не занят вашими ночными страхами, не участвует в вашем разговоре?

- Никак. Ему не интересно, он и не участвует. Мужчины все такие.

- Какие?

- Я не буду этого говорить.

- Почему?

- Не надо, Михаил Львович! Вы понимаете, что я подымаю.

- Тогда правильно ли понимаю я, что, глядя мамиными глазами, вы должны верить, что папа, “как и все мужчины”, просто черств и не способен чувствовать так тонко, как вы -женщины?

- Я этого не говорила.

* * *

Теперь было ясно, что у девушки-психолога двойной стандарт не только для мужчин и женщин.

Она в собственной жизни невольно совмещает два не согласующихся мировосприятия.

Одно мировосприятие - осознанное и придуманное.

Оно основано на, кажущемся девушке маминым, представлении о том, каким он (мир) “должен быть” и каким, вопреки “должному", не является. Тогда то, каким он (этот скверный мир) оказывается, - “гадко”, “даже подумать стыдно”, “не может быть”! Мир подлежит ревизии. А все хорошие люди должны знать, разделять только это представление и следовать ему.

Соответствующее этой картине мира поведение нарочито, принудительно, трудно, лишено завершенности, непоследовательно, прерывается, едва от него отвлекается внимание. Бессмысленное для себя, оно всегда рассчитано на награду. Пустое для других, награждается только дежурными наставниками. Внутри этого мироощущения “заслуги” всегда превышают награды.

Сама девушка, убедившись, что все вокруг нарушают ее правила, чаще обижена (что сама она никогда не следовала этим правилам, девушка не заметила) и ведет себя по принципу: “они первые начали” - без правил! Но от других ждет поведения в соответствии с ее изначальными представлениями. К естественному поведению не готова. Всегда имеет основание для обид на все и всех. Тут круг замыкается.

С мамой девушка чувствует себя объединенной в этой картине мира. А в действительности объединилась с инфантильной маминой претензией, обидой.

В этом обиженном мировосприятии дочь объединена с мамой против папы, против всего света, против себя, и, выходит, против мамы - ни с кем!

Второе мировосприятие - реалистическое, соответствующее ее опыту, но неосознанное. Я бы даже сказал “нелегальное”.

Оно осуществляется только нечаянно, всюду, где и когда девушка своего поведения не контролирует. Часто - под защитой ложных мотивов. Зато оно отличается абсолютной точностью интуитивного действия. Ни к ответу за его осуществление перед другими, ни к его результатам для себя девушка не готова. Пример такого ее поведения я описал, рассказывая о ее прикрытом задачей добиться чего-нибудь необходимого (например, чтобы ее приняли на специализацию) бессознательном кокетстве.

В этом мировосприятии она - ясно видит. Переместившись в раннее детство, именно из этого состояния девушка так талантливо и точно исследует происхождение своих страхов и конфликт родителей. В этом состоянии делает свою ситуацию ощущаемой и зримой для меня. В этом состоянии она - вместе с отцом и с той своей мамой, которая ее родила и хочет для дочери жизни и здоровья, а не зависимости от себя и болезни. В этом состоянии она - обретает свободу от маминых обиженных претензий. В нем выздоравливает. В нем присоединится к маме подлинной, любящей и любимой. В этом реалистическом мироощущении она - ясно видящая, в нем - профессиональна, в нем она - психолог.

В этом мировосприятии она - вместе и с мамой и с отцом.

Но, следуя букве их отношений с матерью, то есть в духе первого мировосприятия, реалистичность отцовского отношения ей позволено воспринимать только как черствость и равнодушие..

В самом деле! Ну, как же: “Девочка потрясена, а он -не вникает! Жена чуть не плачет, а он - не берет в голову”!

При таком взгляде, если и девочка о своих страхах забудет, значит и она - бесчувственная, как папа! А быть бесчувственной плохо!

А она, повернувшись лицом к папе, - забыла!..

И теперь она, глядя и на себя, “забывшую бояться”, глазами мамы, втайне верит, что - бесчувственная (квадратная!)[247].

И всю жизнь эту “бесчувственность” от всех скрывает за... вычурностью, за претенциозной ранимостью...

Если же за подлинные - принять ее молчаливые отношения с отцом.... То ее отношения с матерью - упрямая мелодрама, истерика вдвоем.

Ведь дочь действительно боится не понравиться матери, если обнаружит свою похожесть на отца - “бесчувственностью”, реалистичностью, здоровьем. И компенсирует мнимый недостаток чувствительности нарочитой внимательностью к маме - имитацией. Дальше она подделку принимает за норму. Забывает о возможности подлинного сочувствия.... Тех, кто в понятную ей игру не играет (а это все, кроме мамы), начинает считать черствыми, в том числе снова - себя подлинную и... отца!

Теперь быть вместе с отцом ей нельзя! Нельзя использовать этот ресурс!

Другой пятилетний сын после развода родителей спросил у матери:

- Я хочу видеть папу!?

- Это было бы Мне больно! ~ ответила одинокая мама.

- Но ведь я его вчера не видел. Сегодня не видел. Значит, смогу и завтра не видеть!.. - заключил мужчина, которому шел уже шестой год. И мама приняла эту версию...

Папа того малыша тоже принял...

* * *

Но вернемся к нашему разговору с девушкой, которая девочкой, оставив папу, не вникающего, “как все мужчины”, играет с мамой...

- Правильно ли я понял, что ради того, чтобы мама не чувствовала себя ненужной, чтобы ее успокоить, вы бессознательно становитесь маме мамой и опекаете ее?

- Не поняла?..

- Помните сказку про Курочку рябу?

- Конечно, - девушка с удивлением подняла на меня ресницы.

- Расскажите, пожалуйста!

-?!.. - Девушка растерялась. Смущенно смотрела, не смеюсь ли я над ней. И лихорадочно искала, - в чем тут подвох. По прежнему опыту она знала, что в кабинете я всегда работаю, даже когда шучу.

- Нет, правда, перескажите в лицах, как это бы сделал еще не рефлектирующий ребенок. И вслушайтесь в свой рассказ.

- Жили-были дед и баба. У них... - Девушка, смущаясь и краснея, - ведь она взрослая и солидная, а сказка для маленьких, - стала пересказывать. От смущения и решимости чуть топырила губы... и не успевала участвовать...

- Нет! Это - халтура. Так мы в сказку не въедем! Почему, как вы думаете, эта, вроде бы совсем без событий история - так живуча? Почему ее знает и любит каждый малыш?

- Не знаю... Может быть... - девушка старательно пыталась угадать “правильный” ответ. Но вдруг выдала свой и совсем неожиданный для меня. - Потому, что золотое яичко - это их Долгожданный ребеночек!..

Приехали! Меня передернуло! Как чем-то черным ударило! В голову не успело прийти, что это могла быть обмолвка. Но и тогда - легче ли?! Как это: “золото - ребенок”! Ужас!

На миг все показалось напрасным и безнадежным. Виноват, я испугался, что ошибся в девушке. Если ошибся, значит, обманул ее, зря согласившись на ее специализацию у меня. Но в следующий момент собрался. И сам стал рассказывать сказку:

- Попробуйте слушать, как ее слушает совсем маленькая девочка с совсем еще конкретным мышлением! Никаких абстракций! Ребенку два годика и он слышит... Представьте: “Жили-были дед и баба!.. У них была курочка-ряба”. Пестрая курочка, значит... - Самому мне дед и старушка представлялись обычными - большими, и курочка - обычной, по сравнению с ними небольшой курицей, которая что-то клюет. - “Курочка снесла яичко! Не простое яичко, а золотое!” - Наверное, какое-то особенное - красивое... - “Дед бил, бил, бил, бил, бил, бил... - не разбил! Баба била, била, била, била, била, била, била... - не разбила!”...

Только теперь, когда пишу, понял, зачем они били. Они хотели высвободить из золотой скорлупы - цыпленка! И, может, я придумал все ужасы про девушку, что для нее вместо ребенка - золото?..

Но тогда я - малыш только бил, бил, бил... вместе со стариком и старухой. И чувствовал, что не разбивается! Не разбивается, потому, что камень! Камень! Не яичко, не ребенок - простой бульник! И никому не надо! Я это открытие, про камень, давно сделал. Сам!

То, что у сочинивших эту сказку славян золото - символ смерти, этого ни я, ни я - малыш, который слушал сказку, еще не знали. Но уже в младенчестве получали первый чувственный урок нравственности, что блестящее и звонкое -не значит нужное, и цыпленка не рождает. Камень! Но я продолжал:

- “Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало, и разбилось!” - Вряд ли разбилось! Может, камень рассыпался, - долго били... Нету просто. А мышка, наверно, случайно пробежала - случайность какая-то, мелочь. Мелочь -и путаница кончилась! Хорошо! Чего не было, того и нет. Все стало по правде. На картинке я видел - две половинки скорлупки, а лужицы не было. Было пусто! - “Дед плачет: “А-а-а!”. Баба плачет: “А-а-а!””. - Бабу и деда было жалко. Наверно от этого они прямо на глазах уменьшались. Глупенькие, ну чего же они плачут!? Ведь хорошо все!.. Они становились маленькими, меньше меня маленького, меньше той девочки в больнице... - “А курочка кудахчет: “Не плачь, дед! Не плачь, баба!”” - Курочка, а вместе с ней и мы с девочкой, волшебно росли. Росли и становились большими. Старшими. А дедушка с бабушкой - маленькими - младшими детьми из еще ясельной группы.... Как мама девочки, когда девочка ее “бросила”. Большая девочка, вместе с большим папой. Но папа не знал, что мама - маленькая... -“Снесу я вам (другое) яичко!” - утешала Курочка! - “Не золотое - простое!” - Яичко ожидалось парное, теплое...

Я видел на даче в Горках, как дяди-Ванина курица...(дядя Ваня, у которого мы снимали дачу, был после войны без одной ноги, он сидел на ступеньке крыльца, костыли уложил рядом и крутил из газеты цигарку со своим табаком)...курица потеряла яйцо во дворе, в углу у плетня, в траве. Мы его несли. Оно было теплое. Из него, как и у Курочки Рябы, вот вот мог вылупиться желтенький-желтенький,пушистый, живой цыпленок.

- Я и имела в виду! Что живое яичко! Не золотое, а живое. Я оговорилась! А золотой, в смысле - желтый, цыпленок! Что это - их ребенок! - почти выкрикнула девушка...

- А цыпленок - это вы?

- Почему?

- Правильно ли я понял, что вы?... Постойте!... Так же, как малыш, став настоящим участником сказки.... Жалеет плачущих от мнимой потери деда и бабку.... Начинает ощущать их “маленькими”... “Вырастает” и пытается их - старших - опекать... Так и вы?! “Выросли” от сострадания маме?.. И “стали ей мамой”? Оберегаете ее? Чтобы ей было спокойно, жертвуете здоровьем,... чем можете?.. До скольких лет вы болели? До десяти?

- До девяти! При чем тут это?

- Вы думаете - не при чем?

- Никак не думаю.

- Правильно я понимаю, что объединиться с папой в равнодушии к ночной истерике и догадаться, что он не черств, а реалистичен, что такое объединение для вас - предательство по отношению к маме?

- Примерно так.

- А мужчин вы считаете сильными и жалости не требующими?

- Вы о чем меня спрашивали? О чем весь наш разговор?

- Почем) я не могу в трудной ситуации представить, как бы повел себя папа, будь он мной? На моем месте. Не могу быть им и “вернуть себе свою инициативу”?

- Так почему вы не используете папин ресурс?.. Может быть - по злобе, из дефектности? Или осуществляя своеобразный подвиг верности маме?[248]

- Верности. Только почему подвиг?

- Потому что подвиги вы совершаете гораздо чаще, чем думаете, и искать причины своих и чужих поступков следует не в слабости и гадости, а, как и в этом случае, в доброте и достоинстве! В своей доброте и в своих достоинствах, во-первых!.. Тогда и самые крепкие двери распахиваются.

- Как это?

- А вот так! Как вы относитесь к девочке, которая из любви к маме утешает ее?

- Как? Хорошо.

- С уважением?

- Конечно.

- А к той, кто мамину жизнь - коту под хвост?

- Понятно!

- Больная дочь - это лучшее утешение для мамы и воплощение ее мечты?! Правильно?

- Михаил Львович!

- Чувство незаменимости (особой нужности) и укоризну мужу ценой болезни и сиротства дочери? Или здоровье дочки, пусть даже... в результате ее близости с отцом? Пусть ценой признания своей растерянности перед реалистичностью мужа? Что бы вы выбрали на месте матери?

- Надо отвечать вслух?

- Разве мама хуже вас?! Разве она ради своего покоя, амбиций и распри с мужем - злодей своей дочери?! Что бы выбрала она, если бы выбирала сознательно? Приняла бы она от вас вашу “жертву”?

- Н-нет!

- Если бы вы уважали мать?! Не мнили маму беспомощной, больной, кого надо цацкать четырехлетней дочке? Если бы не мнили ее упрямым убожеством, которому надо во что бы то ни стало доказать мужу, что он примитивен!? Если бы вы действительно уважали мать? Не выслуживались “преданностью”, а сочувствовали бы ей, ее подлинным интересам матери?! Как бы вы отнеслись к отцу и его отношению?.. Даже в четыре года?

- Играла бы с ним.

- Что бы сделала мама?

- Смирилась и играла бы с нами.... Вначале обиделась бы...

- С чем смирилась?

- Ну, как?.. С тем, что я с папой играю, как с ней. Что он, как мы.

- Не чурка, что ли?

- Михаил Львович! Перестаньте, пожалуйста!

- Как бы изменились их отношения?

- Вы думаете...

- Как вы думаете?!

- Мама бы... с папой незнакомым... Столкнулась бы с непонятным... Знакомиться надо было... Маме не на себя,... на папу внимание надо было бы обратить. Она все под свое строит, а он подстраивается... всегда... Чтобы ее самолюбие не задеть... Когда я обернулась... к папе.... То, к чему я обернулась... Мама старается этого не замечать... Как будто нет этого... или глупости... Ей было бы... Она не из-за меня была растеряна!.. Она растерялась,... прямо девочка!., от неожиданности!.. Как в вашем кабинете!.. Правильно! Они бы сблизились!.. Да! Ей бы пришлось ему довериться.... И он бы... перестал чувствовать себя... в ее глазах, что надо угодить.

- Играя с папой, вы потеряли страх и сблизили родителей? Так почему, как по-вашему, вы не можете воспользоваться папиным ресурсом?

- Маму не подвести!?

- Если бы подвели, что с ней стало бы?..

- Вначале обидно! Потом лучше! Можно быть перед папой, какая есть... и перед собой...

- И вы - здоровы!..

- Папа не доказывал бы,... расправился! Им лучше -вместе!

- Так, что легче? Угождать маминой обиде, претензиям или служить ее подлинным интересам женщины, жены, матери?

- Угождать проще!

- В чём верность? Что требует большей честности, больше характера, больше мужества?

- Честно - делать по-своему! Только трудно! Вы не знаете, как мама обижается!

- Я и говорю, что мама обидится, если вы ее ошибки своей свободой, счастьем окупите! Главное, упаси бог, не сблизиться с тем, кого она вам в отцы выбрала! Правильно? Папина реалистичность?.. Да - никогда! Подвиг дочери -хранить верность их распре! Масла в огонь! Все их ошибки растиражировать в своей жизни! Да, еще болеть непременно! А то вдруг мама узнает, что она любима! Что она всем нужна ни за что! Не допускайте этого, никогда! А то и папа перестанет виноватиться за то, что не играет в опасные игры -в обиженную ранимость!

- Михаил Львович! - девушка улыбалась впервые тепло.

- На что вас благословляет мама не обидой, а своей к вам любовью? И любовью к тому, от кого вас родила? И в чем предательство вас всех? И можно ли вам теперь не использовать папин ресурс?..

- Спасибо!

* * *

Закончив специализацию, молодая психолог в книге отзывов запишет:

“Спасибо за Папу и за Мир!”

Дата добавления: 2015-07-08