Мамин ресурс.

Шла, как всегда по первым средам месяца, “Мастерская психотерапевта”.

Не терпелось прочитать две предыдущие записки о “четырехлетних девочках”[249]. Но здесь была Алина Владимировна, которая эти записки не раз слышала, к тому же долгое чтение затруднило бы активность других. Спросил, есть ли у кого-нибудь предложения по предстоящему занятию.

Валентин Вадимович напрягся с интригующе заговорщицким видом, зарозовел, как новорожденный, и сообщил, что ему приснился... я. Во сне я давал ему задание просмотреть несколько альбомов и сделать сообщение о художниках. Чем он и поспешил во сне заняться.

К моему смущению, Евгений Николаевич тут же к психологу присоединился - ему я тоже приснился! Будто бы среди множества белых цветов.

“Тоже мне - миллион белых роз!” - с досадой подумал я.

Самостоятельно исследовать свои сны они не взялись. А мне в грезы со мной включаться не хотелось. Пришлось отшучиваться.

Потом я рассказал фабулу записок и о том, что даже однократные возвращения клиентов в эпизоды счастливого детского общения со своими родителями открывают доступ к их совершенно неожиданным личностным ресурсам.

Встреча с молодыми мамой и папой, взгляд на них глазами себя маленького, обогащенный теперешним умением различать и анализировать, разрешают и делают возможными принципиально новые выборы. Позволяют осуществление прежде неизвестных, запретных, сознательно не используемых человеком стратегий реалистического переживания и поведения. Предоставляют шанс понять происхождение, смысл и пустоту непродуктивных стереотипов. Дают свободу принять их или отказаться, наконец, от этих парализующих спонтанность программ - высвобождают инициативу. Благословляют использовать счастливые родительские ресурсы. Открывают к ним допуск...

Я увяз и едва не запутался в объяснениях.

А все из-за того, что сразу понимал и боялся, что надо будет показывать. Но было до задыхания тягостно заставлять себя демонстрировать то, что делаешь, только когда лечишь, и что легко, когда вызвано нуждой партнера.... Наконец решился. Спросил, кто из женщин хочет попутешествовать в детство?

- Почему - из женщин? - возразил кто-то.

- Женщина со мной - защищеннее.

Вызвалась Мария Петровна. Детский психотерапевт. Очень заботливая, разумная и предупредительная. Она всегда работает. Или идет на работу. Или, жертвенно устав, отдыхает до следующей работы. Или украдкой пережидает вынужденную паузу на регулярном семейном пикнике на природе с шашлыками.

Я попросил Марию Петровну вспомнить какую-нибудь счастливую ситуацию из ее раннего детства, когда она вместе с мамой и папой и когда им хорошо друг с другом.

Мария Петровна с всегдашней, чуть усталой улыбкой детского доктора стала рассказывать, как “весело” лет в пять-шесть ее рано утром будил папа.

- Вспомните эпизод, когда вы втроем, - перебил я, но сам удивился тому, как много она уже рассказала о своих родителях и о себе мне.

К сожалению, доктора и психологи слушали задание и смотрели в пол - “в себя” - или на меня. Никто, даже Александр Витальевич и Ирина Юрьевна, не наблюдали и не видели, не опережали Марию Петровну в ее знании о ней.

Оказывается, меня ведет в дальнейшем расспросе наблюдение и настороженное сочувствование, пребываний вместе с партнером в его обстоятельствах. Наблюдение за тем, чего он не заметил, а не моя версия. Я спрашиваю собеседника о том, что он мне уже “рассказал” своим существованием. Как бы галлюцинирую его воспоминаниями вместе с ним. Это я сию минуту про себя понял. И, с досадой отличив этим себя от коллег сейчас, тут же как тренер спросил у всех:

- Что о своих отношениях с родителями вам уже успела сообщить Мария Петровна?

- Что папа у нее бодрый и веселый, - отозвался студент -медицинский психолог.

- Это она сама сказала словами. Что вы узнали из собственного наблюдения, чего Мария Петровна о себе, и о них (родителях) не знает?

- Что она агрессивно относится к отцу! - Поспешил реабилитировать себя в собственных глазах всегда готовым выговором всем женщинам за “неправильное поведение” с мужчинами задетый Евгений Николаевич. А в сторону чертыхнулся, - Как мальчишка, попался! Сам постоянно пациентам твержу: “Наблюдайте!”.

Я “видел”, а точнее слышал в наигранном тоне и ощущал, сопротивляясь излишней отзывчивости маленькой героини Марии Петровны, что тогдашняя эгоцентричная девочка, как и нынешняя устало озабоченная доктор, принимает искренне демонстрируемую заботу отца за — настоящую. Что она не чувствует отца.

“Видел”, что вспоминаемый ею отец увлеченно осуществляет известную понятную роль идеального, заботливого “паи-ки-товарища”. Но не ощущает себя в отличие от роли.

Навязав дочери тоже роль понятной ему, любящей его “хорошей девочки”, он не чувствует и дочку непосредственную.

Между ними нет сочувствия.

Есть игра по понятному обоим, навязанному “хорошим отцом” сценарию.

Вот тебе и сознание как “комплекс социально значимых деятельностей”![250]

У дочки этого замечательного, веселого и бодрого папы ни он - вне роли, ни сама она - живая, никогда не войдут.в “комплекс социально значимого”. Не будут ни известны, ни осознаны.

Для папы важен сценарий, роль. Он не знает и не догадывается о собственном своем существовании. Не знает, что люди вначале существуют уже какие-то, а потом обучаются сценариям и ролям...

Вот почему Мария Петровна всегда трудится,... завоевывая право на любовь к себе. И всегда так безропотна...

Раньше мне даже приходило в голову, что она детдомовская.

Но для детдомовской Мария Петровна - слишком не стеснена телом, слишком тепла, физически обаятельна и не пугана. Может быть, и тело не входит для нее в “комплекс социально значимых деятельностей”? Живет себе своей отдельной от ее сознания, незамеченной жизнью полезного, обихаживаемого, ласкового, но не имеющего к ней (к ее “душе”!?) отношения, используемого животного.... А может быть ее папа - детдомовский?

Я не стал рассказывать коллегам, что увидел в этой утренней побудке дочки отцом. Все это отражалось в позе, в лице, во взгляде дочери на папу, в ее тоне, когда Мария Петровна вспоминала и рассказывала. В ее утреннем капризе (в дозволенных молчаливым уговором пределах!) и в поспешной, разумной готовности подняться. Каждый следующий жест обоих был предсказуем. Конвенция была по-детдомовски простой и понятной.

Мария Петровна безропотно пережидала нашу дискуссию о ней.

- Вспомните эпизод, когда вы втроем, - повторил я мое предложение, - и когда вам радостно вместе.

- Раньше этого я себя не помню. А позже - я не могу вспомнить. Они все время ругаются. Радостно, только когда мы вдвоем с папой!

- Ну, самое раннее, когда вы - втроем?..

- Но они ссорятся!

- Пусть.

- Это было между пятью и шестью годами. Мама только пришла с работы. И папа ей выговаривал, зачем она оставляла меня одну.

- Это где происходит?

- Дома.

- На кухне?

- Нет, в комнате.

- Возьмите с помощью мужчин стулья и расставьте их так, чтобы обозначить, где вы, где мама, где папа.

- Вот здесь - мама. Здесь - папа. Здесь - я.

Стулья выстроились в треугольник, так, что в вершине развернутого угла поместился отец. Стул-дочка оказался ближе к отцу, справа от него, и они вместе стали параллельно стене, против мамы, оставшейся чуть в стороне, слева от отца. Папа повернулся боком, почти спиной к дочери, лицом к жене и как-то между ними. Но к жене - чуть ближе, чем к дочери.

- Вы сидите, стоите, ходите?

- Они сидят. Я стою виноватая.

- Пересядьте, пожалуйста, на этот стул, который изображает вас виноватую. - Мария Петровна пересела. - В чем вы виноваты?

- Ну, я... как бы... рассказала папе,... что была... одна...

- Наябедничала, что ли, папе на маму?

- Нет! Но, кажется,... Я сейчас вспоминаю... Ну, в общем, он как-то от меня узнал, что я одна оставалась.

- И вы виноваты, что выдали маму?

- Ну,... как бы - так.

- Где окно?

- Там. Напротив папы.

- Вы и мама - боком к окну?

- Да. Но она - почти спиной. А я лицом, но отворачиваюсь к папе.

- Какая погода?

- Осень. Сыро.

- Какой пол в комнате?

- Крашеный.

- Блестит?

- Нет. Вечереет.

- Что у вас на ногах?

- Не помню.

- Постарайтесь! Вы босая?

- Нет! В домашних тапочках.

- Ноги голые?

- Нет. Я в колготках.

- В капроновых?

- Нет - в обычных детских, хлопчатобумажных.

- В синих, как это называется... - “в резиночку”?

- В коричневых, ребристых таких, все дети раньше носи ли...

- Как детские чулочки?

- Не знаю, тогда дети чулок уже не носили.

- Вы стоите. Тапочки удобные?

- Жестковатые.

- Что на вас еще надето?

- Платьице и кофточка.

- Какая кофточка?

- Такая... полушерстяная.

- Зачем дома - в кофте?

- На дворе промозгло.

- Вы замерзли?

- Нет, в кофточке тепло.

- А мама во что одета?

- Тоже - в тапочках, в платье и в кофте. Как и я.

- На босу ногу?

- Нет. Она только с улицы пришла. Намокла немного продрогла. И оделась в теплое.

- Мама кем работает?

- На железной дороге.

- Кем?

- Путевым обходчиком.

- А какие у нее тапки?

- Жесткие, как у меня.

- Она уже согрелась?

- Нет еще. Она устала и промерзла.

- Мама только что пришла. А папа не работает?

- Нет, он пришел давно, раньше.

- А он во что одет?

- В трико и в рубашку.

- Трико - это то, в чем все выпирает и висит?

- Да. На коленях - чашки.

- Больше ничего не висит?

- Нет.

- Папа на много старше мамы?

- Он на шесть лет моложе.

-?!... - Я растерялся. Этой разницы я не предполагал, не был готов. В замешательстве начал что-то цитировать из Ломоносова о том, что “жена может быть старее мужа не более чем на шесть лет...” Вспомнил,, что у Ломоносова в действительности - только на два года. И пришел в себя.

Молодость мужа обнаруживала совсем новый пласт вероятной мотивации супругов.

Вечно я к простым вещам прихожу каким-то сложным путем! Как и Евгений Николаевич сегодня, - не заметил почти очевидного!

Как тогда в горах...

...Увидев, что ведущая группу турист ест на привале яблоки в одиночку, “методом дедукции” пришел к открытию, что она... беременна! Хотя вся группа знала, что мастер спорта по горному туризму только потому и пошла с нами эту прогулочную для нее “тройку”[251], что, будучи на шестом месяце беременности, не хотела терять последний перед ее материнством летний сезон.

- Рубашка у папы - теплая?

- Обычная. Летняя, с короткими рукавами.

- Ему не холодно?

- Нет.

- Вы - в кофтах, а он - с короткими рукавами?

- Ну и что?

- Папа как выглядит?

- Как? Обычно.

- Ну, может быть, у него кожа раскраснелась?

- Почему?

- Вам,же холодно. А он в легкой рубашке.

- Не знаю... Не помню... Он не говорил.

- А мама говорила?

- Но я же чувствую.

Теперь все увлеченно внимательны. Напоказ скучая, “дремлет” только студент-психолог. Разницу между неосознанным отношением девочки к матери и отцу отследили все. Вот-вот заметит и моя партнерша. Она тоже - психотерапевт.

- А как папе - не чувствуете?

- Выходит - нет.

- До прихода в комнату папа, где был?

- На кухне.

- Что он там делал?

- Не знаю. Готовил, наверно.

- Может, он распарен от плиты.

- Да нет.

- Что делает папа?

- Ругает маму. Я же сказала.

- Как это на вас действует?

- Мне не нравится, что маме за меня достается.

- Вам хочется защитить маму?

- Нет. Просто, чтобы это скорей кончилось.

- Как эта ругань влияет на ваше отношение к папе?

- Я же понимаю, что он меня защищает!

- И к чему это вас побуждает?

- В каком смысле?

- Куда вам хочется двигаться от этой защиты? К маме, к папе, от них, на месте оставаться?

- Он же обо мне заботится. Конечно, я к нему хочу двигаться.

- Вы так думаете или так чувствуете?

- И думаю и чувствую.

- Вы верите, что должны быть папе за заботу благодарны?

- Да, конечно.

- Вы сейчас так думаете или тогда?

- Я тогда не думала. Но относилась, как сейчас говорили.

- А что делает мама?

- Мама устала. Немножечко раздосадована. Она упрямится. И никак не хочет вникать в то, что ей говорит папа! Понимает, что виновата, а отговаривается!

- Вас это сердит?

- Ну, конечно! - Удивительно, как пятилетний ребенок “покупается”! Как сан, загодя, и с чужого голоса, запрещает Себе свою будущую “неправильную” свободу, самостоятельность. Сам себя гипнотизирует “дитю понятной правотой” тех, кто его наглядно "защищает”!

- Почему?

- Он же по существу все правильно говорит! Согласилась бы, и все бы кончилось! А она - всегда так. Никого не слушает, и ничего ей не докажешь! - “А тебе так уже нельзя?!.. Нельзя заткнуть уши от ненужных увещеваний?!.. Ты уже боишься быть, как мама?!.. А вы с папой маму слушаете?!” -Хотелось мне закричать пятилетке, разбудить ее от раннего наваждения. Но вслух я только спросил:

- Это вы сами придумали, что мама не слушает? Или так кто-то до вас сказал?

- Но это же - правда!.. Нет.... То есть да. Это говорил папа.... Но она все равно не слушает. По любому пустяку -скандал.

- Вы на нее похожи?!

- Да, к сожалению.... Но я это за собой знаю.

- И соглашаетесь внешне?

- Может быть...

- Извините, вернемся туда. Пана ругает маму, и вам ни капельки ее не жалко?

- Но можно же один раз вникнуть и не упрямиться. Папа же простые вещи всегда говорит. - Интересно, а то, что сейчас происходит с ее мамой, - тоже для понимания ребенка простая вещь?

- А к чему же вас побуждает ваше чувство вины перед мамой? Оно-то приближает к ней? Если бы вы изобразили отношение перемещением между папой и мамой? Куда бы вы двигались?

- К папе.

- Вы не хотите попробовать себе и мне это объяснить?

- Я чувствую, что папа всегда со мной. А маме не до меня. Она на меня за то, что папа ругается, сердится.

- Как вы чувствуете, что папа с вами и что маме не до вас, что она на вас сердится?

- Ну, я же слышу, что папа обо мне все время говорит. Весь же скандал из-за меня. Он на меня все время оборачивается, на меня показывает. Обо мне говорит.

- Но холодно ли ему, вы не чувствуете?

- Не чувствую.

- А мама?

- А мама вообще обо мне ничего не говорит. Я же знаю, что за то, что я ее выдала, она на меня злится. Даже смотреть в мою сторону не хочет. А если взглянет, то таким злым взглядом!..

- Может, грустным? Может быть, она вас жалеет? Что вам приходится присутствовать при их ругани? Может, вы на нее спроецировали - ей приписали - свое собственное обвинение самой себя? Вы же говорите, - она устала, продрогла?

- Ну, не знаю! Может быть... Но она же сама затягивает ссору.

- А куда она смотрит?

- Никуда она не смотрит! Просто в сторону отвернулась...

- Но то, что ей холодно - вы чувствуете?

- Конечно.

- Правильно я понимаю, что в этой ситуации все действия мамы, папы, как и ваше чувство вины и чувство благодарности, отодвигают вас от мамы и двигают к папе?

- Очевидно, да.

- Которого вы слышите, видите, но не чувствуете?

- Нет, не чувствую...

- То есть при вашем тогдашнем подходе вы, не чувствуя папы, не чувствуя чего он сердцем хочет, своим выбором невольно подливаете масла в огонь их ссоры: противопоставляете их друг другу, разделяете? Ссорите? Сами разрушаете свою первую человеческую среду?!

- Я же тогда ничего этого не думала.

- Но делала? Отвечать-то вам потом - за дела?!

- Это я понимаю. - Она психотерапевт. Все-таки разговор с коллегой в этом смысле легче, чем с пациентом.

Теперь все сопереживающие девочке доктора и психологи уже отследили, что отца она видит, слышит, понимает и принимает его озвученные программы как руководство к действию, но не чувствует как живого человека. А маму, как и себя, чувствует самым непосредственным образом, но не придает своему чувствованию значения. Не сознает чувствуемое как полноправное проявление реальности. Сказанное и видимое ей понятно, а чувствуемое смутно.

Наблюдающим диалог ясно, что девочка не использует своего чувствования себя и сочувствия маме в качестве аргумента, ориентира для построения своего сознательного поведения.

Мамин ресурс, как и собственное чувство реального, ею сознательно совсем не используются, просто игнорируются.

Болея за ребенка, мы остро чувствуем, как, увлеченная понятными “правильными” текстами и действиями отца, пятилетняя послушная дочка со слепым энтузиазмом “хорошей девочки” совсем безвольно угождает его (отца) ожиданиям.

Избавленная от тревожного соприкосновения со своими непосредственными чувствами, от соприкосновения с мамой, с реальностью, “правильная” девочка живет в виртуальной реальности схемы, до предела упрощенной и соблазнительной своей ясностью!

Не прожив на этой земле и шести лет, она уже разучилась чувствовать себя. Вернее разучилась замечать, что чувствует. Замечать, что происходит с ней в результате этой самозабвенной “верности папе”.

- Правильно я понимаю, что папу вы видите, слышите, но не чувствуете. А маму хорошо чувствуете, но не позволяете себе с этим считаться? - спросил я, решив прочнее застолбить эту тему и рассчитывая на психологическую грамотность Марии Петровны.

- Чувствую, как вы говорите. А почему не позволяю?

- Потому, что разумно вы, как мы выяснили,... вы выбрали всех ссорить...

- Я этого не выбирала!

- Вы родителей мирите?

- Получается, что ссорю. Но хочу-то мирить!

- Мария Петровна! Вы кто по профессии?!

- Психотерапевт.

- Что значит хотеть?

- Хотеть - значит делать.

- Так хотите мирить или думаете, что хотите? Простите, я отвлекусь на минутку. Помните “Сталкер” Андрея Тарковского?[252]- Я обращался ко всем. - Там есть комната, до которой страшно трудно добраться, но, войдя в которую, ты достигал исполнения самого сокровенного твоего желания. Человек вошел, чтобы воскресить брата. А когда вышел, выиграл огромную сумму денег и... повесился! Оказывается, он, не зная того, более всего любил деньги, а не брата, как он думал. Комната выполняла действительное желание, а не то, что думаешь. По-моему, жизнь и есть такая комната. В ней мы осуществляем то, что хотим, а не то, что думаем, что хотим.... Вы еще не устали, Мария Петровна?

- Нет.

- Вам интересно?

- Да, очень!.. Только тревожно... тоже... очень.

- Хотите продолжить?

- Конечно!

- Тогда постарайтесь быть бережной с собой. Не спешить... И не делать неудобных вам принуждающих выводов! Хорошо?

- Попробую.

- Тогда, напомню. Мы остановились на том, что, действуя привычным для вас тогдашней образом: без сочувствия папе, игнорируя свое сочувствие маме и, по-моему, не чувствуя себя, вы ссорите родителей и лишаете себя мамы... Мне было бы очень интересно узнать: на что вы купились, ради чего “сладенького" лишили себя мамы и папы, любящих друг друга, а с ними и безоблачного детства?! Но пока попробуйте выяснить: куда бы вас, в тех обстоятельствах, двигало бы сочувствие? В чью сторону?

- К маме? Но это же неправильно! Она же ни с кем не считается!

- А с ней кто считается!?

- Как?!..

- Погодите ругаться! И это вы ответили, что - к маме. Я такого не говорил. Попробуйте на минуту посуществовать в мамином отношении к происходящему.

- “Не бери в голову”?

- Это не женская интонация.

- Но мама считает, что папа раздувает из мухи слона! Она сердится и переговаривается, оправдывается...

- Попробуйте не ругаться, не оценивать маму, а просто побыть на мамином месте. Вот!.. - Я обрадовался идее. -Пересядьте, пожалуйста, на стул, изображающий маму. -Мария Петровна-“мама” пересела лицом к мужу и дочери.

- Как вы - мама и жена себя чувствуете?

- Я замерзла, устала. Я не хочу всего этого крика... Я хочу чаю... горячего. А еще лучше - пива.

- Папа любит пиво?

- Они оба любят.

- Как вы относитесь к происшедшему с дочкой?

- Да ничего не произошло. Девочка большая. Пробыла полчаса одна. Все нормально.

- Нет проблемы?

- Нет.

- А чего же он сердится?

- Да у него характер такой. Он очень добрый. Обо всех тревожится. Он без родителей рос. Ему все сиротами кажутся...

- И чего ж вы его не остановите?

- Ну, он сам себя своими страхами заводит. И, пока сам не устанет, не остановится.

- Как вы к нему относитесь?

- Родной. Я люблю его...

- Почему же не успокоите.

- Досадно. Я устала. Да и не мама я ему... Он же все сам понимает. Успокоится. Да я и не вникаю... очень.

- А зачем оправдываетесь?

- Михаил Львович, вы какой маме этот вопрос задаете? -Вышла из роли Мария Петровна.

- То есть?

- Я разговаривала, сочувствуя маме, от мамы подлинной, как в озарении. Мне самой неожиданно то, что я говорю, и удивительно, откуда я это знаю, - с необычной для нее горячностью растолковывала женщина-психотерапевт. - А вы задали вопрос маме действующей. Она в этот момент о себе подлинной, как и я до этого момента, может быть, и не догадывается.

- Я вас понял. Мне удивительно интересно! И тоже все -совершенно неожиданно. Все до сих пор в таких диалогах игнорировали реалистичность отца. То, что сейчас происходит, - для меня впервые! Это захватывающе удивительно.... Простите! Я снова спокоен. Ответьте на мой последний вопрос от кого хотите!

- Я отвечу от себя. Мама, как и я на, сознательном уровне, согласна с претензиями папы. Чувствует себя виноватой. Вот и оправдывается или спорит.

- Я не могу удержаться! Вы сами не понимаете, как интересно и плодотворно то, что вы сейчас говорите! Это же ключ к судьбе этой девочки и многих таких, как она. Это об ответственности лидера - знать, что он лидер! Это о его скромности - брать на себя свое и как угодно много, а не перекладывать это на плечи тех, кто претендует, но не обеспечивает претензии умением отвечать за результат. Вы тоже поняли, что...?! Правильно я понял,...?! Нет, скажите вы, Мария Петровна, первая! Кто в вашей родительской семье действительно реалистичен?

- Мама, конечно!

- Это вы из какой роли отвечаете?

- Это я - из праздника!

-?

- Если строго... Из себя - дочери, которая чувствует с мамой. Из себя - мамы!

- Кто в вашей семье действительный лидер!? Папа, мама или вы?

- Мама.

- Кто имитирует лидерство?

- Папа.

- Как бы вы ответили на этот же вопрос до этой нашей игры?

- Наоборот. Нет. Что папа лидер - ответила бы точно! А про маму бы сказала, что она всему мешает!

- Почему мама не взяла на себя лидерство?

- Поверила, что, раз папа берется, значит может!

- И не поверила себе?! Не проверила: может ли он лидировать в семье! Лишила дочку своей поддержки в ее самобытности, в ее подлинной инициативе! Оставила ее всю жизнь воевать со своим талантом! И любимого человека -мужа - обрекла стать неудачником! Я об этих причинах передачи лидирования в руки имитатора пишу в записке “Как мы складывали картинку”[253]. В своем кабинете психотерапии я практически не сталкиваюсь с подлинным женским лидированием. Спасибо вам!

- Вам спасибо!

- Нет, вы погодите! Пересаживайтесь-ка на свой детский стул! Если вы “верны папе”, то должны быть виноватой, должны быть благодарной, жить как по уговору и всех поссорили? Так?

- Так.

- Если вы сочувствуете с мамой? Как вы к ней относитесь?

- Нормально.

- Не понял.

- Нет проблем. Шаль ей на ноги принесу.

- Как относитесь к папе?

- Хорошо! Я его люблю.

- Какой папа? Ему холодно?

- Нет. В самом деле, нет! Он большой, сильный и горячий...

- А как ваша вина?

- Нет.

- Но они же ругаются?

- Я тут ни при чем.

- Как?

- Папа, как ребенок. Мама пришла озабоченная. Ему кажется - его не заметили. Он и нашел, неосознанно конечно, повод ее достать. Она расплачется, - он успокоится... И сам ее утешать будет. Он тревожен и знаков любви просит.

- Это вы тогда понимаете?

- Сейчас не имеет значения! Это я понимаю!

- Вам не стыдно так думать и так говорить?

- Сейчас нет.

- Это не предательство папы?

- Ничуть!

- Почему?

- А кому хуже?!

- Если вы сочувствуете маме, то к кому будете двигаться?

- К обоим.

- И чего станете, делать?

- Побегу играть...

- Вы готовы прервать наш диалог?

-Да.

- Спасибо вам!

Вам спасибо!

- Есть ли вопросы по демонстрации?..

* * *

Все сидели под впечатлением. Этим впечатлением объединенные. Молчали.

Когда я уже предложил расходиться, другой детский психотерапевт спросил:

- Почему вы сказали, что женщины защищеннее?

- Когда?

- В начале занятия, когда выбирали партнера для демонстрации.

- Я сказал, что в общении со мной женщина - пациентка или клиентка - защищеннее, чем мужчина. Чувствует себя защищеннее. Потому, что всегда ощущает, что я в нее влюблен, что она мне нужна больше, чем я - ей. Мужчину я могу страховать только как партнер. Но не как откровенно бережный родитель. Настораживать агрессивностью... Женщине же я - кто угодно: сын, мужчина, отец... Хоть дедушка!.. Хоть дитя беспомощное!.. И она это ощущает.

* * *

Мастерская кончилась. Расходиться не хотелось. В прихожей уже одетая Мария Петровна спросила просто, можно ли ей меня обнять.

- Можно!

Дата добавления: 2015-07-08