III. ВЕЩЬ И ПРИРОДНЫЙ МИР 5 страница

¹ Самонаблюдение Ж.-П, Сартра (неизданное).

² Slraus. Vom Sinn der Sinne. S. 290.

³ Minkowski. Le probjfeme des hallucination et le probleme de 1'espace. P-67

⁴ Ibid. P. 68.

Галлюцинации свя­заны с определенной сенсорной областью только в той мере, в какой каждая сенсорная область предоставляет отклонению существования особые возможности выражения. Шизофре­ники имеют главным образом слуховые и тактильные галлюцинации, поскольку мир слуха и осязания, в силу своих естественных структур, может лучше, чем другие, представлять одержимое, рискованное и упрощенное сушествование. Алкоголики чаще всего имеют визуальные галлю­цинации, поскольку работа бреда именно в зрении обретает возможность создавать противника или подлежащую реше­нию задачу.¹ Галлюцинирующий не видит и не слышит в привычном смысле слова, он использует свои сенсорные поля и свою естественную включенность в мир, чтобы создать из обломков этого мира некую искусственную среду, соответствующую целостной интенции его бытия.

Но если галлюцинация не является строго сенсорным феноменом, в еще меньшей степени она является суждени­ем, она не дана субъекту как конструкция, она занимает место не в «географическом мире», то есть в бытии, которое нам известно и о котором мы имеем суждение, не в ткани фактов, подчиненных законам, но в индивидуальном «пей­заже»,² через который мир соприкасается с нами и через который мы вступаем в жизненное общение с ним.

¹ Straus. Op. cit. S. 288.

² Больной «живет в горизонте своего собственного пейзажа, поя властью однозначных впечатлений, которые лишены всякой мотивации и основания, и не являются более включенными в универсальный порядок мира вешей и в универсальные смысловые связи языка. Вещи, которые больные называют знакомыми нам именами, не являются больше для них теми же вешами, какими они являются для нас. Они сохранили и ввели в свой пейзаж лишь обломки нашего мира, и даже эти обломки не остаются тем, чем они были как части целого». Вещи для шизофреника являются застывшими и инертными, напротив, веши человека, находящегося в бреду, более красноречивыми и живыми, чем наши. «Если болезнь прогрессирует, несвязность мыслей и потеря речи обнаруживают потерю географического пространства, отупение чувств обнаруживает обеднение пейзажа» (Straus. Op. Cit. S. 291).

Одна больная говорит, что кто-то на рынке посмотрел на нее и она почувствовала на себе этот взгляд как улар, не будучи в состоянии определить, откуда он исходит. Она совершенно не имеет в виду, что кто-то, находясь в видимом для всех пространстве, кто-то, состоящий из плоти и крови, обратил на нее взгляд, и именно поэтому все аргументы, которые мы приводим, проходят мимо нее. Для нее речь идет не о том, что происходит в объективном мире, а о том, что с ней произошло, что ее тронуло или поразило. Еда, которую отвергает галлюци­нирующий, является отравленной только для него, но для него это неопровержимо. Галлюцинация не есть восприятие, но она имеет значение реачьности и она одна идет в счет для галлюцинирующего. Воспринимаемый мир теряет свою выразительную¹ силу и узурпируется галлюцинаторной системой.

¹ Галлюцинации, говорит Кляге, допускают Verminderung des gehaltes der ausseren Eischeinungswelt*109* Цит. по: Schorsch. Zur Theorie der Halluzinationen. S. 71.

Хотя галлюцинация и не является восприятием, существует галлюцинаторный обман, и этого не понять, если мы будем считать галлюцинацию интеллектуальной операцией. Насколь­ко бы она ни отличалась от восприятия, галлюцинация должна быть в состоянии вытеснить его и начать существовать для больного в большей степени, чем его собственные восприятия. Это возможно только в том случае, если галлюцинации и восприятие являются модальностями единственной первона­чальной функции, посредством которой мы располагаем вокруг себя структурированную определенным образом среду, через которую располагаем себя то в центре мира, то на его окраинах. Существование больного является децентрирован­ным, оно проходит уже не в общении с суровым, сопротив­ляющимся и непокорным миром, который нас игнорирует, оно тратит свои силы в одиноком созидании некоей фиктив­ной среды. Но эта фикция может иметь значение реальности только потому, что у нормального субъекта реальность достига­ется аналогичной операцией. Коль скоро нормальный субъект имеет сенсорные поля и тело, он также несет в себе эту разверстую рану, сквозь которую может проникать иллюзия, и его представление о мире также уязвимо. Мы верим в то, что видим, еще до всякой верификации, и заблуждение классических теорий восприятия заключается в том, что они в само восприятие вводят интеллектуальные операции и критику свидетельств чувственного опыта, к которым мы обращаемся только тогда, когда непосредственное восприятие становится двусмысленным. У здорового человека личный опыт, помимо всякой верификации, связывается с самим собой и с опытами посторонних, пейзаж включается в географический мир, стремится к абсолютной полноте. Здоро­вый субъект не замыкается в своей субъективности, не укрывается в ней, он по-настоящему находится в мире, не задумываясь, непосредственно подчиняет себе время, тогда как тот, кто страдает галлюцинациями, пользуется своим бытием в миредля того, чтобы в общем мире выкроить себе частную среду, и всегда упирается в трансцендентность времени. За конкретными действиями, посредством которых я располагаю перед собой объект на нужном расстоянии, в определенной связи с другими объектами и с определенными чертами, которые мы можем наблюдать за собственно восприятиями, существует (чтобы их поддерживать) функция более глубокая, без которой знак реальности не дошел бы до воспринимаемых объектов, как, например, это происходит при шизофрении, и благодаря которой объекты могут приниматься нами в расчет и обладать для нас ценностью. Это движение выносит нас по ту сторону субъективности, располагает нас в мире прежде любой науки и любой верификации посредством своеобразной веры и «первоначального знания»¹ или, напротив, оно увязает в наших личных кажимостях. В этой области первоначального мнения галлюцинаторная иллюзия тоже возможна, хотя гал­люцинация никогда не является восприятием, и больной всегда подозревает о подлинном мире в тот момент, когда отворачивается от него, поскольку мы находимся еще в бытии допредикативном и поскольку связь кажимостей и целостного опыта является всего лишь имплицитной и предположитель­ной даже в случаях подлинного восприятия. Ребенок относит свои сновидения, как собственные восприятия, на счет мира, он верит, что сны совершаются в его комнате, у изножья его кровати и просто видны только тем, кто спит.²

' Urdoxa или Urglaube у Гуссерля.*110*

² Piaget. La representation du monde chez I'enfant. P. 69 и след.

Мир выступает пока как неопределенное место любых опытов. Он без разбора вбирает в себя подлинные объекты и индивидуальные или моментальные фантазмы, поскольку существует как индивид, который охватывает все, а не как совокупность объектов, объединенных причинными связями. Иметь галлюцинации и аообше воображать — значит использовать эту терпимость Допредикативного мира и наше головокружительное соседство со всяким бытием в синкретическом опыте.

Нам удастся осознать галлюцинаторный обман только тогда, когда мы лишим восприятие аподиктической достовер­ности, а перцептивное сознание — полного владения собой. Существование воспринимаемого никогда не является необхо­димым, поскольку восприятие предполагает объяснение, кото­рое уходит, по-видимому, в бесконечность и которое, притом, не могло бы в чем-то выиграть, не проиграв при этом в другом и не подвергая себя риску времени. Но нельзя из этого делать вывод, будто воспринимаемое является лишь возможным или вероятным, что оно сводится, например, к постоянной воз­можности восприятия. Возможность и вероятность предпо­лагают предварительный опыт заблуждения и соответствуют ситуации сомнения. Воспринимаемое есть и остается, напере­кор любому критическому воспитанию, по сю сторону сомне­ний и доказательств. Солнце «восходит» как для ученого, так и для невежды, а наши научные представления о солнечной системе остаются, подобно лунным пейзажам, чем-то недосто­верным, мы никогда не верим в них так, как верим в восход солнца. Восход солнца, как и воспринимаемое вообще, есть «реальное», и мы сразу же относим его к миру. Каждое восприятие, пусть оно и может всегда быть «перечеркнуто» или перейти в разряд иллюзий, исчезает только для того, чтобы уступить место другому восприятию, которое скорректирует первое. Каждая вещь может задним числом показаться недо­стоверной, но для нас по крайней мере достоверно, что существуют вещи, то есть — мир. Спрашивать себя, реален ли мир, это значит не понимать того, что спрашивается, посколь­ку мир на самом деле — это не сумма вещей, в которых всегда можно усомниться, но неистощимый кладезь, откуда все вещи извлекаются. Воспринимаемое, если взять его целиком, вместе с мировым горизонтом, который возвещает одновременно и свою возможную разомкнутость, и возможное замещение его другим восприятием, не может ввести нас в абсолютное заблуждение. Невозможно заблуждаться там, где существует еще не истина, но реальность, не необходимость, но фактичность. Соответст­венно нам надо отказать в полном владении собой перцеп­тивному сознанию и в имманентности, устраняющей любую иллюзию. Если галлюцинации на самом деле возможны, значит в какой-то момент сознание перестает отдавать себе отчет в том, что оно делает, без чего оно осознавало бы, что создает иллюзию и воспротивилось бы этому, и тогда иллюзии бы не было. И действительно, если, как мы говорили, вещь иллюзорная и вещь подлинная имеют не одну и ту же структуру, то для того, чтобы больной верил в иллюзии, необходимо, чтобы он забывал или вытеснял подлинный мир, чтобы он перестал соотносить себя с ним и чтобы он был способен по крайней мере вернуться к первоначальной нераз­личимости истинного и ложного. Однако мы не отсекаем сознание от него самого, что препятствовало бы любому прогрессу знания по ту сторону первоначального знания и, в особенности, философскому рассмотрению первоначального знания как основания любого знания. Необходимо только, 1ггобы совпадение меня с моим «я», как оно осуществляется _Б cogito, никогда не было бы реальным, а было бы только совпадением интенциональным и предположительным. Дейст­вительно, между мной, который только что это продумал, и мной, который думает о том, что я об этом думал, уже расположена толща времени, и я всегда могу усомниться в том, была ли эта мысль, уже находящаяся в прошлом, такой, какой я вижу ее в настоящем. И поскольку, кроме того, я не имею иного свидетельства о моем прошлом, кроме свидетель­ства настоящего, и у меня, однако, есть представление о прошлом, то я не имею оснований противопоставлять нереф­лексивное как недоступное познанию рефлексии, которую направляю на него. Но мое доверие рефлексии приводит, в конце концов, к признанию факта темпоральности и факта мира как неизменных рамок любой иллюзии и любой утраты иллюзии: я знаю себя только в моей укорененности во времени и в мире, иными словами, в двусмысленности.

Дата добавления: 2015-07-10