Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

I. ЧУВСТВОВАНИЕ 1 страница

Читайте также:
  1. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 1 страница
  2. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 2 страница
  3. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 2 страница
  4. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 3 страница
  5. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 3 страница
  6. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 4 страница
  7. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 4 страница

 

Объективное мышление пренебрегает субъектом воспри­ятия. Дело тут в том, что оно оперирует с готовым миром, с миром как средой для всякого возможного события и трактует восприятие как одно из этих событий. Например, философ-эмпирик рассматривает некоего субъекта «X» в процессе восприятия и стремится описать то, что проис­ходит, имеются некие ощущения, которые суть состояния или типы бытия субъекта, и таковыми же являются под­линно мыслимые вещи. Воспринимающий субъект — это средоточие этих вещей, и философ описывает ощущения и их субстрат так, как описывают фауну какой-нибудь далекой страны, не отдавая себе отчета в том, что это он сам воспринимает, что он — воспринимающий субъект, и что это восприятие, как он переживает, уличает во лжи все то, что он говорит о восприятии вообще. Поскольку увиденное изнутри восприятие ничем не обязано тому, что мы знаем о мире, о стимулах, как их описывает физика, и об органах чувств, как их описывает биология, оно является сперва не как событие в мире, к которому можно приложить, например, категорию причинности, но как своего рода новое творение или новое переустройство мира, случающееся в каждое мгновение. Если мы верим в прошлое мира, в физический мир, в стимулы, в организм, как его нам представляют книги, так это прежде всего потому, что мы располагаем данным здесь и теперь перцептивным полем, поверхностью, где совершается контакт с миром или беспре­рывное укоренение в нем. И также потому, что это поле беспрестанно осаждает субъективность и сливается с ней, как волны обступают какой-нибудь предмет на берегу. Всякое знание устанавливается в горизонтах, открытых восприятием. Не может быть и речи о том, чтобы описать само по себе восприятие как один из фактов, которые имеются в мире, поскольку мы никогда не сможем затушевать в картине мира тот разрыв, коим мы сами являемся и посредством которого этот мир начинает существовать для кого-либо, поскольку восприятие — это «изъян» в «великом бриллианте». Интел­лектуализм в самом деле представляет собою прогресс в процессе осознания: место вне мира, которое философ-эм­пирик подразумевал и где он молчаливо помешал себя, чтобы описать событие восприятия, теперь получает имя, фигурирует в описании. Это — трансцендентальное Ego. Тем самым все тезисы эмпиризма оказываются перевернутыми, состояние сознания становится осознанием известного состояния, пас­сивность — позицией пассивности, мир становится корреля­том мысли о мире и более не существует иначе как для конституирующего субъекта. И тем не менее по-прежнему верно будет сказать, что и интеллектуализм тоже рассматри­вает мир как уже готовый. Поскольку конституирование мира, как он его понимает, — это своего рода простой формализм: к каждому понятию эмпирического описания добавляют ука­зание «осознание чего-то». Всю систему опыта — мир, со­бственное тело и эмпирическое «я» — подчиняют одному универсальному мыслителю, которому надлежит соотносить эти три понятия. Но поскольку он сам не вовлечен в эту систему, отношения этих понятий остаются теми же, како­выми они были и в эмпиризме — отношениями причинности, развернутыми в пространстве космических событий. Однако если собственное тело и эмпирическое «я» это только эле­менты в системе опыта, объекты среди прочих объектов под прицелом взгляда истинного Я, как мы можем в любой момент путать себя с собственным телом, как могли мы верить, что видели собственными глазами то, что на самом Деле схватываем посредством разумного исследования, почему наш мир не является по отношению к нам выраженным со всей определенностью, почему он раскрывается только по­немногу и никогда не раскрывается «целиком», наконец, как мы вообще воспринимали? Это будет понятно, если эмпи­рическое «я» и тело не являются изначально объектами и никогда вполне не станут таковыми, если есть известный смысл во фразе, что я вижу кусочек воска собственными глазами, и если соответственно эта возможность отсутствия, это состояние бегства и свободы, каковые рефлексия откры­вает в нас и которые называют трансцендентальными Я, не даны с самого начала и никогда не являются всецело приобретенными, если я никогда не могу сказать «Я» абсо­лютно, и если любой акт рефлексии, любая свободно вы­бранная позиция базируются на допущении доличностной жизни сознания и на ее основе. Субъект перцепции останется скрытым до тех пор, пока мы не сможем избежать альтер­нативы оестествленного и оестествляюшего, ощущения как состояния сознания и как осознания существования, сущест­вования «в себе» и «для себя». Вернемся, следовательно, к ощущению и рассмотрим его максимально подробно, чтобы оно прояснило нам реальное отношение того, кто восприни­мает, к своему телу и собственному миру.

Индуктивная психология поможет нам в поисках нового статуса ощущения, демонстрируя, что оно — не состояние и не свойство, как и не осознание определенного состояния или свойства. В сущности, каждое из так называемых свойств — красное, голубое, цвет, звук — находится в рамках определенного поведения. У нормального человека сенсорное возбуждение, в особенности в условиях лаборатории, когда оно практически не имеет для него жизненного значения, только в незначительной степени изменяет общую моторность. Но болезни мозжечка и лобной доли коры головного мозга с очевидностью демонстрируют, каковым могло бы быть влияние сенсорных возбуждений на тонус мускулатуры, если бы они не находились в более широком контексте и если бы у нормального человека тонус не был отрегулирован в контексте определенных первоочередных задач. Жест «подня­тие руки», который можно рассматривать в качестве инди­катора моторного изменения, по-разному модифицируется по амплитуде и ориентации в режиме красного, желтого, синего или зеленого визуальных полей. В частности, красный и желтый благоприятствуют скользящим движениям, синий и зеленый — скачущим, красное визуальное поле, предло­женное правому глазу, например, благоприятствует раскры­тию руки наружу, зеленое — ее сгибанию и прижиманию к телу.1

1 Goldstein el Rosenthal. Zur Problem der Wirkung der Farben auf den Organismus. 1930. S. 3-9.

 

Желательное положение руки (когда субъект ощущает свою руку в состоянии равновесия или покоя), которая дальше от тела у больного, нежели у нормального, изменяется при демонстрации цветов: зеленый возвращает руку ближе к телу.1 Цвет визуального поля диктует различную точность движениям субъекта, неважно, идет ли речь о движении с той или иной заданной амплитудой или о том, чтобы указать пальцем какую-либо определенную длину. В случае зеленого визуального поля оценка точна, красного — неточна сверх меры. Движения, направленные в сторону от тела, ускоряются зеленым цветом и замедляются красным. Локализация сти-мулов на коже преобразуется с учетом абдукции,*82*вызванной красным цветом. Желтый и красный усиливают ошибки в оценке веса и времени, а у страдающих заболеваниями мозжечка синий и, в особенности, зеленый компенсируют эти ошибки. Во всех этих экспериментах каждый цвет действует всегда одинаково — так, что можно ему приписать известную моторную роль. В совокупности красный и желтый благоприятствуют абдукции, а синий и зеленый — аддук­ции.*83* Однако в самой общей форме аддукция означает, что организм поворачивается к стимулу и притягивается миром, абдукция — что он отворачивается от стимула и воз­вращается в свое убежище.2

1 Ibid.

2 Merleau-Ponty. La Structure du Comportement. P. 201.

 

Ощушения, «чувственные свой­ства», следовательно, далеки от простого переживания со­стояния или некоего quale (качества), — невыразимые сами по себе они даны нам в определенной моторике, наделены определенным жизненным смыслом. Давно уже извест­но, что существует «моторное сопровождение» ощущений, что стимулы дают старт «рождающимся движениям», кото­рые ассоциируются с ощущением или с качеством и формируют ореол вокруг ощущения, что «перцептивная сторона» и «моторная сторона» поведения сообщаются одна с другой. Но чаще всего делают вид, будто это взаимодей­ствие ничего не меняет в элементах, которые им соединены. Однако нет и речи (в примерах, которые мы приводили выше) о внешнем отношении причинности, которое ос­тавило бы нетронутым само ощущение. Моторные реакции, спровоцированные синим цветом, «поведение синего цве­та» — это не следствие действия цвета с известной длиной волны и интенсивностью в объективном теле: контрастный синий, которому, следовательно, не соответствует никакой физический феномен, окружен тем же моторным орео­лом.1 Так что вовсе не в мире ученого-физика и не в результате какого-то скрытого от наших глаз процесса фор­мируется моторная характеристика цвета. А не «в сознании» ли все это происходит? И нужно ли говорить, что взаимо­действие с синим как чувственным свойством вызывает определенную модификацию феноменального тела? Но неяс­но, почему осознание известного quale может изменить мою оценку величин, и, кроме того, ощутимый результат воздей­ствия цвета не всегда соответствует влиянию, которое он оказывает на поведение: красный может незаметно для меня усилить реакции.2 Моторное значение цветов уясняется, если они перестают быть самодостаточными состояниями или свойствами, не доступными описанию, наличие которых кон­статирует мыслящий субъект, если они достигают во мне уровня определенной обшей конструкции, посредством кото­рой я приспосабливаюсь к миру; если они предлагают мне новый способ оценивать этот мир; и если, с другой стороны, моторность перестает быть простым осознанием моих насто­ящих либо ближайших перемещений, превращаясь в функцию, которая всякий раз устанавливает для меня эталоны величины, изменчивую амплитуду моего бытия в мире. Синий подска­зывает мне определенный взгляд, то, что дает себя ощутить при определенном движении моего взгляда. Это — опреде­ленное поле или определенная атмосфера, отданная на откуп моим глазам и всему моему телу. В этом случае опыт с цветом подтверждает и проясняет зависимости, установленные индуктивной психологией. Зеленый вообще считается цветом «успокаивающим». «Он позволяет мне сосредоточиться и приводит меня в состояние покоя», — говорит один больной.3 «Он ничего от нас не требует и ни к чему нас не зовет», — говорит Кандинский. Синий «подыгрывает нашему взгля­ду», — говорит Гете. Напротив, кажется, красный «вонзается в глаз», — говорит Гете там же.4

1 Goldstein et Rosenthai Op. cit. S. 23.

2 Ibid.

3 Ibid.

4 Kandinsky. Form und Farbe in der Malerei; Goethe. Farbenlehre, особенности Abs. 293. Цкт. no: Goldstein et Rosenthai. Ibid.

 

Красный «разрывает, желтый — «колющий», — говорит один больной Гольдштейна. Вообще, в случае красного и желтого мы «переживаем отрыв, движение, которое удаляется в сторону от центра». С другой стороны, в случае синего и зеленого речь идет об «отдыхе и сосредоточенности».1 Можно оголить вегетативную и мотор­ную основу, жизненно важное значение свойств, используя слабые или кратковременные стимулы. Цвет, еще до того, как он станет видимым, предвещается известной установкой тела, которая только ему и соответствует и точно определяет его: «Чувствуется какое-то скольжение сверху вниз в самом теле, следовательно, это не может быть зеленый, а только синий. Однако на самом деле я не вижу синего», — говорит один испытуемый.2 И другой: «Мои зубы сжались, и потому я знаю, что речь идет о желтом».3 Если мало-помалу наращивать световой стимул, начиная с порога раздражения, сначала ощущаем определенное положение тела, а потом, внезапно, это ощущение «распространяется на визуальную сферу».4 Подобно тому, как внимательно разглядывая снег, я «разла­гаю» его кажущуюся «белизну», которая растворяется в череде отражений и в прозрачности, так можно открыть и внутри звука некую «микромелодию», и тогда звуковой интервал будет лишь конечным оформлением известного напряжения, ранее испытанного телом.5 Можно вызвать представление о цвете у испытуемых, которые потеряли его из виду, демонстрируя перед ними любые действительные цвета. Действительный цвет вызывает у субъекта «концентрацию цветового опыта», которая позволяет ему «соединить цвета в собственном глазе».6

1 Coldstein et Rosenthai S. 23-25.

2 Werner. Untersuchungen iiber Empfindung und Empfmden I. 1930. S. 158.

3 Ibid.

4 Ibid. S. 159.

s Werner. Ueber die Auspragung von Tongestalten // Ztschr. f. Psychologic. 1926.

6 Werner. Untersuchungen uber Empfmdung und Empfmden I. S. 160.

 

Еще до того, как оно станет объективным зрелищем, свойство распознают по определенному типу поведения, указывающему на сущность этого качества, и именно поэтому с того момента, как мое тело настроено на синий, я достигаю квазиприсутствия синего. Следовательно, нет нужды задаваться вопросом, как и почему красный означает усилие или насилие, а зеленый — отдых и покой, нужно вновь приучить себя переживать эти цвета так, как их переживает наше тело, то есть как конкретизацию покоя или насилия. Когда мы говорим, что красный повышает амплиту­ду наших реакций, то не следует понимать это как разговор о двух разных фактах, об ощущении красного и о неких моторных реакциях. Нужно интерпретировать это так, что красный — по текстуре своей, за которой следует и в которой растворяется наш взгляд, — уже усиление нашей моторики. Субъект ощущения — это не мыслитель, который регистрирует какое-либо свойство, не некая неподвижная среда, которая испытывает воздействие со стороны этого свойства и модифи­цируется им, а своего рода способность, которая рождается или действует одновременно с определенной средой сущест­вования. Отношения ощущающего и ощущаемого сопоставимы с отношениями спящего и его сна: сон приходит тогда, когда определенная добровольная установка внезапно получает извне то подтверждение, которое ею и подразумевалось. Я дышал медленно и глубоко, чтобы вызвать сон, и можно было бы сказать, что внезапно мой рот начинает сообщаться с каким-то безразмерным внешним легким, которое притягивает и оттал­кивает мой вдох. Определенный ритм дыхания, который я только что хотел обрести, становится самим существом моим, и сон, к которому я до того стремился как к значению, вдруг превращается в состояние. Таким же образом я прислушиваюсь и всматриваюсь, ожидая любое ощущение, и внезапно ощу­щаемое приковывает к себе мой слух и взгляд, я ориентирую какую-то часть моего тела либо все мое тело целиком на соответствующую форму вращения и наполнения пространст­ва, чем и явлются синий и красный. Как святое причастие не только символизирует в ощутимой форме действие благодати, но и суть реальное присутствие Бога, его присутствие в определенной части пространства, которое таким образом становится достижимым для тех, кто ест освященный хлеб, будучи внутренне к этому подготовлен, — так же и чувст­венное не только имеет моторное и витальное значение, но само по себе не что иное, как определенный способ бытия в мире, который дан нам в определенной точке пространства, каковую наше тело осваивает и в каковой пребывает, если оно на это способно, так что ощущение — это буквально род причастия.

С этой точки зрения становится возможным придать понятию «чувства» значение, в котором ему отказывает интеллектуализм. Мое ощущение и мое восприятие, утверждает интеллектуализм, могут быть определены и, следователь­но, могут существовать для меня, только будучи ощущением или восприятием чего-либо, например ощущением синего или красного, восприятием стола или стула. Однако синий или красный — не этот невыразимый опыт, который я переживаю, когда соединяюсь с ними; стол и стул — не это эфемерное явление, зависящее от моего взгляда; объект определяется только как бытие, идентифицируемое в контексте открытой цепи возможных опытов, и существует только для субъекта, реализующего эту идентификацию. Бытие существует только для того, кто способен отделиться от него и, таким образом, сам находится совершенно вне этого бытия. Именно так сознание становится субъектом восприятия, а понятие «чувст­ва» — немыслимым. Если «видеть» или «слышать» означает отделить себя от впечатления, с тем чтобы вовлечь это последнее в круг мысли и перестать «быть» для того чтобы «знать», то было бы абсурдом утверждать, что я вижу собственными глазами или слышу собственными ушами, поскольку мои глаза и уши существуют в мире и в действи­тельности именно потому неспособны передвинуть зону субъ­ективности за его пределы, откуда этот мир был бы виден или слышен. Более того, я не могу сохранить за моими глазами или ушами какую бы то ни было способность познавать, превращая их в инструменты моего восприятия, поскольку это понятие двусмысленно; они суть инструменты только телес­ного возбуждения, а не самого восприятия. Нет промежуточ­ного состояния между «в себе» и «для себя», и поскольку, будучи множественными, они — это не я сам, мои чувства — только объекты. Я говорю, что мои глаза видят,.что моя рука трогает, что моя нога болит, но эти наивные выражения не передают моего подлинного опыта. Они тем не менее уже интерпретируют его, и эта интерпретация отделяет данный опыт от его изначального субъекта. Поскольку я знаю, что свет режет мне глаза, что кожа ощущает прикосновения, что мой ботинок натирает мне ногу, я рассеиваю по телу восприятия, принадлежащие моей душе, я соединяю воспри­ятие и то, что воспринималось. Но это только лишь прост­ранственный и временной след актов сознания. Если я их рассматриваю изнутри, то обнаруживаю своего рода уникаль­ное знание без содержания, душу без составных частей, и нет никакой разницы между мышлением и восприятием, как и между зрением и слухом. — Можем ли мы придерживаться этой перспективы? Если в действительности я вижу не глазами, как я вообще мог пренебречь этим фактом? — Разве я не понимал того, что говорил, разве не размышлял? Но как же мог я не размышлять? Каким образом исследовательская работа сознания, действие моей мысли могли быть скрыты от меня, поскольку, по определению, моя мысль существует ради нее самой? Если рефлексия нуждается в оправдании именно как рефлексия, то есть как движение к истине, тогда нельзя сводить ее к подмене одной картины мира другой, она должна показать нам, как наивный взгляд на мир усвоен и превзойден взглядом рефлексивным. Рефлексия должна разъяснить дорефлексивное, которому она наследует, и продемонстрировать возможность этого последнего, дабы понять самое себя как начинание. Сказать, что это все еще я сам о себе думаю, будучи внутри некоего тела и при пяти чувствах, очевидно, это не более, чем вербальное решение, поскольку я, размыш­ляющий, не могу узнать себя в этом воплощенном Я, что это воплощение, следовательно, на самом деле остается только иллюзией, и что возможность этой иллюзиии по-прежнему непонятна. Нам необходимо поставить под вопрос альтерна­тиву «для себя» и «в себе», которая отбрасывала «чувства» в мир объектов и отделяла субъективность как абсолютное не-бытие, от любой телесной соприсущности. Именно это мы и делаем, когда определяем ощущение, как сосуществование или как причастие. Ощущение синего — это не знание или положе­ние определенного quole, идентифицируемого независимо от ситуации этого ощущения для меня, как круг геометра один и тот же и в Париже, и в Токио. Оно без сомнения интенцио-нально, то есть оно не «в себе», как какая-нибудь вещь, его цель и значение лежат за границами его самого. Но предел, к которому оно стремится, узнается только вслепую, благодаря непринужденной соотнесенности моего тела с ним, этот предел не определен вполне отчетливо, он вновь определяется или ухватывается своего рода знанием, которое остается непро­ясненным и которое оставляет этот предел непрозрачным и потусторонним. Ощущение интенционально, поскольку я обнаруживаю в ощущаемом идею определенного ритма сущест­вования — абдукции или аддукции — и поскольку, следуя этой идее, соскальзываю к внушенной мне таким образом форме экзистенции, соотношу себя с внешним бытием, чтобы либо открыть, либо закрыть себя для нее. Если качества излучают вокруг себя определенный способ существования, если они обладают способностью очаровывать и тем, что мы только что называли ценностью святого причастия, то именно потому, что ощущающий субъект не полагает их как объекты, он сопричастен им, он делает их своими и находит в них принцип своего актуального существования. Уточним. Ощуща­ющий и ощущаемое не относятся один к другому, как два внешних по отношению друг к другу явления, и ощущение — это не проникновение ощущаемого ощущающим. Именно мой взгляд под-держивает цвет, именно движение моей руки под-держивает форму объекта, или, лучше, мой взгляд соеди­няется с цветом, моя рука соединяется с твердым и мягким, и по поводу этого взаимообмена между субъектом ощущения и ощущаемым нельзя сказать, что один действует, а другой испытывает воздействие, что один придает смысл другому. Без вмешательства моего взгляда или моей руки, до совпадения движений моего тела с ощущаемым, это последнее — не что иное как смутное побуждение. «Если субъект пытается вос­принять определенный цвет, например синий, в то же время стремясь придать своему телу положение, характерное для восприятия красного, мы наблюдаем внутреннюю борьбу, своего рода спазм, который проходит, как только тело принимает позу, отвечающую восприятию синего».1

1 Werner. Untersuchungen Uber Empfmdung und Empfinden. I. S. 158.

 

Таким образом, любое потенциально ощущаемое явление, которое вот-вот станет предметом восприятия, ставит перед моим телом некую запутанную проблему, Необходимо, чтобы я принял позу, которая следом даст этому явлению средство определить самое себя, стать синим; необходимо, следователь­но, найти ответ на плохо сформулированный вопрос. И тем не менее я проделываю это лишь в ответ на его призыв, одной принятой позы всегда недостаточно, чтобы побудить меня видеть синее или действительно касаться твердой поверхности. Ощущаемое дает мне то, что я вложил в него, но это последнее было у меня благодаря ему. Я, созерцающий небесную синеву, не являюсь перед лицом этой синевы акосмическим субъектом, я не обладаю ей мысленно, я не развиваю перед ней какую-то идею синего, которая раскрыла бы передо мною таинство синевы, я всецело отдаюсь ей, растворяюсь в этом таинстве, она «мыслит себя во мне», я — это само небо, которое собирается, сосредоточивается и начинает существовать ради себя самого, мое сознание до краев наполнено этой безгра­ничной синевой. Но небо — это не сознание, и нет никакого смысла говорить, что оно существует ради себя самого, не так ли? Конечно, небо географа или астронома не существует для себя самого. Но небо, воспринятое или прочувствованное мною, поддержанное (sous-tendu) моим взглядом, который его обозревает и с которым он сживается, среда определенной жизненной вибрации, испытываемой моим телом, — можно сказать, что они существуют.для себя самих в том смысле, что созданы не из каких-то внеположных частей, что каждый элемент целого «чувствителен» по отношению к тому, что происходит во всех других элементах, и «знает» их «динами­чески».1 Что же касается субъекта ощущения, то у него нет необходимости быть каким-то чистым небытием, лишенным всякой земной опоры. Это последнее было бы необходимо, если бы он в качестве конституирующего сознания равного бытию должен был присутствовать повсюду одновременно и постигать истину универсума. Но воспринятое зрелище не принадлежит чистому бытию. Рассматривая его в точности таким, каким я его вижу, мы понимаем это зрелище как мгновение в моей индивидуальной истории, и поскольку ощущение — это воссоздание, оно предполагает во мне пласт предварительного строения, я как ощущающий субъект напол­нен естественными возможностями, чему я первый и удивлен. Следовательно, по выражению Гегеля, я не «дыра в бытии», но впадина, складка, которая сформировалась и может совер­шить обратное движение.2

1 Koehler. Die physischen Geslalten im Ruhe imd in stationSren Zustand. Erlangen, 1920. S. 180.

2 В другом месте мы показали, что сознание, увиденное извне, не могло быть неким чистым для себя (Merleau-Ponty. La Structure du Comportement. P. 168 и след.). Становится очевидно, что это же верно применительно к сознанию, увиденному изнутри.

 

Обратим особое внимание на этот момент. Как могли мы избежать альтернативы «для себя» и «в себе», как перцеп­тивное сознание может быть переполнено своим объектом, как мы можем различать чувственное и интеллектуальное сознание? Дело в том, что: 1) всякое восприятие имеет место в каком-то более общем контексте и дано нам как анонимное. Я не могу сказать, что я вижу синеву неба в том же смысле, в каком я говорю, что понимаю книгу, или же, что решаю посвятить свою жизнь математике. Мое восприятие, даже рассмотренное изнутри, выражает определенную ситуацию: я вижу синее, поскольку я чувствителен к цветам; напротив, мои собственные действия порождают ситуацию: я математик, потому что я решил быть им. Таким образом, если бы я захотел точно выразить перцептивный опыт, мне следовало бы сказать, что некто во мне воспринимает, но не я воспринимаю. Всякое восприятие включает в себя элемент грезы или деперсонализации, как будто мы его переживаем в своего рода оцепенении, в которое оно нас погружает, когда мы в действительности пребываем в его власти. Веро­ятно, сознание верно мне подсказывает, что ощущение едва ли имело бы место без соответствующего положения моего тела, например, не было бы определенного контакта без того или иного движения моей руки. Но эта деятельность разво­рачивается на периферии моего существа, и я не обладаю осознанием своего бытия как субъекта восприятия, как и своего рождения или смерти. Ни мое рождение, ни моя смерть не могут быть мне явлены как мой собственный опыт, поскольку если бы я воспринимал их таким образом, я должен был бы предположить себя пред существующим или пережившим себя самого, чтобы быть в состоянии их испы­тать, а тогда я не смог бы помыслить мое рождение или смерть реально. Я могу, следовательно, ощутить себя только как «уже рожденный» и «еще в живых», а мои рождение или смерть — только как предличностные горизонты: я знаю, что рождаются и умирают, но я не могу познать собственные рождение и смерть. Всякое ощущение, будучи, строго гово­ря, первым, последним и единственным в своем роде, это рождение и смерть. Субъект, который его испытывает, на­чинается и заканчивается с ним, и поскольку он не в состоянии ни предшествовать себе, ни пережить себя, ощу­щение неизбежно является себе самому во всеобщности, оно наступает «прежде» меня самого, будучи производным от определенной ощутимости, которая ему предшествовала и которая его переживет, как мои рождение и смерть принадлежат к анонимным рождаемости и смертности. По­средством ощущения я схватываю где-то на краю моей личной жизни и моих собственных действий данную созна­тельную жизнь, откуда они и возникают, жизнь моих собст­венных глаз, моих рук, моих ушей, которые в той же степени принадлежат моему естественному Я. Всякий раз когда я испытываю ощущение, я чувствую, что оно касается не моего собственного бытия, того, за которое я отвечаю и которое я определяю, но какого-то другого «я», которое уже присоединилось к миру, открыто некоторым из аспектов этого мира и синхронизировано с ними. Между моим ощу­щением и мною всегда наличествует толща изначального опыта, которая препятствует моему опыту быть прозрачным для него самого. Я испытываю ощущение как модальность существования вообще, которое уже обращено к физическому миру и которое течет во мне, хотя я и не являюсь его создателем. 2) Ощущение может быть анонимным только потому, что оно ограничено. Тот, кто видит, и тот, кто касается, строго говоря, не суть я сам, поскольку видимый и осязаемый мир — это не мир в целом. Когда я вижу какой-либо объект, я всегда чувствую, что есть еще что-то за пределами того, что я вижу в данный момент, не только что-то видимое, но также что-то осязаемое и доступное слуху, и не только что-то ощутимое, но еще и некая глубина объкта, каковую никакое частичное чувственное восприятие не ис­черпает. Соответственно я также не всецело пребываю в этих операциях, они остаются маргинальными, они развертываются передо мной, «я», которое видит или слышит, — это в каком-то смысле специализированное «я», сопричастное од-ному-единственному участку бытия, и только так взгляд и рука способны предугадать движение, которое следом опре­делит восприятие, и могут предоставить доказательства этого пред-знания, каковое наделяет их кажущимся автоматизмом. Мы можем подытожить два этих соображения, говоря, что всякое ощущение принадлежит определенному полю. Сказать, что у меня есть визуальное поле — означает, что в силу соответствующей позиции, которую я занял, у меня есть доступ к совокупности явлений и я открыт им, что видимые явления находятся в распоряжении моего взгляда в силу своего рода изначальной договоренности и дара природы, без всякого усилия с моей стороны; это, следовательно, означает, что способность видеть является предличностной, и в то же время означает, что эта способность всегда ограничена, что вокруг моего поля зрения всегда есть некий горизонт неуви­денных и даже невидимых вещей. Видение — это мысль, подчиненная определенному полю, и именно это и называют ощущением. Когда я говорю, что у меня есть ощущения, что они обеспечивают мне доступ к миру, я — не жертва какого-то недоразумения, я не путаю каузальное мышление и рефлексию, я выражаю только ту истину, которая свой­ственна интегральной рефлексии: я способен по своей со-природности найти смысл некоторых сторон бытия, не сообщая им его предварительно посредством конституи­рующей операции.


Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 252 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: I. ТЕЛО КАК ОБЪЕКТ И МЕХАНИЦИСТСКАЯ ФИЗИОЛОГИЯ | II. ТЕЛЕСНЫЙ ОПЫТ И КЛАССИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ | III. ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА И ДВИГАТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ 1 страница | III. ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА И ДВИГАТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ 2 страница | III. ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА И ДВИГАТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ 3 страница | III. ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА И ДВИГАТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ 4 страница | III. ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА И ДВИГАТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ 5 страница | IV. СИНТЕЗ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА | V. ТЕЛО КАК ПОЛОВОЕ БЫТИЕ | VI. ТЕЛО КАК ВЫРАЖЕНИЕ И РЕЧЬ |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ВОСПРИНИМАЕМЫЙ МИР| I. ЧУВСТВОВАНИЕ 2 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.012 сек.)