Глава 2 4 страница

И звать его будут Валерий, сын Николая... и обретет он жизнь вечную вместе с тобою в победившей России, заговорившей Правду его колоколами...

И последнее, самое нежное моё слово... и утешение тебе в бедах грядущих... Через семь лет... на каторжанском Сахалине, обихаживая зловонную колхозную свинарню... почует женщина русская себя матерью... в тяготах бремени...

Бесы нашепчут ей зло сотворить, ибо нужда велика и тягости давля ия, муки телесные и душевные... и решится она на грех непрощённый... Ведьматая старуха надоумит её лес рубить и непосильным трудом надорваться, извести себя до исхода плода...

И выйдет она в лес благоуханный и сверкнёт топор палаческий-бесовский и падут деревья, как сыны ия в дрожи смертной... И повалит лес она в омрачении душевном вельми много, но стомится и выпадет топор у неё из дланей от испуга... ибо услышит из чрева своего божественную музыку...

Струны России воспоют ангелами... Привольна и широка хлынет песня струн сия над павшими деревами... моря замрут стеклом, внимая, небеса умилятся плачем дождевым, леса и сопки воспоют следом, кости каторжан ворохнутся в тверди рыдом и стоном...

И восторгнётся женщина удивлённая величием своим материнским и родит вскорости дитя светлое, могучее, Юрием наречёт...

В нужде и труде непосильном весь путь его ляжет, как и должно великомученику Руси... Егда время придёт и струны России вплетут свой голос целительный в каждую душу страждущую, в целительные звоны колоколов, ноты для них создадут, печалию светлой воспаряя людей и побуждая к подвигу духовному...

Создаст композитор сей искусный Гимн России победный... Встанет необоримая рать при звуках песни сей на оберег Родины, смоется пелена с глаз людских слезою радостной...

А сладкопевец, сладкозвонец сей балалаечный струнный из рода русского древнего — бысть... И дед и прадед и щур и пращур... лепотой музыки тешили мир...

Слушал Скарабеев Илия и глядел на икону и весь свет вбирали его сияющие утешением глаза. Но не от радости снятия грехов своих, а от предсказания победы, и он верил, верил свято этому схимнику, забыв о должности, ответственной и всех своих партийных долгах...

Стояла в глазах деревенька родная, окружённая простором полей и перелесков, матушку свою видел и церковь, где с нею бывал и причащался... И праздником пасхальным пело у него всё внутри и ликовало... Чередою бежали лица погибших друзей, расстрелянных и убитых теми врагами, намёк на которых сделал Илий и остерёг его...

И он помнил другов всех, молился за их погубленные души, печалился за разорённую Россию, коя в прозорливости старца обязательно воскреснет и утвердится своим умом, на своих огромных пространствах богатых, чего душа его тоже желала пуще всего на свете... На любые муки была готова она, лишь бы это свершилось.

Старец всё говорил и говорил, прозрение его и предсказания стали настоль ясны и пронзительны, что с точностью до года и часа называл Илий страшные предстоящие битвы с врагом, исход их и меры спасения в глубокой обороне под Курском.

Вся будущая великая война распахнулась на карте пред внимавшим, он потрясён был её невиданными масштабами и жертвами... И представить не мог ту самую радость победы для истомлённого народа, ибо подобного терпения и геройства не ведала мировая история...

— А теперь, гряди с Богом, — промолвил Илий, — я буду молиться за тебя... — он позвал и благословил Лебедева.

Егор нащупал в то время орден на трухлявом пне, подал притихшему гостю.

— Возьмите, у вас выкатился из кармашка, когда поднимали старца с колен.

— Спасибо, — сунул небрежно награду в карман и промолвил убеждённо, — знать, не пустил... его... Бог в келью к святому.

Когда вышел Лебедев, вдруг за садом у собора полыхнули огни и раздался слаженный рёв сотни молодых глоток. Слов было не разобрать, низкий рёв и топот набирали силу, а когда они поспешили от кельи туда, то застыл он в недоумении перед храмом...

Раскачиваясь телами и слаженно топая ногами, словно вбивая их в землю и вбирая из неё силу, вся дружина белых монахов кольцом шла вокруг собора во главе с могучим Солнышкиным, потрясая факелами горящими над головой, в такт раскачки и топота в один голос взревела мощно рать: «Быть России без ворога!»

Обережный горящий круг протрагивался по ходу солнца, и всё мощнее и мощнее наливался силой голос един: «Быть России без ворога!»

Топот, качание, вскинуты огненные жезлы в тренированных сильных руках и холодящий, остужающий кровь вопль до самого неба: «Быть России без ворога!!!»

Сами ратники казались горящими свечами, озаряя бликами огня храм древнокаменный, и он шевелился, мерцал живыми зраками окон, в воинском шеломе купола чудился головою Святогора проснувшегося, внимавшего заклинанию старорусскому...

И гудела земля, разверзаясь и выпуская рать необоримую во поле бранное...

— Что это?! — наконец, опомнившись, прошептал гость Лебедеву.

— Да это — русский «Скобарь», обычные занятия проводит Солнышкин...

После завтрака, когда совсем рассвело, Скарабеев и Лебедев собрались уезжать. Тут и выкатился Васенька к ним с ружьём деревянным за спиною и с радостным криком:

— А мне дяденька Мошняков голубушку дал подержать, — он бережно нёс в своих ручках присмиревшую молодую голубку, — она такая тёплая и красивая, посмотрите, дяденьки, — он протянул её гостю, и тот осторожно потрогал нежное перо, — а ты, дяденька, на войну идёшь?

— На войну, — улыбнулся Скарабеев.

— А чего же у тебя ружья нету?

— Там дадут... большо-о-ое ружьё...

Васенька вздохнул и задумался, а потом радостно решился и стянул одной рукою своё ружье из-за спины. Крепко прижимая левой ручкой к груди голубушку, он протянул свою драгоценность ему и сказал:

— Ладно уж, бери моё... а то, вдруг не достанется, бери, бери, мне дядя Мошняков ещё лучше сделает...

— А не жалко? — Гость нежно взял ружьё и прижал к груди своей, во все глаза глядя на мальчишку.

— Жалко конечно, — он шмыгнул носом и утёрся локтем, — да тебе оно нужнее...

— Ну, спасибо, брат, выручил, — серьёзно промолвил гость и обмяк лицом, торопливо пошарил в карманах, растерянно взглянул на Лебедева, ничего не найдя, и тут же его осенило. Он решительно смахнул с головы новенькую фуражку и лихо нахлобучил на белые вихры Васеньки. — Носи, защитник! Спасибо за ружьё, я его ох, как беречь буду-у...

— А тебя не заругают за фуражку?

— Не заругают, мне ещё лучше сошьют, — он круто повернулся и заскочил в машину на заднее сиденье.

Лебедев сел за руль, и они выехали за ворота. Он видел в зеркальце лицо сидящего сзади человека и видел всю бурю чувств на этом всегда каменном и волевом лице. Он видел, как тот поцеловал ружьё, давая неизречимую, безмолвную клятву. А потом лицо очистилось ещё пуще и засияло.

Скарабеев резко оглянулся в заднее стекло и увидел, через растворённые ворота, одиноко стоящего мальчика с прижатой к груди голубушкой... Вот он вскинул ручонки и пустил её в небо, запрокинув голову, следил за свободным полётом, держа спадающую фуражку...

И подумал со щемящей тоской обернувшись к монастырю, что, может быть, ради жизни одного этого мальчишки, идёт страшная война... и жертвы не будут напрасны в ней...

— Ну и как вам глянулось моё хозяйство? — дошел до его сознания голос Лебедева.

— Я побывал в победившей России, — твёрдо ответил гость и только теперь разжал судорожно сведённый правый кулак.

На его ладони лежали свежие пахучие сухарики, они так благоухали, словно только что вынуты из печки. Он поднес их к лицу и во всю мощь вдыхал этот сладкий и любимый с самого детства запах и вдруг растерянно промолвил:

— Где же я в Москве возьму святую воду, чтобы вкусить их в надлежащий час...

— Не беспокойтесь, Илий налил вам бутылочку, — Лебедев подал через плечо старинную тёмную бутылку с вогнутым дном...

* * *

Три дня провёл затворником Илий в молитвах, услаждаясь великим явлением Преподобного Сергия и благословением своим грядущего Святого Георгия Земли Русской...

Стоя пред иконами в высшей умной молитве, на рассвете третьего дня, внимал он Богу в продолжительном безмолвии, обливаем благодатною теплотою, победив только в этот священный миг на конце пути земного своего все искушения и страсти... они истребились и совершенно оставили его мир душевный.

Великую брань прошёл он в тернии соблазнов сих, восстающих на душу его греховными помышлениями и телесными страстями, и вот одолел он их своей крепостью веры, и бренная плоть угомонилась и не мешала уму совсем отойти от мирской суеты и думать только о всечеловеческом и вечном...

Илий вышел в сени и потрогал рукою прислоненный к стене потемневший от времени дубец, свой ковчег смертный. Хорошо он его сладил и просил Бога забрать его душу к себе давно, почитая себя готовым предстать пред Его очами... Но гордыни соблазн это был...

Спаситель позволил ему пройти весь иноческий путь до свершения святого дела в минувшие радостные дни. Послом своим сберёг его в дольнем мире, для благословения и видения плодов жизни своей долгой и молитвенной.

Тут прибежал Васенька к келье, с розовыми от малины щеками, и промолвил:

— Дедуня, ты меня обещал читать выучить... я пришёл...

Илий умилился от его вида, умыл мальчонку святой водицей и ввёл в свою камору. Усадил за стол на дубовый отрубок и растворил книжицу жития святых:

— Бог есть огонь, согревающий и воспламеняющий сердца и утробы. Итак, если мы ощутим в сердцах своих холод, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовём Господа: Он пришёл согреть наше сердце совершенною любовию не только к Нему, но и к ближним. И от лица теплоты убежит хлад доброненавистника. Где Бог, там нет зла.

Всё происходящее от Бога мирно и полезно и приводит человека к самоосуждению и смирению. Бог являет нам Своё человеколюбие не только в тех случаях, когда мы добро делаем, но и тогда, когда оскорбляем грехами и прогневляем Его. Как долготерпимо сносит Он наши беззакония! И когда наказывает, как милостиво наказывает!..

— Дедуня, — прервал Вася, — а диавол холодный, как ужак?

— Ещё хлаже... А ужаков руками трогать нельзя, пущай себе живут и деток выводят. Тварь эту безобидную Бог создал, знать, польза какая-либо есть от ней на земле...

— Я только один разочек потрогал, он хотел лягушку проглотить, а она так пищала, и мне её стало жалко, я её вынул изо рта и отпустил... а ужак на меня сердито шипел и уполз в траву.

— Душа добрая у тебя; лягушка обличьем мерзка, но жить тоже хочет и комаров, и мух поганых изводит, пользу людям приносит...

— Учи читать, а то мне некогда, батя меня к озеру на рыбалку берёт вечером... вот! И удочку мне сделал и леску сплёл из конского волоса, а я ему помогал стругать удочки.

— Молодец... а ты помнишь первые буквы?

— Аз, Буки... ещё хочу!

— Памятливый Васятка, продолжим учение... сия буква — Веди.

У Егора выпал свободный вечер, и он с Ириною и Васенькой ушёл к озеру порыбалить. Всё своё детство он провёл на Аргуни за этим любимым занятием, истосковался по рыбалке и тишине вод, да и хотелось попробовать азарта давнего и ощутить на крючке сопротивление рыбы до волнующего сердцебиения.

А более всего желал он побыть наедине с Ириной и Васей, к которому всё больше прикипал душой. Место он выбрал хорошее, глубокое, рядом с устьем небольшого ручья, вбегающего с разлёту в озеро.

Метровой ширины ручей тащил в себе с полей и лугов всякий корм, и рыба собиралась тут во множестве, всплёскивала на поверхности воды.

Егор наживил три удочки и забросил. Одну взял сам, вторую дал Ирине, а третью, самую лёгкую — Васеньке. Тот очень серьёзно смотрел на поплавки и слушал наставление Егора, что нужно делать, когда станет клевать и поплавок уйдёт в воду, велел не шуметь и разговаривать шепотом.

И Вася, увлечённый этой таинственностью, шептал без умолку о стрекозе, севшей к нему на удилище, о плавающих утках, пальцем левой руки ковырялся в носу, а правой напряжённо сжимал белое удилище и выжидательно смотрел на поплавок, мысленно торопя рыбку клюнуть именно у него и поскорее...

Удилище становилось все тяжелее, конец его буровил Васе живот, но рыбак стойко терпел...

Озеро здесь было глубоким и тёмным от чистоты до самого илистого дна. Первой вытащила окуня Ирина и испуганно вскрикнула, боясь его взять в руки. Васенька бросил свою удочку на воду и кинулся стремглав к прыгающей красивой рыбешке, накрыл руками, боясь, что она ускачет в воду, и ойкнул, уколов палец до крови о плавники.

— Молодец, добытчик будешь! — похвалил Егор, помог снять окуня с крючка и отбросил в траву подальше от берега.

Он шелестел там, а Вася всё поворачивал возбужденно голову на этот шорох и сосал уколотый палец, радостно взблескивая глазами. Отвлёкся и вдруг, услышал над ухом напряжённый шепот:

— Тяни-и!

Вася испуганно увидел, как его поплавок нырнул и пропал вовсе, со всех силёнок дёрнул на себя удочку и почуял сильные толчки в руках из воды, сопротивление рыбы. Он не мог сразу вытащить добычу, а когда Егор хотел помочь, вдруг серьёзным мужским голосом отказал ему в этом:

— Я сам! Я сам хочу, — он всё ближе подтягивал к прибрежной траве бьющуюся рыбину и, когда она выскочила и запуталась в ней, бросил удочку и кинулся на неё грудью, придавив и поймав её руками... Рыба была большая и тяжёлая... С радостным воплем Васятка выскочил на берег: — Смотрите, смотрите! Я сам поймал! Я сам!

— Какой хороший подлещик, ты погляди, Ирина, — обрадовался Егор, освобождая зевающую рыбу от крючка. — Удачливый рыбак из тебя выйдет! Всех обловил! — И тут Быков увидел дрожь рук Васеньки в первобытном азарте и весело добавил:

— Про-о-опал ты, Васенька, для тихой семейной жизни... Навек испортился рыбалкой... — насадил на крючок нового червяка и забросил удочку. — Лови!

— Лови! — вскрикнула Ирина, выхватывая из воды прямо к Егору крупного окуня-горбача, и счастливо засмеялась, поймав соревновательный азарт в глазах Васеньки, напряжённо молящих нырнуть свой поплавок и опять почуять силу рыбы на крючке.

Тем временем, Егор приладил к особому удилищу витую толстую нить, вынутую из парашютной стропы, привязал большой поплавок и большущий крючок.

Васенька видел, как он осторожно насадил на этот огромный крючок под верхний плавник за спину маленькую рыбешку, только что пойманную, и забросил эту удочку на струю впадающего ручья. Поплавок унесло далеко, и он слабо покачивался и подергивался на останнем течении.

Рыба ловилась хорошо, она заполнила почти всё ведро, как вдруг большое удилище у ручья хлобыстнуло по воде и Егор сиганул к нему, едва успев поймать у берега уплывающий комель.

— Попа-алась! — крикнул он.

Вася видел согнутое в дугу удилище, леса брунжала по глади озера и металась кругами. Он увидел сквозь воду на глубине что-то жёлтое и длинное, и испугался.

Борьба шла долго, и, наконец, Егор подвёл к траве добычу и сам, как мальчишка, прыгнул на неё в веере брызг и выкинул на берег большое ротастое полено крупной щуки.

Она мощно билась и выгибалась, трясла раскрытой пастью, силясь освободиться от крючка, змеёй ползла к воде, но Вася, едва сдерживая страх перед её зубами, кинулся на щуку и обнял руками с громким криком:

— Батя-а, ну чего же ты смотришь, убежит сейчас!

— Не убежи-ит, — Егор отцепил рогулькой крючок в её пасти и насадил новую рыбёшку, опять забросил удочку в озеро. Только живец плеснулся по воде, как лесу рвануло, и Егор с трудом вывел огромного чёрного окуня, страшного и горбатого коряжного злодея...

Вася же был полностью увлечён щукой, переворачивал её тяжелое тело на траве и бормотал:

— Фу-у, какая злая и холодная... хлаже ужа... как дьявол!

— Господи, — перекрестилась испуганно Ирина, — это кто же тебя такому научил?

— Я сам... — не открылся Васенька, боясь, что попадёт за него дедушке Илию...

Ирина с восторгом глядела на увлёкшегося рыбалкой Егора, и казался он ей мальчишкой, и шептала как молитву слова давние своей бабушки, памятные с детства:

«Девонька... вот вырастешь и станешь женой... матерью... у тебя будет муж... И не хвались всуе, мол, вот муж у меня... Утром вставай затемно и осторожно, чтоб муж не слыхал, как встаёшь... А с вечера и одежда и обувка у нево должны сиять чистотой... Он проснётся, а у тебя вкусно на столе всё уготовлено...

Не груби, вежливо улыбайся, тешь его и корми с великой радостью... Он сильный, но, всё одно, до смерти дитём любит быть...

Не заставляй его лазить в чашки и черепушки самому за едой, позорно это для бабы... всё подмети и замети, в чистоте и опрятности дом содержи, блюди себя и наряжайся пред ним, румянься ликом и лаской гляди...

Не ревнуй и не упрекай зазря, скверными словами не обливай при нём никого, а мужа в особенности... А он на другой раз подумает, ибо он непрестанно будет тебя сличать с другими женами и в добре семейном усвоит и затвердит навек: «Вот у меня жена, так жена!..» Сама хороша и муж хорошим будет...

Терпи и все горести его, лечи своей любовью, не раздавливай умом его своим, не перечь, и он, милой, никогда к чужому подолу не прибьётся... от чистоты семейной и душевной брезговать станет чужими бабами, с лёту примечать станет недостатки в них, сварливость и опущенность, да и от людей стыдно будет ему шаг в сторону делать... от добра добра не ищут...

Вот какая порода наша! Наш женский род лебяжий: если кого полюбим, друг без дружки не живём...

Жертвоприношение себя любимому человеку — есть высшее женское счастье... и муж твой возвысится, он тут же поймёт, что должен нести в себе такой же свет любви и добра... и когда он принимает этот лад, находит силы ответные к тебе, это и есть домашняя семейная церковь... где согрешить и обидеть нельзя, приходят душевный покой, божеская благодать... вот так-то, девонька...»

Истухала вечерняя заря. Наливной ягодкой светилась Ирина перед глазами Егора. Дубравушка зелёная подступала к берегу озера, осыпанная спеющими желудями и давая воздуху особый, терпкий запах листа и коры дубящей, сохраняющей...

Благоговение засыпающей природы объяло их, пахучее и живое, отрадное душе до щемящей слезы сердечной. Природное утешение благостно, как и непрестанная молитва, ломоть хлеба неиссякаемый для человека, для плоти его и души.

Ежели в сердце его есть умиление природой, то и Бог бывает с ним, ибо уединение в пустынь природы, как и в келью схимнику, позволяет сверяться с нею, очиститься по её образу и подобию от всего грешного и неразумного, позволяет неотвлечённо мыслить о вечном и нетленном мире земном и божественном...

Тысячи поклонов бью тебе, природа русская!!! Тысячи дней готов отстоять на твоём камне твёрдом библейском столпником, всю жизнь готов питаться травами твоими постными, цветами твоими медовыми, водами твоими сладкими, ветрами твоими святыми-целебными, ради сохранения тебя в девстве и непорочности от злых людей и помыслов, в молитве охранной готов быть до конца дней своих, милая и богородичная Краса Земли Русской...

Кормилица щедрая, неиссякаемая, поилица живоводная, утешительница премудрая лада великого... Прости за грехи чад твоих неразумных и нерачительных, губящих твои пространства и леса, воды твои замутняющие, силу свою ж отнимающие, дьявольским злом покорителей тело твоё охламляющи...

Реки ли вспять поворачивать, едкой отравой замачивать, грязью и дымом завешивать, землюшку с кровию смешивать...

Это ль зовётся наукою?! Нет! Сатанинскою мукою...

Злым и похабным насилием губят природу красивую...

Девицу ладную, светлую, в шёлк трав цветастых одетую, с русыми косами-верьвями, свитым священною верою, глазоньки ясные-звёздушки, груди — молочные реченьки... сытость испей же извечную, хлеба отведай печёного, от пирога наречённого... русской природы отрадушкой — ты наживись и порадуйся, внукам оставь поле спелое, сини моря, солнце белое, шумны леса, реки чистые, им подари и попристальней им накажи всё присматривать, как за любимою матерью... дом свой хранить обережностью дел своих мудрых полезностью...

Гой, да природушка русская! Стеженька в жизни нам узкая... короток век и стремителен...

Всё, что дано, сохраните вы...

Что наши деды восславили, нам ли над этим забавиться, нам ли судить их судьбинушку, нам ли рядить про старинушку... в поле зерно не кидавшие, так, как они, не страдавшие, в лени и смуте завьюжены, смертной тоскою остужены...

Грянем же удалью ратною!

Солнышко взрадуем красное, поле запашем и высеем, аспида слуг злобных высекем, вновь соберёмся дружиною... Или напрасно и жили мы?

Али мы трусы-предатели, что преклонились пред татями...

Нет же! Изы-ыди, враг!

Дата добавления: 2015-07-10