Глава 2 1 страница

Ирина дни и ночи проводила у постели старца. Её заботами милосердными, её руками целительными и душой светлой Илий стал окрепляться, всё чаще появлялась в глазах его надежда и радость, он мог уже вставать и молиться, но вдруг, кровь пошла горлом и старец опять слёг и чахнуть все его тело взялось, желтизной налились щёки и угасал взор его светлый.

Тогда Ирина попросила Окаемова срочно вызвать Лебедева. Тот приехал незамедлительно, вошёл в келью пустынника святого и всё понял: не жилец более Илий — так померк он и ссохся от болезни своей.

Старец уже не мог разговаривать, только смотрел добрыми и печальными глазами на суету людей вокруг и благодарно щурил веки глаз своих, и квёлая улыбка ласкала их на сухих устах. Ирина попросила выйти в коридор Лебедева и Окаемова и сказала им строго:

— Надо немедленно везти его к моей бабушке Марии Самсоновне. На больницу надежда слабая, тут особое лекарство и травы помогут... Изнемогло сердце отца святого людскими бедами и болью; всем хотел помочь, истратил силы, надломили тело его, но дух его крепок.

Помогите же ему, — Ирина заплакала, — я не могу смотреть, как уходит этот светлый человек... Он должен жить.

— Успокойся, успокойся, — Окаемов погладил её по голове рукой, как маленькую девочку. — Поедем к твоей бабушке, а лучше всего, её сюда привезти, сможешь ли ты это сделать?

— Я-то смогу! А при нём, кто останется? Если возможно, пусть Егор едет. Обернетесь скоро, а я бабушке записку напишу. Она поймёт, знает мой почерк...

— Поехали! — Лебедев решительно направился к машине.

Скоро они уже мчались к Москве в легковой. Лебедев опять сам рулил, а рядом сидел Егор, с интересом выглядывал в окна; разговаривали о своём.

В столице только заправились и опять понеслись в сторону Рязани. Их часто останавливали посты, но документы Лебедева внушали особое почтение, сразу же пропускали дальше.

В деревню заехали рано утром, стояла она на крутом берегу реки, и открылось им ещё снулое заречье так предрассветно бескрайне, что почудилось это видение всей русской земли просыпающейся. Убегали к восходу леса и луга, поля и перелески, уже вились дымы из труб деревень там живущих.

Над рекою туман лёгкий плыл вслед за водою, румяное солнце лишь выглянуло из-за предела мира, и сияла земля пробуждающаяся, тронулись его теплом облака спящие, звёзды угасли синие, берёзы белые встрепенулись и погнали свежий духмяный ветерок качанием крон своих зелёных, ободряя и будя землю, птиц и зверей радуя жизнью дня народившегося.

Село Константиново жило на особом русском просторе, скромная барская усадьба над обрывом реки, тихие зелёные улицы...

Встретила их Мария Самсоновна у ворот, словно ждала долго и знала, что едут за ней. Улыбка на её лице была радостная, глубокие глаза светились добром, ковыльный волос выбивался из-под платка, высока она ростом и спина прямая, не согнутая веком прожитым.

Даже морщины на лике её благостны и приветливы. Егор вышел первый к ней и поздоровался:

— Здравствуйте, Мария Самсоновна, а мы от Ирины к вам.

— Здравствуйте, люди добрые, заходите в дом, пирогов испекла, ещё горячие, молочком напою, там всё и поведаете, — она широко растворила калитку и впустила их к себе.

Домик был небольшой, рубленный из дерева, опрятный, с чисто блестящими от солнца оконцами. Во дворе всё прибрано и много деревьев: рябины, берёз, яблонь и дуб рос молодой за оградкой, шептал листьями солнышку молитвенные стихи...

По тряпичным половичкам они вошли в избу, разувшись у порога, сели за стол под множеством образов, украшенных вышитыми рушничками. Тлела ясно лампадка под ними, и лики святые из тёмных от времени икон пытливо взирали на гостей.

Печное тепло наполняло дом и хлебный дух пирогов горячих, укрытых на столе в глиняной чашке льняным полотенцем. Хозяйка всё делала споро, вот уж налила по большой глиняной кружке холодного молочка, смахнула полотенце с пирогов и заботливо торопила:

— Ешьте, ешьте, пока не остыли... с ягодкой пирожки, скусные-е, немного мучицей разжилась и вот испекла.

Они ели пироги, припивая молоком, и было такое ощущение у Егора, что приехал в свой родной дом, а тут ещё карточку на стене увидел Ирины и прилип к ней глазами. Смеющаяся, с толстой косой на груди, она снялась ещё девчонкой-школьницей.

Мария Самсоновна уловила этот взгляд и тоску в глазах Егора и всё прочла в нём. Сидела за столом, подперев кулачком голову, и уже внимательней его разглядывала.

Нравился он ей, хороший и пригожий мужик и ест аккуратно и крошки не сронит, аппетит хороший, знать и работник он. Егор молча подал ей письмо Ирины, а когда она с радостью взяла его и оглядела, увидел он в её плавных движениях привычки Ирины всё делать ровно и неторопливо.

— Ты уж прочти, милок, неграмотная я вовсе, — она вернула письмо.

Егор прочёл и поднял на хозяйку взгляд. Увидел на лице её радость.

— А чё не поехать, поехали, ведь, я одна, потом заеду к доченьке в Ховрино в гости... Внучу хочу поглядеть поперва, уж больно давно не видывала, всё войны проклятые... Гостинцев повезу, грибочков солёных и яблочков ранних, — она стала собираться и вдруг, опять подошла к столу, — она прописала о человеке страждущем, что за недуг его одолел? У меня есть травки и настои крепкие, чем хворает он?

Егор рассказал, как мог.

— Поспешать надобно, ой, плохо ему, кабы успеть, — она сложила в плетёную корзину травы и пузырьки с настоями и была готова ехать.

Егор взял из её рук мешочек с яблоками и берёзовый туес с солеными грибами, помог забраться в машину. Спросил уже садясь рядом с Лебедевым:

— Двери-то не замкнули в дом, не разворуют?

— Никогда не замыкали дом, кто ж станет воровать? Все свои в деревне... никто не закрывает, так повелось...

Илия они застали живым. Егор заметил тёмные круги под глазами Ирины от бессонных ночей, она так устала, что даже вид родной бабушки, выпестовавшей её, почти не изменил её поведения, только поцеловала её и подвела к постели старца со словами:

— Помоги, бабушка, ради Бога, поставь его на ноги... он хороший...

— Ариша, ты ж моя голубушка сердешная... вся в меня удалась, — она обняла её за голову и приголубила, — поможем, чё не помочь доброму человеку, — она склонилась над старцем и потрогала его лоб рукой, заглянула в глаза уставшие от этого света, вынула старинный пузырек из своей корзины и ложечку серебряную, налила тёмной густой жидкости. Напоила Илия со словами:

— Небось помирать собрался? Не спеши, милой, ить ты не всё успел сделать... ить так? Не Бог тебя призывает, а враг сушит и изводит супротив Бога. Жить тебе, братец, и здравствовать, наперекор злым духам...

Нельзя помирать раньше времени, грех это, батюшко, — она повернулась к стоящим людям и проговорила строго: — Оставьте нас наедине. Ариша, а ты иди спи, лица на тебе нету... Егорша, уведи иё силой, она сомненьем своим мешает мне... Идите с Богом... Всё ладом сделаю и потом позову.

Окаемов помялся и, склонившись к уху Марии Самсоновны, шепнул:

— Схиигумен Илий монах... Это очень высокий и мудрый человек... помогите ему... он нужен России.

— Ну и что коль монах, при монахах прислужницам дозволялось быть и греха нет в том, что я нахожусь при нём. Идите, ступайте и не мешайте нам, — она перекрестилась на икону в головах лежащего и села рядышком на стул.

Илий молча взирал на неё, закрытый до подбородка одеялом. Его сухие длани лежали поверх солдатского сукна, глоток горького и пряного лекарства живительно растекался по телу и просветлял сознание.

Она печально глядела на него, видя стриженную клоками седую голову, изморщиненное невзгодами лицо, изработанные тяжким трудом мозолистые ладони, и постигала его судьбу страдальца, всю горечь насилия, учинённого над его душой и его бренным телом.

Только глаза остались в этом человеке ясными и высокими, не смогли замутить их никакие беды и страдания, верой светились они и добротолюбием. Он слышал её говор и понимал её, но сам ответить не мог.

Он уже смирился со своей болезнью и исходом скорым, молился молча, каялся и просил Бога за людей всех, даже за тех, кто бил его сапогами в грудь в подвалах Ленинградского НКВД, за тех, кто плевал ему в лицо, клочьями вырывал бороду и власы, кто глумился над ним и верой святой.

И были они заблудшие, бесы вселились в них, спасение их заботило Илия ещё тогда, когда харкал на пол кровью из отбитых лёгких и слушал хруст в себе рёбер переломанных...

— Не тужи-ись, голубь ясный, тоскою не томись и помогай мне и людям, кои о тебе плачутся... вон внуча извелась, а коль помрёшь? Ить она душу твою полюбила, поняла... Редкая у тебя душа знать, приветная, — она ещё налила какого-то лекарства и напоила его, — бедный ты мой... поизгалялись сатаны над тобой, и не сказывай, всё вижу и чую сердцем.

Она сняла его руки с одеяла, открыла грудь старца, заголив рубаху к подбородку, поймав его взгляд напряжённый и стеснительный, ласково успокоила, — уж потерпи, поглядеть мне надобно тебя, — она трогала сильными пальцами его рёбра и качала головой, — как же ты живой остался? Все рёбрышки переломаны, посрослись наискось... а одно острым краем лёгкое режет... не беда... ты уж терпи, болезный мой, — она вдруг сильно давнула пальцами...

Илий услышал хруст в своем теле, и боль полыхнула мгновенная, а потом сразу стало легче.

— Вот и всё, милой... вправила тебе ребрышко, а то оно так без дела болталось выпавшее и терзало тебя. С недельку полежишь, и оно врастёт на место в хребтину-то, мешаться больше не будет, а кровушку угомоним снадобьем травным.

Боле не стану ниче делать, а потом хребтину тебе всю пройду рученьками, вправлю все костушки, на место определю, и голова перестанет кружиться. Ить кружится голова иной раз? Кружится...

Она запустила ладонь под его спину и быстро прошлась пальцами по позвонкам, — так и есть... шибко они тебя изломали, изверги, как же ты ходил и работал, ить так умозолил рученьки... Ить боль же испытывал страшную... Милый ты мой старинушка... Чем же ты окреплялся и жил?!

— Моли-итвою, — едва внятно прошептал Илий...

— А теперь спать велю, — голос её окреп, — омрачению не поддавайся, ить так просют люди за тебя и Бога молют... Кто ж им даст спасение и слово Божье, укажет путь праведный, ежель не ты, Илий! Ить так тебя зовут?

Она увидела, как он закрыл и открыл глаза утвердительно. Стали они уже сонные и радостные, как у грудного дитя...

— Вот и хорошо, а я пойду травок свежих на лугах соберу и приготовлю такие мёды тебе сладкие и животворные, помолюсь за тебя ноченьку, молитва моя женская, плачная, и коль с твоею молитвой сольются во здравие, то на ноги скоро станешь и праведную жизнь свою продолжишь, святой человек... — она его укрыла уже спящего и вышла.

В коридоре все с нетерпением её ждали, и на немой вопрос она улыбнулась облегчённо и успокоила:

— Спит... рёбрышко у него вывернуто было и давило дых, всё вправила ладом... Мне бы в луга сходить, травки собрать.

Лебедев тронул за плечо Егора и проговорил:

— Проводи Марью Самсоновну за монастырь к озеру и лугам.

Только теперь обняла Ирина бабушку и расцеловала, лицо её сияло, куда делись усталость и страх за умирающего старца.

— Неслух, Ариша, — растрогалась старуха, — иди поспи, а вернусь, то и погутарим вдоволь. Старичок-то и впрямь хороший, не зря за мной послала людей... за великую честь почту его поправить, ну, идём же, Егорша, по травы...

Они вышли из монастыря и медленно побрели вдоль озера. Старуха вглядывалась в разлив трав, искала какую-то редкую и не находила пока. Остановилась на берегу озера, перекрестилась на собор и церкви за каменной стеной обители и пытливо оглядела вновь Егора.

— Ты не забижай, милый, Аришу-то, — робко попросила и скромно опустила глаза, — самая любимая внуча... Последняя... Исскучалась по ей, моченьки нету, думала уж и не увижу больше... Слыхивала, что ранили иё два раза, все молитвы измолила, все глазоньки проглядела, на дорогу кажний денюшко выходила-выглядывала. Родну дочь так не жалела, а к внуче всем сердцем приросла, исстрадалась...

— Не обижу... свет без неё не мил.

— Люби... она хорошая у меня, не избалованная и обходительная, на руку скорая в работе... детушек бы ей Бог послал и пора угомониться в доме при них, не бабье это дело воевать... а ить тоже надо обихаживать страждущих... вся в меня, какой научила быть, такой и живёт...

Она склонилась к траве и забыла про Егора, стала разговаривать с травкой, прося милости у ней и прощения, что беда людская вынуждает погубить её рост и цвет, для пользы человека...

Егор со стороны наблюдал, как вскинула Мария Самсоновна над головой персты в крёстном знамении, молитву читала травушке и Богу, сорвала и положила за пазуху в своё тепло...

Так по листику, по травинушке нашли они всё, что надобно для лекарства и опять прибрели к берегу озера, свежо пахнущему сыростью и рыбой.

Мария Самсоновна благостно умылась чистой водой, ловко утёрлась подолом и присела на сухом бережке под молодыми берёзками передохнуть малость, всё с удивлением вглядываясь в монастырь и любуясь им, освеченным солнцем.

В озере плескалась рыба, у самого берега гонялась крупная щука за мелочью, и малёк серебряным дождём вылетал из воды, спасаясь от зубов страшных.

— Мала рыбка, а ум имеет, — промолвила старуха, — ить никто иё не учил убегать от алчной рыбины, а вот спасается... Потом вырастет и икру сама бросит, и продолжит свой род; как бы щуки и окуни коряжные ни лютовали, достаются им больные и слабые рыбки...

Так и человек живет, если крепок телом и памятью, дарованной дедами, то неподвластен он бедам и хищным бесам... Но, коль погряз в чревоугодии и вялым стал от жиру, тут как тут духи тёмные, войдут в него и погубят с его же помощью весь род и племя...

Ведь, кости ломали святому старцу русские люди, по напущению бесов; вот, как он поправится, и спрошу его, так ли это... Что за омрачение нашло на детушек наших и сынов, что сами колокола с церквей посымали и порушили их, кресты на груди не носят, живут одним днём, работают в поле из-под палки.

Что стряслось на земле нашей? Что за щуки гонят их к гибели? Гос-с-споди-и, спаси и сохрани вас с Ариной от напасти душевной и соблазнов мирских. Но и знайте! Чем вы чище будете, тем искушать вас станут сильней и привязчивей, тем пуще ненависти и зависти увидите в сердцах очернелых к вам.

А жить надо... жить праведно и чисто, ибо, кроме скорого Божьего суда, есть ишо страшный суд — совести своей. Ты слухай-слухай... разговорилась я что-то на радости встречи с Аришей и... с тобой, мой наказ вам к добру и любви.

— Я слушаю...

Они вернулись в монастырь, и Мария Самсоновна принялась делать на кухне свои лекарства. Егор пошёл в отдельную келью медсанчасти и застал Ирину спящей.

Волосы разметались у ней по подушке, приоткрылись желанные губы, сон был глубок и спокоен, лицо светилось умиротворением, белая рука лежала поверх одеяла, долгие пальцы тоже спали, свернувшись.

Едва внятное дыхание было слышно Егору, он стоял и смотрел на неё, не мог представить жизни без неё и радости иной, чем видеть её рядом и слышать голос мягкий и детский почти.

Часто ловил он тоскливые взгляды парней молодых на ней, но даже самой малой толики сомнений не возникало у него, что кто-то их разлучит и войдёт в их мир со злом, так верил он ей и любил всю, даже этот воздух келейный, коим она дышит, даже след её на песке монастырских дорожек, а уж бабушку её он сразу осознал и принял, как свою бабушку, единокровную прародительницу себя самого...

Он притворил дверь кельи и тихо опустился на стул рядом со спящей, сон её охраняя и позабыв обо всём на свете.

Только вспомнилось беззаботное детство да могучий дед Буян с сивой бородой-лопатой, вот так же учивший его жить, как Мария Самсоновна, учивший драться с врагами и побеждать, ради этой жизни, учивший не страшиться летящей пули, завещавший не попасться глупым мальком-рыбёшкой в зубы врагов, а творить им возмездие за посягательство на покой земли русской и дом отеческий...

Когда Егор впервые услышал из уст бабушки имя детское Ариша, он мигом пронзён был воспоминанием храма Спаса и образ увидел Арины на облаке, предвещавшей ему встречу с воплощением земным и телесным, образа великого женского, человеческого, и не почитал сейчас любовь их греховной, а благословением воспринял, и имя шептали его губы всё слаще и радостнее: «Ариша... Ариша... Арина».

Наглядевшись на неё, он встал и вышел. Неосознанно в коридоре приоткрыл дверь в келью Илия и тоже посмотрел на него.

Старец спал, склонив голову набок. Одеяло на его груди вздымалось, изошла желтизна с лика, и порозовели щёки, от снадобья ли целебного или от укора жизненного от Марии Самсоновны, что помирать ему никак нельзя на радость злу и горе людям добрым, ждущим от него Слова истины, — куда путь держать.

Путь новый и древний, моленный постиг Илий через страдание своё и горе общее и уверился, что и впрямь спешит предстать пред престолом Божьим без зова Его...

Егор вышел в монастырский двор и спустился в подвал, где стоял гул и крик его учеников.

Уже около сотни молодых воинов сшибались в бою учебном, отрабатывали удары, увлечённые, сильные и смелые, сами уже творящие новые приёмы и совершенствуя школу борьбы, ибо русский ум не может слепо принимать науку без непрерывного улучшения её, без проникновения всё дальше и глубже в суть любого дела, доводя до идеала и непрерывно постигая досель непознанное...

* * *

До полуночи бдящие часовые на стенах и колокольне монастыря провели в напряжении и беспокойстве. Пытали их искушения разные: и сон обуревал, и тоска по дому, и маялись они болями неведомыми, слышался им вой зверей в лесу и рык, чудилось скопище войска, идущего приступом на монастырь, трещали и хрустели ворота, ломаемые незримой силой, отовсюду доносился скрип, звяк железа, стук оружья, шаги и беготня суетная вдоль стен.

Налетали в тихой ночи внезапные вихри, рвались невидимыми зверьми и остужали страхом душу охранителям монастыря, небо враз заволокло тучами, а все вокруг туманом зыбким, и звуки становились всё неистовее и ближе, всё изнурительнее накатывал сон и валилось из рук оружие...

В келье сбросило спящего Илия с кровати... Старца шатало, поднимало и било о стены. И опять терзали его слуги Врага Света, и были они гнусны и отвратны. Крестным знамением спасался пустынник от козней диавола, пославшего их...

Старцу виделось: разваливаются стены и рушатся, и лезут внутрь всё новые звероподобные существа с алчно раззявленными пастями, с намерением погубить его и умучить намертво.

Но он молился всё громче и твёрже клал поклоны, и злые демоны отступались с визгом и воем страшным, исходили дымом зловонным, а на место их вставали новые, всё более сильные и злые, и отрывали плоть старца от земли и снова били о стены и дверь запертую, силясь убрать его от иконы святой и прервать моление.

Но Илий опять утверждался на коленях и молился, молился, молился, изнемогший, исстрадавшийся взболевшими ранами, всё претерпевая и усиливая труд свой иноческий...

И было сие выше сил человеческих. И победила благодать укрепляющая, и отступились бесы, гнусны и отвратны, убоялись крестного знамения и сгибли от молитвенного подвига страдальца, и изошли прочь в стенаниях и плаче страшном...

И послышался Илию бессильный скрежет зубов диавола и вой от мучений старца, трепещет сам сатана и боится этих мук... исконный враг Добра: капали слёзы аспида, и земля возгоралась от них...

Закипают смолой помыслы его гибельные, не могущего тело и душу погубити в геенне огненной, прозевавшего возвращение старца Илия в монастырь.

В ярости исступлённой и скрежете зубовном стонет он... В страхе не может взглянуть на сияние немощного человека за стенами кельи, и видит он новое, противное ему явление.

Вот вышла старая женщина к колодцу святому, достала воды и плеснула наземь, где куча глубинной глины вынутой курганилась бурьяном, руками разрыла холмик и что-то стала лепить.

Любопытство обуяло врага, и он взглянул через её левое плечо и увидел своё подобие, рогатое и пузатое, быстрыми пальцами творимое...

Обрадовался, замешкался он в недоумении, и тут старуха резко повернула голову и трижды плюнула ему в харю, и отшатнулся он огнём сим опалённый и слова молитвы из уст страшной для себя постиг, и увидел, как быстро его подобие в холмик зарыла и камнем привалила сверху, и оградилась крестным знамением...

И с визгом отступился враг, вбуровился в недра и притих там надолго, до сих пор поражаясь силе веры людской и завистью исходя, что нет таких смертных, преданных ему так крепко и неистребимо...

Мария Самсоновна облегчённо перекрестилась на восход солнца, снимающего с очей завесу тьмы и зла. Лицо её было наполнено смирением и святостью, сердце согревали думы о выздоровлении старца, и восприняла она его дарованным сокровищем, путь открывался ей новый на исходе лет.

И от радости душевной подломились ноги её резвые, и опустилась на колени в молитве, взглядывая на стихающую дрожь чёрного камня, наваленного ею на исчадие ада...

Птица вольная, бездомовая, воспела над её головой, радуясь народившемуся дню...

* * *

Илий проснулся перед рассветом. Шевельнулся и не почувствовал уже привычной изводящей боли. Стало легко и томно, силы вернулись в его изнемогшую плоть. Он лежал в полной тьме кельи и припомнил вчерашний день, старую женщину, повелевшую ему жить...

И вдруг, ему захотелось есть, чего-нибудь свежего и кисленького — яблочка. Он привык усмирять свои желания и терпеть, но жизнь открылась в нём и требовала соков земных.

Он пошарил рукой на стуле рядом с кроватью и вдруг ощутил округлость и хрусткую твёрдость именно яблока и возрадовался, что Бог слышит его и посылает ему плод желанный. Илий поднёс яблоко к лицу и вдохнул спелый, знойный аромат.

Он знал, что такие яблоки в монастырском саду не росли, и снова радостное удивление наполнило его... Яблочко было мяконькое, он мусолил его пустыми деснами, напитываясь сладостью и духмяностью поспевшего плода.

Съел его целиком, и рука потянулась опять и нашла пирог с ягодой, а потом кружку с отваром каких-то трав, и он выпил её до дна... Есть хотелось ещё, но Илий сдержал зов воскресающей плоти и посилился встать. Поначалу он сел, потом, придерживаясь руками за спинку кровати, поднялся на ноги.

Они были ещё вялыми, старца пошатывало, слабость кружила голову, но Илий превозмог её и сделал первый шаг. Качнуло, повело, но он переступил ещё и ещё, выбрался из кельи с передыхом. Держась одной рукой за стену, медленно выбрел на монастырский двор.

На востоке ярко горела звезда утренняя, розовый рассвет молодо румянил далёкое небо и купола церквей. Они уже налились робким светом зари, остатки озолочения засветились, и кресты тускло проявились из кромешной тьмы космоса...

Илий жадно вдыхал прохладный утренний воздух, густо замешенный на аромате сада и дерев иных, от лиственниц древних наносило смолой, тронутая росой пахла известь стен и кирпичи храмов, пахла отвологшая трава, обросевшие кусты, доносились ещё сонные голоса птиц и призывный кряк уток на озере за монастырской крепью.

Голова старца кружилась от сытости жизни, но он пил и пил её глубокими вздохами и окреплялся ею и чуял бегучую влагу на своих щеках. Взяв в подспорье сломанный держак лопаты, прислонённый кем-то к стене, он пошёл к собору, опираясь на него.

Шёл с остановками, оглядываясь кругом и шепча что-то неслышимое просыпающемуся миру, но доступное высшей силе его... Собор оказался незапертым, и старец, с большим трудом, отворил огромные железные двери, всплакнувшие от радости петлями, пропуская его внутрь.

Гулкая тишина обступила старца. Он долго стоял, впитывая дух храма, и потом шарк его слабых шагов зашелестел под куполом щебетанием касатушек. Внимали ему лики святых на фресках и иконах, принимая его долгим ожиданием...

Илий ощущал тревожный запах ружейного масла, витавший в русском храме, он не знал причины этому, но пахло так же, как от винтовок конвоиров, удары прикладом коих плоть его помнила досель.

Он воспринял дух этот чуждый в святом месте, как грозное Божье послание и напоминание, что идет сражение страшное на этой земле, смерть, убиение... Илий опустился пред тёмным алтарём на колени, и глас его тихий вознёсся в молитвах...

Тёплый свет восходящего солнца проник через сводчатые окна подкуполья и растворил тьму в храме.

Всё чётче проступал алтарь и иконостас взору старца, всё яснее лики святых и фреска Спаса над головою, всё твёрже и мощнее из уст Илия лилась древняя музыка молитвы, она наполняла храм, как солнечный животворный свет, вздымалась всё выше и выше, уходя небесным лучом в звёздные миры к престолу Творца...

Силы приходили к Илию в молитве, он усердно клал поклоны, осеняясь крестом, верою мир окружающий напитывая, этой истинной музыкой слова и духа православного, русского...

Он молился так радостно и истово, что враги земли этой просыпались в тревоге и тоской томимы. Лютые сердца их страхом вскипали пред возмездием за зло содеянное...

Покаяние к заблудшим приходило в предутренний час, воины в окопах наливались силою и отвагой, осязая долг свой перед Отечеством и чуя благословение к бою, к тому самому возмездию врагам пришлым, к алчбе и злу их отвращение...

Взору их открывались травы и нивы, увитые росами, золотыми искрами вспыхнувшие в лучах взошедшего солнца... Звёздами ясными Россы пришли из космоса.

И след каждый русский оставляет по росной траве, зелёный след в океане предков своих, омывающий его силой богатырской, тайной ангельских садов его дух наполняющий, неугасимым светом звёзд мудрых, озаряющий его путь праведный по земле Русской!

* * *

Мария Самсоновна разбудила Егора на рассвете и тревожно прошептала:

— Старец пропал!

— Как пропал? Он же шевельнуться не мог! Где он?

— Не знаю, Ариша избегалась уж по саду и охранников вопрошала, не видели они ево, из крепости не выходил. Тут он гдей-то болезный, кабы не завалился со слабости и не повредился, нельзя ему ещё вставать... Я вот новый отвар сготовила, сунулась в келью, а ево и след простыл...

Егор попросил на минутку выйти бабушку из своей кельи, чтобы одеться, не смел он пред нею встать в белье. Скоро выбежал. Подошла Ирина, ноги её были промокшие от росы, глаза испуганны, она готова была вот-вот заплакать от горя.

— Куда же он подевался? — печально промолвила, оглядываясь и надеясь увидеть.

Егор уверенно проговорил:

— Пошли за мной, боле ему негде быть, пошли скорее, — он направился к собору и отворил тяжёлые двери. В лица им пахнуло теплом храма, и Егор радостно указал рукой: — Да вон же, смотрите у алтаря.

Он бросился туда к лежащему на каменных плитах Илию и в это короткое расстояние испугался за него, как бы не помер старец... Он склонился и вслушался, а потом предупреждающе поднял руку и громким шёпотом остерёг:

— Тише! Спит он... — осторожно поднял на руки немощное лёгонькое тело Илия, понёс к выходу.

Ирина с бабушкой торопливо шли следом, и старуха радостно причитала, что нашли его живым, спящим дитём... В словах её проскальзывало нечто материнское, заботливое, словно и не старца они сыскали, а действительно заблудившееся её дитя малое.

Егор уложил Илия в его койку, старец даже не проснулся, только благостно улыбался своим ввалившимся ртом, разгладились морщины и лицо его осиялось, и словно очистилось от злобы и скверны людской из того неведомого лагеря принесённых. Бабушка твёрдо сказала:

— Теперь ево ни на час не оставлю одного, чево удумал старинушка... бегать по ночам, у меня сердце зашлось. Спит милой, хучь соску ему давай, ну прям родной он мне стал... Вы идите по своим делам, а я тут с ним побуду, небось укараулю, — она присела на стул и заметила, что старец всё съел припасенное ею для него, и возрадовалась — жить будет!

— Ты поглянь, всё смолотил, харч-то... и с яблочком из мово саду управился хучь и без зубов... Знать, к жизни сила проснулась великая. Идите, идите... не то, разбудите святого человека. Ево обижать нельзя, — она заботливо укрыла его краем одеяла и счастливая, сияющая опять опустилась на стул.

Ирина с Егором вышли во двор, и вдруг она попросила:

— Проводи меня на луга к озеру, бабушка велела корень один сыскать и принести, пойдём?

— Пошли... время раннее, до занятий еще больше часа. Успеем.

Они выбрались из монастыря и спустились к берегу озера. Над водою ещё кое-где плавал лёгкий парок, играла и плескалась рыба, увидев их, тихо вскрякнули утки и увели подросших утят в прибрежные травы.

Ирина была задумчива, взглядывала на Егора, легко вздыхала и молчала. Потом набралась сил спросить:

— Куда же нас потом закинет судьба? Что бы ты ни говорил, я буду только с тобой. Ведь, я чую, что надумал меня оставить тут, в тылу, ведь так?

— Я не только надумал, а приложу все силы, чтобы ты была в безопасности. Хватит тебе по крови мыкаться, раненых можно спасать в госпиталях, а не обязательно в бою. Ты своё отвоевала. Надломишься сердцем и надорвёшься...

— Всё равно убегу за тобой! — Упрямо ответила она, кинулась на шею и залепетала: — Соскучилась по тебе, сил нет, всё люди и люди кругом... хорошие люди, а мешают нам... И прости, в монастыре я не могу быть с тобой близкой, грех это... Я ведь тебя сейчас позвала, чтобы побыть вдвоём, и давай почаще уходить в лес, на луга, к озеру...

— Давай, только время у меня напряжённое, весь день на ногах.

— Вот и станем отдыхать тут, ты же рыбу умеешь ловить?

Дата добавления: 2015-07-10