Глава 3. К полуночи над дубом выяснел месяц, и сокол услышал, сквозь чуткую дрёму

К полуночи над дубом выяснел месяц, и сокол услышал, сквозь чуткую дрёму, уханье совы в дебрях Княжьего острова. Матерь-Сва[3] повила гнездо своё тут, вместе с его давними предками и почиталась у руссов символом Мудрости.

Разбуженный сокол открыл глаза и покосился на небо — плат тёмный Луны в кружевных узорах ясных звездушек. Матерь-Сва царила в ночи и кружила бесшумно над спящей землёй, всё слыша и видя...

Колдобины болота, мороком сокрытые, шевеление гадов в пучине тьмы, переклики сторожей-сверчков в сонной тиши... Мудрая матерь облетала за ночь всю землю, все долы и края, овитые океанами...

Егор Быков крадучись идёт через поле, мимо желтени снопов и бессонных каменных богов. Обуревает страх и костенит в ознобе руки его, сжимающие восковые свечи, корит душу спящий ведун из обители, совестит, что полез басурманом на лихое дело...

Но какая-то необоримая сила ведёт Быкова к затхлой и смертной воронке у кургана. Округ густится лес, дышит и хрустит костьми, колдовским живодёрством грозит. Вязнут ноги в густотравье, хочется стремглав убежать, но он идёт и идёт, помимо воли своей.

Вот уж близка навесь леса и различим хвост самолёта. Мертвенным пауком по белому кругу бегает и шевелится колченогий крест, не может вырваться... Ползут у Егора по спине холодные мурашки, но всё же, спускается в преисподнюю воронки и ощупывает рукой вывороченные брёвна.

Сноровисто копает лопаткой под ними, и скоро проваливается внутрь кургана пустота... Щемящая жуть когтит сердце его, но руки сами зажгли свечу; и полез, пополз в тесную дыру. Распрямился в глухой тьме, озаряясь свечой и вглядываясь.

Под курганом — просторная шатровая изба из вертикально поставленных брёвен морёного дуба в обхват толщиной.

Посреди избы высится домовина-гроб, долбленная из толстого кряжа, к домовине прислонён окованный щит и в ногах овитое серебром седло, а в домовине — прах в воинских доспехах и остром шлеме. Вдоль стен сосуды греческие расписные и истлевшие ведра.

Лежат взнузданные черепа и осёдланные хребты коней, в богатых бляхах сбруй. В головах покойного, на каменной площадке, золотая соха с бычьим ярмом, золотые топор и чаша искусной чеканки.

Над ними, в рост человека, высится знакомый бородатый идол со щитом в одной руке и золотым желудем в другой. На поясе серебряным ужом с золотой головкой-пряжкой привешен в ножнах меч.

Егор подходит ближе и видит в чаше горку золотых монет с тиснёными на них колосьями. Он взялся за рукоять меча и стёр пыль с черенка прикосновением. Загорелись самоцветные каменья, и проявились грызущиеся крылатые волки.

В ногах идола каменный резной ящер с золотым солнцем в раскрытой пасти и кровяными рубинами глаз. Подле ящера — яйцо белого камня с кулак величиной. Егора привлекла тонкая щель распила вдоль яйца. Он осторожно снял верхнюю половину и увидел на желтке из янтаря костяную иглу.

Испуганно закрыл яйцо и поглядел вверх. Над домовиной сидит на бревне золотой петух, беззвучно кричит, растворив клюв и распушив кованые перья.

По левую руку от усопшего груда оружия: наконечники копий, остатки кольчуг и топоров, палиц и ножей. По правую руку стоит закопчённый обычный глиняный горшок с торчащими чёрными костьми.

Егор опять берется за меч на поясе идола и с трудом извлекает его из ножен. Меч выкован из неведомого, искрящегося при свече железа, с травленой вязью славянских букв: «Святослав». Егор легонько ударил лезвием по камню, и раздался тонкий колокольный звон...

И вдруг, затрепетали свечи, опахнуло ветром, и они разом все погасли. Егор, в страхе, сжимает меч в руке, ничего не видя в кромешной тьме. Что-то обвально рушится с живым вздохом, и обступает его звенящая тишина. Он зажигает трясучими руками свечу и с ужасом видит, что вход завален землёй.

Егор подскакивает туда, роет мечом, выгребает ладонями липкую землю, а она всё рушится и плывет под ноги, не давая хода. В отчаянье он со всей силы втыкает меч по рукоять в рыхлую хлябь и слышит могильный стон...

Вдруг кто-то больно ударяет его по щеке, и Егор вопит, отбивается мечом от ползущих со всех сторон гадов и тут же видит перед собой светлый лик старца Серафима... В его руке горит свеча, а рядом испуганные лица Окаемова и Селянинова.

— Что с тобой?! Орал, как резаный, — прошептал сержант. — Чуть карачун со страху не хватил, когда ты врезал мне сонному по морде. Ну, думаю, всё-ё... немцы прихватили.

Ошалевший Егор потряс головой и обрадовано выдавил:

— Приснилось...

С трудом разжал закостеневший кулак правой руки и недоуменно поглядел на левую кисть. Большой палец на ней саднил, как от ожога наплывшего со свечи воска.

— Да у вас лицо белей полотна, как у мёртвого, — проворчал Окаемов Егору, укладываясь спать.

— Крястись — Серафим кивнул на божницу. — Крястись! Сыру землю оручи, смерть кликаць ходиць душа твоя. Крястись святому радзицелю!

Егор перекрестился, чтобы ублажить старца, и краем глаза поймал усмешку Окаемова. Тот проговорил:

— Когда недоля пристигнёт и большевики Бога чтут? Как же... неохота помирать... Не обижайтесь, Егор Михеевич, ведь, сразу же полегчало. Ведь так?

— Полегчало...

— У нашего Барского села такая церква распрекрасная и богатая была... С Вологды понаехали, закрыли, — раздумчиво обронил Селянинов. — Теперь старикам хоть кусту молись. Их-то зачем перековывать. А попов сколь гнали через нас на Соловки... Страх вспомнить!

А вишь... Человек перекрестился, и помогло. Я ить тоже втихомолку крещусь, особо, когда нас немец снарядами молотил, может, и жить остался поэтому... Не нами придумано, не нам и погибель обычаям творить!

— А вы, разве не комсомолец? — спросил Окаемов.

— Батяню кулачили, кто меня примет... Детворы полна изба, целая дюжина, вот миром и обжились маленько, две коровы, пара лошадей... В кулаки и записали. Слава Богу, что не успели сослать, послабление вышло.

Но скотинёшку загребли подчистую, лебедой спасались от голодной смерти. Да, всё одно, в подкулачниках вырос, едва в пахари выбился... Не доверяли...

Серафим внимал им, щурил в думах глаза и вдруг, достал из-за нар гусли. Все трое гостей разом умолкли и затаились. Ровно горела свеча на божнице, пальцы Серафима резво ударили по струнам.

И Егору почудилось, что шатануло стены обители от мощного их взрыда и плача человечьего. Запел Серафим враз помолодевшим и набрякшим силой голосом. Он пел с закрытыми глазами, раскачиваясь: то откидываясь к стене, то коршуном нависая над гуслями.

Играл незнакомую Окаемову былину. Слова текли с губ старца очень древние и малопонятные, но разум внимавших их людей улавливал суть прозрением и памятью.

И души их взлетели на простор, поднятые лебедиными крылами гуслей, и увидели глаза стародавнюю быль о двух влюблённых, живших в сильном племени у могучей реки именем Ра...

Сей круг обережный в науку и здраву

Славянскому роду во память навечно...

Врагам на погибель, а Богу во славу!

Так зло беспредельно, а мы так беспечны...

Мигнули столетья Перуна зарницей,

И алчущий змей вполз по отчему Древу...

Влюбились друг в друга охотник с девицью,

Взроптало всё племя, взгордилось до смерци,

Зловредничал каждый за красную деву,

За дочерь вождя извелико прекрасну...

Чтоб в племени распрь кровяную не сеять,

Прогнал вождь двоих на погибель из дома,

Любимую дщерь он отвергнул навеки...

Ушли они, жили беспечно на бреге

Реки величавой, Ра — к солнцу бегущей,

В Сварога кочевье...

Жалели друг друга, спасали от зверя,

Кормились охотой и сбором кореньев.

И вдруг! Объявилось откуда-то племя

От Поньскаго моря — лохматых зиадов.

И стали жить рядом...

И зависть таили зиады, увидев

Лад пару изгнанных и ликами белых,

Душой неразлучных, весёлых и смелых.

И жрец их нашептывал мужу той девы,

Медовые речи глаголил в усладу,

Лукаво и тайно, с улыбочкой гадкой:

«Зачем тебе женщина эта, охотник?

Приди к нам и сватай любых крутобёдрых,

Бери много жён, пышных персью и телом»...

Не стал муж блазниться и в стан их не ходит,

Не слушал жреца и во счастии с прежней...

Тогда жрец к жене стал шакалом ластиться,

Нашёптывал в уши, глаза маслил негой:

«Зачем тебе увалень сей, он не может

Тебя защитить, украшенья навесить...

Смотри! Наши воины грозны и сильны,

И члены у них все мощны, и богатство...

Ты брось поскорей своего недотёпу,

И к нам уходи за любого... со златом,

Ты будешь и в неге...»

...Смеялась над ним руса гордая дочерь,

И дланью живот свой потрогала нежно.

И боле она не осталась в лесу ли,

У берега Ра полноводной без мужа.

Страшилась зиадов вонючих, поганых

И верой и телом!

И вот девять лун миновало, и муж ей

Сплёл люльку из ивы плакучей охранной,

Все млада дитя ожидая в терпенье.

Рожала она на холме, над рекою...

И только успела младенца увидеть

И ладе его показать, чуять радость...

Как злы и свирепы зиады настигли!

Убиша обоих, глумились над ними...

Бесися от крови...

Но видят вдруг — люлька огнём засветилась,

Дитя в ней сияет и ручками машет.

Велит жрец копьём заколоть — не выходит!

Сгорает копьё, не достигнув младенца.

А стрелы подавно, как пух палит пламя.

Ничто не берёт сироту золотого,

Хранят его Боги и бесят зиадов...

Тогда чёрный жрец сам метнулся на пламя

И смог лишь ногою ударить по люльке...

И сажею сизой извился на ветер,

И вонью истёк, пуще падали мерзкой...

А люлька на волны могучи скакнула

И вниз поплыла по реке синегривой,

Плыла долго так и сияла, как солнце.

Дитя беззаботно в той люльке качалось...

Смотрело на звезды — глаза видя дедов,

Могучего Рода небесную силу.

Внизу по течению бысть племя — Анты!

И волхв их узриша плывущее чудо.

Присилил руками до брега крутого

И поднял из люльки младенца златого.

И молвил сей волхв, обращаяся к роду:

«Чей сей дитя?»

— Мой сей дитя, — откликнулся старец,

Сынов потерявший на сечах и водах,

Один в целом свете оставшийся корень.

И стал он растить и лелеять мальчонку,

Учил меч держать и богам поклоняться,

Водил ночью в поле под взоры Вселенной,

Дедов звездоглазых смотрящих потомка...

А он трепетал весь сердчишком и клялся

Достойным быть предков, и сильным, и смелым...

Потом спас весь род этот муж огнеликий,

Власами ковыльный и знаньем могутный.

Увёл дном Миотского моря от смерти,

От полчищ поганых хазар и зиадов...

Вода расступилась, и шли через рыбы...

От Сурожа, предков оставив могилы...

И звали его МОИСЕЙ, первым словом

Был назван, какое услышали боги

Из вечи Трояни... Бог — Рода посланник!

Дажьбоговы внуци се племя зовется.

Семь лет в нём Христос у волхвов был в ученье.

И после того, как вернулся за море...

Распят был!

Зиады его погубили, узрили они в нём

Пророка-Сварога,

Небесного Бога добра и знаменья,

Себе на погибель узрили и вере,

Своей жесткосердной, кровавой и злобной.

От жертв неразумных...

Доселе пускают всё стрелы и копья...

Но тщетно... Ведь Солнца они не достигнут,

Пускают злословья, и храмы скверняют,

И в жертвенной крови славян силу ищут.

Но Бог русский крепче!

А зло всё бессильней!

Клокочет и ярится племя зиадов,

Антихриста племя, тельца неживого,

Во дьявольской страсти попрания мира

И жадности лютой коварства Кощея.

Ползет их нечистая сила и губит,

Добро, и веселье, и распри наводит,

И травит людей друг на друга с оружьем.

Вот зри! Их кощун мчит к святой колыбели,

Где солнцем сияет младенец Арины...

У берега Ра, нашей Волги-Итиля...

Сгори же се враже!!!

И пеплы развея...

Струны рокотали, и новые видения вставали перед глазами гостей Серафима. Слышался в их ритме конский топот и звон мечей, завывание ветра и хлёсткие удары волн о борта стругов.

Егору чудилось море и шёлковый алый парус над головой. Попутный ветер гнал струги россов с богатой добычей от греков. На корме задумчиво сидел воин в скромной белой одежде с мечом у пояса... на эфесе меча грызлись крылатые волки...

У воина — вислые усы и бритая голова с прядью-чубом осельца через ухо с золотой серьгой. Егор ясно видел этого воина и слушал вместе с ним бородатого старца с гуслями резными на коленях.

Вещун пел славу победам князя и ратникам смелым его, победившим злых хазар и с греков дань собравшим. Солёные брызги летели в струг, и бились волны, и дул ветер в паруса из алой паволоки, и рокотали струны, князя думы теша...

* * *

Серафим побудил их на заре. Сварил кутьи, устроил стол на зелёной травице под дубом. Она светилась рдяным бисером росы в лучах восходящего солнца.

Звенели пчёлки на полёте у бортей-дуплянок, и неугомонно свиристели птахи в лесу. Егор опасливо поглядел на тёмных молчаливых идолов за полем и развороченный взрывом курган. Отчётливо помнился диковинный сон о богатствах несметных под ним.

Они умылись из чистого родника у дуба, поели кутьи и тут заметили, что Серафим одет по-дорожному: через плечо его обвисла ветхая сума и посох в руке.

— Угодьюшко порушил ворог, — печально промолвил он, оглядывая своё поле и курган, — ходзици треба добры людзи... мя немци не тронуть, коль ждуць вас за топью. Коль нет их тамо, призову сумой ходзиць. Дай же вам Боже!

Серафим поманил рукой Егора и повёл в избушку. Быков недоумённо оглянулся на Окаемова и Николая и увидел взмах руки Ильи, мол, иди-иди...

Старец впустил его впереди себя, закрыл дверь, зажёг свечу на божнице и обернулся.

— Руци дай, благословлю, — он снял тяжёлый крест с божницы, поднёс Егору, — целуй...

Быков заворожено поцеловал холодное серебро, пахнущее целебными травами. Серафим что-то шептал, помазал его лоб и скрещенные ладони какой-то жидкостью... Заговорил, пристально и ясно глядя в глаза ему:

— Встрець слово моё с душевным спокойствием и твёрдо... не дайся гордыни...

— Хорошо...

— Ведаю! — громко промолвил старец и положил ему руки на плечи, — не отводзи взор свой... слышь и верь... Ведаю тебе целовек и передаю знание своё... Тебе ниспослана благодать Бога... На земле тебе дан святой путь... Не дзивись, а прими его смиренно и идзи им неуклонно... Я видел твой сон...

— Видели?

— Молци! В кургане так и есть могила князя... Бог дал тебе одному прозрець силу Россов... Он ведёт тебя... Взяв в руки меч Святослава, ты посвятил себя оберегу нашей дземли... Благодать...

Ты владеешь тайной книг и учения... Великой Силой во спасение Руси, что о сём знаець сам Бог и хранит тебя... целовек! Стань на колени. — Серафим легонько придавил ладонями его плечи, и Егор невольно опустился на пол.

Он увидел, как Серафим снял с себя большой и тяжёлый крест из тёмного серебра на кожаном ремешке, с тиснением всё тех же трёх богов, и надел ему на шею, заправив под одежду. Потянул за плечи вверх, повелевая встать. Умиротворённо и тихо продолжил:

— На сём древнем православном кресте Святая Троица: Бог Отец, Сын и Святой Дух... они тя охранят. Я буду молиться за вас... Идзите с Богом. Вас ждут добрые людзи на гибельном пути и помогут в час беды... Идзи... Но помни святой путь свой, веды, укрытые в пещере Сибири... Разумно давай людзям их силу... Аминь!

Егор открыл дверь и вышел, чуя прохладное серебро креста на груди. В него влилась какая-то радостная, пьянящая сила от слов старца. Он шумно вдохнул медовый дух трав, поднял глаза и, щурясь от солнца, оглядел дуб от корней до вершины.

Встретил взгляд сокола на гнезде и замер. Они молча глядели друг на друга, сапсан прянул вниз, полураскрыв крылья и опахнув его струями воздуха, сел на плечо Егора. Ликующе заклекотал, встряхнулся, заглядывая ему в лицо.

— Идзи... Идзи... Князь, — благословил Серафим.

Острые когти прошили одежду и больно коснулись тела. Быков видел краем глаза мудрый зрак сокола, его боевой клюв, красоту оперения. Взгляд сапсана был внимателен и строг, пронзителен и светел. Птица легко взлетела и пропала за лесом.

Серафим пошёл тропинкой к болоту; в кустах перед берегом велел обождать, пока с той стороны не подаст знак.

Егора подмывало сбегать к кургану и узнать, неужто разрыт ход! Не могло же всё так ясно привидеться, да и недавние слова старца возбудили его душу, растревожили, Окаемов словно угадал его грешные мысли:

— Старик выпроваживает нас... словно что-то не так сделали... Или хлопот с нами много... А так хотелось бы на денёк ещё остаться! Порыться в кургане. Ведь там чуть-чуть копнуть, и можно описать захоронение. Удивительное место, колдовское... Мне даже не верится...

— Колдовское, — усмехнулся Егор и суеверно оглянулся назад. Ему уже не хотелось рыться в кургане, даже в готовый ход не полез бы. Такого страха натерпелся!

Но эта жгучая тайна переполняла его, подмывало расспросить Окаемова о виденном во сне, что значили те золотые предметы вокруг домовины князя. А какой ухватистый и ловкий меч! Его тяжесть ощущалась досель в руке... — Илья Иванович, а что такое веды?

— Веды?! — Окаемов внимательно посмотрел на Егора и покачал головой. — Веды... ради них я вернулся в Россию, изучил санскрит и облазил весь Тибет...

Веды — это смысл и цель моей жизни. В них заложено такое... В двух словах не объяснить. Это долгий и интересный разговор. В них зашифрована вся цивилизация человечества, всё прошлое и будущее, планетарный разум... Веды — это космос знаний... Всё! Старик тебе сказал о них?

— Он знает о моей библиотеке в Становом хребте, поразительно...

— Он всё знает... Благословил?

— Благословил. И крест свой надел на меня.

— Это — великая честь, братство по духу. Значит, он разглядел в тебе что-то, пока неведомое мне... Впрочем, я уже тебе говорил, что тайна библиотеки — непомерная тайна, и ты должен жить любой ценой...

Если в ней есть древние харатьи-пергаменты с ведами... Это мировое достояние... Но, прежде всего, Руси. Это — путь к величию России. А они — там, раз старик сказал, он знает всё...

Селянинов внимательно смотрел через оптический прицел за болото и вскоре проговорил:

— Вроде, нет фашиста, дед уже на твёрдом. Шарится по кустам. Ага! Махает сумой! Пошли!

Они двинулись гуськом по кочкарнику, хлипкой притопленной стланью, всё ещё настороженно вглядываясь вперёд, готовя к бою оружие. Сиротливо белеющая фигурка старца приближалась, а когда они вышли на крепь, Серафим указал посохом путь на восток, объяснил проходы меж болот и озёр.

Они поблагодарили его за приют и пошли, а когда оглянулись из подлеска, увидели печально опершегося на клюку Серафима, за ним ширилась топь и высился облитый солнцем далёкий Княжий остров, словно отошедший уже за тридевять земель, за много веков и бед, опять недоступный и тайный, с соколиной заставой на дубе.

Все трое помахали Серафиму руками, а он закивал, закивал сивой головой, подняв над нею руку с благословляющими перстами, как животворный Бог...

Егор долго не мог оторвать взгляд от него, жадно впитывая образ его и Княжий остров, куда решил вернуться, едва кончится война и придёт мир...

Словно читая его мысли, заговорил Окаемов:

— Гитлер и Сталин... какие они — маленькие, по сравнению с вечностью и Серафимом... даже война... мизерна во времени...

Помнишь, я тебе говорил, что Александр Македонский, Наполеон, а сейчас и Гитлер стремились в Индию... Они жестоко ошиблись... Я прозрел! Они, по воле Зла и неосознанно, идут к своей прародине, в Россию...

Центр мировой культуры на Руси! В этом меня уже никто не переубедит! Княжий остров, как град Китеж и легендарная Шамбала, открываются только посвящённым или во имя спасения добра...

Бог хранит тебя, Егор... он впустил тебя в книгохранилище на Севере и сюда... Это — добрый знак. Великая миссия уготована тебе в жизни... Поверь... Просто так ничего не бывает... Ведь то же самое тебе сказал Серафим? Ведь так?

— Да, но ты откуда знаешь?

— Догадался... Ведь, я тоже многому обучен. Поэтому меня и не сумели сразу отправить в Берлин, я убедил, что в концлагере опознаю нужного им человека...

— Мы вернёмся сюда, — твердо сказал Быков.

— Не знаю... прорицать не берусь... если будем достойны и не сотворим греха... если нас не шлёпнут чёрные клобуки НКВД... или СС...

Никакой Шамбалы в Тибете нет! Тайное хранилище мировых знаний — наше Беловодье. Оно на Руси! Спрятано до поры в таких сакральных центрах, как Княжий остров и твоя библиотека... До поры!

Оно открывает Млечный Путь истины... Предстоят великие испытания... Приход Дьявола... Нужно очищать мир... Ты — один из небесных воинов, Георгий Быков... Судьба нас свела надолго... Я буду тебе помогать... Мы создадим центр Астральной разведки на основе этих знаний и победим!

Мы найдём и расшифруем неизвестные науке веды. Нам предстоит очень много работы... Не может земля, семь лет питавшая Христа, принять антихриста... Не жить антихристу на Русской Земле — в доме Богородицы! Не жить!

Егор с Николаем смотрели на горящие глаза Окаемова, им передался трепет его одержимости. Неведомая сила колыхала, сливала вместе, нечеловеческая и неземная энергия бушевала, извергалась из его уст и глаз.

Он был, как не в себе, но уверенный, убеждённый в чём-то тайном до самоистязания. Он резко обернулся к Егору и уже спокойно укорил:

— А ты спрашиваешь, что такое веды... Выкрав у меня расшифровку только малой толики вед, учёные Гитлера приступили к созданию атомного оружия... По рецептам пятитысячелетней давности...

Ещё тогда, не сумев справиться с расщеплённой энергией, арийцы сотворили много бед... Оружие попало в руки их врагов, и они сожгли два города в Индии... я видел расплавленный кирпич, спёкшийся в глыбы...

Нынешним бесам хватит одной такой бомбы, чтобы сжечь целый город. В ведах есть всё, от приёмов рукопашного боя, секретов булата до самолётов, способных летать за пределы Солнечной системы выше скорости света... секреты долголетия... Даже бессмертия. Веды — космический разум...

Дата добавления: 2015-07-10