Наркотики

Но если честно, не Юпитер никакой, а просто хуёво было и, кроме, как о вмазаться думать ни о чем не могла, вот и сиганула из окна больницы. В больницу меня отвезли по моей просьбе, из одиннадцатого отделения милиции, куда доставили из восемьдесят восьмого, совсем не по моей просьбе, а потому что у них КПЗ нет, а здесь есть, а в восемьдесят восьмое я попала из дома, где я снимала комнату, на улице Гашека, что прям напротив Алкиного дома.

- А юбка? Юбка где? У меня без юбки её конвой не возьмёт! –
Оба-на! Слово «конвой» было больше знакомо по блатным песням, чем в серьёзку, не смотря на мои три раза по пятнадцать, все же - суток, всегда была просто «охрана».
Мои наркотские поджилки затряслись от надвигающейся опасности, тем самым, позволив мне, наконец-то, подумать. Так! Вот это вляп. Кто? Безвинная варка ширы, на кухне, кайф тихо-тихо, и вдруг столько народу. Сначала, пришли двое, в семь утра. Безобразная Жопа открыла им дверь и провела, прям к моей комнате. И это в квартире с чёрным ходом! Тварь! Тогда я ещё думала, что она по недоумию.
Запихнув миску с остатками ширы, и кулёк с маком под кровать – приду сделаю, я быстренько оделась и, не умываясь и особенно не волнуясь, наверняка, проверка документов, а чего мне бояться? – я выскочила из дома, спросонья, не раскумареная, но еще и не на ломках, потому что вечером друзья были- грели, и мы дали хорошо.
Проверка обернулась трёхчасовым держанием в обезьяннике, потом перекрёстным допросом – хороший мент, плохой мент, причем было не ясно, что они, собственно, хотят, кажется, они и сами не очень представляли, поэтому вопросы, заключались в одном – ну, рассказывай. Мне становилось уже хуевато, но все еще, не зная за собой вины, я огрызалась и посылала их, ожидая, что ну вот - вот отпустят. После обеда ввалился Огромный то ли майор, то ли еще какой начальник и рычаще разъяснил – Ну говори, где берешь наркотики!
Скорей от голоса, и от размера звезд на погонах, чем от самого вопроса, меня затрясло, заколотило, я поняла, что кто-то меня сдал, а как еще
бы они смогли узнать менты поганые мне уже плооооохо оставьте меня в покое в семнадцатую на экспертизу я писала, рассказывала, не помню, что не знаю про кого я да я наркоманка и все кругом больные я самая больная хотите посадите меня лучше положите но только не мучайте меня у меня все болит меня трясет и гнёт со страшной силой и из меня из всех щелей выливается живительная влага и она сейчас вся выльется если вы мне тут же не дадите чего-нибудь не дадите чем заткнуть чем раскумариться и не оставите меня в покое хоть где-нибудь хоть прям здесь на полу на холодных нарах там, в коридоре Елена Николаевна это моя мама отпустите меняяяя.
К ней.
Потом был обыск, обреченность - от улик никуда не денешься, и мак не нужно было оставлять под кроватью, а шприцы - в тумбочке, разочарование ментов, вместо мака, нашедших лишь след от кроссовки на подоконнике - мои верные Мегафон с Борисковой залезли на второй этаж и вычистили все так, что хоть самих ментов сажай за отсутствие теперь улик. Но я уже подписала все.
И, если бы не слово «Конвой», прогремевший в ушах и зависший горячей тяжестью под ложечкой…
Фельдшер в спецбольнице, куда меня доставили, по моим истошным воплям – бляяя – почки, посмотрел на меня с нескрываемым участием и по слегка заметным точкам у него на запястье, я определила, что и ему наше порочное счастье не чуждо, ну что ж ты так – терпи теперь, всадил куда - то мне в клитор толстую трубку Металлического катетера. А уж плакат Пугачевой на стене сблизил нас окончательно.

У меня была минута, а может и ее не было. Может быть, у меня было полторы минуты, я никогда этого не узнаю. Я никогда не узнаю точно, во сколько конвой зашел за мной и обнаружил только прозрачную колбочку с моими анализами. А, может быть, и не обнаружил. Я никогда не узнаю, что они делали дальше, и куда они за мной побежали. Я никогда не узнаю, потому что желание моё жить на свободе было настолько сильнее их желания меня посадить, что первый этаж, хоть и высокий, проходной подъезд в доме напротив, фельдшер-педик-наркоман, плакат, грузовик с творожными сырками и парень-водитель, радостно воскликнувший – Садись быстрей! - когда я от страха ли, от счастья залепила ему в лоб: - Помоги, от ментов валю. – всё было послано мне, чтоб спасти мою беспутную жизнь и вернуть меня обратно. Куда?
Конечно же, на улицу Горького.

Сутки

Сутки в Застойные годы были одной из мер административного наказания. Они были придуманы человеколюбивыми ментами, когда вроде, надолго посадить - слишком, а отпиздить не получилось. Давались они чаще всего за осквернение нежных ментовских ушей площадной матерной бранью, вываливающейся из грубых неотесанных ртов, в этом случае – наших.
Нас - «горьковских», пугачевских поклонников, московскую отчаянную шпану пытались научить любить порядок, и уважать власть, закрыв на пятнадцать суток. Ха. Ха. Ха.
…Подняв на ноги и поставив на уши спецприемник при Бутырской тюрьме, обеспечив всех своих баб косметикой с фабрики со смешным названием «Свобода», трахнув в каждой камере по одной, а нас четверо, значит – шестнадцать, плюс - трёх ментовок – охранниц, и, прихватив одну для последующего пользования, влетев в метро и, сунув под нос ошарашенной контролерше четыре гордых справки – из тюрьмы едем! – мы, в конце-концов, освободили перепуганный контингент советских заключенных от утренней распевки репертуарчика «Женщины, которая поёт».
Когда меня привезли в третий раз, начальница посмотрела строго поверх очков, потом – сквозь, прищурилась, узнала, выскочила из-за стола и забилась в истерике. Сквозь путаную речь мента: … ну, куда ж, я её теперь… сюда предписали… ну вот, в понедельник можно в суд пойти, там пересмотрят… - я поняла, что меня там больше не хотят. Но досидеть дали и даже на работу вывозили по желанию, у меня особые заслуги
перед советской милицией в тот момент были. Потому как прихваченная нами в тот раз, ментовка-охранница, тоже «нашей» оказалась, и больше того – моей на следующие полгода. И любили мы с ней друг друга на тюремной кухне, среди алюминиевых мисок и запаха горелой пшенки, и столько нежности было между нами и столько горя, что вот, близко, а спим через стенку, что решила я больше на пятнадцать суток не садиться.
Да и начальница была против.

Виктор (Ленинградский секс-минет)

Он появился, кажется, еще до Пугачевой. Он всегда появлялся. Как, где, с кем и каким образом, но у него была самая высокая проходимость на концерты. Он был непонятен и неаккуратен. Невысокого роста, хлипкий, с сальными белесыми волосами – все очень удивлялись, когда узнавали, что он ебёт баб. Педик и педик. А, может, просто не разобрался, но ебаться любил страшно. Приставал ко всем нам и даже к Звезде, но особо его никто не хотел, уж, совсем он был не в кайф. И тогда, он просто доставал из своей авоськи ЕЁ фотокарточку и платил ею за секс с какой-нибудь трясущейся провинциалкой, которой за счастье было увидеть-то фоту Богини, а тут подарят, конечно, любая даст. Тем более, ебать - он не ебал, а только лекарил, но названия этому не знал тогда, и придумал сам – «секс-минет». Так мы его и звали
Помимо Пугачевой, он фанател театром оперетты, Леонтьевым, Ленинградом и Итальянцами в России. Он таскался с замусоленными фотографиями, рваными плакатами, затертыми афишами и прошлогодними программками. Вытащенные из помоек, сорванные со столбов, выменянные на Бог знает что, они и составляли, собственно, гарантию его благополучия. Позже он купил фотоаппарат, стал снимать великих артистов и производить фотографии сам. Он расплачивался ими за ночлег, менял на еду, платил за секс.
Но мы ему не давали. Мало того - поколачивали. Просто так.

(Может быть, и будет продолжение...)

Дата добавления: 2015-07-08