Наконец его перестала гнать вперёд потребность очутиться в безопасности, и Локи, оглядевшись, обнаружил себя в пещере, вполне подходившей для того, что он затеял.
На этот раз руны не пришлось выкладывать из камешков и огрызков; Локи чертил их кинжалом прямо по камню.
Трещина, зигзаг, точка в нескольких концентрических кругах, рогатое злое солнце. Трудиться пришлось долго, и к тому же Локи спешил: колдовать здесь, под горой, было всё равно что размахивать факелом и звать к себе, да поскорей. Цверги почуют его, уже почуяли, и ринутся в погоню, и…
Он дорисовал последний знак из тех, что должны были разрушить твердь горы, и остановился перевести дыхание. По дну пещеры тёк ручеёк, но пить было некогда, и к тому же вода, чуя близкую магию, изменила направление. Локи сапогом перекрыл струйке путь, вода заметалась и неохотно, как бы через силу, потекла к рунам, заполнила их и остановилась, дрожа и блестя, будто серебро.
Локи уже чуял дрожь множества шагов. Пока ещё далёкие, они отзывались в каменном теле и всё близились, близились… но время ещё оставалось. Огня Локи было негде взять, но это мало что значило – он сам был огнём, разожжённым, мстительным пламенем.
Он не почувствовал боли, когда резанул себя по руке; кровь полилась вниз, смешалась с водой, окрасила руны в алый и застыла, ожидая приказа.
Локи глубоко вздохнул и выкрикнул заклятие. Шевелить губами он почти не мог, но выдыхать звуки уже был способен, и вдобавок притерпелся к боли от натянутого ремешка. Заклятие, хотя и очень невнятное, всё же прозвучало… и кровь с водой и камнем услышали его. Несколько секунд ничего не происходило, а потом стены пещеры вокруг пошли трещинами, первые камни и струйки пыли пронизали воздух, и не было зрелища лучше. Локи подставил ладонь под медленно льющуюся кровь, собрал полную горсть и швырнул её, кропя всё вокруг.
Ярость и злоба горели в нём, разворачивались в полную силу, плавили страх и усталость в горделивое знание: получилось. Не могло не получиться. Он всё-таки был сын бога и бог.
Локи вспомнил ещё и о том, что даже боги могут гибнуть, находясь в смертной оболочке, и рванулся прочь, торопясь обогнать обвал. Он знал, что будет дальше. Трещины пойдут по всему Свартальвхейму, гора провалится, пожрав себя самоё, и цверги погибнут в ней – кто от камня, кто от солнца, а кто от разлившейся воды. Гибель целого народа за страдания одного божества, пойманного и униженного сверх всякой меры – может быть, это и слишком жестоко. Но гибель народа, допустившего мучения единственной женщины среди множества мужчин – это справедливость.
Длинная трещина раскрылась слева от бежавшего Локи: длинная, извилистая, будто ползущая змея. Края её осыпались каменной крошкой, и где-то впереди вдруг мелькнул свет, настоящий солнечный свет!
Локи рванулся к нему, к единственному настоящему доказательству того, что существует, помимо тяжкого воздуха подгорья, ещё и другая, настоящая жизнь, рванулся изо всех сил, уже зная, что победил.
***
Придти в себя ему довелось в блеске и сиянии. Да только Локи и не раскрывая глаз, уже знал, что победа осталась не за ним. Он чуял запах камня, впивавшегося в спину, и могильный холод, буравящий кожу, и пытался не трястись от обиды. Он должен был уйти. Он всё сделал правильно, он всё продумал, ничего не упустил, не пощадил себя ни в чём – и вот что случилось… а что случилось?
В лицо ему плеснул холодный свет, и скрипучий голос проговорил:
- Дитя Одина, сеющий рознь, родитель змея! Кто мог бы представить, что в нашем царстве таится такая знатная добыча!
Локи застонал и открыл глаза. Четверо цвергов нисколько не переменились – также сидели рядом, будто поставленные стоймя камни. Но только теперь за их спинами блестело что-то… что-то большое, гладкое… и Локи в нём отражался, смутной бледной тенью, прикованной к стене. И ещё какая-то сизая гигантская тень таилась рядом. Локи всё ещё пытался рассмотреть её получше, когда тот же голос добавил с нескрываемым удивлением:
- Вот как? – в этом вопросе слышалось недоверие. – Поднесите его поближе.
Блестящая гладь качнулась, отражённые тени затанцевали, путаясь и сбиваясь, а потом Локи увидел себя снова. Голый, как при рождении, в своём настоящем облике, он висел на руках, закованных в цепи и вздёрнутых на крюк. В спутанных волосах запеклась кровь, через висок шла ссадина, и весь он был худой, как щепка, грязный и жалкий, как щенок.
Локи опустил взгляд и убедился в том, что страшное подозрение, родившееся в нём, оказалось правдой. У цвергов не было достаточно сил и умений, чтобы перешибить заклятие Одина и принудить Локи вернуться в прежний облик, но у цвергов было зеркало Мотсогниры, единственной цвержьей царицы, и это зеркало сейчас стояло перед ним.
- Погляди-ка, - пробормотал ещё один каменный старец, - и Лафей тут!
Локи глядел на собственное отражение и видел в туманной глубине древней реликвии две могучие фигуры. Они то расплывались, то делались чётче, но не узнать их было нельзя.
- Один, - удовлетворённо проговорил цверг, - и Лафей. Вот, значит, какая кровь течёт в тебе, Лодур Обманщик.
Локи хотел было сказать, что имя его произносится иначе, но губы его были по-прежнему стянуты, и он всё глядел и глядел в лица собственных отцов. Лафей казался усталым и постаревшим, Один, напротив, усмехался – и его Локи ненавидел до тошноты.
- Я предложил бы тебе отомстить им обоим, - произнёс цверг, и Локи воспрял духом – ровно до той секунды, как услышал решительное, - но только дурак станет договариваться с тем, кто предаст в первую же секунду, как сможет. Будет иначе.
Локи представил себе это «иначе» и содрогнулся. В этом коротеньком слове могло прятаться что угодно – от долгих мучений напоказ до долгой же и вдумчивой торговли и с асами, и с ётунами – кто из них даст больше, чтобы Локи больше никогда их не тревожил?
Цверг прочёл его мысли и тихо хмыкнул.
- Нет. Мы не станем прибивать тебя к воротам Свартальвхейма – хотя, свидетелем мне Имир, ты того заслужил. Уберите его пока, - велел он, и невнятные тени с крепкими руками принялись отвязывать Локи, снимать тяжело гремящую цепь с крюка. Зеркало тоже унесли, и Локи лишь краем глаза увидел мечущиеся в нём чёрные вихри, скрывшие и лица отцов, и его собственное лицо. Верный признак вражды, тайной или явной, злого умысла или смертельного заклятья.
Его оттащили в комнату, где не было ничего, только стены и пол с брошенной на него шкурой неведомого зверя. Одежду швырнули следом, и поставили в углу ковш с водой. Ничего другого Локи и не ожидал, и теперь свернулся под плащом, подтянув колени к груди. Усталость никак не давала ему уснуть, то и дело подбрасывала вместо вожделенного сна то одно, то другое воспоминание выдёргивало его из дремотного забытья. Чаще всего он видел то лицо Лафея, то Одина, и впервые подумал о том, что мог быть несправедлив к владыке Ётунхейма. Не было доказательств тому, что Один и вправду продал его цвергам с благословения и одобрения Лафея, а раз так, то Лафей мог оказаться союзником… если только Локи сумеет до него добраться. И Тор, Тор Одинсон – кого он выберет, когда придёт время выбирать? Если это время вообще когда-нибудь придёт…
С ним никто не говорил. Его никто не трогал. Ему приносили воду, выводили облегчиться – но ни один цверг не то что не пнул его, а даже и пальцем не тронул, будто Локи был чумным и даже дышать рядом с ним было опасно. Так прошло несколько дней, а потом за ним пришли снова, и снова повели куда-то длинными, путаными коридорами. Зал, скудно освещённый пламенем единственной жаровни, показался Локи огромным. Цверги всё так же молча принудили Локи лечь на каменное возвышение, притянули его цепями к торчавшим из камня кольцам и оставили так. От холода и одиночества Локи задремал наяву, а проснулся от резкой боли в руке и вскрикнул, дёрнувшись.
Над ним стоял один из мудрых, и в руке его каменный нож и каменная же чаша. Первой мыслью Локи была та, что цверг решил вырезать из него сердце и сожрать, и потому он дёрнулся снова, силясь высвободить руки.
- Не бейся, - потребовал цверг. – Мне нужна только твоя кровь, но если ты будешь рваться, я и болью не побрезгую.
Локи вопросительно замычал, косясь на чашу, и цверг, резким движением углубив порез над локтем, подставил её под кровяную капель.
- Этого хватит, - проговорил он, затянул над раной узкий ремень и ловко обмотал разрез чистой тряпкой. – Я вижу, тебе интересно, что я буду делать с этим, - он осторожно поколыхал чашкой, и кровь в ней жирно блеснула. – Я расскажу и покажу.
Локи подумалось, что это вполне в духе глупых цвергов – рассказывать о том, что лишь должно быть совершено, и тем призывать на свои головы бесчисленные беды. Привычка хвастаться хороша на пиру и перед боем, но порой обращается против гордеца.
- Твоя кровь едва не разрушила Свартальвхейм, - проговорил цверг с невольным уважением. – В ней смешалась и сила асов, и могущество ётунов. Теперь оба твоих родителя поймут, как это – когда их собственная кровь восстаёт против них.
Локи закрыл глаза. Круглая склянка с острой иглой вновь встала перед его глазами, и захотелось кричать и биться в узах. Один поступил с ним так, как нельзя было поступать, но чтобы какие-то цверги извели его кровной магией, изощрённым и запретным оружием, безжалостным и грязным? Этого Локи не хотел. Что же до Лафея… собственно, дело обстояло точно так же. Позволить цвергам добраться до этих двоих Локи не мог.
- Аээээммм? – спросил он, выпуская воздух из распоротого угла губ. Цверг понял, ответил:
- Затем, что пора им поплатиться за гордыню. Нельзя жертвовать теми, кто не вернётся, и воевать, как раньше, цверги не смогут, но что случится, если твои отцы умрут страшной смертью?
Локи точно знал, что случится. Благородные асы осатанеют и спишут потерю на ётунов, ётуны же, лишившись Лафея, пойдут вразнос – и когда уляжется дым и пыль, опадут ледяные обломки и золотые башни Асгарда, когда зайдёт кровавое солнце, из наступившей темноты выйдут новые хозяева земель. Пусть цвергов немного, пусть каждый их воин, погибая, навсегда лишает целый народ ещё одной пары рук, но так дела обстоят сейчас, а что будет, если цверги захватят Асгард? А они его захватят, и даже Тор не сможет…
- Вижу, ты понял, - удовлетворённо сказал цверг, забрал чашку и отошёл в сторону. – Твой отец хорошо тебя спрятал, отдав нам, но зеркалу Мотсогниры не солжёшь. Оно показывает скрытое так же хорошо, как обычное стекло – морщины. Теперь смотри.
Из темноты выступила целая процессия цвергов. Как они ухитрились до сих пор держаться так тихо, не звякнув ни единой пряжкой и не передравшись между собой, Локи не знал, но не только это обстоятельство заставило его приглядеться внимательнее. Все эти цверги были на одно лицо, и у каждого вместо обычной одежды, привычной цвергу, плечи покрывал плащ, расшитый рунами.
Первому из них вручили чашку, и он взял её так бережно, словно каждая потерянная капля могла оказаться единственной и последней. Локи решил, что дело тут в том, что он, если верить недавно сказанному, едва не разрушил Свартальвхейм. Едва. Впору зубами скрежетать от обиды, потому что едва – не считается. Ты или мстишь, или нет. Или можешь, или нет. И на этот раз он не смог.
Процессия пошла, прихотливо извиваясь и обводя Локи чем-то наподобие змеи, сплошь исписанной рунами и двигавшейся в абсолютной тишине. Это движение, слаженное и бесконечное, вскоре стало казаться вечным, несущим смысл и ритм, словно чья-то рука писала и писала раз за разом одну и ту же руну, выводя её так тщательно и бережно, что все прочие слова теряли смысл. Локи пытался не смотреть, но даже и с закрытыми глазами продолжал видеть её – долгую, вытянутую, как нож с двумя концами, дважды переломленную пополам руну смерти. Кровь пахла всё сильнее, густая и солёная, и Локи видел, как содержимое чашки перелили в гладко отполированный щит, как намочили в нём лезвия ножей, как привели мычащих от ужаса коров и зарезали их, а мясо сожгли, взывая к великану Имиру…
Его тошнило от запахов крови, палёной шерсти, от этого жуткого молчания, от ровного ритма, в котором теперь содрогалась, кажется, пещера. Будто чей-то огромный желудок, пытавшийся переварить попавшее внутрь; Локи едва не потерял сознание, но новая боль его отрезвила.
- Ещё столько же, - проговорил цверг; на лбу у него выступил пот от усилий и жара жертвенных костров. Новая порция крови медленно сочилась в чашу, и новое злое чародейство вот-вот собиралось соткаться в пропитанном злобой воздухе.
- Ыаи, - проговорил Локи, пытаясь сказать «дураки». – Ооооин…
- Да, Лодур? – мучитель наклонился над ним. – Что сделает Ооооодин?
Он передразнил неуклюжие попытки Локи говорить. Немного чести в том, чтобы дразнить привязанного, но этот цверг явно не отягощал себя избытком размышлений. Он был зол, и кормил свою злобу. Был сильнее скованного аса и гордился этим. Локи закрыл глаза и постарался затворить кровь усилием воли. Пусть не течёт; хватит с этих ублюдков и того, что уже выпущено из его жил.
Предательница-кровь продолжала бежать, и цверг перетянул и вторую руку Локи ремешком, останавливая её.
- Что же ты молчишь, родитель Ёрмунгарда? – спросил он, видя, что Локи не собирается отвечать. - Зашитый рот слов не пропускает?
Локи кивнул, заставляя себя радоваться тому, что его ухищрения с узлами пока остаются тайной. Упоённые собственной победой цверги, конечно, запрут его в очередном протухшем подземелье, и у него ещё будет шанс распороть все остальные швы, а уж тогда…
Цверги всё продолжали петь, ядовитая змея их танца ползла, извиваясь, готовилась броситься, но Локи уже был не здесь. Нужно было отдохнуть, восстановить силы, дождаться первой же ошибки цвержьего племени и сделать, что должно.
Он погрузился в полусон – и увидел Тора. Усталость и потеря крови сделали своё дело, слабость оказалась слишком велика, и Локи уже не мог противиться памяти, неустанно пробивавшейся сквозь его решение никогда больше не вспоминать того Тора, какого он знал когда-то, но думать о нём лишь по необходимости, и думать как о враге. Потому что Тор и вправду был теперь врагом. Так решила судьба, так предсказала вёльва, этого ждали все, все девять миров, и от Локи больше не зависело ничего.
Но только Тор снова склонялся над ним, как когда-то, и улыбался своей нестерпимой улыбкой, широкой, открытой – словно в мире и вовсе не было никаких неизбежных предсказаний, словно они были свободны, вольны идти куда и как им вздумается… словом, это была лживая, прекрасная улыбка, заставлявшая поверить в невозможное и потом до конца жизни ненавидеть себя за глупую обманутую веру. До конца жизни горько сожалеть о том, что невозможно и недостижимо, как ни бейся и как ни стремись.
Тор склонялся к нему, трепал ладонью по волосам, - ласка, которую Локи терпеть не мог, но всё же отчего-то позволял, хотя и на краткое мгновение, - губы его шевелились, но Локи не слышал слов, лишь читал их: глупые, бессмысленные слова любящего аса. Заверения, в которых правды было столько же, сколько беспомощного желания в них поверить. Клятвы, которым не суждено было сбыться.
Отчего-то его не спешили снимать с камня. Локи, потеряв во сне представление о времени, какое-то время ждал освобождения, пробовал считать время по неровному стуку собственного сердца, но песни цвергов всё длились и длились, а со счёта он сбился довольно скоро – может быть, к концу первой недели на алтаре, может быть – к концу первого года. Он бы не поручился ни за один из ответов; голод и жажда оставили его, а вскоре и память о них ушла вместе с очередной порцией крови. Кажется – хотя Локи и за это не поручился бы, - его всё-таки иногда кормили. Впрочем, уверенности в этом не было. Да она и не была нужна.
Холод от камня, на котором его растянули, проникал в тело всё глубже, но Локи почти не чувствовал его. Вместо холода по жилам его растекалось упрямое тепло, почти спокойствие, и отстранённое понимание того, что он замерзает, не вызвало в Локи никаких особенных эмоций. Ему никогда не приходилось бояться холода, от которого застывала сейчас смертная плоть, и сейчас испугаться не получилось тоже, потому что Тор был с ним. Локи мог даже слышать редкие удары грома вдалеке. Едва слышные сквозь каменные своды, они всё же отдавались в теле едва заметной дрожью, и Локи, всё ещё находясь в странном умиротворении, понял, что это бьётся, замедляясь и замирая, его слабое сердце. Вслед за этим он с той же отстранённой ясностью понял, что умирает.
Удар. Долгая, долгая пауза. Снова удар, дальше и тише. Локи понимал, что это последние корчи смертного тела, но мысли шли всё медленней, неохотней. И ему делалось всё теплее и теплее. Перестал терзать холод, боль ушла совершенно, как и ощущение кандалов на руках и ногах, и стало так спокойно, так тихо…
Эта тишина была бесконечной. Так Локи казалось до тех пор, пока поток режущей боли не пронзил его, как клинок, и не вырвал из блаженного покоя. Боль была так неожиданна и сильна, что Локи заорал, корчась и задыхаясь. Казалось, кто-то вогнал в него ледяной шип, вздёрнул на обжигающий холодом меч, пронзающий от макушки до пят. Покой и тепло бесследно исчезли. Цепи, притягивавшие его к камню, и сам камень резали его тело бесчисленными ледяными остриями.
- Хватит спать! - рявкнули сверху, и это был знакомый голос. Локи и без его указаний перестал жмуриться от нестерпимого холода, и первым, что увидел, была его собственная рука. Свободная рука, покрытая синеватой льдистой чешуёй.
Слух тоже вернулся, и Локи ясно слышал звуки битвы. Вдали заполошно и часто трубили цвержьи боевые трубы, а рядом, гораздо ближе, лязгала сталь и раздавались отчаянные вопли. Тогда Локи спрыгнул с камня, мельком увидал на нём слои засохшей бурой крови и ринулся в бой.
Никакого оружия у него не было, но в нём и не было нужды. Он сам был оружием. Сквозь кожу выступали ледяные острия, острейшими кромками щетинились и продирались наружу, рождая сладкое щекочущее нетерпение. Перепрыгивая через валявшиеся под ногами трупы цвергов, он кинулся туда, где его настоящий отец в одиночку преподавал цвергам последний в их ничтожных жизнях урок.
Лафей едва помещался в пещере, и цверги пользовались этим, нападая из узких низких проходов и тут же отступая в них. Локи успел ещё изумиться тому, как Лафей оказался здесь, как он вообще смог пройти сюда через всё хитросплетение низких коридоров, а потом забыл об этом.
Ледяные клинки летели из рук Лафея сплошным потоком, косили нападавших цвергов, не позволяя подойти слишком близко. Локи оказался рядом, швырнул кусок острого льда в мелкого цверга, что решил метнуть в Лафея дротик, и успел услышать шаги множества ног.
Лафей тоже услышал их, зарычал сквозь зубы и проговорил, злобно щерясь:
- Отходим.
Тут только Локи заметил гигантский пролом в стене пещеры и понял, как сюда попал его отец. Или мать. Лафей дрался так, как самка ётунского ящера защищает собственное яйцо – безжалостно, кроваво, без единой заминки, рыча от неизмеримой ярости и усилий. Локи выпустил из-под кожи длинные гребни-лезвия и резанул ими воздух с ясно слышимым свистом.
Как же ему этого не хватало! Он рассмеялся бы, если б мог.
Вдвоём они отступили к пролому, и Лафей удержал Локи за плечо.
- Там обвал, - коротко сказал он. – Нет пути назад.
Локи бросил короткий взгляд на скопление каменных глыб, преграждавшее путь, повернулся к нему спиной и изготовился обороняться. Лафей потратил ещё секунду на то, чтобы обжечь взглядом его губы, а потом, как видно, решил, что это подождёт.
- Держись, - только и сказал он. Локи видел полчища цвергов сквозь узкие проёмы – передние ряды ощетинились дротиками, закрылись щитами, задние напирали и толкали их вперёд, передние то и дело оглядывались, ожидая не то общей команды, не то удачного момента. Лафей глядел на это скопление мелких созданий и скалился так, что на месте цвергов Локи постарался бы поскорее прикончить друг друга. Это было бы быстрее и чище того, что собирался сделать ётун, но цверги явно были другого мнения.
Сквозь ряды пробился смутно знакомый Локи цверг, отдалённо похожий на Вирвира – уверенностью и властностью обращения. Он пнул одного сородича, заорал на другого, выхватил из-за пояса боевой рожок и протрубил, призывая к атаке.
И цверги медленно пошли вперёд. Они походили на муравьёв, и хоть Локи понимал, что их не так уж много, а всё же не мог избавиться от ощущения, будто за каждым рядом цвергов стоит следующий, и следующий, и так до бесконечности. Он зарычал на себя и ударил первым, опередив даже Лафея. Лёд в нём рвался наружу, чесался под кожей, злая ётунская кровь требовала мести и победы, и вскоре перед глазами у Локи смешалось всё, из чего состояла та битва: орущие цверги, падавшие на пол пещеры, будто срезанные ножом колосья, ледяное крошево, повисшее в воздухе, брызги крови, крики, рёв боевых труб, хриплое дыхание Лафея и собственное рычание на пределе слышимости. Гора тел всё росла, нападавшие карабкались по собственным мёртвым сородичам, оскальзывались на жирной алой крови и голубых блестящих льдинках, но шли всё равно. Локи снова показалось, что цвергов бесчисленное множество, что они так и будут лезть – снова и снова, пока вся пещера не заполнится их телами.
Лафей, рубивший одну цвержью голову за другой, казалось, подумал о том же, потому что проговорил:
- Да будет им конец?
Он снова ударил – с кончиков его пальцев сорвался целый сноп острых тонких лезвий, прорезал душный воздух пещеры, срезал нескольких цвергов и вынудил остальных приостановиться. Кажется, цверги тоже уразумели, какой ценой может даться им победа, и теперь в задних рядах наметилось некоторое замешательство.
Локи просто отдыхал, пока была возможность. Он страшно устал и видел, что Лафей устал тоже. Сизая его кожа покрылась каплями измороси, и он тяжело дышал, так что Локи даже встревожился.
- Что с тобой? – хотел спросить он, но вместо вопроса получился долгий невнятный стон. Он совершенно забыл о швах и теперь вздрогнул от вернувшейся боли.
Лафей скривился, протянул к нему руку с проросшим сквозь кожу ледяным остриём. Локи замер. Но Лафей, едва коснувшись ремешка, отдёрнул руку и даже издал звук изумления и ярости.
- Попробуй сам, - предложил он сквозь зубы, оглянулся на цвержье воинство и едва не пропустил летящий в него нож. Каменная острая смерть зазвенела обиженно и звонко, ударившись вместо живой плоти о пол. Лафей быстро нагнулся и подобрал нож, резанул по руке, смачивая лезвие кровью, и протянул его Локи.
- Этим, - он снова обернулся к цвергам. Те решили бить с безопасного расстояния, и Локи догадывался, что эта идея может принести им плоды. Кроме ножей, были ведь у цвергов и луки, короткие кривые луки и короткие стрелы с каменными наконечниками. Обычно цверги брали их только на охоту, когда выбирались ночами из пещер и били ночного зверя, но принести их недолго, а тогда им с Лафеем не выстоять долго.
Он кивнул, принимая нож, глубоко вздохнул, готовясь к боли, приставил отточенное лезвие к губам и резанул что было мочи.
Боль была сокрушающей, невероятной силы. Локи показалось, что вся гигантская гора содрогнулась и рухнула на него, кроша и дробя кости, сминая и раздирая каждую жилку. Он бы, несомненно, упал, но Лафей прижал его одной рукой к стене, да впридачу ещё сделал какое-то сложное движение у самого лица, и пылающая завеса боли разорвалась на мгновение, на крошечную секунду. Но её хватило, чтобы Локи, уронив нож, выдернул из губ остатки ремней.
И на то, чтобы он успел заметить, как из рядов цвергов выбежал давешний колдун, и как из чашки в его руках плеснула извилистой струёй густая чёрная кровь, вся пропитанная заклятием, змеёй рванулась к Лафею и ударила его в спину.
Некоторое время глаза у Лафея оставались прежними: красными, дикими, привычными. Потом что-то в них переменилось, помутнело. Лафея качнуло, он ещё успел развернуться и поднять руку, но лёд уже не сорвался с его ладони.
В рядах цвергов торжествующе завопили. А Лафей шевельнул губами, будто пробуя смерть на вкус.
В эту чрезвычайно долгую секунду Локи почувствовал себя по-настоящему свободным. Лафей осел на землю, губы его побелели, сквозь оскал проступила кровь.
- Бей вверх, - прохрипел он. Лёд снова проступил сквозь его кожу, исчертил её извилистыми длинными полосами, синими и чёрными, прорываясь наружу. Цверги перестали орать от восторга и попятились. А Локи, взглянув вверх, понял, о чём говорил Лафей.
В узкой кривой трещине, змеившейся от обвала, медленно разгорался свет. Ночь подкатилась к концу, вот только цверги, опьянённые битвой, вряд ли об этом вспомнят.
Новый трубный звук приказал цвергам нападать, и Лафей каким-то чудом поднялся, шатаясь, сделал несколько шагов, остановился, озирая сгрудившихся цвергов многообещающим взглядом алых глаз, и усмехнулся.
Локи ударил вверх, и лезвия льда понеслись в потолок, вонзились в трещину, распарывая каменную плоть горы, разбились и осыпались ледяной и каменной крошкой. Гора будто охнула, что-то в ней дрогнуло, и Локи ударил снова – а за его спиной слышался отчаянный рёв труб, низкое рычание Лафея, крики умирающих и лязг возобновившегося боя. Лафею было нечего терять, он не отмахивался от летящих в него дротиков и ножей, напротив – шёл им навстречу, сминая наступающих. Локи закричал от ярости и ударил снова, и снова, и ещё. Кровь текла у него по лицу, заливала подбородок и капала на грудь, а он всё кричал и кричал заклинания, какие только мог вспомнить, и трещина делалась всё шире, и уже зарычали, катясь, валуны, обрушившиеся недавно и потому не успевшие притереться, прирасти друг к другу. Локи уже видел, что свод горы пошёл трещинами, те змеились, разбегаясь всё дальше, края их осыпались, гора будто тряслась, предчувствуя скорую гибель. Видно, не зря Лафей пробивался именно сюда. Конечно, весь Свартальвхейм не рухнет от заклятий, и эта трещина – не больше чем маленькая ссадина на его огромном буром теле, но сквозь неё может пробиться солнце.
А Локи ничего больше так не хотел в этот миг, как увидеть солнце. Он собрал кровь, что всё ещё текла по шее и груди, вымочил в ней пальцы, прямо в воздухе нарисовал рогатое солнце, выкрикнул отчаянный призыв – и светило откликнулось.
За его спиной завопили цверги, послышался топот – и те, кто был недостаточно проворен, чтобы сбежать, остались на месте вместе с мертвецами. Солнце быстро превратило их в каменные статуи, навсегда застывшие с гримасами ужаса и боли на лицах.
- Слишком легко, - пробормотал Локи, но тут же оставил бесплодные сожаления. Солнце и так сделало больше, чем он надеялся.
Он пошёл к Лафею, переступая через каменные тела; ётун полусидел, опираясь на фигуру какого-то цверга, в последнюю секунду жизни поднявшего топор, и по его виду и дыханию Локи понял: всё. Не так важны были бесчисленные раны, и даже каменные клинки, вошедшие в плоть, значили не так уж много, но по всей спине Лафея чёрно-багровой змеёй струилось заклятие, ползло от плеча до плеча и вниз, до талии. Этого уже не отменишь. Даже если бы Локи был хорошим целителем, ему вряд ли бы удалось.
- Неважно, - хрипло сказал Лафей, поняв по молчанию, на что Локи смотрит. – Поговорить успеем, а потом ты разрушишь Свартальвхейм. Будет… хорошая могила.
Он говорил, с трудом выплёвывая слова, и Локи не стал тратить время на бессмысленные уверения в том, что всё будет хорошо. Ничего тут не могло быть хорошего.
- Что происходит? – спросил он, указал вверх и пояснил, - там, снаружи. Война?
Лафей покачал головой и сплюнул кровью.
- Цверги нас прокляли, меня и Вотана, - он прикрыл глаза, будто от всплеска боли. – Я даже не сразу понял. Только года через два, когда сила начала уходить…
- Не понимаю, - сказал Локи. – Какие ещё два года? Я тут… сколько?!
- Прошло восемь лет, - сказал Лафей, и не будь он ранен – Локи бы его ударил. Он даже поднял руку, но поглядел на Лафея и спросил только:
- Ты знаешь, кто сделал это со мной?
Лафей, хоть и был крепок, всё же сильно сдал, и впридачу смерть уже дышала ему в затылок. Локи уже почти мог видеть её знакомый абрис, видел и руки, протянутые к Лафею, и только мысленно просил её подождать. Ведь всё равно никто не отнимет такого угощения… и если Лафей не знает о том, чьими стараниями Локи очутился здесь, стоит ли ему говорить? Локи был плохо знаком с милосердием, а за последние годы оно и вовсе превратилось в пустой звук, но мучить умирающего правдой – это было чересчур даже для него.
- Один, - выговорил Лафей, и лицо его свело гримасой, обнажившей зубы. Локи не удивился тому, что нескольких зубов не хватало. Уже одно то, что Лафей пришёл за ним один, многое говорило о том, что и в Ётунхейме сейчас не лучшие времена; да и кто из ётунов будет чтить и слушаться царя, теряющего силы?
- Один, - повторил Локи. – Ты убил его?
Лафей устало прикрыл глаза и ответил:
- Мстить за себя ты будешь сам. Моих сил хватило лишь на то, чтобы спустить ётунов на Асгард, - он усмехнулся горько и зло, - пока они не пошли сами. Но это не война. Это… - он закашлялся, выплюнул кровь, - справедливость. Один очень занят сейчас, не то пришёл бы за мной и не побоялся бы тебя прикончить.
- А до сих пор боялся, - заметил Локи, - старый одноглазый ублюдок до смерти боится нарушить предсказание. Что мне делать теперь?
Лафей поглядел на него мутнеющим взглядом, губы его дёрнулись.
- Решай сам, - сказал он. – Или не решай вовсе. В тебе я не сомневаюсь, дитя – и от меня, и от Вотана ты взял лучшее. Но обрушь свод и выжги здесь всё, чтобы я даже в Хельхейме чуял дым.
Локи кивнул, и несколько минут они сидели молча. Потом Лафей сморщился, проговорил:
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |