Название: Кровь ясеня, волк битвы. 21 страница

Тор будто падал в эти бесчисленные миры, или это они падали в него, россыпью игольно-острых звёзд вонзались в сердце, замиравшее от восторга и боли, вращались, соединялись, чтобы снова разлететься в пыль, а пыль, собираясь в вихри, снова рождала миры.

В этом было всё. Всё, чего Тор раньше не видел и не понимал. Он не понимал, что плачет, пока не стало мокро щекам, и не знал, сколько уже смотрит на бесконечное вращение светил – может, час, может, жизнь.

Что-то толкнуло его в сапог, и острая боль вонзилась под колено. Тор охнул, дёрнулся посмотреть на помеху – ему хотелось убрать её поскорей и вернуться к созерцанию, - и встретился взглядом с Мимиром.

Он больше не стоял посреди вязкой пустоши; нет, он был на вполне привычной каменной тверди, и Мимир медленно, напоказ разжал зубы и откатился по гладкому граниту чуть в сторону, давая Тору опомниться.

Голова его, отрубленная когда-то асами, не оставляла следов на камне. Она сама была как грубо обтёсанный камень, только блестели слюдяным блеском маленькие зоркие глаза. Тор попытался понять, как Мимир ухитряется катиться – кроме зубов, ему нечем было цепляться, - но так и не пришёл к определённому выводу. Голова, столетия живущая сама по себе, без тела, имела право на некоторые странности.

- Ты меня укусил, - проговорил Тор потрясённо и снова глянул вверх. Просто не удержался, и был крайне разочарован, увидав над головой темноту с редкими светящимися каплями и извивами толстых корней. Он даже почувствовал себя обворованным, точно Мимир не спас его от бесконечного созерцания, а украл… скажем, Мьёлльнир.

Мимир оскалил мелкие острые зубы и проговорил, кривя рот:

- И не единожды. Мне пришлось подпрыгнуть, чтобы достать до тела. Кусать твой сапог было не слишком-то приятно, и притом бесполезно. Не держи на меня зла: я ведь спас тебя.

Тор молча указал вверх, и Мимир пояснил, вздохнув:

- Не спрашивай меня, что ты там видел. Впрочем, можешь рассказать, это не возбраняется. Твой отец, к примеру, видел битву – самую большую и самую страшную из битв, - а что Ясень решил показать тебе, я не могу знать.

- Миры, - хрипло сказал Тор. – Множество… миров.

Мимир разочарованно скривил каменные губы.

- Этого здесь в избытке, - сказал он. – Всякий мир рождается, стареет и умирает, а то, что ещё не успело уйти в небытие, валится сюда, к корням.

Тор оглядел дикий пейзаж из расколотых глыб, которые были чем-то и ничем, и снова уставился на Мимира; тот опустил ресницы, подтверждая правильность догадки.

- Эти огрызки ещё помнят, чем были раньше, - он указал глазами на ближайший к Тору камень. – Подойди-ка, прислонись к нему лицом и загляни внутрь.

Тор последовал указанию; камень в первую секунду показался ему гладким и алмазно-твёрдым, но почти мгновенно поддался и словно испарился, тающим ощущением коснувшись по коже. Перед глазами вспыхнул шлейф искр, а в следующую секунду Тор почувствовал запах свежескошенного сена и близкого леса, и с изумлением увидел прямо перед собой залитую солнцем опушку, несколько корявых деревьев и гнущиеся под ветром травы. Какой-то человек шёл вдалеке, у самого носа Тора прогудел толстый шмель, и слышно было, как заливается неподалёку голосистая птаха.

Тор видел всё так ясно, так отчётливо, что наклонился, не думая ни о чём, и попытался сорвать травинку. Толстый зелёный стебель искривился под его пальцами, но так и не дался в руку, и искры посыпались снова, заслоняя чужое невозможное лето.

Тор отшатнулся и уставился на Мимира; в ноздрях его ещё таял летний жаркий воздух, а вокруг уже снова громоздились осколки старых миров.

- Вот, значит, как, - пробормотал Тор. Искры всё ещё вращались под отвердевшей поверхностью камня. Нет, не камня. Кусочка неведомого мира, где были когда-то травы и летний луг, и переливы птичьего пения; мира, который отчаянно не хотел умирать и цеплялся за память о себе самом, раз за разом повторяя летний день, давным-давно ушедший в прошлое. – Они что, исчезают без следа?

- Со временем да, - сказал Мимир, - правда, это всё равно очень долго. Дольше, чем живёт даже самый старый ас. Но ведь и Ясень растёт дольше, чем живёт самый старый ас, и листья падали с него всегда, падают сейчас и будут падать дальше.

- А теперь, - не узнавая собственного голоса, пробормотал Тор, - пришло время упасть Асгарду. Так?

- А говорили, старший сын Одина удался умом в проезжего смертного, - заметил Мимир. Тор был слишком потрясён, чтобы возмутиться, и не стал требовать ответа за грубость, тем более что Мимир тут же добавил, - рад видеть, что это не так. Верно, время Асгарда истекает. Или уже истекло – как знать?

- И мой… наш мир расколется, как эти все, - Тор жестом указал на громоздящиеся глыбы. – И ничего нельзя сделать?

- Что можно сделать с падающим листом? – Мимир пожал бы плечами, если бы они всё ещё у него были. – Что бы вы ни делали, Тор Одинсон, Асгард обречён. И вряд ли он один. Что расцвело в один день, в один и увянет.

Единственным, чего Тору хотелось в эту минуту, было заорать и ударить молотом куда придётся. Он сдержался и проговорил хрипло:

- И вовсе не моему брату суждено было начать Рагнарёк? Он наступит сам, так? Что же тогда…

- Каково это, жить, зная, что смертен? – ответил Мимир, не дослушав вопроса и зная его заранее. – Каково это, целому миру жить, твёрдо зная, что придёт время, и всё кончится? Я забыл, как это, бояться смерти. А твой отец помнит. Легче отдать одного, чем всем мучиться, каждое утро вспоминая о будущей гибели.

- Он отдал не кого-то одного, - возразил Тор, - он отдал Локи! Своего сына, моего брата, но… но даже если бы это был просто какой-нибудь один несчастный смертный, и то это было бы нечестно. Несправедливо. Смертные живут, зная, что умрут – и в каждый день стараются уместить целую жизнь. Асгарду стоило бы взять с них пример.

- Поздно, - отозвался Мимир. – Теперь скажи мне, Тор Одинсон, что за подарок ты принёс мне за право отпить из источника? Мне отчего-то кажется, что о плате за мудрость ты вспомнил, лишь оказавшись здесь.

- Верно, так и есть, - согласился Тор, - и прежде чем говорить о плате, скажи мне – я дейтвительно сделаюсь мудрым, мудрее собственного отца?

- Вряд ли, - задумчиво ответил Мимир, - Один испил из источника не один глоток. Отдав мне глаз, он не стал сдерживать свою жажду.

- Тогда это не то, что мне нужно, - проговорил Тор, глянул на источник и спросил, не сдержав любопытства, - откуда в нём берётся мёд?

Мимир, не выказывая разочарования, поднял глаза вверх.

- Стекает с корней Ясеня, конечно. Всякая мудрость созревает в каком-нибудь из миров и сочится вниз, чтобы собраться здесь. А ты как думал?

Тор не стал отвечать; он оглядел развалины в последний раз, будто прощаясь с ними – с каждой из неведомых вселенных, однажды пришедших к своему концу.

- Я всё же хотел бы дать тебе что-нибудь, - проговорил он, обращаясь к Мимиру. – Хоть я и не пил из источника, а всё же ты мне очень помог, и я не хочу оставаться в долгу.

- Ну так дай мне что-нибудь, - согласился Мимир, - вот только что, хотелось бы мне знать?

Тор оглядел себя и для верности охлопал одежду; кроме молота и одежды, весьма истрепавшейся за время путешествия, у него не было при себе ничего. Ничего ли?

Что-то сухое и небольшое подвернулось Тору под пальцы, когда он почти совсем уверился, что придётся оставить голове лишь слова. Тор поймал это что-то и вынул из кармана; то был сухой ломтик яблока, неведомо каким образом оставшийся от давнишнего угощения Идун***.

- Только это, - проговорил Тор, присел на корточки и дал Мимиру понюхать прозрачно-коричневый ломтик, когда-то бывший частью золотого яблока. Мимир закрыл глаза, втягивая остатки запаха, и проговорил, едва пряча жадность:

- Хороший дар. Положи его мне в рот, пока я не захлебнулся слюной.

Тор осторожно просунул лакомство между узких губ, и Мимир снова закрыл глаза. Он не жевал, только чуть шевелил языком, чтобы не упустить ни капли вкуса, и оставался неподвижным так долго, что Тор совсем было решил подняться и уйти, - его больше ничто здесь не держало, а время было дорого, - но Мимир пошевелился и сказал, не открывая глаз:

- Подожди.

И замолчал снова; Тор уселся и принялся ждать. Когда последняя частица яблока растаяла у Мимира во рту, он со вздохом открыл глаза и сказал:

- Я знаю, о чём ты молчишь, Одинсон. Не зря ведь твой отец отдал мне глаз. Ты не должен был делать мне подарка, но сделал; я дам тебе совет. Если хочешь сохранить то, что тебе дорого – хватай в охапку и беги, пока ещё есть возможность. На Ясене не девять листьев, а гораздо, гораздо больше, и Биврёст приведёт тебя туда, куда ты сам захочешь. Вот мой совет, прими его и делай что сочтёшь нужным.

Тор поднялся, разминая застывшие мышцы, и поклонился Мимиру. Тот и вправду дал ему хороший совет, вот только Тор не мог ему последовать. Он заранее знал, что не сможет, это даже не требовало объяснений.

- Жаль, - в спину ему заметил Мимир. – Когда будешь идти обратно, старайся держаться корней.

Вот этому совету Тор последовал с готовностью – и не прогадал. Лететь вверх было куда тяжелей, чем вниз: теперь ему требовалось отталкиваться от чего-то и цепляться изо всех сил за рукоять молота, что нёс его вверх, корни же служили ему чем-то вроде тропы, не давали сбиться с дороги.

Лишь оказавшись наверху, на знакомом краю замёрзшего моря, Тор задумался о том, зачем Один послал его к Мимиру. Этому не было разумных объяснений; вот разве что – может быть, чутьё не зря не позволило ему попробовать и капли мёда? Может быть, если бы Тору пришлось отдать собственный глаз за право отпить мудрости, он невольно встал бы на сторону Всеотца и понял бы его резоны?

От этой мысли Тор обозлился настолько, что гнал, не останавливаясь, до самого Ванахейма; Биврёст оставался позади и нестерпимо блистал радужным сиянием, а Тор всё никак не мог успокоиться. Он осадил упряжку и взглянул вниз; широчайшее полотно океана расстилалось далеко внизу, мелкая рябь на нём казалась вышитой, крошечная лодка держала путь из одного фьорда в другой.

Но теперь Тор видел и другое. Длинное тело извивалось под водой, волновало море. Там, где Ёрмунгард опоясывал мир, вода казалась светлей, точно силилась закипеть и шла мелкими пузырьками. Длинный гребень то и дело приподнимался над бурлящей водой, и когда Тор проехал чуть дальше на восток, то увидал огромную голову Ёрмунгарда – смутное пятно неправильных очертаний, скрытое водой и пеной. Змей дышал, выбрасывая фонтанчики пены и воды, и то и дело пытался приподняться. Ничего общего с тем, что было когда-то; видно, дни Асгарда и вправду были сочтены. Совсем скоро Змей поползёт на сушу, сотрясая своим телом землю и вынуждая океан плескать через края берегов, и наступит конец.

Дольше Тор не стал смотреть. Он видел вдали сияющие башни Асгарда и знал, что и Асгард уже видит его зоркими глазами Хеймдалля и волшбой Фригг. Тогда он принялся спускаться, бросил ещё один взгляд на Ёрмунгарда и заметил, что Змей тоже смотрит на него. Гигантская пасть раскрылась не то в угрозе, не то в беззвучном приветствии, игольно-острые зубы, каждый в два человеческих роста, мелькнули в бурлящей воде и пропали, круглый змеиный глаз с золотой каёмкой сверкнул и вновь закрылся.

И вот его, - подумал Тор, - мне предстоит убить. Губитель Змея… как можно погубить того, кто проглотит Всеотца? Или с ним будет как с Фенриром? Лист Асгарда жёлт и готов упасть, но как именно он упадёт? Кто его уронит, чья память станет последней плашкой в борту корабля?

Он медленно поехал, опускаясь к Биврёсту и жмурясь от яркого солнца, и стиснул зубы, когда копыта козлов коснулись радужного моста. Как бы там ни было, он ещё пока что был царём, и у него было ещё одно дело в Асгарде.

Дело, с которым мог справиться только он один.

Всё прочее было неважно: встреча, разговоры, даже пир, который Сиф ухитрилась собрать за неполный час. Тор, как ни был голоден, ел, не чувствуя вкуса, и слушал новости, обычные, мирные новости, какие ждут всякого путника, вернувшегося домой, без интереса. Впрочем, он кивал, где положено, и улыбался, когда сидевшая напротив Сиф улыбалась – робко, почти просительно. Видно, что-то из того, что случилось в последнее время, оставило на Торе отпечаток, и этот след сделался виден всем, и в первую голову ей.

Поев, Тор поднялся и велел не идти за ним следом; Сиф не стала спрашивать ни о чём, только страх, шедший от неё, стал почти видим – прохладное знобкое облачко, тянувшееся от неё к мужу.

До последнего Тор не был уверен, что решится. Всё в нём было воспитано в ненависти к ворам и предателям чести, а между тем сейчас он сам должен был стать и тем, и другим, и мало утешения было в мыслях о том, что Асгард уже предал сам себя и украл у себя тоже сам. Всё равно – открывая дверь в хранилище, шагая по знакомому коридору, глядя на сияющий голубым ётунским светом ларец, Тор чувствовал себя хуже некуда. Он протянул ладонь, и синий свет уперся в неё, колкой дрожью отозвался в кончиках пальцев, текучим льдом пробрался в жилы, так что вся рука до локтя занемела.

Не брать ларец было невозможно. И брать его тоже было нельзя. Тор закусил губы, пытаясь заставить себя принять решение, коснулся резного вместилища тессаракта, отдёрнул пальцы – ларец показался ему обжигающим. И ядовитым.

- Тяжёлый выбор, правда?

Тор обернулся и встретился взглядом с отцом. Один стоял неподалёку, и навершие Гунгнира блестело, как намасленное, за его плечом.

- Я не хочу драться, - сказал Тор, глядя на Всеотца исподлобья, - но если придётся – буду. Мне нужен только ларец, и я уйду. Владыка Асгарда – это не обо мне. Никогда не было обо мне.

- Вот как, - уронил Один. Он шагнул к Тору; тот набычился и стиснул пальцы на рукояти Мьёлльнира. – Вот, значит, как. Сбегаешь? Впереди у нас конец мира, конец всех миров, а ты хочешь лишить Асгард единственного настоящего оружия? Дурно же я тебя воспитал, сын.

Каждое слово Одина было правдой – и вместе с тем они, хотя и попадали в цель, оказывались до странного беспомощны. Тор чувствовал вину и стыд, от которых умер был прежде, но сейчас что-то в нём переломилось, и с каждым словом Одина стыд уходил всё дальше, уступая решимости.

- Что сделано, то сделано, - заметил Тор и в этот раз взял ларец без всяких колебаний. Левая рука тут же онемела до плеча, тяжесть ларца оттянула кисть, а в правую ладонь Тору толкнулся верный Мьёлльнир. – Правь Асгардом сам, как тебе угодно, но тессаракт слишком силён, чтобы я оставил его асам.

Один наклонил голову и посмотрел на него, как мог бы смотреть Хугин на кость с остатками мяса.

- Раз так, разговор кончен, - медленно сказал он, и так же медленно потянул копьё; жало его блеснуло хищно и голодно, - осталось посмотреть, кому же достанется победа.

Как ни ужасно было происходящее, а Тор не смог удержаться от усмешки. Злая и острая, она сама растянула его губы оскалом.

- На этот раз ты рассудишь честно, - сказал он и ударил. От грохота у него заложило уши, каменная крошка полетела во все стороны, но Одина, старика Одина, уже не было там, где по полу и стенам шли, змеясь, трещины. Жало Гунгнира метнулось к нему, едва не попав в лицо, Тор отскочил, раскручивая молот, и ударил снова.

Сокровищницу Асгарда строили цверги – как почти всё, чем асы привыкли гордиться, и за что дорого заплатил только один из них, - и сделана она была на совесть. Ни единый звук схватки не мог пробиться наружу, хотя внутри сыпались осколки дорогой резьбы, гнулся металл и тяжело дышали двое, кружившие друг вокруг друга. Ледяной куб оттягивал Тору руку, мешал двигаться с привычной свободой, но отпустить его было немыслимо, невозможно. Ещё и ещё удар. Железо сталкивалось с железом, скрежетало, высекало искры – и Тор с ледяным спокойствием обречённого подумал, что Один сильнее, что дерётся, должно быть, вполсилы, не желая убивать его, давая время одуматься…

Может быть, это и было так. Может быть, он сам дрался не в полную силу, без всесокрушающей ярости, приносящей удачу всякому воину. Может быть, он так же хотел убить Одина, как Один хотел убить его.

Тут копьё врезалось ему под дых, вышибло дыхание и обрушило вниз; Тор успел изумиться тому, что боль не так сильна, как должна бы быть, когда тебя насквозь прошибает копьём, увидел над собой изукрашенный потолок и понял, что жив.

Один ударил его не остриём, а древком, и только поэтому Тор пока что был не ушёл к Хель. Он поднялся, шатаясь, и прохрипел:

- Зачем?

Вместо того чтобы ответить, Один снова замахнулся – и в этот раз в грудь Тору летело тусклое жало. Тело среагировало прежде рассудка, Тор дёрнул молот к себе, закрываясь, и копьё с обиженным звоном отскочило, а рука будто сама собой пошла дальше, направила Мьёлльнир вперёд, и у Тора потемнело в глазах, когда отец шатнулся, полетел спиной в разгромленную стену, ударился в неё спиной и остался лежать.

Это было так невероятно, так неправильно, что Тор затряс головой. Этого просто не могло быть. Это же был Один, Всеотец, дарящий победы, Тор не мог его победить.

Но он победил. Один был жив, в этом не было сомнений, и его рука скребла по каменной крошке, а глаз вращался в глазнице – мутный, как у всякого, кто ждёт встречи с Хель. Такой удар отправил бы к ней всякого, но только не Всеотца, и Тор не стерпел, поднял Одину голову, попытался усадить. Он сам не знал зачем, просто это было невозможно, оставить Одина лежать, точно мёртвого, у трещины в стене.

- Уходи, - прошелестело рядом с ним. Изо рта Одина пахло кровью, и Тора обожгло стыдом и яростью. – Давай. Уходи… делай что должен.

Лучше бы ты пробил меня копьём, как оленя, - подумал Тор. Он поднял ларец – не выпуская его во время боя, он сам не заметил, как выронил его, когда рванулся к Одину, - и могильный холод снова впился ему в руку.

- Прости мне, - прошептал он, зная, что Один услышит и зная, что недостоин прощения. Всё то, что Один говорил, вновь ударило его, только теперь каждое слово упрёка нашло цель, и Тор застонал в голос. – Прости. Я не хотел.

- Я тоже, - хрипло выговорил Один. Глаз его двинулся и замер, и Тору на миг почудилась гигантская тень позади, тень, выступившая из трещины в стене. Тор замахнулся на неё молотом, собираясь драться за Одина так же, как дрался с ним...

И в эту самую минуту для Тора погасло солнце.

Что-то грохнуло так, что задрожали асгардские стены, а Тор упал, не устояв даже на коленях. Сокровищница погрузилась в полный, абсолютный мрак. Он был даже хуже, чем темнота под корнями Ясеня, хуже мрака в самой глубоком из цвержьих ходов, гуще, чем ледяная тьма Хельхейма. Тор решил бы, что ослеп, если бы куб в его руке не начал разгораться ярче и ярче, разгоняя тьму, заново рисуя каждую чёрточку, каждый изгиб, каждый предмет и каждую морщину на лице Всеотца.

Тут сквозь трещину, пробившую толстую стену, Тор услышал то, от чего у него волосы встали дыбом, как шерсть на загривке испуганного и разъярённого зверя.

Снаружи кричали. Невозможно было сказать, кто именно кричит – женщина, ребёнок или воин, призывающий товарищей, - множество голосов слились в один стон, ужасную песню на тысячу ладов. Тоскливая и страшная, она тянулась словно нитью по ране, и Тор, бросив последний взгляд на Одина, попытался поднять его, вытащить наружу.

Один оттолкнул его. Наверное, ему не хотелось жить после того, что сделал его сын, любимый, обласканный – и предавший. Так подумалось Тору, и он, больше от стыда, чем от страха быть заваленным камнями, силой потащил Одина наружу. Темнота была и здесь, каждый коридор и каждая комната сделались ловушками, откуда-то несло дымом, и тяжкая дрожь проступала сквозь землю, сквозь камни постройки, сквозь кости и жилы, отдавалась во рту, подчиняла себе даже биение сердца. Один висел в его руках безвольной тяжестью, и Тору показалось даже, что он не дышит; он усадил отца у стены, казавшейся наиболее крепкой, побежал за помощью, натолкнулся на кого-то, кто шарахнулся в сторону и с криком бросился прочь, скатился со ступеней и остался лежать внизу, свернув себе шею. Свет тессаракта на миг вырвал из тьмы его затылок и раскинутые руки, но Тор так и не понял, кто это был. Он побежал дальше, силясь вырваться из рушащихся стен, дёрнул какую-то дверь, услышал треск пламени и, наконец, увидел, что случилось.

От зрелища, представшего его глазам, Тор немедленно забыл обо всём, даже об отце.

Двери и ворота Асгарда были распахнуты настежь, будто чудовищный ветер пронёсся и раскрыл их, и в танцующем багровом свете видно было, как мечутся люди; до Тора донеслось истерическое ржание лошадей и крики, и в следующую минуту мимо него пронёсся Слейпнир, волочивший на узде троих конюхов. Морда коня была в пене, копыта зарывались в землю, бешеные глаза горели алым и золотым. Слейпнир искал хозяина, чтобы нести его на последнюю битву, не мог найти и бесился от этого. Тор несколько секунд следил за этой бешеной скачкой, и взгляд его выхватил далеко на горизонте огромную знакомую тень.

Локи. Локи был здесь. Тор чувствовал это кожей, кровью, каждым волосом на голове – что тень, неумолимо растущая над миром, не пуста. Нагльфар был достроен, и Тор знал, сразу и с полной ясностью, кто тому причиной.

Он сам. Он поднял молот на отца, предал его, и этого предательства хватило, чтобы последняя плашка палубы встала на своё место, связались узлами канаты, распахнулись теневые паруса, и корабль мёртвых понёс своих седоков на битву.

Над всем Асгардом, над всеми мирами ревел, перекрывая общий вопль ужаса и боли, могучий рог Гьяллархорн. Звук его проникал повсюду, пронизывал всё, нельзя было не слышать его, даже если бы кому-то пришло в голову заткнуть уши, и только этот звук принудил Тора если не очнуться, то хотя бы сдвинуться с места. Он огляделся и увидел цепь огней, змеёй протянувшуюся от Вальгаллы до самой равнины Вигрид. Эйнхерии шли на бой, и то и дело слышался резкий окрик то одного, то другого любимца Одина, подгонявшего своих людей – не опоздать, явиться к сроку, никому не позволить заподозрить себя в трусости! Золотое сияние валькирий сопровождало их, и видны были начищенные доспехи и светлые косы Труд и Скёгуль, и всех их сестёр. Тор снова взглянул туда, где громоздился Нагльфар; судно двигалось так быстро, что казалось, будто гигантская невидимая рука поднимает его и переставляет, точно тавлею с квадрата на квадрат.

Новый вопль послышался откуда-то сзади – вопль множества людей, в один миг уязвлённых страшной болью; Тор обернулся и увидел как бы волну, составленную из корчащихся тел, бегущих и падающих, кричащих от муки, и вслед за нею – острейшие иглы, разверстую пасть, пенную воду, выплеснувшуюся до самых асгардских стен. Ёрмунгард выполз на сушу, и океан вышел из берегов, смешался с ядом, смёл всё на своём пути и принёс сюда обломки, выбросил их, точно мельничный ручей - горсть щепок. Мелькнула и пропала в воде крыша дома, в бешеной круговерти пены и яда выступила перевёрнутая лодка и тут же исчезла, сметённая потоком.

Не было времени думать. Не было времени даже испугаться, даром что все предыдущие битвы были лишь подготовкой к этой, главной, бессмысленной и неизбежной.

Тор обмотал тессаракт полой плаща и перехватил молот поудобней, пошёл навстречу плещущему яду, выхватил взглядом чудовищную голову, поднявшуюся над изломанными телами, шагнул к Змею. Холодный взгляд остановился на нём, шипастые нащёчные пластины встопорщились, острейшие иглы торчали из них в стороны, будто пучки копий, и для Тора – он знал, - пришло время умирать.

Тень нависла над ним, под ногами захрустели щепки, кости, какие-то черепки, залитые грязью; зловоние океана втекло в ноздри, отдалось тухлятиной на языке. Тор видел круглый ужасающий глаз, пасть, способную пожрать целый мир, мечущийся в бледной змеиной плоти раздвоённый язык, а ноги сами несли его по мокрой расползающейся земле, по камням и мусору, и Мьёлльнир привычной тяжестью оттягивал руку, всё громче пел, вращаясь в воздухе, ждал лишь приказа.

Дождался.

Удар был чудовищной мощи; гигантская голова качнулась, распахнутая пасть мгновенно залилась кровью, один из полупрозрачных клыков переломился и повис. Ёрмунгард зашипел страшным звуком, от которого кровь стыла в жилах и обращалась в лёд и яд, свился в тугие кольца, встопорщил гребень так, что тот наклонился вперёд, и бросился.

Тор успел бы отразить удар. Наверное, он действительно успел бы, если бы ноги не завязли в топкой трясине, в которую обратилась земля, и если бы у него была секунда, всего лишь секунда… но её не было, этой коротенькой частицы времени, одной из множества растраченных попусту, одной драгоценнейшей, необходимой секунды. Её не было, и хвост Змея ударил совсем близко, взметнул целый поток липкой грязи, ослепившей Тора на мгновение, сотряс почву и бросил Тора наземь – а в следующий миг он уже видел только пасть, развёрстую над самым его лицом, неумолимо надвигающуюся, каплющую ядом. Точно они с Локи вдруг поменялись местами, или, ещё верней, будто сама судьба решила наказать Тора за тогдашний обман. Не было пещеры и стоящих камней, но он был захвачен грязью, тонул в этой грязи, сбитый с ног ударом змеиного хвоста, и Ёрмунгард готовился пожрать его без остатка.

Тор не успел даже подумать о чём-нибудь значительном. О чём-то, что полагается держать в голове воину, встречающему смерть. Он просто видел оскаленные клыки в полулокте от своего лица, дышал зловонием Змея, изо всех сил рванул к себе Мьёлльнир, стараясь прикрыться – и в этот миг что-то случилось с Ёрмунгардом. Разверстая пасть дрогнула, из неё вновь понеслось шипение, а в следующий миг Змей вздёрнулся, и там, где только что не было ничего, кроме зубов окровавленной жадной смерти, вновь появилось небо.

Тор смотрел на него с изумлением. Он просто не мог поверить, что не мёртв, что Хель ещё не взяла его, что он всё ещё может видеть небо, пусть сожжённое, но по-прежнему прекрасное.

В следующий миг крепкая рука вздёрнула его из топи и отшвырнула в сторону; перед глазами завертелось всё сущее, а когда остановилось, Тор увидел, кто его спас.

То был Один, и Один дрался со Змеем. Каким-то чудом Слейпнир нашёл своего седока и принёс туда, где Одину надлежало быть, и теперь копьё разило Ёрмунгарда. Несколько чёрных зияющих ран уже были на змеиных боках, кровь текла из них, и Змей шипел и отчаянно свивался, сметая всё вокруг себя дикими рывками. Он пытался схватить Одина зубами, но Слейпнир не зря звался лучшим конём во всех мирах. Он вертелся, ржал, бил копытами и раз за разом выносил Одина из-под удара; копьё же, которое Один держал в руке, вонзалось в бледную чешуйчатую плоть.

Тор начал медленно подниматься, - он всё ещё не пришёл в себя окончательно, - и в эту секунду Змей, чуя неизбежную гибель, чудовищным усилием злобы свился в упруго дрожащий гигантский ком, распрямился и бросился.

Удар был такой силы, что копьё вошло в брюхо Ёрмунгарда целиком; Одина бросило к чешуям, надело на шип, проткнуло насквозь. Тор закричал всем собой, успел увидеть мутный глаз Одина, остановившийся на нём, и чёрный распяленный рот, раскрывшийся в последнем выдохе – а в следующий миг змеиные кольца сомкнулись над Всеотцом, пасть сошлась в последнем усилии, и Один, тяжело соскользнув со спины Слейпнира, повис на ремнях, которыми привязал себя к седлу. Потом он исчез, как и его конь, в глотке Змея – но и Змей упал, скрежеща чешуёй, и грязь взметнулась вокруг него.

Тор ещё секунду глядел на него, не в силах поверить увиденному, а затем развернулся и пошёл. Он шёл чуть не вслепую, отмахиваясь от летящего снега, взявшегося неведомо откуда, - странного тёплого снега, невиданного ранее, - и только одно билось в его голове: отец его спас. Последним, что сделал Один со своей жизнью, была жертва, жертва, которой Тор был недостоин, но которую невольно принял.

Бой кипел вокруг, и мало кто был празден настолько, чтобы оглядываться по сторонам; только Тор шёл по изрубленной страшной земле и видел всё. Он видел отряды и целые армии, сражавшие друг друга в самоубийственной схватке, видел мёртвые тела и сломанное оружие, слышал единый звук битвы – звон, лязг, крик, песнь и вопль, - и всё шёл и шёл вперёд, унося единственную надежду, обёрнутую в плащ, и не зная, что с нею делать. Валькирии перестали заботиться о мёртвых и дрались рядом с живыми, сосредоточенно и страшно, уже без всякой надежды забрать героев в покои Одина, и Тор видел, как огромный ётун, выросший словно бы из-под земли, ударил светловолосую Труд по затылку и разбил ей голову, но и сам упал, сражённый плачущей от ярости Сигрюн, видел, как рыжий Харальд, крича, повёл свой отряд к оскаленному, невиданному прежде чудовищу, видел, как вороны, крича, кружились над равниной, видел многое ещё – и брёл без цели, без судьбы, чувствуя себя пустым, как растрескавшийся сосуд.

Тут в лицо ему дохнуло жаром, и странный тёплый снег пошёл гуще, заметая мертвецов и слепя тех, кто пока ещё оставался жив. Он мешал дышать, и Тор стирал его с лица, пока не понял, что это не снег, а пепел – лёгкий, сероватый, вездесущий. Чернота неба на юге была изрядно попорчена алыми сполохами, будто кто поджёг ткань небес, и Тор знал, что это такое. Он заставил себя идти быстрее, хоть и спотыкался о серые кочки, в которые обратились лежавшие на равнине Вигрид тела. Он должен был успеть. Птицы, всполошенные нежданной тьмой, с криками метались в вышине, битва отдалилась, осталась где-то позади и в стороне, хоть отовсюду к равнине Вигрид и продолжали спешить асы и ваны, ётуны и пикси, но здесь на серо-чёрной земле у самого Радужного моста уже не осталось никого и ничего живого, и Тор должен был успеть.

Он добрался до моста ровно в ту минуту, когда земля содрогнулась снова, ещё сильнее прежнего. Её трясло, как сухой лист под ветром, и слышно было, как вдалеке ревёт вновь вышедший из берегов океан. Мост дрожал, раскачивался над бездной, будто живой, и по ту сторону Тор ясно видел дрожащее багровое марево. Раскалённое докрасна, это облако шевелилось, будто кипел вар в котле, и понемногу, но неуклонно, выплёскивалось на Биврёст. Радужная поверхность чернела, трещала, как сухое поленце, брошенное в огонь, и варево, наконец, плеснуло и потекло широкой, неудержимой рекой.

Дата добавления: 2015-08-27