- Не жди. Эта цвержья дрянь так и течёт по жилам. Как только Вотан решил, что останется безнаказанным?
- Он ведь тоже получил свою долю, - напомнил Локи, взглядом разыскивая обронённый нож.
- Он Всеотец, - возразил Лафей, - и жена у него из чародейского рода. Прикончи меня, пока я не стал визжать, как паршивый щенок.
Локи поднял, наконец, нож. На нём ещё была кровь – и его, и Лафея, и нужно было совсем немного – просто один короткий удар, ничего больше. Но Локи медлил.
- Что мне делать? – снова спросил он, и Лафей снова ответил:
- Решай сам.
Тогда Локи погладил его по лицу, заставляя закрыть глаза, и вогнал нож в горло Лафея. Почерневшая кровь хлынула потоком, залила ему руки и обожгла их. Только теперь Локи понял, как мучительно было заклятье. Неудивительно, что Лафей оказался так немногословен – он и в лучшие времена не был охоч до долгих разговоров. Что уж говорить о времени, наступившем теперь? О последнем времени мира, когда каждый по-настоящему сделался одинок?
Солнце всё продолжало заглядывать сквозь проломы и трещины. Поднявшись выше к зениту, оно теперь заливало светом почти всю пещеру, никогда ещё не видавшую ничего подобного, ласкало взмокший затылок, лёгкими золотистыми пальцами трогало руки. Тело Лафея, залитое чёрной кровью, стало подтаивать, на нём проступила жадная быстрая влага, собиравшаяся в круглые капли и стекавшая на землю. Локи провёл ладонью по лбу Лафея, обтёр этот смертный пот и пальцем нарисовал на белёсой, как рыбье брюшко, коже руну пламени, пробормотал заклятье и едва успел отпрянуть, когда неестественно яркое пламя охватило тело Лафея. Синие и жёлтые языки плясали над мёртвым, будто над мёртвым поднялись диковинные ирисы, и Локи не стал дожидаться, когда они отцветут и опадут. Он поднялся, захватив нож, лезвие которого всё ещё дымилось от чёрной крови, и пошёл по Свартальвхейму.
Те цверги, что остались в живых, спешно перестраивали порядки, и впридачу грызлись между собой – это Локи знал и не прислушиваясь к отдалённой суете. Он шёл, непрестанно повторяя заклинания, и солнечная змея ползла за ним, повинуясь силе. Трещина всё дальше распарывала гору, и Локи уже слышал, как за его спиной осыпаются, грохоча, чудовищные своды – один за другим. Камни катились, рокоча, и ясный свет полудня заливал их, выжигая плесень и тьму, но этого было мало, всё ещё мало, и Локи, остановившись в одной из пещер, принялся заново чертить всё то, что однажды уже чуть не привело его к победе.
В этот раз он не стал искать воду. Хватило крови, оставшейся на каменном ноже, и пламени, что билось в теле, рвалось наружу, жадно требовало жертвы. Руна солнца сплелась в его рисунке с руной огня и смерти, и вспыхнула ясным быстрым огнём, лёгким, всепожирающим, разбежалась по стенам, будто те были сложены из поленьев, политых маслом, и пламя рванулось во все стороны сразу.
Локи пошёл наугад; языки летучего огня лизали его босые ноги и отступали, покорные воле родителя. Им было чем поживиться здесь, в Свартальвхейме, и сама природа их требовала пожрать всё без остатка. Теперь треск был уже повсюду – жадный, голодный треск пламени, дорвавшегося до пищи, камень весь был укрыт трепещущим живым покрывалом огня, и Локи отчётливо слышал где-то неподалёку вопли цвергов, угодивших в ловушку без выхода.
До сих пор Локи ни разу не чувствовал такой сладости разрушения, а к регалиям и пышным прозвищам относился без всякого пиетета. Но сейчас, направляясь к сердцу Свартальвхейма, к пещере, в которой всё ещё сидели, замуровав себя заживо, наследники Имира, он в полной мере ощутил и наслаждение, и власть. Цверги, попадавшиеся ему на пути, с воплями бежали прочь, и Локи знал почему: огонь охватывал его струящимся плащом, разбегался из-под ног, крыльями трепетал за спиной.
Так он дошёл до логова мудрых, приложил ладонь к входу и дождался, пока пламя вцепится в алмазной прочности стену. Нет силы, способной противостоять волшебному огню, а мудрым некуда деваться.
Кроме того, у них было кое-что, что Локи хотел заполучить себе. Он постоял ещё несколько минут, глядя на то, как споро огонь прогрызает себе путь, и ударил кулаком по стене.
- Откройте! – крикнул он. – Откройте, и я прекращу это!
Каменная пасть медленно и неохотно раскрылась, и пламя тут же бросилось внутрь, а Локи пошёл следом. Он заранее прикрыл глаза, и благодаря этому не ослеп: блеск пламени в чертогах был совершенно нестерпим.
Четыре фигуры корчились теперь на полу почти так же, как он сам не так давно. Или очень давно, если верить Лафею – а не верить ему не было причин.
- Ты обещал прекратить! – прохрипел один из цвергов. Огонь облизывал его ноги, жар прижимал к острым граням пола. – Ты обещал!
- О, непременно, - подтвердил Локи. – Я хочу зеркало. Потом я уйду и заберу с собой огонь.
Цверг взвизгнул, когда быстрый язычок пламени тронул его бороду, и сбил его ладонью.
- Это… - он снова вскрикнул. Огонь охватил его ладонь, и теперь побежал выше. – Да! Забирай его, только…
Локи кивнул, увидал, как падают, дымясь, прозрачные кристаллы со стен, и как открывается путь в сокровищницу. Он прошёл, переступая через корчащиеся фигуры, открыл дверь и скрылся внутри. Пламя здесь будто задумалось, лизнуло на пробу несколько золотых украшений и недовольно отступило. Впрочем, некоторые из изумрудов, украшавших ближайшие сундуки, пали его жертвой.
Локи не смотрел ни на сундуки, коих тут было бесчисленное множество, ни на высыпавшиеся из прохудившихся мешков золотые слитки, ни на что, кроме гладкого вытянутого глаза зеркала, бережно прислонённого к стене. Этот глаз был тёмен и ничего не отражал, в нём гасли даже отблески огня, и Локи, поражённый этим, подошёл поближе.
Теперь он мог видеть извилистую рунную надпись, что шла по раме. Вырезанные вокруг тёмной плоскости знаки показались ему живыми. Будто пауки, они ползли, шевелились, но стоило присмотреться повнимательней – замирали, выжидая.
Разобрать эту надпись Локи не мог. Тот, кто нашёл это зеркало в скале, вырезал на нём охранные руны и поставил себе на службу, был не просто безумцем, но любопытным безумцем, и это давало некоторую надежду на то, что зеркало признает в Локи родственную душу.
Чем дольше он стоял, всматриваясь, тем темнее становилась гладкая поверхность. Будто глядеть в торфяной пруд с чёрной водой. Локи был очарован этим зрелищем и той тягучей вязкой силой, что плескалась под холодной поверхностью.
Локи положил обе ладони на зеркало, и оно отозвалось – то ли на прикосновение, то ли на призыв, то ли на кровь. Тёмная глубина качнулась, приблизилась, и Локи увидел себя.
В глазах его плясало пламя, а за его спиной поднималась тень гигантского волка.
Вот, значит, как.
Он поднял руку, и за его плечом взвились паруса, а солнце пропало, пожранное волчьей пастью.
И никаких сомнений больше не осталось. Проклятая вёльва сказала правду, и зеркало подтвердило её слова.
Значит, война. Локи смотрел на собственное отражение, а оно глядело на него. Пламя устало ждать своего господина и взревело за спиной, призывая к себе. Тогда Локи жестом остановил его и нарисовал на зеркале руну грома, руну четверга, руну Тора Одинсона.
Тотчас же тёмная поверхность прояснилась, яркая голубизна асгардского неба ударила Локи в лицо, будто волной плеснули, и он увидел, как Тор, хмурясь, поднимает молот. Кто был его противником, этого Локи сперва не заметил, но он и не присматривался особо. Хватало того, что Тор, как прежде, смотрел на него, поднимал молот, целясь в него, словно в один из давних поединков, даже брови сводил точно так же, как когда-то.
Вот только теперь Локи видел над золотистой встрёпанной головой ясный знак неторопливо идущей смерти. Хель отметила и Тора тоже, как отметила – несомненно – всякого, кому было суждено встретить Рагнарёк, - и эту метку уже нельзя было смыть или отчистить. Локи и не глядя знал, что над ним, если присмотреться иным, не обыденным взором, тоже найдётся эта тень.
Пламя взревело снова. Утомившись выедать крошечные кусочки камня из ожерелий и поясов, из рукоятей богатого оружия и окованных сундуков, оно взялось за пол и стены – и Локи, по-прежнему глядя в глаза Тору, разрешающе махнул рукой.
Он знал, что это конец Свартальвхейма, но больше не боялся погибнуть. Ничего не могло случиться с тем, кто обречён развязать последнюю битву.
Огонь кинулся вперёд, будто ручной пёс, замер перед охранным поясом рун, лизнул их, едва не погас – и тонким ручейком протёк между ними. Поверхность зеркала полыхнула вся разом, лицо Тора некоторое время ещё можно было рассмотреть, но потом пропало и оно.
Локи повернулся и вышел в чертоги. Он знал, что там застанет – крики, проклятия, удушливый запах горящего камня, - но цверги уже были неподвижными грудами жарко горящего угля. Только один из них шевелился, и Локи не пнул его лишь потому, что был босиком и брезговал марать ноги.
- Это за асгардскую ведовку, - пробормотал он, словно кто-то мог его услышать. Вся гора стонала, охала, орала, трещала и осаживалась, точь-в-точь подожжённый муравейник, вот только деваться из него, в отличие от юрких муравьёв, цвергам было некуда.
А Локи – было. Он прошёл, наслаждаясь картинами разрушения и мести, до тех самых ворот, через которые его привёз Вирвир, на секунду задумался о том, как быстро пламя доберётся до самых отдалённых частей горы и решил, что Двилину и его выродкам недолго осталось ждать. Хель придёт к ним не нестерпимым жаром, опаляющим кости, не солнечным светом, пронзающим тело, не обвалом каменных глыб – нет, Хель придёт к ним в его собственном обличье.
Локи шёл прочь, а за ним пылала и оседала гора. Проваливались каменные отроги и высокие вершины, рушились стены, коридоры, перегородки и комнаты, вскипали ручьи, трескались от жара кристаллы. Всё это было неважно; такое пламя не угаснет, пока не сожрёт всё, до чего сможет дотянуться – и у Лафея будет самый пышный и долгий погребальный костёр за всю историю миров.
Неважно было даже то, куда именно идти. Локи нисколько не беспокоило то, что в переплетениях пылающей пещеры можно бродить до скончания дней и так и не найти тех, кого ищешь, он даже не тревожился о том, что гром и треск за его спиной всё нарастают, что уже и под ногами трескается каменная плоть издыхающего зверя. Он просто шёл, зная свою судьбу и согласившись с нею, и подумал даже, что и Рагнарёк, должно быть, упадёт на миры так же: сам собою, неизбежно, будто созревшее яблоко с ветви.
Двилин попался ему совершенно случайно, и даже не сам Двилин, а Астани. Он стоял на перекрёстке двух заброшенных коридоров и прислушивался к дальнему грохоту с видом крайней озабоченности. Увидав Локи, он в изумлении отступил назад, но тут же опомнился, выхватил из-за пояса топорик и занёс его над головой, готовясь ударить.
Локи выставил вперёд ладони, призывая магию, и топорик в единый миг превратился в змею, что обвилась вокруг руки Астани, зашипела и выставила ядовитые клыки.
Астани завопил, а Локи сказал негромко:
- Ты так и не подарил мне нового платья.
Тут Астани понял, кто стоит перед ним и завопил ещё громче, да к тому же ещё побежал прочь, силясь спрятаться в пещерах. Локи рассмеялся и пошёл следом, вспоминая здешние места и время от времени чертя в воздухе руну пламени, чтобы пожар поскорее разгорелся и здесь тоже.
Обидчиков он нашёл неподалёку. Собственно говоря, бежать им было некуда, так что Локи не удивился, увидав их, выстроившихся в некое подобие боевого порядка – впрочем, весьма жалкое.
- Не трогай нас, - сказал Двилин, и в глазах его Локи увидел то, о чём мечтал долгими ночами, полными холода, боли и унижения. Цверг был беспомощен и сознавал это, и впридачу знал, что Локи есть за что мстить. – Мы ведь не знали.
Локи рассмеялся, тронутый этим наивным оправданием.
- Чего не знали, Двилин? – спросил он почти ласково. Цверг неловко затоптался на месте, потом указал на босые ноги Локи, на нетерпеливое пламя за его плечами и, наконец, на разорванные губы.
- Что ты могучий муж, - сказал он, подобрав ответ. – Если бы мы знали…
Неправильный ответ. Локи ещё мог бы пощадить цвергов из брезгливости, но теперь и эта тонкая, как волосок, вероятность погибла.
- Знаешь, в чём ваша беда, Двилин? – спросил он задумчиво. Фирен оскалился – до него уже стало доходить, что этот разговор из рода тех, за которым следует участь хуже смерти. – Вы, цвержье племя, так боялись оказаться слабыми, что сами сотворили себе судьбу. И это судьба не в том, чтобы умереть…
Он нарочно сделал паузу, чтобы сполна насладиться надеждой, вспыхнувшей в глазах Двилина.
- …а в том, чтобы вами побрезговала даже Хель, - закончил Локи. Он снова поднял руку, и рванувшееся пламя окружило цвергов опаляющим кольцом. Кто-то – кажется, это был всё тот же Астани, - бросил сквозь огонь нож. Локи только фыркнул, а нож упал, не долетев до цели.
Локи пнул его обратно, и нож вспыхнул и затрещал, сгорая. Цверги с ужасом смотрели на огонь, взявшийся ниоткуда, пожирающий обычный камень, не позволявший даже притронуться к себе.
Локи между тем очертил вокруг пламенного кольца второе, рунное, и остановился передохнуть. Цверги глядели на него сквозь пляшущую завесу, Фирен тихо молился Имиру.
- Этот огонь не погаснет, - сказал Локи, глядя на обречённых. – Никогда. Сейчас я держу его на расстоянии от вас, но как только я уйду…
Он отпустил пламя, и огонь охватил цвергов. Локи подождал, пока вопли разнесутся как следует, и вновь собрал стихию в кольцо. Цверги, стеная, обвалились на пол. Все они были обожжены, все корчились от боли, и Фирен не молился больше. Понял, должно быть, что Имир не поможет.
- Убей, - стонал Фафнир; куда и подевалась его горделивая осанка. Он был не более как кусок стенающей плоти, мечтавшей о тишине, о покое, об избавлении от терзающей боли.
Локи начертил ещё одну руну, последнюю – простую и грубую руну, призывающую Хель, и когда почувствовал, что хозяйка Хельхейма пришла, недовольная тем, что её оторвали от огромной добычи, сказал мягко:
- Я дал тебе сегодня многих. Окажи мне услугу, оставь этих на время.
Гигантская тень качнулась, будто в недоумении, и Локи пояснил:
- Пусть огонь жжёт их до скончания мира. Когда я приду к тебе за Нагльфаром, тогда и эти тоже достанутся тебе, благородная.
Хель поколебалась, потом ответила:
- Ты дал мне многих, и одного – светлее солнца***. Пусть будет как ты хочешь.
Локи кивнул благодарно, обернулся к корчащимся цвергам и посоветовал:
- Желайте мне победы, да поскорей. Тогда ваши мучения закончатся, и Хель, может быть, не побрезгует вами.
Пламя снова сошлось над лежавшими, и Локи слышал их вопли даже когда пещеры остались позади, а над головой появилось дымное закатное солнце. Свартальвхейм теперь выглядел совсем иначе, не как Локи его помнил; горы все были охвачены дымом, и этот дым столбами поднимался вверх из трещин и провалов. Под землёй продолжало бушевать пламя, и то и дело какая-нибудь из гордых вершин оседала ещё на несколько пядей. Локи знал, что огонь обрёк Свартальвхейм, и что тот будет гореть ещё долго, оседая и обваливаясь, поглощая себя самоё, покуда не останется только пепел, чад, груды спёкшегося металла и вечно орущие от боли цверги, которых не пощадила даже Хель.
Здесь всё было кончено, и будь воля Локи – долго бы ещё сидел на неверном склоне горы, ставшей могилой не только для Лафея, но и для целого народа.
Но нужно было идти вперёд, и Локи, ненавидя эту надобность, но всё же поднялся. Только сейчас он в полной мере ощутил, как устал, устал всем собою. Впереди его ждал Асгард, золотая земля, полная роскоши и силы, мир, к которому он принадлежал и который его предал.
Что же, Локи твёрдо намеревался покончить со всей этой историей. Он пошёл, чуть не волоча ноги, и вскоре Свартальвхейм опустел навсегда.
*** Хель имеет в виду Бальдра. По одной из версий, Хель влюбилась в Бальдра и попросила Локи помочь поскорее устроить ему тихое семейное счастье в нижнем мире. Тогда Локи убил Бальдра, чтобы порадовать дочь.
Если бы не отряд воинов, пронёсшийся по северной дороге, Локи и вовсе бы не поверил в то, что в Асгарде идёт война. Всё здесь было как прежде, даже запах не переменился. Только пыль, толстым слоем осевшая на столе, о многом сказала Локи. До сих пор любая его отлучка заканчивалась, об этом знали все и потому слуги, шарахаясь от странных вещиц, всё же приводили его комнаты в приличный вид.
Даже окна, и те были сплошь затянуты паутиной. Локи едва не завяз в ней, липкой и мерзкой, вырвался, возмущённо жужжа, и свалился на подоконник, где и остался, шевеля крыльями и озираясь. Никакой ловушки он не заметил, обернулся человеком и только тут понял, что в Асгарде ненормально тихо.
Не шумели внизу пирующие, никто не лязгал железом на заднем дворе, не жужжали прялки Фригг, не звенела посуда, а из конюшен не слышалось ржания Слейпнира. Локи настолько удивился этой внезапной тишине, что высунулся из двери, как был, и закричал, подзывая к себе.
Внизу что-то упало, покатилось, брызнуло осколками, взвизгнуло и затихло. Локи позвал снова, и снизу послышалась сперва перебранка, а затем медленные неохотные шаги; наконец, показалась голова. Девушка не торопилась подняться, а задрала голову и теперь смотрела на Локи разинув рот, будто готовясь завопить.
- Здравствуй, красавица, - ласково сказал ей Локи. Эта девчонка была совсем молодой, и вдобавок от неё за версту разило Мидгардской деревней. – Скажи-ка мне, отчего в замке такая тишина? Не случилось ли беды с благородными асами?
- Не-ет, - протянула девица, оглядывая Локи и явно не понимая, кто стоит перед ней. – Асы и асиньи все пируют у Эгира. А ты кто такой? Что там делаешь?
- Как, ты меня не знаешь? – изумился Локи, разглядывая её. Дурочкой она не казалась, хоть и была невелика умом. – Кто ты такая?
- Я Харальддоттир, - гордо сказала девица, - отец мой сейчас пирует в Вальгалле, а мне позволено жить здесь и служить самой Сиф.
Локи едва не захохотал, услышав, с каким почтением девица помянула Сиф, но удержался и спросил только:
- А слышала ты о Локи, сыне Одина?
Девица закивала и сложила руки под передником.
- Кто не слышал о Локи, - торжественно сказала она. – Это он наслал на мою деревню ётунов, и это он обманывает, даже когда дышит, и это он соблазняет честных девиц, и он…
Локи захохотал и замахал рукой, пытаясь остановить её. Девица прервалась и уставилась на него ясными голубыми глазами.
- Что в этом смешного? – спросила она, начиная злиться. – Может быть, расскажешь? И как ты оказался там, наверху, куда никто не ходит по доброй воле?
- Характером ты, как видно, в отца, Харальддоттир, - уважительно заметил Локи, пытаясь усмирить её гнев. – Теперь поди принеси мне свежей одежды и еды. Родичи не поймут, если я явлюсь в дом Эгира оборванцем.
- С чего это, - спросила девица, хмуря рыжие брови, - ты мною командуешь? Не думаешь ли ты, что я одна из тех дурёх, что бегут выполнять всё, о чём их ни попросят?
На это Локи ответил вопросом.
- Вижу, - сказал он, - ты умна. Скажи-ка мне, служанка самой Сиф, за что полагается чтить твою госпожу?
Этот простой вопрос поставил дочку Харальда в тупик, и лишь погодя она ответила, как должно:
- Она из благородного рода, могучая и прекрасная, верная супруга и мудрая царица, а волосы…
- Волосы ей принёс Локи, - напомнил Локи, усмехаясь. – А ты, если так уж чтишь благородство крови, принеси-ка одежды и еды. Я – Локи, сын Одина, брат могучего Тора. Кем мне приходится Сиф, вспоминай сама – я не силён в этом.
Харальддоттир ещё секунду стояла на месте, а затем всплеснула руками и умчалась, словно за ней гнались. Локи засмеялся и поднялся наверх, согрел воды и отмылся дочиста, стараясь вытравить из волос цепкий запах дыма, выглянул из комнаты и увидал, что Харальддоттир положила стопку чистой одежды у самой двери. Рядом стоял поднос с едой и кувшином пива. Локи принюхался к странному напитку смертных – теперь, как видно, в Асгарде переменилась мода на питьё, - и, забрав всё принесённое, закрыл дверь.
Он до сих пор не знал, на что надеялся Один. На то, что он, Локи, никогда не выберется из-под горных сводов? На то, что за несколько лет удастся списать на него всё дурное, что только случилось в мире? На то, что сам он сломается, признает свою вину и сделается послушен?
Это нужно было выяснить поскорей. И без того Локи долго ждал ответов на многие вопросы, и без того его слишком долго мучила неизвестность.
Потому он и пошёл в дом Эгира, где собрались все асы и асиньи. Дом этот был выстроен на совесть и покрыт, по асгардской моде, золочёной черепицей, нестерпимо блиставшей на солнце. Локи, щурясь, подошёл к белоснежной стене, отделявшей внешний двор от богатых покоев, и остановился, оглядывая пару воинов, стоящих на страже у ворот.
Это его удивило: кому и зачем потребовалось бы нападать на дом, в котором собралась вся асгардская знать? Сам он и в мыслях не имел подобного, а кроме него, на такое никто бы не решился.
Тот из стражников, что был повыше и внушительней на вид, оглядел Локи с ног до головы и поинтересовался вполне дружелюбно:
- Отстал от господина, малый?
Локи настолько не ожидал услышать чего-либо подобного, что некоторое время смотрел на спросившего в глубоком изумлении, и пробормотал только:
- Господина? Малый?
Стражник захохотал и ткнул в бок сородича. Тот тоже был из людей, лёгких на веселье, и зафыркал сквозь рыжие усы.
- У нас бы такого терпеть не стали, - отсмеявшись, заметил первый. – Ты ведь раб, вот я и спрашиваю, какому из асгардских владык так не повезло со слугою.
- С чего ты взял, что я раб? – спросил Локи, забыв даже рассердиться. Смертные бывали в Асгарде и раньше, но всегда оставались там, где им было самое место – в палатах Вальгаллы. Туда Локи не ходил – ему не нравились крики, пьяные песни и множество красных лиц. – Я пришёл сюда как гость.
Стражник немедленно подобрался, и улыбка на его широком лице сменилась досадой.
- Прости мне мою оплошность, благородный ас, - сказал он. – Моё имя Эльдир, а это – Фимафенг.
- Мне нет дела до ваших имён, - сказал Локи, сердясь на неожиданную задержку. В прежние времена любой смертный пал бы перед ним в грязь и подставил собственную спину вместо мостовой, но теперь всё переменилось. – Я пришёл не для того, чтобы разговаривать у ворот.
Теперь оба смертных смотрели на него почти как нужно: почтительно, с явным желанием загладить оплошность, но вот страха в них не было. И это в одну минуту довело Локи до вспышки ярости, которой он сам почти испугался. Ярость плавилась в нём, толкала на безумства, ей почти нельзя было противиться.
Только тут он понял, насколько переменился он сам. Прежде ему никогда не доводилось воспринимать людей как нечто, заслуживающее внимания. Смешные беспомощные дети, жестокие и грязные, как дети, от рождения обделённые судьбой… но вот только теперь Асгард выплюнул его, Локи, как досадную помеху, и заменил его вот этими молодцами?
- Прошу тебя, господин, не держи на нас зла, - проговорил Эльдир, отодвигая створку ворот. – Я не ошибся бы, если бы…
Тут он осёкся, но Локи, перехватив быстрый взгляд, понял, почему стражник принял его за слугу, и разъярился ещё больше.
- Из-за шрамов на моём лице? – он вздёрнул голову, подставляясь солнцу, бившему с крыши. – У благородных асов нет такого. Ты это хотел сказать, ясень битвы, стоящий без дела на моём пути?
Загорелое лицо Эльдира потемнело от гнева, но он сдержался и отошёл в сторону, так что Локи беспрепятственно вошёл во внутренний двор, а из него – в светящиеся золотом палаты. Эгир, как многие из смертных, был неравнодушен к богатству, и любил его, как женщину, до неприличия.
Впрочем, асов это не смущало. Первым, кого Локи увидал, едва войдя в зал, отведённый для пира, была Фрейя. Золотой кубок, стоявший перед нею, был украшен шапочкой белой пены, пиво лилось через край.
Увидав Локи, Фрейя позабыла о напитке и уставилась на него так, что все разговоры разом стихли; сидевший рядом с нею Фрейр отвлёкся от однорукого Тюра, которому рассказывал что-то, и издал странный звук.
Головы всех, кто сидел за столами, повернулись к двери, и в наступившей тишине слышно было, как под столом грызутся собаки, деля кость.
Первой опомнилась Фригг. Она всплеснула руками и вышла из-за стола со стремительностью набегающей волны.
- Локи! – воскликнула она, подошла к нему и обхватила тёплыми мягкими руками, на миг закрыв ото всех широкими крыльями рукавов. Раньше этого бы хватило, чтобы тут же унять Локи и на время уберечь от безумств, но сейчас он вспомнил плошку с кровью и иглой, отстранил Фригг и сказал громко, чтобы слышали все:
- Не спрашивай меня, где я был и отчего не давал о себе знать. Я вернулся, и этого хватит.
Тюр что-то пробормотал, а у Сиф, сидевшей по правую руку от Фригг, лицо сделалось таким, будто её вдруг одолела зубная боль.
- Хорошо, - певуче сказала Фригг, решив не настаивать. – Ты здесь, и какая разница, где ты бродил, если сейчас решил вернуться?
Локи подумалось, что разница всё же есть, но он не стал говорить об этом, потому что наконец рассмотрел всех, кто сидел сейчас за столами, и не нашёл там ни Тора, ни – это удивило его даже больше – Сигюн.
Зато Один был там. Сидел, совершенно спокойный, и глядел на Локи так, словно ждал его возвращения и был уверен в нём.
Ярость, всё ещё терзавшая Локи, вдруг утихла, сменившись усталым омерзением. Он отвернулся от Всеотца, сел на ближайшую лавку, взял тот кубок, что стоял с краю, и поднёс к губам.
Прочие асы тоже стали пить, но прежнего веселья больше не было. Было так, словно в доме появился покойник, вдруг поднявшийся посреди собственных похорон и севший за стол наравне с гостями. Разговоры возобновились, но и в них теперь слышалась принуждённость, искусственность, и Локи всей кожей чувствовал, что скоро повисшее в воздухе напряжение взорвётся скандалом.
- Хорошее пиво, - проговорил Тюр, всегда до последнего старавшийся избежать осложнений. – Что значит большой котёл, славный хозяин и добрый дом!
Эгир, на правах хозяина дома сидевший рядом с Одином, польщённо улыбнулся и ответил Тюру благодарностью, в которой пышных слов было через край, как пены в пиве. Локи не нравился ни запах напитка, ни этот смертный, посмевший вклиниться между асами, ни то, как старательно он не замечал Локи.
- Слуги в этом доме тоже хороши, - вдруг сказала Сиф. – Даже в Асгарде не всегда сыщешь таких.
- Верно, - охотно подхватила Идунн, - что до служанок, то все они чрезвычайно искусны, и притом хороши собою.
Тут Локи заметил между гостей старика самого жалкого вида. Согбенный, с клочковатыми бровями и коричневыми пятнами на сморщенной коже, он сидел по левую руку от Тюра и был занят странным для пирующего делом: писал, разложив перед собою кусок телячьей кожи и макая заточенную палочку-перо в склянку с растёртой сажей.
Локи засмотрелся на него, недоумевая, и лишь краем уха услышал, как Фрейя вполголоса говорит брату:
- Будь эти слуги и вправду так хороши, как о них говорят…
Дальше она понизила голос, и Локи уже не мог слышать, но прекрасно понимал, что именно сейчас шепчет Фрейру Фрейя.
Ярость снова плеснула в нём алым крылом, задела глаза и рванулась вперёд, и собственные слова Локи услышал будто бы со стороны.
- Верно ты говоришь, Фрейя, не так уж они хороши, эти смертные.
Эгир замер, не донеся до губ кубка, но Локи смотрел только в единственный глаз Одина, сверкавший гневом, и не желал умолкать.
- Те двое из них, что стоят у ворот, ведь считаются лучшими? – спросил он у Эгира, чьё лицо попеременно шло алыми и белыми пятнами. – Других ты бы не поставил встречать богов и охранять их покой, а если бы вдруг решил доверить такое дело глупцам и невежам, то это бы оскорбило благородных асов, собравшихся на пир.
Эгир сглотнул и проговорил что-то невразумительное, но Локи его уже не слушал.
- Смертные, - сказал он презрительно, - что с них взять? Я не убил твоих лучших людей только лишь потому, что побрезговал ими.
Эгир вскочил на ноги, обернулся к Одину и воскликнул:
- Не было ещё такого, чтобы кто-то из асов оскорблял дом, в котором пиршествует со всеми!
Локи оттолкнул кубок так резко, что пиво плеснуло на стол, пенной лужей растеклось по гладким доскам и закапало на пол.
- Я ещё не пил здесь, - сказал он, по-прежнему глядя на Одина. Тот казался безучастным, и Локи не мог понять, что это – влияние цвержьего проклятья или собственная натура Всеотца. Отчего он молчит, - думал Локи, - от слабости или от силы? – Это развязывает руки, а?
- Локи… - начала Фригг, но он лишь отмахнулся от неё.
- Твой человек назвал меня слугой и рабом, - сказал он Эгиру. Тот побелел и выбранился сквозь зубы, а Локи кивнул. – Что же, кого ты оскорбил больше – меня или моего отца, что пришёл к тебе как гость?
Эгир уставился на Одина, беззвучно шевеля губами. Один пожал плечами и проговорил равнодушно:
- Локи вправе сердиться, хоть и виновен в случившемся сам. Приди мой сын одетым как должно, и этой ошибки не случилось бы.
Теперь уже Локи пришлось скрипеть зубами. Один говорил не о дураках-стражниках, он говорил о случившемся в Свартальвхейме, и алое крыло ярости билось перед глазами Локи всё чаще.
- Много я слышал о глупости людей, - сказал он, - но что они узнают царя по одежде, слышу впервые.
- Ты не царь, - напомнил Один. Теперь его глаз блестел злобным блеском из-под нависшей брови. – Или думаешь, что-нибудь переменилось?
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |