Название: Кровь ясеня, волк битвы. 8 страница

Отец, хотя и казался недовольным, почти сразу согнал с лица невольное раздражение.

- Иди, - сказал он, - а Тор останется со мною. Нам будет о чём поговорить.

Фригг снова глянула на них обоих, но новая вспышка тревоги отразилась на её лице, и, торопясь, она ушла, сжимая в руках свёрток. Тор проследил за матерью глазами и спросил, остерегаясь говорить слишком громко:

- Думаешь, Локи появится здесь, чтобы взглянуть на своих сыновей?

Один пожал плечами.

- Я так же плохо понимаю его, как ты сам, - он подумал и сказал, - но думаю, что да. Пусть так. Им он не причинит зла, а вид Асгарда, может быть, настроит его на нужный лад.

- Думаешь, Лафей отдаст ему корону, если даже Локи и решит? – Тор налил себе снова. – Гадину Локи, конечно, укротит – что ему какой-то ящер после Ёрмунгарда…

- Не будем об этом, - потребовал Один. – Завтра здесь будет не только Лафей, но и цверги, и пикси. О смертных мы можем не волноваться, как и о ванах, но цверги…

- Мы покупаем их золото, - удивился Тор, - а что до пикси, так они, хотя и дурны нравом, живут в своих кронах и не трогают нас, как мы не трогаем их священные леса. Ты опасаешься, что они могут выступить против Асгарда?

- И те, и другие почитают только силу, - объяснил Один, - стоит лишь ненамного ослабить узду – и они тут же постараются не упустить своего. Всякий цверг готов срыть гору ради крупицы золота, - он указал вокруг себя, - представь, как хотелось бы им, чтобы Асгард принадлежал им со всеми сокровищами.

- А пикси? – спросил Тор, видевший этих мелких созданий только однажды, и то мельком. – Что нужно им?

- Теперь пикси живут лишь в нескольких местах, - сказал Один, опустошая свой кубок. – Раньше им принадлежало каждое дерево и каждая роща. Потребовалось много сил и времени, чтобы прогнать их и выстроить Асгард на том месте, что когда-то тоже принадлежало им.

- Ох, - сказал Тор. – Отчего раньше мне никто не рассказывал об этом?

- Ты не был царём, - Один пожал плечами. – И с тебя хватало забот в Мидгарде, так что я не торопился вести с тобой разговоры ещё и об этом. Теперь медлить более нельзя. И цверги, и пикси должны увидеть твою силу и испугаться её не меньше, чем боялись моей. Иначе одни подроют Асгард, а вторые растащат по кирпичику. Прими это во внимание, сын.

- Приму, - кивнул Тор, отметив про себя, что пугать Лафея ему не советуют. И к лучшему. Трудно испугать ётуна, который однажды держал тебя, сопляка, за глотку и тряс над ощеренной пропастью. Трудно испугать того, к кому бросился Локи, и обхватил за колени, и выкрикнул мольбу, и не обжёгся о лёд. Тор тогда решил, что Локи просто не вспомнил о том, что нужно обжечься. Теперь было ясно, отчего на его коже не проступило ни синих, ни чёрных пятен, но Тору всё равно казалось, что он просто забыл. – Что-нибудь ещё?

- Пусть Сиф придёт тоже, - распорядился отец, - и пусть принесёт твоего сына. Все должны видеть, кто тебе наследует, пусть даже он пока что лежит в колыбели да таращит глаза.

Тор кивнул, вполне согласный с этой идеей. Его самого когда-то тоже принесли так, завёрнутого в алый крошечный плащ, сонного – и мать порой рассказывала, посмеиваясь, что свой первый приказ Тор отдал там же, перед множеством посланцев из всех девяти миров, и этот приказ был столь громок и требователен, что ей пришлось кормить, спрятавшись за сомкнутыми щитами воинов.

Вспомнив о матери, Тор прислушался, но не уловил ни шума, ни беготни. Это тревожило, ещё и потому, что невольно приходили на ум ужасы вроде Фенрира и Хель, и кто знает, в какую форму отольётся ётунская кровь в этот раз?

- Иди спать, - посоветовал отец, прерывая молчание. – Мать вернётся ещё не скоро, и это будет долгая ночь. Отдохни, Тор, потому что завтра тебе вряд ли придётся отдыхать.

Тор послушался, и сон свалил его, как когда-то отцовская оплеуха. Под ним снова была пропасть, оскалившая ледяные зубы, его снова держали за глотку, но только на этот раз держал его не Лафей, а Локи. Локи стискивал его глотку, тряс над провалом и спрашивал что-то, чего Тор, как ни силился, не мог понять. И в этот раз отец не пришёл, и некому было вымолить у ётуна жизнь глупого мальчишки, решившего принести отцу голову его злейшего врага, и губы Локи искривились – сизые, инеистые губы, - а пальцы разжались, и пропасть рванулась навстречу, выбивая из груди крик ужаса и вздёргивая сердце к самой глотке.

Тор проснулся от собственного вопля и сел, стараясь отдышаться. За окном занимался рассвет, хмурый и блёклый, и слышно было, как внизу, у самого моста, стучат копыта.

Сиф теперь спала отдельно, и это было к лучшему – он не разбудил ни её, ни сына. И никто не шипел на него, требуя закрыть окно и не студить ребёнка, и потому Тор вдоволь смотрел на длинную вереницу всадников, текущую в Асгард. Этот поток пока что не был обильным, но обещал стать полноводной рекой не позднее, чем через час. Изящные повозки цвергов, сплошь резные и украшенные самоцветами, катились вслед за низкими горными лошадками, летучие дома-башенки пикси парили над ними, и множество слуг-пикси несли своих господ к Асгарду, дрожа крыльями. Смертные были здесь тоже, и Тор видел, как ярко сияют их начищенные доспехи, как топорщатся рыжие бороды. Ётунов пока не было видно, и это было хорошо, потому что ётунов ненавидели все, и одинаково сильно.

День оказался бесконечен. Он тянулся, и тянулся, и тянулся, и это было не как битва, но как ужасно скучный урок, когда нельзя убежать в лес или на реку, и когда Локи бродит где-то далеко и не может развлечь Тора, с ходу придумав какую-нибудь весёлую шалость. Вчера Тору пришлось изображать радость, сейчас – величие, и он не знал, что утомительней. Целый день просидеть на троне, слушая поздравления и клятвы, что может быть тоскливей? Разве что понимать, что искренность – удел смертных, да кое-кого из асов. Остальные слова были просто словами.

Сиф тоже устала. Она иногда выходила из душной залы с сыном на руках и десятком воинов охраны, и Тор невольно завидовал ей. Он бы тоже хотел отвести взгляд от начищенного золота, стали, меди, радужных крыльев, длинных бород и плащей всех положенных цветов. Он бы выбил окно, если бы пришлось, выставил наружу голову и пил бы, пил свежий воздух, чистый и сладкий, и велел бы привести коня, и ускакал бы в одну из священных рощ, или понёсся бы до самого океана, или… словом, что угодно. Лишь бы не слышать пустых и пышных славословий, на которые все здесь были мастера, все, кроме него. Локи, конечно, выхватил бы из множества слов крошечное зёрнышко правды, и стоял бы сейчас за плечом у Тора, и время от времени говорил бы ему, что за тайный смысл заключён то в бесконечной речи владыки цвергов, резкой, тяжёлой и бесконечной, как горный лабиринт, то в утомительном щебечущем гвалте пикси. Он бы говорил: «этот боится тебя», или «а этот намекает на спорную землю», или даже «погляди, тот цверг только что спрятал золотую ложку себе в бороду» - но Локи не было здесь, и к вечеру Тор, совершенно обалдев от потока речей, прекратил попытки вникнуть в суть происходящего. Он сосредоточился на том, чтобы хотя бы выглядеть как должно, и выглядел – хмурил брови, благосклонно кивал, время от времени поигрывал молотом, - и устал так, как никогда не уставал в битве, хотя за весь день не сделал ничего, что было бы достойно уважения.

Ётуны, которых он действительно ждал, прибыли лишь к вечеру. Солнце Асгарда вредило им, но отчего-то они не могли, подобно цвергам, скрыться от света в повозках. Что это было, невежливое пренебрежение или дань крови, Тор не знал. Он не услышал ни их шагов по мосту, ни скрежета когтей их ездовых ящеров, но душный воздух зала прорезала холодная свежая струя, и Тор мгновенно очнулся от тягостного сна наяву. Он нетерпеливо кивнул толстому седому цвергу из рода Андвари, и тот скомкал речь, опасливо озираясь, недовольный и раздражённый, и даже поклонился Тору без трёх положенных подметаний пола бородой.

В следующий миг он уже смешался с толпой своих сородичей, а в зале распахнулась дверь, и раззолоченное море болтунов откачнулось к другой стене, вздрогнуло и замерло так же, как замерзло бы настоящее море, застывшее в причудливых извивах от дыхания Ётунхеймской бури.

Тор подумал, что с Лафеем, пожалуй, можно будет договориться. Тот одним своим появлением уже оказал ему услугу. Впрочем, он тут же забыл об этом, глядя на ётунское шествие. Лафей чуть склонил голову, проходя под сводом, но что это было, привычка к вежливости или попытка намекнуть на тесноту зала, Тор так и не понял. Он просто сидел на своём троне, бросив попытки выглядеть царём, и глядел, как к нему приближается родитель Локи: страшное сизое чудище с кровавыми глазами, злобный ётун из детских сказок, непристойная связь его отца и настоящий царь. Притворяться таким же рядом с ним было бы глупо, и Тор даже не пытался. Он только сидел и смотрел, как Лафей идёт к нему в сопровождении всего-то пары ётунов – да только этого хватило, чтобы в зале тут же сделалось ужасно холодно и очень тесно.

- Выйдите все, - сказал Тор, зная, что оказывает этим услугу всем царям, царькам, князьям, прародителям, главам соперничающих родов, патриархам семей и владыкам земель. Что цверги, что пикси послушались сразу, позабыв о спеси; один из воинов-смертных поглядел Тору в глаза и коснулся рукояти топора. Тор еле заметно покачал головой, и смертный неохотно увёл своих; вслед за ним потянулись и другие люди.

- Хорошо, - сказал Лафей; Тор помнил его голос и заставил себя вспомнить также, что Ётунхейм всё же побеждён. Пусть не окончательно, пусть с оговорками, но всё же победа осталась за благим Асгардом, ядовитый клык Ётунхейма вырван и лежит теперь в сокровищнице, заключён договор… и есть отец. Прятаться за Одина Тор не собирался, но была ведь разница между тем, чтобы забиться за чужую спину и скулить, как щенок, и тем, чтобы спросить разумного совета и помощи. Мальчишкой Тор этого не понимал, а теперь не понимал, как мог быть таким идиотом.

- Приветствую владыку Асгарда, - прогудел Лафей. Вблизи он был точь-в-точь таким, как Тор его помнил, и даже чуточку страшней. Сила будто текла в нём, бугрилась под заиндевевшей кожей, острыми льдинками проступала наружу, и что это была за сила! Вечный мрак и холод, как тот, в котором пророс Иггдрасиль. Пустота с ледяным крошевом звёзд. То, что видно, если поглядеть с Радужного моста; то, от чего захватывает дух и хочется и отступить поскорее, и всё смотреть и смотреть, свесив голову, и вернуться потом домой с холодным светом мириада звёзд, пойманным в глазах.

- Приветствую тебя, Лафей, - сказал Тор и удивился тому, что не испытывает ненависти. Он поглядел на ётунов, застывших корявыми ледяными изваяниями по обе стороны от Лафея, и добавил. – Дорога была долгой. Я не стану возражать, если ты дашь своим подданным отдых.

- Вежливый способ, чтоб нам поговорить наедине? – Лафей вдруг улыбнулся, и это было так дико, что Тор не поверил своим глазам. – Ты храбрец, Одинсон. Это в тебе не переменилось – надеюсь, что только это.

Тор вновь поглядел на спутников Лафея – те стояли совершенно неподвижно, будто и не слышали насмешки, - и сказал:

- Я приму тебя со всем вежеством – как царя, как того, кто старше меня и как того, кто однажды держал мою жизнь. Но и ты помни о почтении в этих стенах.

- Никогда не забывал, - Лафей скрежетнул пальцами, и его спутники будто ожили – зашевелились, моргая, и вышли прочь. – Я не стал бы оскорблять царя Асгарда прилюдно.

Тор почувствовал, что против воли улыбается. Это было ещё более дико, чем видеть острую ухмылку Лафея.

- Придержал бы обидные слова и не стал бы тратить их ни на кого, кроме меня? – Тор с неудовольствием понял, что Лафей всё-таки превосходит его ростом. Некоторые вещи не меняются со временем. – Сядь, если хочешь.

- Благодарю, - Лафей без дополнительных церемоний уселся на лавку, и та, поскрипев, всё же выдержала его. – Не думай, что Один бросил тебя одного на съедение страшным ётунам. Он придёт.

- Я и не думаю так, - Тор поглядел на Лафея сердито, потому что было почти нестерпимо стыдно слышать, как ётун говорит о нём. – Или ты полагаешь, без Одина мы не найдём о чём поговорить?

- Такой же вспыльчивый, как и раньше, - констатировал Лафей, но тут же осадил назад. – Прости мне мою невежливость, Тор Одинсон. В мою землю нечасто приходят достойные, и я немного отвык от здешних правил.

Тор подался вперёд и спросил как можно тише:

- А мой не-брат Локи часто приходил в твою землю?

Глаза Лафея весело блеснули. Зрелище было кошмарное – будто кто-то забыл обтереть пару лезвий от запёкшейся крови.

- Так ты наконец-то узнал, - Лафей тоже понизил голос. – И как впечатления, золотой асгардский мальчик?

У Тора сами собою сжались кулаки.

- Не очень, - честно признался он. – Так что же, он часто приходил к тебе? Может статься, гостит и теперь?

- Ты бьёшь, как в бою, - с непонятным выражением ответил Лафей, - но в этом деле мы с тобой союзники. Ответ на оба твоих вопроса: нет. Приходил он нечасто, и сейчас не у меня. А жаль.

- Да, - совершенно искренне сказал Тор, - да, мне тоже. Было бы лучше для всех, если бы он сейчас тоже примерял корону. Разве что тебе не захотелось бы отдавать ему ледяные покои? Разве что ты бы решил удержать Локи у себя? Это было бы ещё хуже, Лафей, потому что однажды я всё равно узнал бы об этом.

На ётуна эти слова произвели странное впечатление; он склонил голову к плечу и, оглядев Тора, потребовал:

- Никому не говори о нём того, что сказал мне. Может, со временем из тебя и выйдет хороший правитель, но сейчас в твоих словах слишком много прямоты.

Тор уставился на него, пытаясь припомнить свои слова и найти в них обиду или глупость, но Лафей объяснил сам.

- Если бы Локи был у меня, - сказал он, - и если бы я был благородным асгардцем, то пришёл бы к тебе требовать ларец. И ты бы отдал.

Тор похолодел, и отвратительное чувство дрогнуло в его груди, будто метко брошенный дротик, угодивший под рёбра.

- Но Локи у тебя нет, - сказал он почти умоляюще. – Иначе ты говорил бы со мной иначе.

- Я же сказал, - терпеливо заметил Лафей, - я, в отличие от тебя, не благородный асгардец и не продаю сыновей.

У Тора перед глазами поплыли чёрные пятна от ярости и попыток понять, что это – оскорбление, намёк, констатация факта или всё вместе.

- Отец никогда… - начал он, но Лафей вдруг пошевелился, поглядел Тору за спину и сказал:

- Ну, Вотан, твой мальчишка свято верит в то, что ты никогда не продал бы его. И в этом он прав – ему ты приготовил другую судьбу.

Один ничего не ответил; появившись словно бы из ниоткуда, он прошёл по ступеням и сел напротив Лафея, чуть в стороне от трона.

- Бесполезно, - сказал он, - я уже давно не хватаюсь за копьё, услышав твои речи.

- Времена были славные, - хмыкнул Лафей, - и виделись мы куда чаще, чем теперь. Воевать с тобой было бы хорошо, если бы только не ты раздавал победы недостойным.

- Отец никогда не! – взвился Тор, но осёкся. Лафей и Один хохотали в единый голос, и видеть оскаленную ётунскую пасть, раскрытую не в рычании и не в угрозе, а в смехе, было так дико, что Тор сам рассмеялся, хоть и не было ничего смешного ни в оскорблении, ни в том, как легко отец его простил. Если вообще заметил.

- Однако вопрос остаётся, - сказал Лафей, отсмеявшись. – Где мой сын, Вотан? Я не дождался его у себя. Ты решил переиграть наш уговор?

Первые слова были сказаны легко, почти шутливо, последние упали, будто каменные глыбы. Тор едва удержался, чтобы не запахнуться поплотнее в плащ, потому что в зале повеяло запредельным холодом, и вновь показалось – этот холод древнее самих звёзд.

Один, впрочем, нисколько не насторожился. Он покачал головой и проговорил печально:

- Локи искусен в волшбе. Я и рад бы был найти его и поговорить по душам, но не могу.

- Стареешь, - коротко сказал Лафей.

- Ты тоже искал его, - отрезал Один, - и тоже безуспешно. Кому и знать, как хорошо мальчик умеет прятаться, когда не хочет видеться с роднёй?

Эти слова явно попали в цель, для Тора неочевидную и невидимую. Лафей теперь выглядел рассерженным и уязвлённым, и хоть Тор не понимал, отчего, сердце его наполнилось злорадством. Лафей был не единственный, кто превосходил его по всем статьям, и не единственный, чья сила заставляла потрескивать сам воздух. Был ещё Один, Всеотец, и за его спиной стоял весь свет и вся мудрость мира.

Некоторое время оба первоначальных уничтожали друг друга взглядами, затем Лафей сказал через силу:

- Я соблюдал уговор, а ты не сберёг мальчишку. Как знать, где он?

- Я отправлюсь на остров Самсей, - тихо сказал Один. – Фригг и её племя обещали мне помощь, а мудрее них разве что сами норны.

Лафей кивнул, оглядел заиндевевший пол вокруг собственных ног и, вздохнув, сказал непонятно:

- Кровь.

- Кровь, - подтвердил Один. – Никуда не спасёшься ни от неё, ни от судьбы. Это всё, о чём ты хотел говорить со мной… с нами? - поправился он.

- Что ты, я только начал, - усмехнулся Лафей. – Но всё прочее не касается никого, кроме нас двоих, и пусть новый владыка Асгарда не примет это за оскорбление.

Тор мотнул головой, давая понять, что нет, не примет.

- Хорошо, - сказал Лафей, поднимаясь. Льдинки посыпались с его коленей на пол. – Дорога была тяжела; я отправлюсь отдыхать перед пиром. Или, - он остро взглянул на Одина, - ты предпочтёшь, чтобы я вернулся в Ётунхейм немедленно?

Тор почувствовал себя откровенно лишним и пожалел о том, что не умеет, подобно отцовским воронам, притворяться спящим, слыша при этом всё вокруг.

- Нет, - ответил Один, - я предпочту видеть тебя сегодня вечером за столом.

Лафей явно готов был ответить что-то, но взглянул на багровеющего Тора и ограничился коротким:

- Вечером.

И ушёл; Тор видел, как шарахнулись и слуги, и гости, стоило Лафею показаться в дверях. Тогда он повернулся к отцу и спросил:

- Самсейские ведьмы? Ты же ненавидишь колдуний.

- И женился на женщине из их рода, - напомнил Один. – Я и сам могу колдовать, хоть и не люблю этого.

Тор припомнил кое-что из сказанного и сказал, задумавшись:

- Не странно, что никто не знает, где Локи. Но хотел бы я знать, что вы станете делать, когда найдёте его.

Лицо у Одина омрачилось, и Тор подумал о том, как тяжела должна быть для него эта ноша: не знать, что делать. Не позавидуешь и не поможешь; он тоже не знал, что делать, если вдруг Локи попадётся ему на пути. А ведь он, и верно, мог попасться!

- А что Фригг? – спросил Тор, закидываясь назад и растягивая занемевший хребет. – Её труды завершились успехом?

- Когда бывало иначе? – тут Один, видно, вспомнил Бальдра, и брови его вновь сошлись к переносице. – Принять двух младенцев – нелёгкий труд.

Тор кивнул, соглашаясь, и сказал через силу:

- Хотел бы я посмотреть на них. У меня неспокойно на сердце; зря, должно быть.

- Ты царь, - усмехнулся Всеотец, - делай как пожелаешь. Фригг сказала мне, они обычные мальчишки. Ни когтей, ни копыт, ни чешуи.

- Ну да, - поражаясь сам себе, заметил Тор, - рожала-то Сигюн.

Отец с секунду глядел на него недоверчиво, потом захохотал, а потом смолк, потому что у Тора сделались бешеные глаза, и отголосок грома послышался откуда-то издалека.

- Хватит этих тайн, - потребовал Тор. – Храните свои дела в секрете, если нравится, но Локи – мой. Я уступлю во многом, но не в этом, отец.

Один поглядел на него уважительно и чуть насмешливо.
- Он же ётун, - напомнил он. – Ледяная кровь. Не ты ли, сын, не так давно едва не выплюнул собственный желудок, узнав об этом?

Тор завёл руки за голову и потянулся так, что захрустели кости.

- Ну да, - признал он, - я брезгую ётунами. Но, кажется, это и вправду глупость. Посмотреть хоть на Лафея… и послушать его. О чём он говорил, когда насмехался надо мною и тобой разом?

- Это не над тобой, - проворчал Один. – Лафей всегда так: хоть даже сама удача на его стороне, а он непременно выскажет ей, что и стоит она не так, и глаз кривой.

Тор помотал головой, давая понять, что ничего не понял, и Один объяснил попроще:

- Сразу было ясно, что в Асгарде не ужиться двум царям, - он почти смущённо хмыкнул. – Я забрал Локи, потому что нельзя было дать Лафею самому его воспитать, и поклялся беречь его и вернуть в условленный срок. Вот, это время настало, но возвращать мне некого.

У Тора вдруг нехорошо дрогнуло внутри. Что-то во всём этом было очень неправильное, а что – не понять.

- Вот Лафей и язвит, - закончил Один, - хоть сам согласился принять плату.

Тор снова потряс головой и спросил поражённо:

- Что за плата может быть за такое? Что ты ему отдал?

Один усмехнулся и кивком указал на дверь, за которой по-прежнему царило смятение.

- Вот это, - сказал он. – Мир. Пусть не слишком прочный и не особенно добрый, но лучше так, чем выжечь Ётунхейм дотла. Если бы он был вовсе никому не нужен, так не вырос бы на ясене, и Лафей это тоже понимает. Я обещал ему, что этот мир продлится столько, сколько его верность уговору; покуда он владеет льдами, я не стану нападать. И то же самое будет, если Асгардом будешь править ты, а Ётунхеймом – Локи, потому что вы всегда ладили.

Кровь бросилась Тору в лицо, но тут же и отхлынула – нечего было стыдиться того, что уже давно не было секретом для отца. И всё-таки стыд и досада болью отзывались в душе; он-то думал, они с Локи хорошо прячутся!

- Лафей в Асгарде, - задумчиво заметил Один, - за одним столом со всеми. Видно, и вправду мы живём в последние времена.

На том они распрощались, и встретились снова уже поздним вечером. Гостям не хватило места в зале, и оттого столы вынесли во двор, в упавшую с неба ясную ночь. Теперь цвергам нечего было бояться, и они сновали туда-сюда, разглядывая красоту Асгарда, трогая резьбу и золотые узоры, пробуя кладку стен едва ли не на зуб. Тор должен был сидеть во главе стола и сидел, втайне мечтая о том, чтобы все перепились поскорее, но цверги пили самый крепкий мёд как воду, и вот уже кто-то затянул песню, гремевшую отрывисто и резко, и один из людей Тора грохнул кубком о стол.

- Хвала благому Асгарду! – закричал он, вскочив и без труда перекрикивая песню цвергов. – Хвала Всеединому и Тору!

Этот был из вождей, и звали его Харальд. Рыжая борода топорщилась на его лице, огрубелом и счастливом. Он схватил кубок и плеснул в него так, что потекло по столу, рванул его в воздух и, глядя прямо на Тора, воскликнул:

- Славься, о Хлорриди, сын Одина и Земли, владетель Мьёлльнира, недруг Ёрмунгарда! Славься, и пусть твои враги падут, а слава навсегда останется!

Люди, бывшие с ним, вскочили на ноги тоже и закричали все наперебой. Тору видно было, как блестят их глаза, пьяные счастьем и мёдом, как раскрываются рты, как мёд течёт по рукам, сплошь покрытым шрамами. Он смотрел и не мог ответить, как должно, потому что всё это было неправдой.

Может быть, и был на свете Хлорриди бестрепетный, Тор, не знающий промаха, первый среди сыновей Одина и царь по праву. Может быть, он и был – но только это был какой-то другой Тор. Он жил, должно быть, в священных лесах Мидгарда, ему приносили дары, он не знал ни пощады, ни сожалений, ни колебаний – но только сам Тор давно уже не был таков. И перестал им быть не с того мига, как Лафей подержал его за глотку над пропастью, но с того долгого, растянутого в бесконечную нить мгновения, как увидел Локи, упавшего на колени перед ётуном. До того всё было так ясно и просто!

После того, как Локи вымолил его жизнь, и огромная ладонь разжалась, опуская его на растрескавшийся лёд, всё сделалось не так. Будто осколок льдинки застрял в горле и под сердцем – крошечный, острый, почти незаметный, он всё же не таял. О нём можно было позабыть, но не избавиться совсем, и Тору подумалось – что, если это лишь начало?

Он всё молчал, и его люди приняли это за поощрение. Богу положено отвечать на молитвы, но только если эти молитвы достаточно горячи и полны славословий, и потому смертные утроили старания. Цверги больше не пели, вечно щебечущие пикси, и те примолкли, и слышны были лишь хриплые голоса, сливавшиеся в единый восторженный вопль. Тор подумал о том, что отец будет сердиться – чем дальше, тем реже вспоминали его имя, - и тут же забыл, потому что рыжий Харальд выкрикнул:

- Пусть сгинут в Хель те, кто тебя не чтит! – и глянул на самый дальний край стола, где несколькими ледяными глыбами сидели ётуны. Видно, он только сейчас вспомнил о том, что негоже затевать драку на пиру, потому что на лице его проступило замешательство; он быстро огляделся, воинственно задрал бороду и закончил, явно гордясь собственной находчивостью, - и первым – злокозненный Локи!

Слышно было, как трещат огни в светильниках. Рыжий Харальд оглядел всех, недоумевая наступившей тишине, и пояснил:

- Кто же ещё виноват в гибели Бальдра? – он плеснул мёда в сторону, и тот потёк и впитался в землю. – Пусть его зажрут собственные дети!

Тор оказался на ногах раньше, чем успел понять, что собирается делать или говорить; он видел, как смертные одобрительно хлопают Харальда по плечам и спине, и ещё – как цепким багровым взглядом следит за скандалом Лафей.

- Довольно сказано, - выговорил Тор, изо всех сил удерживаясь, чтобы не заорать, что Локи не таков, нет! Локи… и это не дело смертных вообще – желать кому-то из асов погибели!

Говорить такого было нельзя. Потому Тор налил мёда и себе, а кубок у него был взят из давнего похода в Ванахейм, и потому в него входил чуть ли не полный кувшин, отпил глоток и передал тяжелую золотую чашу Харальду. Тот едва удержал её – подвиг, для смертного почти невероятный, - и приложился губами к мёду.

- Пейте, - сказал Тор, глядя поверх пирующих, - пейте и веселитесь. Забудем о гневе хотя бы на эту ночь, потому что я желаю видеть сегодня только радость.

Ему показалось, что этих слов достаточно, тем более что рыжий смутьян уже шатался от мёда и тяжести, и отдал ношу следующим за ним, и воины подхватили её и держали вдвоём, сберегая драгоценный подарок. Где-то вновь несмело ударил цвержий барабан, тонко заныло странное приспособление, какое цверги-музыканты зажимали меж зубов и заставляли звучать, нависшая гроза, подумав, понемногу отошла в сторону, но тяжкий взгляд Лафея всё не отрывался от Тора. Он давил и давил, и снова Тору почудилось, будто льдышка в нём поворачивается и режет острым краем.

- Пейте, - повторил Тор и сел, чувствуя себя проигравшим. Ему тут же поднесли чашу взамен подаренной, и он первым последовал собственным словам, опорожнив её до дна и тут же наполнив снова.

После этого пир превратился для Тора в путаную долгую сумятицу, где было много музыки, голосов, мёда и мяса, здравиц и славословий, ярких огней и буйного веселья. Всё это обкатывало его, словно морская вода галечный голыш, и, хотя не проникало внутрь, всё же меняло. Он не помнил, долго ли просидел за столом – должно быть, до самого рассвета, когда цверги торопливо ушли, унося тех, кто уже не мог идти сам, - но обнаружил себя стоящим у белой стены, и по этой стене полз розовый и жёлтый рассветный блик.

Голова у Тора гудела, и он постоял ещё немного, упираясь в стену лбом и пытаясь понять, куда забрёл. Потом он всё же нашёл в себе силы отстраниться от опоры и оглядеться по сторонам, и с тупым удивлением понял, что стоит у самых покоев Сигюн.

Это что-то ему напомнило, и он пошёл вперёд, одним ударом распахнув резную дверь и ввалившись в тихую, пронизанную утренним солнцем комнату.

В следующую же секунду что-то тёмное мелькнуло у него перед глазами, и солнце кончилось. Тор упал бы, если бы был не так пьян, и если бы его толкнули ещё хоть на крупицу сильнее. Вместо этого он попятился, дикими глазами озираясь по сторонам, и прямо перед собой увидал бледную Сигюн, в сером домашнем платье и с ножом в руке. Тор, как зачарованный, глядел на острый розовый блеск, и ещё – на колыбель, которую Сигюн заслоняла от него собственным телом.

Кажется, он что-то сказал, потому что губы Сигюн шевельнулись – воспалённые, искусанные, и она тоже сказала что-то, но Тор не услышал, что именно. В голове у него шумело, и солнце играло на лезвии, заставляя жмуриться.

- Покажи мне их, - сказал он, шагнул в сторону, пытаясь обойти Сигюн. Драться с нею он не собирался, а только посмотреть на младенцев. – Я пришёл посмотреть на детей Локи.

Сигюн вновь заступила ему дорогу, и нож снова блеснул в её руке. Тору видно было, как эта рука дрожит от слабости, и ещё – как по платью на груди ползут мокрые пятна.

- Если тронешь их, - прошептала Сигюн, - я ударю.

Тор расхохотался, и его тут же затошнило. Впрочем, он не собирался сдаваться, и хотел даже спросить, как это женщина, родившая только вчера и едва стоящая на ногах, собирается справиться с ним, Тором Одинсоном, но Сигюн оскалилась и дохнула на него ледяным ветром. Этого не могло быть, и Тор застыл, глядя на неё в немом изумлении. Холод, ударивший в лицо, несколько отрезвил его, и какие-то мысли зашевелились в голове – и прежде всего та, что Сигюн, должно быть, решила, что он пришёл выбросить её сыновей за окно, потому что негоже растить в Асгарде дурную ётунскую кровь.

- Я ничего не сделаю им, - поспешно заверил он, - я только пришёл… посмотреть на них.

- Мои дети не щенки, чтобы осматривать их стати, - сказала Сигюн, и у Тора ушло не менее минуты, чтобы понять сказанное.

- Ты дура, - ответил он грубо, - я царь и хочу посмотреть в глаза собственным племянникам. Что в том дурного?

Сигюн сощурилась, разглядывая его и будто колеблясь, затем сказала:

- Должно быть, я слишком устала, могучий Тор, и потому решила, что ты пришёл не за этим. Прости мне.

Дата добавления: 2015-08-27