Название: Кровь ясеня, волк битвы. 7 страница

Тор расхохотался так, что чуть не задохнулся.

- Тяжело? – повторил он. – Тяжело? Я мечтал убить Лафея, знаешь? Я думал – подарю тебе его голову, и ты будешь счастлив. А теперь что же… что же – ты с ним… и мы с Локи всё-таки братья?

Один тяжело вздохнул.

- Я и сам думал несколько сотен лет кряду, что всё, чего мне не хватает для счастья – голова Лафея, - сказал он, помедлил и добавил, - и я не знаю, братья вы или нет. Ётунская магия – сложная вещь, и я не смог добиться от Лафея правды. Знаю только, что Локи может быть моим сыном, а может быть, и нет в нём моей крови – но какая, по большому счёту, разница?

Если так смотреть, разницы и вправду не было никакой. Тор попытался сказать что-то, но горло сдавило, и он, махнув рукой, вышел, поднялся к себе. Чувство было такое, будто его долго и упорно колотили, как бельё вальком о камни, и вытрепали до дыр, до прозрачности. Он не пошёл к Сиф, а лёг в своей старой комнате и всё смотрел и смотрел в расцветающее алым небо. На сердце впервые за долгое время было пусто, только тихая упорная печаль грызла где-то, как мышь в пустом доме, и смешной и жалкой казалась долгожданная коронация.

Впрочем, Тор твёрдо знал, что не посмеет отказаться. Локи бы посмел, наверное, но то Локи. Ётунская кровь… не ругательство, не злое слово, а грубая и колючая правда, которую невозможно удержать в руках, но и выпустить невозможно тоже. Сизая кожа, алые глаза… скольких родичей Локи он, Тор Одинсон, отправил в Нифльхейм? Скольких смёл бы с лица земли, дай ему отец такую возможность? И дело тут было не в том, что ётуны были злобными тварями, пуще всего любившими тёплую кровь – нет, многие из них веками жили в Ётунхейме и не совались наружу, - но в чём-то более глубоком.

В сказках, - мутно подумал Тор. Голова у него болела, предельная усталость туманила мысли, но сон не шёл. – Дело тут в сказках. Всегда есть хорошие и плохие, всегда. Непременно есть добрый воин и злое чудище, всегда есть волшебное оружие и множество испытаний, и в конце чудище всегда дохнет – но что делать, если это чудище порой глядит на тебя так, что ты готов скормить ему собственное сердце? Что делать, если ты уже это сделал, и остался пустым, как пробитый бочонок?

Может быть, пора было сочинить новые сказки: про будущий конец мира, про сумерки, про страшного волка, что сожрёт с небес солнце? Тор невесело засмеялся, представив этакую забаву. Детишки примутся визжать и прятаться под подушку.

Подготовку к коронации Тор благополучно пропустил. Ему было не до того, чтобы заниматься всей положенной ерундой, а Фригг требовалось отвлечься. Она тоже понимала это, и не подпускала никого к себе на помощь; только Всеотцу она уступила, когда он изъявил желание лично проверить всё, что касалось оружия и воинов. Тор в это время то и дело уезжал в Мидгард, будто наказывал сам себя. Старик оказался прав, и многие умерли той зимой, но и Тёкк оказалась права: холод не был вечен. Просто долог. Тор, стыдясь, брал в кладовых пищу, пускал упряжку шагом, и козлы тащили, увязая в скрипучем липком снегу, чью-то будущую жизнь. Мёд, зерно, белую слежавшуюся муку, тугие куски солёного мяса. Люди Мидгарда были неплохими охотниками, но зверьё попряталось по норам, испугавшись внезапной невзгоды, а кое-где и перемёрло, и Тор знал, что иногда отчаявшиеся люди брали куски от падали для еды. Припасы Тор привозил то к одной, то к другой околице, сгружал поближе к воротам и уходил, чтобы уже издали громыхнуть в замёрзшее розовое небо и вызвать людей из ощетинившихся, запертых на все засовы домов.

Следовало, конечно, сделать иначе: как раньше, придти свободно и легко, объявить свою волю, выгрузить из саней множество подарков и стоять, гордясь собственной величавой щедростью, а то и велеть поминать Всеотца в благодарственных молитвах, но Тор не мог. Он глядел на расплескавшиеся серо-снежные долины там, где пару месяцев назад была нежная зелень набухающих колосьев, на чёрные пни там, где раньше был лес. Люди, спасаясь от холода, будто обгрызли лес по краю, и в небо теперь упирались столбы чадного дыма.

Тор стыдился так сильно, что не мог заставить себя показаться даже тем, кто мог бы искренне обрадоваться его приходу. Волосы и лицо его так замерзали в этих походах, что казались седыми, а что до неурочного в зимний час грома – так и вся зима была неурочной, дикой, невозможной раньше, и оттого Тор не боялся быть узнанным, и приезжал снова и снова.

Отец будто чувствовал происходящее – а может, и знал о нём, Тору было безразлично, - но ничего не говорил. С Тором вообще стали разговаривать гораздо реже и почтительней, это получилось как-то само собою: просто он теперь редко бывал дома, а когда приезжал, лицо его, обмётанное морозом, было почти чужим. Все и так знали, в чём причина: скорое царствование никого не оставляет прежним, вот и Тор не сделался исключением, враз повзрослев и сделавшись жёстким, как его собственная одубелая от мороза кожа. Сиф, жалея его, пробовала мазать лицо и руки каким-то зельем, но обожжённое холодом лицо так и осталось красным. Тор развёл руками, глядя на расстроенную жену, и велел ей не печалить себя по пустякам, потому что нехорошо огорчать дитя ещё до срока.

Живот у Сиф делался всё круглей, ходить к ней ночами было уже нельзя, но Тор и не пытался – его как отрезало от радостей плоти, - и он входил к жене только чтобы посидеть в тепле и горьком запахе трав, поглядеть на то, как его красавица Сиф ходит, тяжело ступая и переваливаясь, будто утка, как волосы её блестят по-прежнему, и этот подарок Локи – единственное, что осталось от прежней Сиф. Это казалось Тору диким, но правильным. Так и должно было быть.

Однажды он вернулся, пряча что-то в рукавице. Сиф, удивлённо глядя на таинственное лицо мужа, сунула распухшие пальцы в узкое тепло, отороченное мехом, и замерла.

- Да, - сказал Тор в ответ на её недоумение. Он осторожно стянул рукавицу, чтобы не помять хрупкие стебли, и оставил на ладони Сиф три тоненьких бледных цветка. Жена глядела на них со смесью радости и непонимания: в Асгарде никого нельзя было удивить цветами, и пуще того такими невзрачными.

- Росли под снегом, - пояснил Тор, тронул тонкий бледный венчик. – Скоро придёт весна.

Тут Сиф поняла, лицо её переменилось, она заулыбалась – и охнула, взявшись за поясницу.

- Позови Фригг, - пробормотала она, будто прислушиваясь к происходящему внутри. – Она, должно быть, у Сигюн. Пусть придёт потом ко мне.

Тор отметил, что никакой почтительности в словах жены нет и в помине; она просто забыла о положенных экивоках и просила о том, что было действительно важно.

- Сиди смирно, - велел он, - я позову мать. И если вздумаешь родить мне дочку, я выброшу её за ногу в окно вместе с тобою.

Сиф расхохоталась, показала Тору кулак и снова охнула. Тогда Тор поднял её, расплывшуюся и тяжёлую, на руки, понёс к постели и осторожно опустил.

- Сейчас вернусь, - пообещал он и пошёл за Фригг. Та действительно была у Сигюн, и в другое время Тор ни за что не пошёл бы в комнату к жене Локи, но сейчас не вспомнил об этих глупостях, стукнул кулаком в резную створку и позвал мать.

Та появилась мгновенно, выслушала короткий рассказ, кивнула и стала собирать разложенные на столе непонятные для Тора вещи: какие-то пучки сушёных листьев, чистое полотно, чашки и склянки. Тор стоял у притолоки, заставляя себя не трястись раньше времени, и тут мягкий голос Сигюн произнёс:

- Дай я помогу тебе.

Фригг что-то проговорила, но Тор не услышал, что именно. Он глядел на Сигюн, поражаясь тому, что видел. Сиф, подобно многим красивым женщинам, переменилась к худшему, всю себя отдавая младенцу; Тор понимал это и не сердился, зная, что красота к ней вернётся.

Сигюн осталась прежней. Только к ней будто пристегнули огромный, выступающий вперёд мешок – как один из тех, что сам Тор возил в Мидгард, - и обтянули его серым платьем. Но даже с этим бурдюком под грудью Сигюн двигалась легко и свободно, помогая Фригг собрать травы, и глаза у неё были лишены той постоянной отрешённости, что всё последнее время сопровождала Сиф.

Ётунская кровь, - думал Тор, глядя на женщину Локи. Ётунская кровь. Почему живот у неё такой огромный? Будто носит великана.

О последнем он спросил у матери, когда вёл её к Сиф. Фригг чуть удивилась, подняла брови.

- У неё двойня, - объяснила она, - такое бывает, ты знаешь.

Тор с неудовольствием подумал, что до сих пор не задавался подобными вопросами. Всё это были женские дела, насквозь прошитые волшбой, и мужчине не подобало в них разбираться. Но всё же было немного обидно, что у Локи будет сразу двое сыновей, а у него, Тора – только один.

Фригг будто поняла, о чём он молчит, улыбнулась и сказала:

- Твой будет богатырём, Тор. И никто не станет мешать ему расти так, как подобает расти внуку Одина.

Тор глянул на мать с благодарностью. Действительно: сыновья Локи должны были прижиматься друг к другу, а его наследник рос свободно.

- С нею всё будет в порядке? – спросил Тор, задержав мать на самом пороге спальни. – Обещай мне.

Фригг покачала головой и сделалась грустна; Тору будто плеснуло холодом под грудь, и она, видя его страх, опомнилась.

- Я не о том, - сказала она. – Сиф молодая и сильная женщина, она родит легко. Но не требуй с меня клятв, сын. Я… дурно к ним отношусь теперь.

Тор кивнул, поцеловал её в щёку и отступил, давая дорогу. Из спальни донёсся приглушённый вскрик, и он торопливо ушёл, чтобы не коснуться ненароком женского волшебства. Делать он ничего не мог, и только сидел, опрокидывая кубок за кубком, и ждал вестей. Уже к утру прибежала служанка, вся мокрая, с завившимися на висках колечками потных волос, и проговорила, задыхаясь:

- Госпожа Фригг зовёт. Поглядеть на сына.

Тор поднялся, шатаясь, прошёл за спешащей девушкой в спальню, где пахло кровью, отварами трав и недавней могучей волшбой, заглянул в лицо Сиф. Губы у той вспухли, глаза были красными, как у ётуна, и Фригг исподтишка показала Тору кулак, чтобы не вздумал сказать чего-нибудь вслух, но в том не было нужды: Тор, едва взглянув в лицо тугому свёртку, потерял дар речи.

Сын был крохотный – так показалось Тору с непривычки, - с очень красным и сердитым лицом, плотно зажмуренными глазами и скобкой недовольного рта. Тор глядел на то, как мальчик кряхтит, как раздувает ноздри, и чувствовал невозможное в своей силе облегчение. Он молча глянул на Фригг – та стояла, гордая и усталая, - и вновь поглядел на красное личико.

- Я назову его Магни, - сказал он, наконец. Мальчик будто услыхал и немедленно раскрыл мутные, в молочных младенческих бельмах, глаза, поглядел на Тора и зажмурился снова.

- Когда объявишь пир в его честь, - сказала Фригг, - постарайся не слишком буйствовать. Ночь и без того выдалась нелёгкой.

Тор кивнул, всё ещё не находя никаких достойных слов. Локи знал, о чём говорил тогда. Тор ещё не слишком понимал, любит ли это крохотное создание, но отчётливо ощущал, что Локи был прав: ничего сложного в том, чтобы быть отцом, нет. Всё случится само собою – и он, Тор Одинсон, на куски разорвёт любого, кто тронет его сына хоть пальцем. Это был не первый его ребёнок, но первый законный, и отчего-то это было важно – может быть, оттого, что Тор видел в крошечном свёртке будущее Асгарда… если оно будет, это будущее.

Фригг выпроводила его за дверь, вышла следом и спросила озабоченно:

- Ты счастлив?

Тор кивнул прежде, чем подумал, и с изумлением обнаружил, что это могло бы быть правдой. По крайней мере, он был счастливее, чем мог бы, учитывая обстоятельства, и за одно это уже следовало бы благодарить судьбу. Но Тор не мог. Слишком велики были счёты между ними, и оставалось лишь надеяться на то, что мальчик окажется удачливей его самого.

- Хорошо, - сказала Фригг и обняла его. – Удивительно, но я, кажется, тоже.

Тор кивнул и обнял её в ответ. Плечо у него тут же промокло, но утешать он никогда не умел и оттого только гладил мать по спине, пока она не успокоилась.

Теперь от коронации не было спасения, да Тор и не собирался спасаться. Он потерял к этому делу всякий задор, это верно, и опасался оказаться плохим владыкой, но верил отцу. Если тот говорил, значит, имел на то основания… и кроме того, Тор твёрдо намеревался разобраться с Ётунхеймом. Этот давний план претерпел некоторые существенные изменения, и Тору не слишком нравилась необходимость договариваться с ётунами, но… всегда было это «но». Просто раньше Тор его не замечал, а теперь вот заметил. Можно, постаравшись и положив множество асов, стереть Ётунхейм до последней льдины, можно было даже справиться с Лафеем – о нём Тор, впрочем, изо всех сил старался не думать, - но что это изменит? Инеистые великаны всё равно останутся жить. Они уйдут под землю, в пещеры, просочатся сквозь землю, вновь вырастут сами по себе, как вырастает камень, и вновь придётся всё начинать сначала, и так до бесконечности…

Теперь Тор это понимал и дивился своей прежней уверенной беспечности. Тогда казалось, что стоит убить последнего великана, и в мире немедленно воцарится благодать. Сейчас сделалось ясно, что такой простой вещи не хватит, чтобы однажды передать Асгард сыну с чистой совестью и ясным сознанием того, что сделал всё, что мог и был должен.

Тор думал об этом, обряжаясь в алый плащ и готовясь спуститься туда, где шумело благородное общество, собравшееся приветствовать нового короля Асгарда, и думал также и о том, что от Локи нет вестей, и неясно, хорошо это или плохо. Тор предпочёл бы знать, где он и чем занят – не чтобы травить душу, но просто для душевного спокойствия, но про Локи не было ни слуху ни духу, и это и тревожило, и радовало.

Зал, пышно украшенный, был полон асов в ярких одеждах. Тор никогда ещё не видел, чтобы огни горели так светло, и чтобы золото так сияло, и чтобы при этом его шаги отдавались гулким многоголосым эхом в невероятной для столь многочисленного собрания тишине. Тор шёл мимо воинов, слыша даже шелест собственного плаща, и стук собственного сердца казался ему раскатами грома. Он даже испугался, что опозорится, споткнувшись, или повернётся и побежит прочь, как испуганный величием Асгарда смертный, но ни того, ни другого, конечно, не случилось. Он дошёл до ступеней, что вели к трону, остановился и взглянул в глаза отцу.

У Одина было лицо смертельно уставшего человека, завидевшего, наконец, долгожданный дом. И он смотрел на Тора с надеждой, опаской и потаённым гневом – и за то, что надеяться теперь приходится не на собственные крепкие руки и копьё, а на сына, и за то, что опасаться теперь приходится тоже не собственных ошибок, но ошибок Тора Одинсона, нового царя.

До сих пор Тор думал, что слова клятвы ему доподлинно известны. От первого вопроса до последнего – он столько раз слышал их от матери, от Огуна, он даже читал их в томе исторических хроник, примеряя на себя будущую власть и не желая опозориться. Но только сейчас, слыша их наяву и отвечая согласием, он чувствовал их весомость. Каждое обещание ложилось ему на плечи уверенной тяжестью, каждое оказывалось в руке, как хорошо заточенный дротик. Клятва не была слишком длинной, но к тому времени, как Один закончил с вопросами и поднялся, Тор весь взмок под одеждой. Это было слишком много для него, и неясно было, как он сможет делать что-то с этаким грузом на плечах. Одно только было несомненно: он был сыном своего отца, и если привык Один – привыкнет и он. Царская кровь поможет, да и Один ведь не отправится в долгие странствия, у него можно будет спросить совета или помощи.

- Я, Один Всеотец, говорю вам: вот новый владыка Асгарда, его защитник и воля по праву!

Вдруг Тору стало очень легко. Больше нечего было бояться, кончилось долгое ожидание – и вот, всё случилось, и случилось хорошо. Видно, он и вправду был рождён царём, и всю жизнь шёл к этой минуте. Он поднял голову и подошёл к отцу, чтобы принять его благословение и корону Асгарда, и Один обнял его с неожиданной силой. Он сам словно помолодел, сняв с себя власть и отдав Тору, и даже похлопал его по спине.

- Правь справедливо и храбро, - проговорил он негромко. Тор слышал, как внизу, в зале, шумит словно бы прибой. Крики и здравицы накатывали глухим многоголосым рокотом, в котором нельзя было разобрать отдельных слов, а только единый клич, восславлявший его, Тора Одинсона.

Нового царя.

- Я буду, - ответил Тор, обняв отца в ответ. Один чуть заметно кивнул, губы его тронула улыбка.

- Я знаю, сын, - он отстранился, снял с волос золотой обруч и надел его на голову Тору. Внизу взревели особенно громко; Тор медленно выдохнул и выпрямился, обводя зал взглядом. Лица сливались, выглядели чуждо и странно, но ни в одном Тор не заметил осуждения или недоверия – напротив. Фандрал, тот вообще орал и хлопал по спине стоявших рядом, да так, что один из придворных асов едва устоял на ногах. Сиф, успевшая оправиться после родов, стояла рядом с Фригг, держа на руках младенца, и золотые её волосы сияли, как всегда, но глаза блестели куда ярче. Ей нравилось быть царицей, и Тору это показалось почти смешным. Сам он пока понятия не имел, нравится ли ему самому, но женщины любят блестящие вещи.

Лёгкость ушла так же быстро, как накатила – пенной, переменчивой волной, и вскоре Тор оказался лицом к лицу с чужими клятвами. Один вёл его по залу, воины преклоняли колени, обещали служить Тору так же верно, как служили его отцу, благородные асиньи опускали ресницы и бросали на нового царя взгляды, полные восхищения, а Тор всё думал о том, что делать теперь, и не мог придумать. Он всегда ждал этого дня, и вот теперь ждать стало нечего, и он против воли чувствовал себя обманутым.

Сам он не чувствовал в себе никакой перемены. И тяжесть, и обманная лёгкость истаяли, и остался просто он – Тор, теперь царь Асгарда. К нему не добавилось ничего, кроме титула да права решать, и это было удивительно. До сих пор он думал, что в такой день вся его жизнь переменится безвозвратно, и сам он тоже станет другим – сильнее, умнее, могущественнее, - но ничего подобного, он был таким же, как и час, и день назад.

Будь здесь Локи, и будь всё как раньше, и Тор пошёл бы к нему, выложил бы всё как на духу, стерпел бы насмешки и вскоре получил бы внятное объяснение происходящему. Но Локи был не здесь. Будь жив Бальдр… впрочем, что об этом думать. Асы кричали и приветствовали его, из пиршественной залы текли вкусные запахи праздничной еды, всё впереди было таким простым, таким понятным, с детства желанным – и ущербным, как надбитый кувшин.

Потому первым решением, которое Тор принял, сделавшись царём, было решение обмануть собственный народ и родню. Он постарался изобразить радость и гордость, насколько мог притвориться, и весь бесконечный праздничный пир просидел, улыбаясь так, что заболели щёки.

Во вторую же очередь он пошёл к отцу. Едва лишь первый пьяница упал под стол, притворство стало бессмысленным – удивительно, как это Локи справлялся с этим занятием без видимых усилий и усталости, - и Тор поднялся, объявил во всеуслышание, что отправляется спать, и ушёл. За спиной его продолжилось прежнее веселье, но никто не осмелится орать слишком громко, опасаясь потревожить его отдых. Это тоже показалось Тору смешным – или, может быть, выпитое всё же ударило в голову, и он тихо посмеивался, пока шёл к покоям Одина и Фригг.

Оба были там; мать расчёсывала Всеотцу волосы, легко проводя гребешком по спутанным седым прядям. Повязку Один уже снял, и слепой глаз, окружённый шрамом, не был прикрыт. Тор видел это не впервые, но уважение от того не сделалось слабей. Отец всегда был образцом воина, властителя и мужа. Всегда… до недавнего времени. Теперь, услышав шаги, Один чуть повернул голову.

- Я знал, что ты придёшь, - сказал он, перехватил руку Фригг и поднёс к губам. – Принеси нам вина, благородная жена могучего мужа.

Фригг хихикнула, как девочка, и отложила гребешок. Тор глядел, как колышется её подол, скользя по плитам пола, и думал о том, что Сиф станет такой же. Вот только второго сына он постарается не…

Мысль была из тех, что лучше не додумывать до конца, и Тор прогнал её, сосредоточившись на главном.

- Что теперь? – он стянул с себя плащ и вздохнул свободней. – Я царь, но ничего не переменилось.

- Больше суеты, - возразил Один, усмехаясь. – С утра прибудут из всех девяти миров, и придётся тебе принимать их клятвы и дары. Тяжёлая доля, и я не завидую тебе.

- Цверги, ётуны, пикси, смертные, асы и ваны – и всё это в одном зале? – Тор даже головой покачал. – Ты ведь поможешь мне, отец?

Один хмыкнул и кивнул.

- Первое время я побуду с тобой, - он помолчал, потом сказал решительно, - затем мне нужно будет уехать с твоей матерью к её родне. Фригг скучает по мудрым женщинам, и мне неплохо будет подышать морскими ветрами.

Тор поглядел на него и спросил подозрительно:

- Но ты ведь вернёшься?

Он понимал, конечно, что это смешно, цепляться за опыт и могущество отца. Все равно что взрослому асу ходить на четвереньках из опасения упасть и расшибиться. Но слишком непривычно и неуютно было знать, что больше нет надёжной стены, всегда защищавшей его, как и всех асов, и что он сам теперь – такая стена.

- Вернусь, - заверил Один, явно понимавший, о чём Тор думает. – Но ты привыкнешь раньше, сын, обещаю. К этому привыкают быстро. Быть царём куда тяжелей, чем любым из смертных, а тяжёлая работа, ты знаешь, увлекает с головой.

- Как битва, - заметил Тор, чуть усмехаясь и вспоминая свой первый бой. Тогда он извёлся едва не до смерти, дожидаясь её, а когда впервые вдохнул густой запах взрытой земли, крови, стали и конского пота – рассмеялся от облегчения и ринулся вперёд. Будет ли так же сейчас?

Один кивнул.

- Как битва, - он вновь помолчал. – Лафей не станет посылать кого-то себе на замену.

Тор против воли нахмурился, потом понял.

- Прибудет сам? – он попытался подобрать слова, чтобы не уязвить отца, и не сумел. Говорить при нём о Лафее было как сдирать присохшее с раны. – Ты уверен, что можно ему позволить?

- Лафей – самый разумный из ётунов, - твёрдо заявил Один, - и я хочу быть при том, как он принесёт тебе клятву, потому что он ещё и самый хитрый из всех. Знаешь ведь, как у них становятся царями?

Тор пожал плечами – он понятия не имел, как у ётунов становятся царями. Один зафыркал, веселясь, и Хугин – или Мунин, Хель их разберёт, - проснулся, проскрежетал когтями по спинке его кресла, недовольно моргнул и уснул снова.

- Ничего, - сказал Один, - это не так важно, как Мьёлльнир. Обычай у них довольно глупый, как по мне, но полезный для Асгарда: слишком много воинов гибнет. Когда кому-нибудь из ётунов хочется сделаться царём, он должен или убить своего предшественника и государя, или укротить ящера. Ты помнишь эту гадину?

Тор хорошо помнил огромную, с пару деревень, всю в чешуе и острых шипах, зубастую тварь. Двигался ящер с поразительной быстротой, и единственным способом сдержать его был лёд. В толстом слое синего льда зверюга спала до тех пор, пока кто-либо не будил её, и однажды этим кем-то оказался сам Тор.

Ему до сих пор было стыдно вспоминать об этом. Хоть и прошло с того дня множество лет, и десяток поколений смертных сменился в Мидгарде, всё равно. Тор не уставал удивляться тому, как это тогда отец наказал его так мягко: всего-то отнял молот и запер в сокровищнице, да ещё не говорил с ним почти год. К концу этого срока Тор уже и сам понял, что могло приключиться, и просил прощения вполне искренне, а отец, весь обожжённый холодом Ётунхейма, то и дело ездил туда и возвращался усталым сверх всякой меры, в ледяном крошеве, примёрзшем к волосам, и даже воронов с собой не брал, опасаясь, что замёрзнут.

Тору до сих пор делалось не по себе в собственной коже, стоило вспомнить, какое лицо было у Всеотца, когда он пришёл-таки просить прощения. Он бы и не пришёл, если бы не совесть и вина, кусавшие больнее холода. Он не пришёл бы, если бы не тоска по молоту, по дивному оружию, ставшему для Тора даже большим, чем просто продолжение руки, и даже большим, чем любой из верных воинов, которым Тор не боялся доверить спину. И он определённо не пришёл бы, если бы не Локи.

- Помню, - проговорил Тор, и это было действительно так: он помнил даже то, как у Локи чуть косил глаз, как это случалось в моменты сильного раздражения. И как брат обманчиво сладким голосом поинтересовался, долго ли ещё Тор намерен валять дурака.

- Погляди на себя, - сказал он, - ведь всё, что тебе нужно – пойти и попросить у отца прощения. Что такого ужасного в просьбе?

- То, что я не виноват, - упрямо ответил Тор, но это был последний приступ глупого упорства. – Я хотел победить Лафея и принести отцу его голову. Это был бы поступок сына царя.

- Лафей едва не снёс твою глупую тыкву с плеч, - грубо сказал Локи, - и я пока что не понимаю, почему он так и не поступил. Да что там, он мог одним ударом убить нас всех – и тебя, и меня, и Сиф, и всех прочих. Отчего же не убил?

- Из страха, - буркнул Тор, у которого уже пылали уши. – Он трус, как все ётуны, вот и вся премудрость.

- Да уж, объяснение, - проговорил тогда Локи и тронул брата за плечо. Тор дёрнул им, стараясь высвободиться, но Локи, когда хотел, был привязчивее мухи, и посмотреть на него всё же пришлось.

- Ну? – рыкнул Тор, умирая от смущения.

- Ну и перестань себя казнить, - посоветовал Локи, запустил пальцы Тору в волосы и подёргал, будто стараясь вытащить из головы лишнее. – Что ты думаешь, Один в юности не творил глупостей? Иди и попроси у него прощения, да не забудь сказать спасибо за то, что спас наши жизни. Увидишь, что будет.

Тор послушался, доверился этому совету, и оказалось действительно не так уж страшно, как казалось до того. Отец, едва завидев его, понял всё по его лицу и сделал шаг навстречу. Тогда Тор кинулся к нему, едва удержав себя от того, чтобы ткнуться лицом в нагрудник, и ограничился самым искренним и самым виноватым «прости» из всех возможных.

Один обнял его сам. И прощение было как тёплая волна, облившая с ног до головы, подхватившая и несущая за собою. Вечером Тор нашёл на подушке свой Мьёлльнир, и был так счастлив вновь взяться за него, что устроил нечаянную ночную грозу.

И напрочь забыл поблагодарить Локи. Да тот и не нуждался, должно быть, в его благодарностях.

Тогдашняя вылазка действительно была глупой, опасной, почти самоубийственной, и невиданная хищная зверюга была не самым страшным из испытаний. Самым страшным было – лицо Всеотца, примчавшегося на помощь. И то, как он отбросил Тора от себя затрещиной, от которой загудело в голове и стало солоно во рту. И то, как долго потом два царя беседовали наедине, а Тор, мучаясь холодом и тошнотой, сидел рядом с теми, кого поднял на бой, кого должен был защитить, и кто погиб бы по его вине, не приди помощь. Словом, то был плохой день. Ужасный день; но насколько ужасный, Тор понял только сейчас, и возблагодарил Фригг за то, что она так долго несёт вино.

- Я должен знать, - проговорил он, избегая смотреть на отца. – Что ты тогда отдал Лафею за наши жизни? Какую цену заплатил за то, что я остался жив? Он ведь должен был убить меня.

- Да, должен, - согласился Один. – Когда пробуешь отнять чей-то трон, готовься к смерти – своей или чужой. Но Лафей и не мог тебя убить, потому что Локи был рядом. Он никогда бы не простил.

Тор дёрнул губами, пытаясь проглотить следующий вопрос, но Один и сам догадался.

- Я ездил к нему не только за тем, о чём ты думаешь, - сказал он почти грубо. – Мы заключили договор. Довольно странный, но... будь всё как должно, и Локи занял бы трон Ётунхейма, а уж между собой вы бы договорились.

Тору снова стало смешно. Ничего забавного или весёлого не было сказано, просто губы сами собой растягивались в ухмылке.

- О да, - сказал он, - мы бы договорились. Как ты и Лафей. Ну так почему же Локи не пирует в ледяных палатах, празднуя своё воцарение?

Один пожал плечами.

- Это то, о чём я спрошу у Лафея завтра. Я думал, что Локи, может быть, помечется какое-то время по миру, но потом вспомнит о своём долге и придёт в Ётунхейм, однако нет. Я хотел бы знать, почему.

Тут вернулась Фригг, всегда точно знавшая, когда следует приходить, и поставила перед ними кубки с вином, и попыталась уйти снова, но Один удержал её.

- Твоим родственницам придётся подождать ещё немного, - сказал он, - нехорошо будет, если мы уедем до окончания торжеств.

Фригг кивнула, и в лице её Тору почудилось облегчение. Он мало что знал о родичах матери, знал только, что живут они отдалённо, по странным законам, и что и правят, и сражаются там женщины. Впрочем, сражались там редко. Мудрые старухи крепко держали свой остров, но и только, и брать с Самсейских берегов было нечего. Последнее их сокровище – Фригг многомудрую, Фригг прекрасную, - увёз сам Всеотец. И не было ничего странного в том, что теперь ей, благородной супруге Всеединого, не хотелось возвращаться на каменистую пустошь, где вместо дворцов – сложенные из камня и проклеенные водорослями домишки, вместо садов – жёсткие кусты, просоленные морем, вместо песен – заполошный визг чаек.

Тор собрался было попрощаться и уйти к себе, чтобы отдохнуть перед завтрашним днём, но в дверь застучали, торопливо и испуганно, и Фригг вскинулась, едва не опрокинув кубок.

- Это за мной, - сказала она и быстро пошла к двери, откуда тут же послышался тихий женский говорок, удивлённое восклицание Фригг и быстрый топот вниз по ступеням. Мать вернулась, качая головой, и на лице её вновь была тревога.

- Сигюн, - сказала она коротко, вынула из сундука тряпичный свёрток, уже знакомый Тору, и нахмурилась, ощупывая его. – Дети у неё затеяли родиться до срока. Прости мне, Один – эту ночь нам придётся провести порознь.

Дата добавления: 2015-08-27