Название: Кровь ясеня, волк битвы. 5 страница

- С меня хватит, - сказал он, отходя. – Какой интерес драться с тем, кого нельзя даже поцарапать?

Других это, впрочем, не смущало. Один за другим летели в Бальдра кинжалы, дротики и стрелы. Удивительно было, как это у гостей, приглашённых на свадьбу, обнаружилась такая гора оружия. Вся она со звоном, шелестом, лязгом и свистом постепенно переместилась к ногам Бальдра. Тот терпеливо ждал, когда родичи наиграются досыта и осторожно пересаживал с пальца на палец подобранного в траве жучка.

- Попробую и я, - скрипуче сказал слепой Хёд; его пропустили вперёд. Разговоры и смех стихли: все знали, что Хёд видит ушами. Сильные могут позволить себе великодушие, и потому за броском Хёда смотрели все, готовясь тут же захлопать в ладоши и похвалить необычайную меткость, хоть бы даже он бросил свой дротик в самое небо. Тор отвернулся – взгляд у него был тяжёлый, а руки Хёда – худыми и слабыми, в дряблой провисшей коже. Сделалось совсем тихо, и Тор глянул через плечо в то самое мгновение, когда Хёд, неловко отведя назад руку, швырнул не дротик даже – смешную короткую палочку, заострённую на конце.

На всю долгую жизнь бога Тор запомнил миг, когда тишина вокруг переменилась, стала единственным бесконечным мгновением, и оно всё тянулось и тянулось, как тянется боль. Все застыли, и только Бальдр пошевелился. Он пошатнулся и упал. Прут, брошенный Хёдом, вошёл ему в грудь и задрожал; кровь не потекла из раны, но выступила у Бальдра на губах. Тор бросился к упавшему, но Фригг успела раньше. Она оттолкнула Тора так, что он сам едва не растянулся на земле, и оказалась рядом с сыном. Бальдр вздохнул, вытянулся - и тогда Фригг, наконец, закричала. Тор никогда ещё не слышал, чтобы его мать кричала, и тем более так страшно. Толпа вокруг вскипела, всё взметнулось – голоса, вскрики, чей-то истерический смех, вопли и проклятия, - всё вместе.

Посреди этого хаоса Тор стоял, будто вросший в землю, и думал только одно: что глупая игра, обернувшаяся кошмаром – его идея. Его… но только ли? Он шагнул от Фригг – она уже не кричала, а только раскачивалась взад и вперёд, обхватив тело Бальдра руками, - натолкнулся на кого-то, кого не узнал, краем глаза увидал почерневшее от ужаса лицо Хёда – тот пытался сказать что-то, но огромный ас, которого Тор доселе не видал***, замахнулся на него, и Хёд упал. Тор рванулся к слепцу, но того уже не было видно за набежавшими асами, а сам Тор оказался лицом к лицу со старухой, которой здесь попросту не могло быть. Тор остановился и уставился на неё, стараясь понять, откуда в благом Асгарде могла взяться старая смертная, трухлявая, как пень, с морщинистым лицом и ртом-гузкой.

- Что это там? – прошамкала старуха, ткнула бугристым пальцем в столпившихся асов. – Глаза меня предают.

- Не только тебя, - проговорил Тор, рассматривая её коричневое, в старческих пятнах лицо. Глаза у старухи и вправду были покрыты бельмами, удивительно ещё, как она ходила без помощи. Тору пришло в голову, что это может быть женщина из свиты Фригг, и если так, то она, должно быть, впервые в жизни предаётся праздности. – Недобрый ты выбрала день, чтобы выйти на свет.

Старуха подобрала морщинистый рот, мелко затряслась, и Тор понял, что она смеётся.

- Может, и так, - сказала она. – Может, ты и прав, но только Фригг сегодня куда хуже, чем мне.

Тор, уверившись в том, что не ошибся, и что эта жуткая старая смертная – из верных прислужниц матери, и за свою старость и усердие приглашена на праздник, повернул старуху за плечи в нужную сторону.

- Так иди к ней и утешь, если сможешь, - сказал он грубо. От старухи пахло сухими травами и пылью, а не тлением, как казалось на первый взгляд. – Можешь ведь?

Старуха покачала головой и не тронулась с места.

- Сумерки идут, - сказала она, тряся головой. Тор решил, что она помешалась от страха и горя. Он и сам с трудом удерживался в подобии здравого рассудка. Хёд, бросивший прутик – прутик! – и убивший Бальдра. Это казалось совершенным безумием. Чтобы преодолеть колдовство Фригг, женскую волшбу, самое крепкое заклятие – добровольную клятву, взятую матерью в пользу сына, - чтобы преодолеть такую защиту, не хватило бы всех сил всех самсейских колдунов. Но Бальдр лежал теперь, мёртвый и холодеющий, сон его оказался пророчеством, и Тор, вспомнив о нём, глянул в небо. Оно не было ни чёрным, ни кровавым, и стены Асгарда стояли, как и прежде, но Тора пробрала дрожь. Он обернулся к старухе, но та уже исчезла без следа, и Тор не стал её искать. Ведьмы, а особенно из тех, что служили матери, все были сумасшедшими, а сумасшествия с Тора было более чем достаточно. Он заторопился к замку, надеясь встретить отца, и вскоре действительно увидел его: Один, торопясь, шёл ему навстречу, Хугин и Мунин, истошно каркая, кружили над его головой.

- Бальдр, - сказал Тор, ненавидя собственную беспомощность. Один кивнул. Ворон сел ему на плечо и уставился на Тора круглой бусиной глаза.

- Я позабочусь о матери, - сказал Один, - а ты найди мне Локи. Я не смог его дозваться, и даже Хеймдалль не знает, где он.

Это удивило бы Тора, не потеряй он способности удивляться.

- Как это? – пробормотал он, глянул на окна покоев, куда накануне ушёл брат. – Но ведь…

- Найди мне Локи, - повторил отец, и тут в голове Тора забрезжила догадка, слишком ужасная, чтобы даже додумать её до конца. Он кивнул, пошёл к замку, стараясь думать только о том, куда мог запропаститься Локи, а догадка всё колола и колола его, будто заноза, попавшая под ноготь.

Кто мог ненавидеть Бальдра? Кому всю жизнь не доставалось того, что в избытке было у Бальдра – искренней общей любви? Кто мог затаить злобу такую сильную, что и травинку могла сделать оружием? И от кого Бальдр отговаривал его, Тора?

- Нет, - проговорил Тор, затряс головой, чтобы выбить из неё эту мысль. – Нет, не может быть.

Комнаты Локи, куда он влетел, снеся дверь, были пусты, сквозь опущенные ставни едва-едва пробивался дневной свет. Некстати вспомнилось старухино «сумерки идут», и Тора передёрнуло. Он вышел наружу, прислонил упавшую дверь к стене и пошёл дальше, выкрикивая имя брата. Навстречу ему то и дело попадались слуги, и все как один жались к стенам, стоило Тору оказаться рядом. Никто из них не видал Локи, и даже Сигюн, к которой Тор заглянул из чистого упрямства, развела руками.

- Я уснула, - сказала она, - а когда проснулась, его уже не было со мной.

Тор взглянул на её припухшие глаза, на розовые пятна на шее, и после того смотрел только на вышитый ковёр под маленькими серыми туфлями. Похоже было на то, что Сигюн не лжёт, Локи ушёл от неё не попрощавшись, как уходил всегда. Тору это показалось и справедливым, и ужасным.

- Если он появится, - сказал он, избегая смотреть на зацелованную Сигюн, - передай, что отец желал его видеть. И я тоже.

Сигюн кивнула. Руки она сложила на коленях и сидела у окна, глядя туда, где метались по полю цветные фигурки.

- Несчастье? – спросила она, когда Тор уже собрался уходить. Горло у него вдруг перехватило, так это было сказано: как о чём-то решённом, сбывшемся, настоящем. До сих пор был словно бы один из тех снов, о каких рассказывал Бальдр, а теперь оказалось, что проснуться не выйдет. Мать никогда больше не будет улыбаться, как прежде, Бальдр никогда больше не прилетит в плаще из перьев, не будет больше ни долгих прогулок, ни бесед обо всём на свете, ни безудержной и беспричинной радости, смешанной с запахами весны и цветения – ничего этого, потому что Бальдра больше нет.

- Сумерки, - сам не ожидая от себя ничего подобного, сказал Тор. Сигюн не переспросила и не удивилась, будто всё поняла. Может быть, ей и вправду было понятно, а может быть, всё равно, кто знает? Тор не мог бы сказать наверняка, он только знал, что теперь Локи будет ждать и она тоже. Это в некотором, ненормальном и довольно извращённом смысле сближало, и потому Тор не стал ни расспрашивать, ни говорить дольше, а вышел и закрыл за собой дверь.

Тут же на него налетел ворон, злобно каркнул и ухватил за плечо толстыми чёрными когтями. Клюв его, длинный и чрезвычайно острый, оказался в неприятной близости от глаз Тора, и тот стряхнул наглую птицу. Хугин – или Мунин, один Всеотец разберёт, - закаркал, отлетел на пару шагов и снова вернулся к Тору. Было ясно, что он не отстанет, и что придётся идти следом.

- Хорошо, хорошо, - сказал Тор раздражённо. Он терпеть не мог этих птиц ещё с тех пор, как отец, рассерженный очередной его детской затеей, велел этим тварям следить за ним, и вороны, лишь изредка сменяясь, вились и каркали над ним. Локи тогда каким-то образом удалось уговорить отца отменить наказание, но прошёл добрый десяток дней, прежде чем Тор перестал то и дело оглядываться через плечо. – Веди, проклятая птица.

Ворон хлопнул крыльями с таким звуком, будто кто-то разорвал простыню над самым ухом Тора, и полетел вперёд. Тор шёл за ним, недоумевая. Отец редко менял решения, и ещё реже отзывал кого-то, не дав времени исполнить задание. Впрочем, может быть, Локи и появился так же неожиданно, как исчез? Такое случалось, хотя и очень редко.

Тела Бальдра уже не было на зелёной траве, и Фригг тоже не было видно. Тор, стыдясь, подумал о том, что это хорошо. Не хотел бы он снова услышать, как мать кричит над мертвецом. И видеть лицо Бальдра с застывшей улыбкой – тоже.

Отец стоял, крепко упершись ногами в землю, и от него исходила почти осязаемая уверенность. Асы один за другим отходили от него, торопясь по неизвестным Тору делам, и растерянности больше не было на их лицах, как не было и ужаса.

- А, Тор, - отец заметил его и подманил к себе ворона. Тот перестал кружиться над головой Тора и уселся Одину на плечо. – Знаю, ты ничего не успел, но это сейчас уже неважно.

Тор молча ждал объяснений, но Один сказал только:

- Мы сейчас уедем с тобой, сын*****. Ещё есть возможность…

Он не договорил, но Тор, к собственному изумлению, понял, о чём толкует Всеотец.

- Вернуть его? – не веря собственным словам, спросил он. Слыханное ли дело, возвращать мертвых, но отцу и это не в новинку. Ведь вёльва тоже была мертва, провозглашая своё пророчество, и поднял её Один. Пусть на краткий срок, но…

- С Локи было бы надёжней, - сказал Один, - но ждать его нельзя, а где он, неизвестно. Потому поедем мы с тобой.

В голове у Тора царила полная сумятица, и единственное, в чём он был уверен, так это в том, что Локи не стоило исчезать в такой день. Даже если он вовсе не виноват, - а в этом Тор сомневался, как ни гнал от себя эти мысли, - будет тяжело убедить всех в том, что это так. Если даже он, Тор Одинсон, на минуту поверил, что это Локи вложил в руку Хёду проклятый прут… и ведь Хёда теперь не спросишь.

- Ничего, - подбодрил его Один, будто зная, о чём молчит Тор. – Мы вернём Бальдра, и вслед за этим всё вернётся на свои места.

Тор и рад был поверить в это, да только никак не получалось. Но он промолчал и ушёл седлать коня, потому что мучить отца разговорами в такую минуту было бы всё равно что бить в спину, а в привычке поступать так Тора не мог упрекнуть никто из живущих.

***

Ледяные уступы громоздились до самого неба, низкого, сплошь затянутого свинцовыми тучами. Тор, скакавший за отцом, осадил коня и огляделся. Здесь, на самой границе с нижним миром, было даже холодней, чем в Ётунхейме, пар замерзал на губах, кожаные ремни затвердели и скрипели, стоило Тору пошевелиться в седле.

Отец не шевелился. Шляпа его обмёрзла, шерсть Слейпнира покрылась инеем, как сединой, но Один всё не двигался с места. Тор, устав ждать, подъехал вплотную. Он ясно чувствовал, как замерзает здесь – даже зубы, глаза и волосы у него окоченели, а пальцев он не ощущал с тех пор, как они пересекли границу Хельхейма.

Один тяжело вздохнул и тронулся вперёд, туда, где вечный лёд отливал синевой и зеленью, где льдины были прозрачны, как стеклянный фонарь, и сияли в вечном сумраке таинственным и влекущим, неожиданно мягким светом. Одно прикосновение к этому льду могло лишить не только руки, но и жизни, и Тор знал об этом. Один приостановил коня и указал на чёрный провал в нескольких сотнях шагов.

- Она там, - сказал он. Слова, будто замёрзнув, еле долетели до ушей Тора. – Сын, прошу тебя…

Тор вздохнул, едва не обморозив горло изнутри.

- Я не стану бросаться на неё с молотом, - заверил он, - если только она сама не вынудит. Но это вряд ли. Она ведь наполовину Локи.

- Именно, - подтвердил Один, вновь тронувшись с места. Ледяные горы сияли и искрились, будто горы драгоценностей неведомой великанши, сваленные в кучу и забытые. – Я предложу ей выкуп; будет разумно принять его.

Тор подумал, что лучший выкуп, какой только можно предложить любому созданию, – собственную жизнь, - для Хель бесполезен. Она, может быть, и рада была умереть, но сама была вроде той мастерицы, что шьёт башмаки для всех вокруг, поджав под юбку босые ноги.

Чем ближе они подходили, тем, вопреки ожиданиям и здравому смыслу, чернее делался вход в пещеру. Должно было быть наоборот: льды сияли почти нестерпимо, и Тор удивлялся тому, откуда идёт весь этот свет – солнца здесь, в Хельхейме, было с мелкую монетку, да и то скрывалось за низкими облаками, - и тому, что этот свет не может упасть внутрь пещеры. Он будто пропадал, едва коснувшись иззубренных краёв, и рот горы делался ещё черней и отвратительней.

Один, впрочем, не колебался. Он подъехал к самой границе черноты и продолжил путь. Тор направился следом, задаваясь вопросом, не ловушка ли это, и как он собирается искать Хель в такой тьме, и как ему, Тору, не потеряться в огромной, на всё подгорье, пещере, и…

Темнота отрезала от него отца, мелькнули только копыта Слейпнира – и голос Одина позвал из непроницаемой мглы. Лошадь Тора упиралась и прядала ушами, но Тор сдавил каблуками её бока и принудил идти вперёд, в полное ничто.

Вокруг немедленно сделалось темно: он будто опустил лицо в колодец, полный мрака, и захлебнулся им. Впереди слышались ровные шаги Слейпнира, негромкое позвякивание седельных пряжек, скрип кожаных ремней. Тор направил кобылу следом за звуком, и через несколько шагов стал различать смутные, лживые абрисы окружающего. Едва различимые, всплывали во мраке колонны, нависшие каменные своды, выступы валунов и острые края провалов. Очертания плыли, таяли, возникали вновь, дразня и обманывая, и казались давно стёртым рисунком: такой можно увидеть, только повернув пергамент к яркому свету и прищурившись, и то никогда нельзя быть уверенным, что разглядел верно.

Стук копыт Слейпнира замедлился и прекратился. Отец – его Тор не видел совершенно, только угадывал, - откашлялся.

- Приветствую хозяйку этой земли, - сказал он. Тор чуть не спросил, с кем это он здоровается – пещера, хоть и огромная, была очевидно пуста и проморожена насквозь, - и тут невероятных размеров каменная глыба, лежавшая посередине, пошевелилась. Гул пошёл от неё, низкий звук рождающегося обвала. Будто валун проскрежетал по дну речки, когда глыба пошевелилась снова.

- Приветствую тебя, Одноглазый.

Голос у Хель был под стать размерам: низкий, густой рокот валящихся камней. Тор, по-прежнему полуслепой в здешнем мраке, подивился тому, отчего это отец не зажжёт огня, и ещё тому, что Локи ходил сюда, в колючую неприветливую тьму, и что в грузно шевелящемся уродливом создании течёт его кровь. Среди асов нередко можно было встретить тех, кого судьба наградила странными потомками, но с Локи в этом отношении никто и сравниться не мог.

Всеотец тем временем спрашивал у Хель дикие, на вкус Тора, вещи: как ей живётся, например, и не требуется ли какой помощи. Великанша горным обвалом рокотала и хрустела в ответ, а потом спросила:

- Что же ты медлишь, Всеотец? Отчего не предлагаешь мне выкупа за сына?

Тор скрипнул зубами и решил, что Хель – достойная наследница Локи. Какой бы невероятной не казалась сама идея подобного родства, сомневаться в нём не приходилось.

- Вижу, - отозвался Один, - что в золоте и дорогих камнях у тебя нет нехватки.

Великанша засмеялась в темноте.

- Это верно, - прогрохотала она. Что-то треснуло и покатилось, смутные абрисы вдруг налились тусклым синим светом, проступили ясней, сверкнули острыми гранями. Пещера осветилась, и Тор едва не ослеп снова – теперь уже от нестерпимого режущего блеска. Камни это были или лёд, трудно было судить, но стены сплошь были покрыты острой щёткой кристаллов, и даже слабый свет, попадая на них, дробился и множился стократно.

- Велико твоё богатство, Хель, - уважительно произнёс отец, и Хель снова зашевелилась. Ровные толчки прокатились по полу пещеры, сотрясли стены, и Тор понял, что великанша смеётся. Гнев вскипел в нём, потому что смеялась она над отцом и над ним самим, и словно бы вовсе не стыдилась ужасной своей внешности. Тор шагнул вперёд, но Всеотец, увидав его движение, поднял ладонь.

- Помни, что ты мне обещал, - сказал он вполголоса, и Тор, кипя от бессильной злобы, остановился. Хель, казалась, не заметила неловкости; чудовищное её тело, наполовину синее, как вздутый труп, всё ещё сотрясалось смехом.

- Благодарю тебя, Всеединый, - прорычала она наконец, - редко мне выпадает случай посмеяться. Но к делу. Я не стану брать за Бальдра никакого выкупа, кроме слёз.

Даже Всеотец, казалось, был сбит с толку, и переспросил:

- Слёз?

Хель кивнула.

- Здесь скучно, - призналась она, - только и развлечения, что гости. Нехорошо поступила твоя жена, пробуя меня обмануть, но я не в обиде. Если уж по просьбе Фригг всё в мире клялось ей, пусть теперь всё в мире рыдает о Бальдре. Тогда я выпущу его.

Отец покачал головой, раздумывая.

- Сложное это дело, - решил он, - заставить плакать даже камни. Что тебе в этом, Хель?

- А справедливость? – прогремела Хель. – Нельзя обманывать смерть, Один Всеотец, и ты о том знаешь. Да и чем так уж тяжёл мой выкуп? Разве Бальдра не любили все, кто знал?

Тор едва смог промолчать, и стоял, стискивая рукоять молота и стараясь уверить себя в том, что такой выкуп можно собрать, если постараться.

- Хорошо, - сказал отец, явно думая о том же. – Пусть будет по твоей воле. Теперь прояви справедливость и дай мне увидать Бальдра.

Страшное лицо Хель растрескалось в улыбке.

- Отчего нет? – прохрипела она, и свет из синего стал кровавым. Из густого багрового марева выступила белая зыбкая фигура, подошла и остановилась.

Глаза у Бальдра были раскрыты, но смотрели безразлично и тускло, торчащий из груди росток омелы, к ужасу Тора, взялся листьями и впился в мёртвую плоть белёсыми корешками. Один втянул воздух сквозь ноздри и медленно выдохнул.

- Сын, - сказал он, и Бальдр повернул голову на звук. Губы его сложились в подобие прежней улыбки, и Тору захотелось кричать.

- Отец, - проговорил он, - и Тор. Я не зря надеялся встретить вас ещё раз.

- Встретишь ещё тысячу раз, - заверил его Один, - сейчас скажи мне, кто вложил в руки Хёду ту омелу.

Бальдр молчал так долго, что Тор совсем было решил, что ответа им не дождаться.

- Старуха, - сказал он, и в мёртвом голосе послышалось удивление. – Очень, очень старая смертная. Я не видел её раньше.

Один кивнул, будто всё понял, а Тор заскрежетал зубами. Проклятая старая ведьма, второй такой там не было, и это значило…

- Я говорил с нею, - выпалил он, не сумев остановиться, - она…

- Довольно этого, - сказала Хель, и эхо её голоса прошло под ногами, как корчи мирового змея. Багровый туман плеснул снова, затянул зыбкую фигуру и унёс с собой, а Хель повернулась к гостям своей кровавой половиной.

- Всё ли сказано между нами, Всеотец? – спросила она, и Один медленно кивнул. Тор хотел спросить, давно ли проклятая великанша видала Локи, но должен был идти за отцом, и шёл, глядя на растущее светлое пятно впереди.

Воздух снаружи, по-прежнему вымороженный до хруста, показался Тору сладким и свежим, как яблоко. И ещё Тор безо всякого удивления обнаружил, что весь дрожит – не от холода, но от ярости.

- Но как?! – воскликнул он, едва они отъехали от пещеры на пристойное для вопросов расстояние. – Как это возможно?

Один, казалось, постарел разом на тысячу лет. Он сидел, медленно моргая, и поглаживал шею Слейпнира.

- Придётся сделать, - сказал он. – Не впервые нам доводится совершать невозможное. Ты думаешь не о том, о чём следовало бы, сын. Заставить мир плакать не так уж сложно, а вот…

- Старуха? – перебил Тор. Давешняя догадка снова пронзила его, и была она даже хуже, чем прежде, потому что в ней добавилось уверенности.

Один кивнул.

- Прошу тебя, - сказал он, - сдерживай свой нрав, сын. Если встретишь Локи сейчас, хоть и мало на то шансов – не сражайся с ним. Хватит с меня моих же сыновей, убивающих друг друга.

Тор вспомнил Вали и промолчал. В молчании они вернулись в Асгард, и Один сразу же отправился к Фригг, а Тор, не находя себе места, ушёл подальше ото всех. Поразительно было, как быстро Асгард из золотого сделался чёрным, и как быстро улыбки и радость сменились безнадёжной тоской. Тело Бальдра, обмытое, лежало на столе в том же зале, где они праздновали, Нанна рыдала над ним, и многие голоса вторили ей.

Не прошло и часа, как новость разнеслась по Асгарду, и во все стороны отправились гонцы с известием. Кони их роняли пену с губ, и Тор, проводив последнего вестника взглядом, отправился к отцу.

- Мидгард, - сказал он решительно, - я мог бы там помочь. Я за него в ответе.

Один кивнул. Слышно было, как совсем неподалёку, за занавесью, гудит и трещит колдовское пламя, голос матери выговаривал слова заклятий, и ясно было, что ради Бальдра Фригг ворожит так, как никогда не ворожила до сих пор.

- Поезжай, - велел отец, - но помни, что врагов у Асгарда сейчас нет. Это ясно, Тор?

Как ни противно было соглашаться с таким требованием, Тор должен был. И согласился. У Асгарда, по его мнению, был враг, и враг страшный, но кто именно – Лафей с ледяным воинством? Локи? Его кошмарные порождения?

Тор даже рассмеялся, и то был нерадостный смех – надо же, за последними делами он ни разу не вспомнил ни о ётунах, ни о их царе. Может быть, и к лучшему: врагов у Асгарда сейчас нет, кроме давнего проклятия-прорицания, кроме самой судьбы. И Локи такой же прутик в её руке, как тот, который сам Локи вложил в руку Хёда. Но это значит, что все они…

Лошадь Тора вздрогнула и переступила копытами; он поднял взгляд и заморгал. На мгновение показалось, что в тёмном углу конюшни стоит кто-то. Кто-то? Нет. Локи. Он был закутан в плащ по самые брови и без шлема, но Тор достаточно ждал его, чтобы научиться угадывать в тенях, тумане, болотных зарослях и тёмных залах – везде, где доводилось им встречать друг друга тайно.

Тор позвал его, шагнув вперёд, и твёрдо зная, что сделает, если Локи, обманщик и колдун, действительно окажется здесь. Он даже раскрыл ладони, чтобы обнять его. Впервые в жизни нужные слова нашлись словно бы сами собой, выскользнули в рот и задрожали на языке. Уже этого должно было хватить, чтобы понять, что Локи здесь нет – но Тор был слишком счастлив внезапным озарением, чтобы подумать об этом, решил только, что Локи вот-вот уйдёт. Едва ли не бегом Тор бросился в темноту, выкрикивая имя брата, и остановился, натолкнувшись на прохладное дерево.

Это был столб. Один из множества столбов, поддерживавших крышу. Тор пнул его так, что крепкий дуб треснул, и огляделся, опасаясь увидать свидетелей своего позора. По счастью, их не оказалось, не то могло бы пострадать не только дерево.

Это всё-таки была судьба. Судьба вертела ими, как тавлеями, бросала их то влево, то вправо, а то и вовсе в никуда, и ничем Локи не отличался от прочих жителей Асгарда, разве что Локи понимал, что ничего не может поделать с проклятым предсказанием, а все они – разве что за исключением Всеотца, - не понимали. Неудивительно, что трещина в Локи всё росла и росла, и даже требовала сделать предсказанное правдой поскорее, собственными руками, потому что нет ничего мучительнее ожидания неизбежной беды, и…

- Локи, - сказал Тор, прижался к обиженному дереву лбом и постоял так, не вспомнив о том, как смешно выглядит сын Одина, обнимающийся со столбом и зовущий его именем брата. Локи хохотал бы до колик. Нет, Локи обиделся бы и прошёлся бы по Тору ядовитым языком, интересуясь, с каких это пор брат решил заменить его куском бревна. Впрочем, - добавил бы Локи, будь он здесь, - как видно, с бревном Тору куда как интересней, и, главное, проще в разговоре. Или нет, Локи улыбнулся бы невыносимой улыбкой, как делал всегда, когда заставал Тора за глупостью, и поманил бы к себе, и позволил бы поцеловать, и вновь не ответил бы ни на один из вопросов.

Судьба их была брошена и отмерена, и не было возможности справиться с нею. Тор чуть не застонал, осознавая это. Из отравы рождается только отрава, и яблоня растёт из яблока, но верить в то, что Локи настолько ненавидит всё сущее, Тору было поперёк сердца, и теперь он понимал, что не зря. Не могло быть такого. Его Локи был горячий, худой, недоверчивый и гибкий, его Локи любил сидеть на ветке ивы, что росла над рекой, и читать, опустив ноги в воду. Его Локи терпеть не мог рыбу, скуку и дождь, глаза у него были хитрые, весёлые и грустные разом, он всегда выдумывал что-то такое, до чего Тор, сколько ни пробуй, не додумался бы и за сто лет. Локи танцевал с ним на зелёных холмах Асгарда, Локи смеялся, прыгая в реку и поднимая тучу брызг, Локи подставлял горячие сладкие губы и впускал Тора в шёлковое тесное нутро, и вот этот самый Локи втайне намеревался сгубить весь мир? Этот самый Локи ненавидел радость и весну настолько, что отправился к ясеню за тонким ростком омелы, этот самый Локи вложил острый прут в руку Хёду?

Только не Локи. Кто угодно, но не он, и Тор знал теперь, кто был всему виной, и кто тащил Локи за собой, вертя и обдирая до крови, будто путника, угодившего в горный поток, и кто желал чужими руками сотворить себя самоё.

Судьба. Мерзкая баба похуже Хель. Судьба, не пощадившая Хёда. Она не пощадит никого, ей невозможно противиться, разве что…

Тор сжал рукоять молота так, что заныли пальцы, вернулся к лошади и закончил с упряжью. Всё тело у него пело и стонало, требуя боя, и этот бой обещал быть куда страшней и честней, чем всё, что было до него. Не ледяной великан, не враг, не колдун – сама судьба. С нею невозможно справиться поодиночке, но вместе с Локи они придумают что-нибудь, и старая сука умрёт. Локи обманет её, а Тор разобьёт молотом, и в новом мире не будет никакой судьбы кроме той, какую они сами для себя выберут.

Радужный мост звенел под копытами, пел торжествующе, и Тор, прижавшись к гриве лошади, нёсся по нему в Мидгард, надеясь найти там Локи и всё, всё рассказать ему. И попросить прощения.

***

Небо над Мидгардом было будто угли: алое под серыми облаками. Ветер раздувал их, сметал седой пепел, и тот падал на землю снегом, розовым от заката. Тор нёсся над деревнями и селениями, над узкими клинками рек и снежными вершинами гор, над чёрными щётками лесов, враз сбросивших листья – потому что Бальдр теперь был в Хельхейме, и некому было позаботиться о солнце и тепле, некому было унять злую метель и бури, приходящие с моря.

Тор пожалел о том, что взял лошадь, а не обычную упряжь. Он не любил ездить на козлах, но они не боялись громов и молний, не слепли от режущего ветра, не приседали и не шарахались в сторону, когда Тор ударял молотом в небесную твердь. Тангниостр и Тангриснир*** были созданиями неказистыми, но надёжными – и Тор уважал их.

Люди внизу казались зёрнышками, рассыпанными по сероватой скатерти. Они выбегали из домов, заслышав гром, метались по снегу, кажется, кричали что-то: не то мольбу, не то приветствие. Тор объехал Мидгард, оглядывая его, и не нашёл ничего подозрительного – кроме снежной бури, разразившейся посреди лета, конечно, - и направился ниже, предчувствуя множество нелёгких разговоров.

Он не ошибся: разговоров оказалось много. Больше, чем Тор мог выдержать и больше, чем он мог выпить. Завидев его, люди падали в снег, протягивали зазябшие руки, не просили даже – смотрели испуганно, и только старики, которым уже нечего было терять, говорили с Тором и подносили ему чашу за чашей жертвенного мёда. Тор говорил с ними как мог ласково, но видел в глазах смертных недоверие и ужас вместо былого восторга. Люди, ничего не знавшие о происходящем в Асгарде, поняли главное: случилась беда, и даже благие асы не смогли или не захотели защитить от неё рассыпанные по миру поселения слабых и смертных людей. Тор видел этот немой упрёк везде: в перекошенных страхом и надеждой лицах, в протянутых красных от мороза руках, в столбах дыма, поднимавшегося от жалких очагов, даже в том, что всех детей женщины попрятали по тёплым углам, и не нашлось ни единой храброй матери, что поднесла бы ему младенца, прося поделиться силой и удачей.

Конечно, виной тому был обрушившийся холод. До сих пор льды оставались за границей Мидгарда, а зимы были мягкими, многоснежными и приносили больше радости, чем бед. Теперь зима наступила сразу и не в срок, поля замело налетевшей бурей, испуганный мир зайцем прижался к земле и только озирался, пытаясь понять, как справиться с бедой, куда спрятаться от неё.

- Плачьте о Бальдре, - говорил Тор, и к заполошному вою собак присоединялись испуганные плачущие голоса: мужские, женские, старые и молодые. Не было никого, кто и так не был бы на самой грани слёз, и, узнав о том, что Бальдр умер, люди рыдали не потому, что так просил Тор, а потому что только этой вести и не хватало им, чтобы заплакать от ужаса и безысходности.

- Мы ведь умрём, - тряся головой, говорил старик в деревне, стоявшей на самой границе с Ётунхеймом, - мы умрём, если это продлится. Снегом нас не напугать, о Хлорриди, но всё, что мы сеяли, теперь лежит под ним, и дети наши не переживут зимы, если благие боги не помогут нам.

Дата добавления: 2015-08-27