Только ты и я

Мы прячемся под дождь,

Прячемся под снег, -

Только ТЫ и Я.

Свет падает, а МЫ

Прячемся под дождь, падая на снег.

А на ресницах день прячется за ночь,

Прячется под дождь,

А на ресницах снег вспыхнул и погас,

Превратился в дождь,

Превратился в НАС.

Мы - пленники любви, снега и дождя,

Только ТЫ и Я.

Мы спрячемся за них, спрячемся на миг,

Только ТЫ и Я.

А на ресницах день прячется за ночь,

Прячется под дождь.

А на ресницах день вспыхнул и погас,

Превратился в дождь,

Превратился в НАС:

Только ТЫ и Я.

Тебя я буду помнить

Тебя буду помнить,

Твои губы и утренний свет.

Слезой на ладони

Оставишь мне свой силуэт.

Ты у воды - туман.

А я, наверно, нет.

Оглянись мне вослед.

Тебя буду помнить,

Я шепчу, я закрыла глаза.

Ты взял то, что мог,

Но в ладонях осталась звезда.

Я унесу с собой звезды упавшей свет.

Оглянись мне вослед.

Звездопад, звездопад,

Над водой звездопад,

Как осенние листья, сгорает,

А упавшей звездой, круги на воде

Тихо имя твое повторяют.

И. Сорин

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Наверное, у любого человека, а особенно талантливого и творческого, наступает такой момент, когда он не может тупо заниматься одним и тем же, просто топтаться на одном месте. Он как бы творчески умирает, впадает в депрессию, у него нет настроения, нет новых идей, нет новых впечатлений. Он подобен слепому коню, который ходит по кругу. Вот в такое состояние и впал Игорь. Он тосковал по своим друзьям, по учебе, по новой работе. В голове стучало только одно: домой, домой, хочу домой. Игорек не мог больше работать в Варшаве, он оставляет мюзикл Метро, он оставляет мюзикл «Метро» и с новыми надеждами и планами возвращается на родину.

Поезд из Варшавы прибыл в Москву на Белорусский вокзал очень рано, где-то в пять утра. Игорь, так скучавший по своему родному городу, сразу с вокзала поехал на Красную площадь, чтобы надышаться этой стариной, этой красотой, чтобы полностью ощутить себя, наконец, в Москве, на Родине, дома, что два года разлуки уже позади. Он уезжал из Советского Союза, а вернулся в СНГ, в новую коммерческую криминальную Россию, где всё решали деньги, вернулся со своими уже устаревшими для многих духовными ценностями: если друг, то до гроба; если у тебя талант, то отдай его людям; если ты что-то делаешь лучше других, то научи их тому же. Вернулся взрослым, прошедшим огонь, воду и медные трубы, уверенный в том, что он здесь нужен, вернулся законченным артистом, умеющим делать все: и петь, и танцевать, и плакать, и смеяться. Вернулся, чтобы идти дальше, работать по 16 часов, как на Западе, но уже для своих на родном языке и делиться всем, что умел. Но, увы, на деле оказалось то, что о нем все забыли, и нужно было начинать всё с нуля. Родная Гнесинка встретила холодно.

- Ты отчислен.

- Как? Ведь я работал по профессии! Вот справки, вот благодарности, вот дипломы, вот рекомендательные письма.

- Нет, восстановиться почти невозможно. Если только А. А. КоневскиЙ, твой режиссёр и твой четвертый курс возьмут тебя, тогда ещё можно попробовать.

Игорь к ребятам и те почти все ответили: «Да, нам нужен Сорин», а вот режиссёр ответил: «Нет». Он так и не смог простить Игорю его самовольный отъезд на Запад.

Что же делать? Как быть? Куда идти дальше? На эти вопросы надо было искать ответ. Идти в ГИТТИС, берут на второй курс, но там ещё учиться три года. Боже! А мне уже 25 лет, я должен быть на сцене. Я работать хочу! Идти сразу в музыкальный театр, я всё могу, но у меня нет диплома. Взять-то меня - возьмут, но на какие роли? «На кушать подано», надо будет кожей, всеми клетками доказывать, на что ты способен, да ещё и не один год.

Мысли сменяли одна другую, нужен совет. А кто его даст, как ни «свой парень» Людмила Конкордиевна Овчинникова - педагог по вокалу. И она как всегда дала: «Пиши заявление на восстановление в Гнесинское училище, не свой курс, а на третий, с которого ушёл, там же Деров и Марина Федько, с ними и закончишь». Заявление Игоря подписали все преподаватели, которые помнили и любили его. За дело взялась, всем известная зам. директора Гнесинского училища, госпожа Кабакчеева и через Министерство Культуры, она добилась разрешения на восстановление Игоря. Так Игорёк попал на третий курс Гнесинскoго училища в класс Флоры Яковлевны Малышевой.

Да, восстановили, да, он вновь сел за парту, свой среди чужих, чужой среди своих. Тогда ему казалось, что его отбросило назад, в какую-то первобытность. Новый курс был слабым и вялым, всё делалось из-под палки и зависело от настроения режиссёра. На курсе были склоки и доносы, любимчики и нелюбимчики. Конечно, среди её студентов сразу выделились и Антон Деров, Марина Федька, и Игорь Сорин. Но с первых же дней учёбы она постаралась сбить с них спесь: «Мне навязали этих балбесов, и я должна ещё работать с ними, да еще воспитывать и переучивать». Игорь так отвык от этого, что ему всё казалось бредом.

Из воспоминаний Михаила Долоко, сокурсника, режиссёра театра «Кураж»:

Он пришёл к нам к концу третьего курса. Наша классная дама, она же режиссёр курса, не хотела брать Игоря, ей, как она выражалась, его навязали. Он втягивался, хотя прошёл западную школу и был лучше нас. Наверное, у него внутри шёл протест, но нам его не было видно. Игорь был сложным человеком, не в плане общения, совсем нет, а в плане душевных переживаний. Его могли возмутить или порадовать веши, на которые мы вообще не обращали внимания. Удивительное дело, на него никто никогда не обижался, если он и делал что-то обидное, то все понимали, что это не для того, чтобы кого-то обидеть или оскорбить, а потому что он так думает, или так живёт, так реагирует, так пульсирует его душа. Он был хорошим актёром, очень жаль, что его актерский талант так и не успел развиться.

Почти весь четвертый курс, мы работали над дипломным спектаклем - оперой Оффенбаха «Требизонская одалиска». У меня все сцены были с Сориным. С ним играть, с одной стороны, просто замечательно, а, с другой, сложно. На сцене он был непредсказуем, и мне приходилось работать в напряжении, так как невозможно было предугадать, что он мог выкинуть, и как на это можно прореагировать. В нашем спектакле была такая мизансцена. Я вишу, как Буратино, на гвозде, он должен был меня задеть, и я свалиться на него, потом вместе мы падаем на пол. Так он порой забывал обо мне напрочь, и я, как дурак, мог висеть и сам потом выпутываться из этой ситуации. За кулисами я на него набрасывался: «Козёл, ты что меня не снял?»...

Это были обычные актёрские разборки, но у нас никогда не было злобы друг на друга, а это главное. Хотя на нашем курсе были сложные взаимоотношения, с Игорем никто никогда не ругался. Он был чужим для нас, порой непонятным, но его уважали и любили.

А сколько смешных случаев было с ним. Вот, например: идёт спектакль, тишина, на сцене любовная сцена, эдакий «la mour». Мы с Игорем стоим за кулисами, у окна, курим и ждём своего выхода, вдруг Сорин ни С того ни с сего выдаёт четверостишье: «Михаил, Михаил попу мне разворотил, и теперь я попою из окна похлопаю». На секунду мы оба замерли, а потом рухнули от смеха, остановиться не можем, ржем во всю глотку. Вбегает классная дама и кричит: «Вы сорвали мне спектакль, только вас и слышно».

Сорин был непредсказуем, и в этом был кайф, он был личностью. Скуки терпеть не мог. Если видел, идёт скучная сцена, то обязательно вставал за кулисами, корчил рожи актёрам и развлекал всех.

В Гнесинке он почему-то всем был неудобен: то не так стоит, то не так одет, то не то поёт... Они понять не могли, что Сорин не любил штампов, терпеть не мог шаблонов.

Однажды у него было плохое настроение, он был мрачен, ленив, ни с кем не говорил, я решил его развеселить и повёз к своим друзьям. Он долго сопротивлялся, но потом всё-таки согласился. Там ребята были совсем нетеатральные люди. Когда Игорь вошёл в комнату и увидел незнакомых людей, красивых девушек, то сразу преобразился и, как артист, переключил всё внимание на себя. Он шутил, рассказывал анекдоты, пел, дурного настроения как не бывало. Ему всегда нужна была публика, он мог заслуженно работать в любом театре, в любом жанре, он был лучший среди нас.

Учась на четвёртом курсе, Игорёк пытался полностью загрузить себя работой, ведь он привык вкалывать по 15-17 часов в сутки, ему не хватало настоящего дела. Именно тогда с Антошей Деровым Игорь стал писать свои первые песни. Вспоминая успех на Варшавских улицах, мальчики решили попробовать себя в московских ночных клубах. Там они пели и свою коронную игровую «Золотую ворону», «Волшебные очки»,«Как бегут года», «Блюз», колыбельную «Шум дождя» и ещё бог знает что.

Возмущению классной дамы не было предела: как, её студенты поют в ресторанах, зарабатывают деньги, позор! И она порой тратила ночи, обзванивая по справочнику эти недостойные заведения лишь для того, чтобы найти своих самовольных студентов и прокричать в телефонную трубку: «Я вас отчислю» или «Завтрашняя репетиция будет в девять утра». И на утро наши ребята приходили никакими на репетицию, и вот тут-то можно было над ними всласть поиздеваться. Но Игорь был неуязвим, отшучивался и никогда не вступал в конфликт.

Разыскивала его по ночам не только классная дама, но и Валя. Ведь Игорь приехал из Варшавы совсем другим, он уже не был тем пылким юношей как раньше.

Дата добавления: 2015-11-04