Уходишь ты, уходит он

Уходишь ты, уходит он

Слезу оставив на потом.

Любовь, любовь, закрыв глаза,

Прошла, ни слова не сказав.

Обняв колени, душит стон,

Любовь прошла, закончен сон.

Закончен стук двоих сердец

И плачь в награду как венец.

Не скажет зеркало ответ,

Когда в глазах потушен свет.

Не скажет лист осенним днём,

Упав на землю под дождём.

И что теперь друзей совет?

Любовь, любовь-

Ты жизнь, ты свет!

Зови её, беги за ней

По спинам одиноких дней,

Пути другого больше нет,

Когда любовь горит в огне.

Горит в огне, закрыв глаза,

Слеза, горячая слеза.

Уходишь ты, уходит он,

Любовь оставив на потом,

Лишь одинокая звезда,

Любовь не бросит никогда.

И. Сорин

Из воспоминаний Aлексея Косарева, сокурсника по Гнесинскому училищу, солиста Геликон-Оперы:

Рост у меня почти под два метра, и Игорёк проходил у меня под рукой. Мы с ним всегда были готовы к цирковым номерам и часто выступали в паре на этюдах. Конечно, это было уморительно, но самыми смешными были наши поклоны в финале. Мы их выполняли по балетному, с постепенным отводом руки в сторону, синхронно, серьёзно, с балетной помпезностью, причём Игорь стоял очень близко ко мне и оказывался под моим локтем, это вызывало дикий хохот.

Вообще Игорь обладал редкой особенностью: появившись на сцене и еще ничего не сделав, вызывал радостную волну в зале. Его комизм легко уживался с его проникновенной и глубокой поэтической натурой. Помню, на первом курсе у нас был экзамен по академическому вокалу. Мы все были одеты как положено: в костюмах и при галстуках. Игорь пришёл тоже в чёрном, но свитере, он никогда не носил костюмов, и тем более галстуков.

Он вышел на сцену, стал в позу классического певца, и тут началось совершенно невероятное, -- он не знал, куда деть руки. По швам нельзя, в карманы нельзя, за пуговицу пиджака - её нет, он стоял обалдевший и манипулировал руками. Аккомпаниатор несколько раз начинал играть, а он не мог найти позу, чтобы начать пение. Зал стал стонать от хохота. Сначала студенты, а потом уже не выдержали преподаватели на первых рядах. Игорь минут десять стоял на сцене, так и не открыв рта, только манипулировал руками, менял позиции и кивал аккомпаниатору. Экзамен по вокалу он так и не сдал, а переэкзаменовка у него была уже в пустом зале. А вообще Игорёк обладал редким по чистоте голосом. Когда он пел русские романсы, наши солидные педагоги вздыхали, тронутые непонятным чувством. Они говорили, что Игорю свойственна редкая манера пения, нежная, лирическая, чувственная, но при этом не слащавая и не вычурная. Одна из педагогов его назвала «Ихтиозавром».

у нас был очень талантливый курс, мы все дружили и помогали друг другу. На первом курсе уже сложились несколько семейных пар, я с Наташей Бронниковой и Игорь с Валей Смирновой. Мы стали дружить семьями. Семья Сорина, семья Косорева и между нами ещё была Эллочка Трофимова.

Однажды мы решили встретить Новый 1991 год вместе. Накупили, наготовили всего, с Наташей накрыли праздничный стол в большой комнате, закрыли двери и решили разыграть шутку. А на кухне, на маленьком столе, поставили водку, селёдку с огромным количеством лука, чёрный хлеб и простые в разнобой стаканы.

Когда пришли ребята, мы проводили их на кухню и радостно уселись за стол. Видим, большие Эллочкины глаза стали ещё больше и наполнились слезами. Игорь, как всегда всё пытался обратить в шутку. «Ребята, вы нас простите за такую скромность, но мы поиздержались, у нас не было денег на большее,>,- сказала Наташа. Валя поняла всё сразу и стала нам подыгрывать. Да, ладно, ничего страшного, мы и так повеселимся, главное, что мы вместе. Но проводы Старого года как-то не клеились. Все тактично обходили тему нашего праздничного, новогоднего стола. Наконец, Эллочка не выдержала и заявила дрожащим голосом: «Ребята, так же нельзя, вы бы нам сказали о своём положении, мы бы все с собой принесли». Я с Наташей держался до последнего и перед самыми курантами распахнул двери в комнату с настоящим праздничным столом и елкой. Все с хохотом ринулись туда. Праздник удался, но нашу шутку помнили долго.

Я уезжаю, но обязательно вернусь. «Метро»

Подходил к концу 1991 год. Игорёк был уже на третьем курсе Гнесинского училища. Ему всё давалось легко, и он чувствовал себя уже сложившимся характерным артистом. Голос его окреп, и он свободно пел русские романсы, теноровые оперные партии и что-то лёгкое и весёлое из оперетт. Ему пророчили карьеру оперного певца и талантливого актёра. И он мечтал о настоящей работе в театре.

В декабре 1991 года в Москву приехал режиссёр- постановщик Варшавского драматического театра «Атениум» Януш Юзефович. Он мечтал о создании интернациональной молодёжной труппы для постановки на Бродвее своего мюзикла «Метро», а для этого ему нужны были русские типажи. Сюжет мюзикла был предельно прост: рухнула Берлинская стена, и молодёжь из разных европейских стран ринулась в Америку, в свободный мир, в поисках счастья на театральных подмостках Бродвея. В спектакле должны были принимать участие ребята из Польши, Чехии, Германии, России, Америки. И так, Януш Юзефович, известный европейский режиссёр-постановщик, ведущий современный хореограф, объявил в Москве о наборе певцов и танцоров в свою труппу молодёжного интернационального мюзикла «Метро». Вот это объявление случайно и попалось Игорю. Он, как всегда, мгновенно загорелся и зажег других.

В самый последний день прослушивания Игорь вместе с Антоном Деровым и Мариной Федько явился в театр имени Станиславского, где уже несколько дней проходил отборочный тур. Народу там было битком, желающих блеснуть своим талантом - море. Наши ребята должны были выступать в самом коние. Когда подошла очередь, Игорь с Антошкой, вышли на сиену и спели самую дурацкую песню из своего студенческого капустника про «Золотую ворону», притом завывая и корча рожи. Они легко взяли зал, разбудили и развеселили отборочную комиссию. Номер прошёл на «ура». Они попали в точку, их долго не отпускали со сцены и вопреки всем канонам отборочных конкурсов, они получили разрешение на повтор своего номера. Так шутя, они неожиданно победили, барьер был взят, первый московский тур пройден. А что дальше? Дальше надо ехать в Варшаву, но как бросить училище? Кто отпустит с третьего курса D разгар зимней сессии, да ещё все они задействованы в спектакле. Бросить всё, совершить предательство? Что делать? К кому бежать за советом? И, конечно, пошли они к своему любимому педагогу по вокалу, Людмиле Канкордиевне, которая с первого курса был с ними. И она неожиданно поддержала ребят: «Судьба посылает вам проверку, поезжайте, докажите что вы лучшие. Вам никто не даст такой школы, как там. Я благословляю вас. Поезжайте, но возвращайтесь».

Игорь был, так тронут этой поддержкой, что бросился обниматься со словами: «Вы свой парень. Мы вас обожаем». И, не сказав в училище никому ни слова, наши друзья в канун Нового 1992 года уехали в Варшаву на очередной отборочный тур. Я провожала их на Белорусском вокзале с нехитрыми пожитками и батоном колбасы в дорогу. Я впервые отрывала Игоря от себя в неизвестность, в чужую страну, к чужим людям, на бог знает какое время. Я пыталась не плакать, чтобы он запомнил меня улыбающуюся, спокойную, уверенную в его силах, в его успехе.

Из воспоминаний Ольги Прохудайловой, актрисы мюзикла «Метро»:

Из Москвы нас уезжало в Варшаву человек пятьдесят.

Мы все перезнакомились лишь в поезде. Наша компания образовалась как-то сразу, в неё вошли: Игорь Сорин, Деров, Марина Федько и Андрей Григорьев-Апполонов. Он был взят в труппу, как русский типаж, веселый, рыжий, общительный, но не умеющий профессионально ни петь, ни танцевать. Мы тогда ещё не знали, какие испытания нас ждут, но уже рисовали себе блестящее будущее западных звёзд. По прибытию в Варшаву нас сразу отвезли в драматический театр и показали варшавскую версию мюзикла «Метро». Мы все были потрясены мощью, безумной динамикой спектакля, техническими и световыми эффектами. У нас в России тогда ничего подобного не было, да и мюзиклы были большой редкостью. Конечно, мы были страшно испуганы и подавлены, господи, разве мы сможем так работать? А после спектакля нас собрал режиссёр и сказал: «Через три месяца вы должны сделать также, нет, даже лучше и ещё раз лучше. Вы будете готовить спектакль на Бродвей».

- Да Разве мы сможем,- лепетали мы.

- Сможете, если будете работать, - ответил Януш Юзефович.

А потом нас всех отвезли за город на репетиционную базу. Мы нашей компанией решили держаться вместе, и на семерых нам выделили трёхкомнатную квартиру. Расселились мы так: супругам Антоше и Марине выделили отдельную комнату, проходную, тоже отдельную занял АндреЙ Григорьев-Апполонов, а я с Сориным и ещё двумя ребятами поселились в спальне с огромной кроватью, но делать было нечего. Помню, нам страшно тесно было спать и поворачивались мы по команде. Радовало лишь одно, мы были вместе, а это главное. Конечно, ребята были в стрессовой ситуации. Начались репетиции по 16-17 часов каждый день, мы работали, я уже и не знаю до какого пота. Отсев был жуткий, из пятидесяти русских осталось человек десять профессионалов, которые все-таки вьщержали этот марафон, да и то двое были на грани. Мы одновременно учили польский и английский. Общались в основном на польском. Нас, русских, боялись, у нас было такое упорство, такой могучий темперамент, такая энергетика, она сжигала всё. У них такого нет, они не умеют гореть. Игорёк особо выделялся среди нас своим талантом, он мог потрясающе петь и танцевать, его сразу отобрали в первый состав. Он играл роль русского пария и не умещался в неё, ему всё хотелось её как-то психологически расширить, драматизировать, добавить в неё свои краски. Он сам выстраивал её, часто споря с режиссёром. Я всё время боялась за него, шел такой надрыв, он весь уходил в спектакль. Я говорила ему: «Игорёк, так нельзя работа, всё работа, в жизни есть ещё много всего интересного, давай отдохнём». Мы с ним очень здорово сошлись.

Порой могли до утра просидеть на кухне или гулять по ночной Варшаве, а потом, как огурчики, бежали на репетицию и до ночи вкалывали. Он был мне не только лучшим другом, но и старшим братом. Часто советовал что купить, как одеться. Когда Януш сказал мне, что возьмёт меня в труппу, в 1-Й состав, если я сильно похудею, Игорь сразу взял надо мной шефство: «Ты ведь лучшая, у тебя всё получится, только старайся». Он сам подбирал мне рацион питания, ругал, если видел, что я его нарушаю.

Психологически нам всем было тяжело, вокруг всё чужое, каждый за себя.

Я работала во втором составе, в паре с Андреем, но он не был профессиональным танцором и мне с ним было не легко, а потом его и вовсе отстранили от репетиций. А мне подобрали другого парня. Игорёк часто уезжал на ночные репетиции в Варшаву и работал, как зверь. Он как-то быстро влился в новый коллектив, разговаривал и по-польски и по-английски, фонтанировал идеями, мог работать даже с температурой 38, и никогда ни от кого не ждал поблажек. Его обожали все, он был везде своим, какой-то международный малый. Но Иногда в быту, в минуты отдыха он расслаблялся и впадал в депрессию или просто хандрил, был капризен и беспомощен. В эти минуты ему хотелось, чтобы его все любили и жалели, он не мог обходиться без тепла и был таким домашним. Но он имел право на эти слабости, так как никогда не халявил.

Однажды на репетиции с ним произошло нечто страшное. В мюзикле есть сцена с зонтиками, с паросольками по-польски. Помню, Игорь мечется по сцене, как шаровая молния. Режиссёр ругается по-русски, как только может:

- Игорь, стой, твою мать! 3автраже уедешь в Москву!

- Януш! Послушай, я знаю, как надо играть эту сцену.

И начинает командовать вместо Януша:

- Поросольки кверху! - и пятится, и пятится назад к оркестровой яме.

- Игорь! Стой! - кричит режиссёр,- Твою мать! Стой!

Но Игорь не слышит и, о, ужас! летит с трехметровой высоты в оркестровую яму. Вся труппа охнула и метнулась к краю сцены. Игорь лежит на сломанном пюпитре с закрытыми глазами и белым, как мел, лицом. Но, чувствуя, что на него все смотрят, открыл глаза и чуть слышно запел Гимн Советского Союза. Все, конечно, рассмеялись, но ему было совсем не до смеха, сломано два ребра и это в разгар репетиций, перед отъездом в Америку. Но если бы он об этом кому-нибудь рассказал, его бы тут же положили в больницу, а затем отправили в Москву. Он молчал. Мы были потрясены мужеством этого человека, который в корсете, превозмогая боль, наравне со всеми танцевал, пел, выдерживал многочасовые репетиции и не забывал при этом, как всегда, шутить и смешить всех.

Из воспоминаний Андрея Григорьева-Апполонова, солиста группы Иванушки Interпational:

В мюзикле «Метро» я работал во втором составе, а Игорёк в первом. Его труппа готовилась к выступлению на Бродвее. Ребята вкалывали по -ерному. Репетиционное время заканчивалось? и за три дня до отъезда в Америку, они должны были выдать спектакль на Варшавской сцене. Волнения были страшные, весь спектакль должен идти на английском языке. Единственный «иностранный» - это русский, на котором поёт Игорь, играя русского парня. Супер костюмы, сумасшедшие световые эффекты, огромный оркестр... Я за кулисами, Игорь бледный от волнения мечется, не зная, куда себя деть, боится забыть текст. По сценарию он должен спускаться с потолка в рыжем парике с рожками, эдакий дьяволёнок, и приземлившись, читать рэп:

«Кто был на дне,

Тот вам сейчас,

Наказы жизни преподаст:

Живи по средствам, не иначе,

Долгов не делай без отдачи»...

Вот эти слова и боялся забыть Игорёк. Мы с ним договорились, что я буду стоять за кулисами и подсказывать ему, но когда заиграл оркестр из сорока человек, я вдруг с ужасом понял, что переорать этот грохот немыслимо, и бедный Сорин совсем ничего не услышит. От страха у меня перехватило дыхание, я мог только тупо наблюдать за ним, что-то будет, подумал я тогда.

И так Игорь спускается с высоты вниз, как в цирке, в бандаже - это приспособление для полётов на сцене. Этот бандаж одевался, как трусы, и выглядел по-дурацки, к тому же он был Игорю мал и страшно неудобен. И вот Игорь, болтая руками и ногами, летит вниз, грохочет музыка, он приземляется, открывает рот и напрочь забывает текст. За все годы в иностранной труппе, я окончательно убедился в том, что только русские с честью выходят из любой ситуации. И так пауза, и вдруг из окаменевшего на мгновение Сорина, вылетает первая фраза: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, что ищет он в стране далёкой, что кинул он в краю родном». Самое страшное было в том, что как и многие, Игорь знал только эти четыре строчки. Не моргнув глазом, эта рыжая рожица несколько раз подряд рэпом проговорил это Лермонтовское четверостишье, я обалдел от неожиданности. А после спектакля к Игорю подскочил режиссёр и с воплями, ругаясь, на ломаном русском прорычал: «Что ты, курва, пел»? На что Игорь сделал непонимающий, невинный взгляд. «Еще раз так споёшь, поедешь до Москвы».

Первый состав, сдав успешно спектакль, готовился через три дня вылететь в Америку. Мы, конечно, все завидовали этим ребятам, я не был уверен, что меня возьмут, так как у меня совсем не было той профессиональной подготовки, что у них. Но мне как всегда помог случай. Кто-то из первого состава накануне отъезда подвернул ногу и меня режиссёр спросил по-польски: «Знаешь партию». Я подумал, он спрашивает: «Умеешь танцевать?» и я ответил: «Могу», тогда собирайся, едешь с нами до Нового-Йорка. Так случайно, я оказался с Игорем Сориным на Бродвее.

Что было в Америке, я знаю только по рассказам Игоря. Был грандиозный успех, были приёмы, встречи, пресса, реклама, очереди за билетами. С труппой был подписан контракт на пять лет с видом на жительство и на работу. Игорь получил приглашение на учёбу в нью-йоркскую школу оперного искусства. У них было всё за их каторжный труд. Но разом всё и оборвал ось. Бродвей не потерпел конкурентов, только американские мюзиклы самые лучшие, а поляки, да кто они такие? Вон из Бродвея! Наверняка была устроена кампания по выживанию мюзикла «Метро». Его лишили сцены, и контракт полетел в мусорную корзину.. Все были в шоке. В бродвейскую премьеру было вложено 6 миллионов долларов, а сколько пота, труда и нервов, а теперь одни долги. Воистину, пути Господни неисповедимы. Януш Юзефович собрал труппу и сказал, что он для неё не в силах что-либо сделать: «Вы можете остаться или ехать со мной назад в Варшаву, а там уже будем думать, что делать дальше».

Труппа стала распадаться на глазах, многие искали себе работу тут же на подмостках бродвейских театров. И теперь перед Игорем и Андреем встала такая же проблема. Уехать или остаться и попытать счастье в Америке, ведь в кармане были вид на жительство, на работу и на учёбу.

Игорёк звонил домой: «Мама! Что делать?» А я ему: «Оставайся, там у тебя возможностей больше, чем здесь». (Шёл 1992 год, в стране хаос, перестройка, в магазинах пустые полки, какие там театры, не до культуры, выжить бы.) Он мне в ответ: «Мама, я артист, я не имею право работать на сцене с акцентом, а мыть посуду, чтобы просто жить, я не буду». Я ему ответила: «Ну, тогда возвращайся, мы тебя любим и ждём».

До последней минуты у ребят были сомнения, уже сидя в аэропорту Нью-Йорка, они и загадали, если самолёт опоздает, то останемся, если нет - летим. И самолёт опоздал, но эти два чудака подхватили свои чемоданы, и пошли на посадку. Домой, скорее домой, только один в Москву, потом в Сочи, а другой работать в Варшаву в мюзикл «Метро».

Из воспоминаний Оли Прохуйдаловой:

Игорек появился совсем неожиданно, для меня это было таким счастьем. Я ведь выла без него от скуки, хотя он часто звонил из Нью-Йорка, а тут вдруг он вернулся, для меня все краски засияли заново. Я спросила у него: «Почему ты вернулся, мог бы и остаться». А он мне в ответ: «У меня там не было такого близкого человечка, как ты. Если бы ты была рядом, точно бы остался, я ведь домашний, мне нужны ласка и тепло». После неудачи на Бродвее для нас наступили тяжёлые времена. Из двх составов «Метро» делали один, мы продолжали работать, но платили нам уже совсем немного. И вот Игорёк с Антоном Деровым решили подзаработать. Они стали ходить в так называемыи Старый город - Сторувку и петь там под гитару. Меня они с собой не брали и всё это держали в тайне, но я как-то узнала об этом и решила однажды пойти туда и посмотреть на них со стороны. Нашла, вижу, сидят два сморчка и что-то поют. Народ проходит мимо и почти ничего не подаёт. У них там петь на улицах, как у нас на Арбате, не принято. Я подумала, надо помочь. И вот подхожу к ним и включаюсь в мелодию, начинаю танцевать. Собрался народ, и тут мы стали валять дурака. Деров пошёл с шапкой, я помню, мы заработали, неожиданно для всех нас, много. Но потом они меня ругали.

- Дураки, ведь я помогла вам заработать.

- Да мы за тебя боялись, вдруг к тебе начнут приставать, что нам в драку лезть, мы ведь такие маленькие.

А выступать на улице нам понравилось. У нас спрашивали: «Ребята, вы откуда»? А мы отвечали: --«Из России». Нам не верили, они русских только с мешками видели, обидно.

Из воспоминаний Вали Смирновой:

Я из Москвы несколько раз приезжала в Варшаву. Игорь все надеялся, что меня возьмут в труппу, и тогда мы будем вместе. Но этого не случилось.

В Варшаве мы прекрасно проводили время, нам никто не мешал. Я всё спорила с Игорем, убеждала его продолжать учиться, а он говорил, два года работы в «Метро» дали мне больше навыка и практики, чем два года учёбы в Москве. Наверное, он купился на славу. В Польше его захвалили, ведь со всех сторон ему говорили: «Ты же гений,>. Он стал самоуверен: «Вот я каков, я всё могу, а что вы сделали там в Москве?». Но я то знала, что это не предел его возможностей, он мог идти дальше. Да, его оставляли в труппе, за него держались, он мог в Польше сделать неплохую карьеру ведь мюзикл «Метро» должен был идти дальше по миру. Впереди планировались гастроли в Германии, Франции, России. Но я отлично знала Игоря, однообразия он не вынесет, он должен пробивать стены, ему нужны препятствия, трудности, чтобы идти вперёд и подниматься всё выше и выше, осваивая новое. Вообще в своих поступках Игорь был непредсказуем, а это всегда нравится женщинам.

Однажды, я только что вернулась из Варшавы домой в свой Алексин, как раздается звонок. 3вонит Игорь и говорит:

- Валя, мне тебе надо сказать что-то очень важное. Я позвоню тебе завтра ровно в двенадцать часов, жди.

- Скажи сейчас, - кричу я в трубку.

- Нет, завтра, обязательно жди.

И вот наступает завтра, ровно в двенадцать часов раздаётся звонок в дверь, открываю, на пороге Игорь. Я от неожиданности сползаю по стенке. Оказывается, отменили несколько спектаклей, и он прилетел ко мне из Варшавы, не сказав никому ни слова. Это был высший пилотаж. Вот такие сюрпризы он мог делать. Господи! Как мы были счастливы тогда.

Лето, рядом Ока, лес, всё вокруг родное, он радовался, как ребёнок. Помню, в один из этих прекрасных дней, я потеряла на пляже старинную серёжку, подарок Игоря. Серьги были куплены у бабушки на Тишинском рынке в Москве. Все знали слабости Игоря, он любил покупать старинные интересные пеши. Мы с ним часто ходили на Тишинку, там у бабушек можно было купить, что-то из прошлого века, ещё царское. Именно оттуда у Игоря были английские ботинки времен первой мировой войны и кавалерийские галифе с кожаными вставками, теперь это актерский реквизит, которому цены нет.

Так вот, я и потеряла старинную серёжку, а это плохая примета. Я так плакала. Просыпаюсь на следующий день, Игоря нет. Думаю, пошёл гулять с собакой, либо бегает, он был спортивен и держал форму. Вдруг приходит с сережкой, наверное, весь пляж просеял, но нашёл. Эта была такая радость. С ним всегда все удивительно. Мне ни о чём никогда не надо было его просить. Он знал всё, что мне было нужно. Вот такое чудо мне подарила судьба.

Ночь

Ты играешь со мной каплей воды,

Ты играешь со мной каплей себя.

Забывая смахнуть лепестки с одеял,

Я усну на плече у тебя.

В капле воды засыпает земля,

В капле любви загорается ночь.

Ты на меня посмотри, если хочешь,

А хочешь - дотронься меня.

Ты играешь со мной снегом зимой,

Ты играешь со мной лужей весной.

Забывая обуться, уходишь домой,

Ты играешь, играешь со мной.

Сердце мое на ладони несешь,

Светом любви загорается ночь.

Ты на меня посмотри, если хочешь,

А хочешь - дотронься меня.

Краешек неба ладошкой потрешь,

Светом любви загорается ночь.

Ты на меня посмотри, если хочешь,

Если хочешь – дотронься меня, ночь.

И. Сорин

Дата добавления: 2015-11-04