Вкус военного детства

Детство моё закончилось за месяц до того, как мне исполнилось 5 лет.

Было это 24 июля 1941 года.

В тот день мы провожали отца на войну.

Я сидел у него на руках, обхватив за шею, и мы заходили ко всем нашим родственникам, а когда дошли до конца деревни к конному двору, там было уже много народу. Мобилизованных на войну было человек пять, поэтому их провожали всей деревней. Все плакали и прощались. Отец же не спускал меня с рук, и мне казалось, что и со мной тоже прощаются...

Папа чуть сильнее прижал меня к себе, уколол колючей щекой и поставил на землю. Кажется, что-то сказал, но я уже не помню. Потом он сел в кожаное кресло какой-то чудной колесницы. Их там было несколько и назывались они новым и необычным для нас русским словом – тарантас. Над колёсами были чёрные блестящие щитки, платформа на толстых упругих вязовых прутьях, где установлены сиденья для пассажиров, а извозчик сидел впереди на отдельном высоком кресле.

Я, наверно, считал, что отец должен был взять меня с собой. Поэтому, когда тарантас тронулся с места и отец стал махать рукой, мне показалось, что он не успел меня взять, и я побежал за ним, думая, вот он сейчас остановится… Но они быстро удалялись, а я всё бежал и бежал, пока, устав, не остановился в поле. Запыхавшийся и обиженный, размазывая по щекам грязь от пыли и слёз, я глядел им вслед, пока они совсем исчезли за холмом, и я, заплаканный, вернулся к маме.

Из районного центра отца сразу не отправили на фронт. Я хорошо помню, как мы с мамой и другими женщинами ездили на лошади за 15 километров на железнодорожную станцию Янаул. Я до этого никогда не ездил так далеко. Мы вместе со многими такими же приезжими женщинами и детьми стояли около большого двухэтажного деревянного дома. Таких домов, поставленных один на другой, я ещё не видывал! С верхнего открытого окна среди других мобилизованных с нами разговаривал мой отец. Видимо, их не выпускали. А близко мы подойти не могли, под окнами был палисадник, огороженный забором.

Мой отец окликнул меня и что-то кинул из окна через забор, прямо в дорожную пыль. Я быстро подобрал... Это оказался кусочек чёрного казённого хлеба с несколькими вдавленными в него круглыми конфетками бирюзового цвета.

Ох, каким вкусным тогда показался тот хлеб! А конфетки... Я такого ещё никогда не пробовал! Для меня это было большое событие, которому вот уже исполнилось 60 лет.

А мне кажется, что всё это было совсем недавно. Я даже ощущаю вкус того хлеба с конфетками…

И всё-таки, как удивительно устроена жизнь! Через 10 лет после окончания войны отец стоял перед палисадником этого же здания янаульского военкомата, провожая меня в армию. Я наверно испытывал те же чувства, что и мой отец тогда, в сорок первом.

Из окна второго этажа я, побритый наголо, смотрел на провожающих меня родителей. И невольно вспомнился тот кусочек хлеба, который, может быть, вот с этого самого окна мой отец бросил мне в пыльную дорогу… И, кажется, я забыл даже, как дышать, глядя в заблестевшие от влаги глаза моих дорогих родителей.

Сейчас ни этого дома, ни моих родителей уже нет.

И только пыль на том месте осталась той же… Можно бросить в неё кусочек чёрного казённого хлеба с вдавленными круглыми конфетками… поднести ко рту… и ощутить вкус военного детства.

16. Моя первая сестрёнка

Война...

Это страшное и непонятное для нас слово.

Первая зима войны оказалась неожиданно суровой. Наша семья не готова была к таким холодам. До этого я, можно сказать, и не знал, что такое настоящая зима. Хотя в моей жизни их прошло уже целых пять!

В ноябре 1941 года мама родила девочку. В то время было нелегко родить, не говоря уже о том, чтобы вырастить ребёнка и выжить. Беременные женщины ходили на работу до последней минуты. Рожали там, где они находились в тот момент. Хорошо, если дома, а то – на ферме или в поле.

Тогда не было в нашей деревне ни врачей, ни акушеров. Принимала роды бабка-повитуха, которая жила по соседству. Все называли её кугу́-кова́й – “старшая бабушка”. А по имени её никто не называл.

Мама родила дома. Принесли сучьев, веток, растопили печь, накипятили воды. Несколько женщин суетились в избе.

Кугу́-кова́й властным голосом отдавала распоряжения. Меня выставили на улицу.

А через некоторое время я услышал незнакомый плач… Так родилась на свет моя первая сестрёнка Ната.

Быть глазами

В ту зиму ослепла моя бабушка.

Поблизости не было больниц. И чтобы лечиться, надо было ехать на поезде в ближайший город – это Сарапул. Мы же в то время не различали, какие бывают поезда, и понятия не имели ни о пассажирских вагонах, ни о том, что, оказывается, нужно покупать билеты, чтобы ехать в таких вагонах.

Тогда деревенские обычно цеплялись за любой поезд, лишь бы он остановился, а выпрыгнуть можно было и на ходу. Поезда ходили не очень быстро и через каждые 10-15 километров останавливались, пропуская на разъездах встречные составы, так как железные дороги были однопутными.

Конечно, ослепшую бабушку невозможно было отправить одну до Сарапула, а я был ещё мал для помощника в такой дальней дороге. Хотя бабушка и оставалась незрячей, но по-прежнему продолжала быть самой незаменимой в семье. Мне же приходилось помогать ей во всех работах – быть её глазами.

Дата добавления: 2015-11-04