Да здравствуют Архимеды. 3 страница

В кампанию 1774 г. русская армия переправилась за Дунай. В один день, 9 (20) июня, были одержаны две победы: Салтыков разбил 15-тысячный отряд турок у Туртукая, а Суворов наголову разгромил 40-тысячную армию великого визиря у Козлуджи. Затем русские войска подошли к Шумле, где была ставка великого визиря. Вскоре русские отряды появились за Балканами. Турки запросили мира.

Румянцев умело воспользовался трудным положением турецкой армии.

По условиям Кючук-Кайнарджийского договора Россия приобрела выход к Черному морю. К ней переходили Азов, Керчь, Еникале и Кинбурн. Она могла отныне строить на Черном море свой флот. Русские торговые корабли получили право прохода через проливы, что создавало возможности для широкого развития торговли южной России со странами Западной Европы.

Крымское ханство становилось независимым от Турции, и тем самым предрешался последующий переход его под власть России. Порта выплачивала русскому правительству 4 млн. руб. контрибуции. Южная граница России отныне обеспечивалась от татарских набегов [69, Т. III, с. 528]. Данное значимое геополитическое событие оказало существенное влияние на развитие украинско-российских взаимоотношений, на судьбу запорожского казачества.

В связи с выходом России к Азово-Черноморскому побережью Запорожская Сечь стала внутренним районом страны; она утратила значение опорного пункта в борьбе с крымцами и Турцией. Существование Запорожской Сечи, казаки которой часто выходили из повиновения старшине, представляло для самодержавия известную опасность. Запорожские казаки принимали активное участие в крестьянских войнах России, в восстаниях крестьян Правобережной Украины. В самой Сечи в 1768 г. вспыхнуло восстание против старшины, подавленное с помощью царских войск. В Запорожскую Сечь, кроме того, стягивались беглые крестьяне из центральных районов России и Левобережной Украины, что задевало интересы русских и украинских помещиков.

Запорожская Сечь, с точки зрения царских чиновников и Императорского совета, представляла собой «гнездо своеволия» и «безопасное место разбойников». Ей правительство и решило нанести первый удар.

В начале июля 1775 г. войска царского генерала Текели, возвращавшиеся в Россию после русско-турецкой войны с Дунайского театра, внезапно напали на Запорожскую Сечь и полностью разрушили ее. Бедная часть казачества готова была оказать сопротивление царским войскам, но старшина нашла общий язык с русским командованием. Большинству лиц, принадлежавших к казачьей верхушке, признанной благонадежной, правительство пожаловало землю и офицерские чины; часть старшины была выслана.

Рядовые запорожцы составили казацкое сословие, приближавшееся по своему положению к государственным крестьянам России. Часть казаков, недовольных ликвидацией Сечи, бежала за Дунай, образовав там Задунайскую Сечь.

Покончив с Запорожской Сечью, правительство вскоре распространило губернскую реформу на Левобережную Украину, окончательно лишив ее автономного устройства и остатков государственности, приобретенных в годы освободительной войны XVII в. В 1781 г. было упразднено административное деление Украины на полки и сотни, их заменили наместничества, губернии и уезды. Казацкие полки были преобразованы и вошли в состав регулярной армии. Украинская старшина получила права и привилегии российского дворянства. Стремясь уничтожить сложившуюся систему казачьего устройства, Екатерина II приказала вывезти в Петербург все войсковые регалии (знамена, печати и т.п.), напоминавшие о прежней автономии Украины [69, Т. III, с. 497].

В работах известного украинского историка Я.П. Новицкого прослеживается динамика имперского натиска на права и свободы украинского казачества: «Численні обурення, скарги, бунти запорожців, а також те, що кошовий Калнишевський підтримав Коліївщину 1768 року, стало приводом для остаточного зруйнування Січі. Насамперед Катерина повністю скасувала гетьманство, наказавши в 1764 році Олексію Розумовському зложити владу. Згодом 1775 р. вислала військові команди по запорозьких землях, які відбирали зброю в тих козаків, що займались мирними промислами. А 4 червня 1775 року, на саму Зелену неділю, військо генерала Текелія зненацька оточило Січ. Текелій оголосив, що цариця Січ касує і що запорожці повинні скласти зброю. Для козаків це було як грім з ясного неба. Молодші вирішили будь-що не здаватися. Але козацька старшина на чолі з Петром Калнишевським та архімандритом Володимиром, зваживши перевагу московського війська (понад 200 тис.), умовила козаків скласти зброю.

Москалі зруйнували Січ, забрали з собою усі скарби, зброю, клейноди, козацькі грамоти і архіви, пограбували церкви і розорили житла, забрали в полон старшину на чолі з Калнишевським і без суду заслали в Сибір, а кошового – до Соловецького монастиря.

Більшість козаків, обдуривши Текелія, під прикриттям нібито риболовлі подалися човнами аж до Черного моря, а звідти в Туреччину, де їх прийняв султан на службу і наділив землею в гирлі Дунаю. Там вони прожили аж до 1828 року, а 1828 року повернулися в Росію під проводом отамана Йосипа Гладкого.

1779 року Катерина II вирішила повернути козаків на батьківщину, обіцяла їм попередні вольності – адже вони були доброю підмогою у війнах з турками. Але запорожці вже не вірили обіцянкам цариці. Тоді вона вирішила використати в черговій війні тих козаків, що лишилися в Україні, та тих, що жили в Черноморії, обіцявши їм землі од Дністра до Бугу. Але Москва все одно боялася козацької держави над Чорним морем, тому цариця знову обдурила запорожців – обіцяні землі роздарувала своїм придворним, а для козаків (тоді вже перейменованих у «військо чорноморське») видала грамоту 1792 року про переселения їх на річку Кубань. Знову запорожці зривалися з насиджених місць і мандрували на чужину, де заснували останній кіш на р.Кубань, назвавши його Катеринодаром. Там вони вже не мали ніяких вольностей і прав, не сміли навіть обрати кошового, а згодом були з’єднані з російськими лінійними козаками і названі Кубанським військом.

1783 року на Україні був повністю ліквідований козацький устрій і заведена рекрутчина, а до 1800 року російська імперія затерла всі сліди нашої державності і перетворила Україну на московську провінцію» [104, c. 271].

В «Книгах Бытия Украинского Народа» Костомаров писал: «А німка цариця Катерина, курва всесвітная, безбожниця, убійниця мужа своего, востание доконала козацтво і волю, бо одібравши тих, котри були в Україні старшими, наділила їх панством і землями, понадовала їм вільну братію в ярмо і поробила одних панами, а других невольниками» [71, c. 22–23].

Екатерина II активизировала имперскую политику России не только на Украине, но и в Европе, в частности, на Балканском полуострове. Примечательно то, что в период правления немки-императрицы предпринимаются действия России по сплочению «славянского мира» под своей эгидой, координация его действий в борьбе с общими врагами. Первая подлинно победоносная война против Порты 1768–1774 годов началась с того, что подполковник русской службы болгарин Каразин пронес по покоренным турками землям призыв к восстанию в поддержку русского наступления.

Ответом стало восстание в Черногории, перекинувшееся в Албанию, Боснию, Герцеговину и Македонию. В этой войне Каразин был не одинок – многие и многие выходцы из южнославянских стран носили русский мундир. И их доля участия была в общей победе России, итогом которой стало право отныне представителям России принимать на себя роль защитников славян, проживавших под турецким владычеством.

В рассматриваемый период произошли существенные изменения как и в России, так и ее роль, место, влияние в Европе, в Азиии. Так, с 1719 г. – времени проведения первой ревизии (переписи населения) – численность населения России увеличилась с 15,5 млн. человек до ­37,4 млн. по пятой ревизии (1795 г.) [99, c. 252]. Немаловажную роль в достижении столь значимого людского прироста (как и территориального) имело правление немецкой царицы на российском престоле – Екатерины II, привлекшей на службу России немало высокообразованных и одаренных европейцев.

Характернейший пример того, как Европа «приходила» в Россию и оставляла здесь значимые свершения, – судьба герцога Армана-Эммануэля де Ришелье, потомка знаменитого кардинала, внесшего весомый вклад в развитии Одессы, значимых территорий Украины.

Арман-Эммануэль тяготился пышной, но пустой и праздной версальской жизнью, в которую был погружен с детских лет. Ранняя женитьба (не по своей воле) заставляла отыскивать малейшую возможность для поездки за границу. В 1789 году он поступил на русскую службу, был гостеприимно встречен Потемкиным, направившим его к осажденному Измаилу. Он шел на приступ в штурмовых колоннах, был ранен и замечен Суворовым, награжден орденом Св. Георгия. Несколько месяцев спустя Екатерина II писала Гримму: «Единогласны отзывы о нынешнем герцоге Ришелье. Хочу, чтобы он разыграл роль кардинала этого имени, не обладая, однако, его недостатками» [214, с. 188–189].

В 1792 году Ришелье прибыл в Петербург, был представлен Екатерине II, допущен в кружок избранных на вечерах Эрмитажа, произведен в полковники. Принял участие в кампаниях 1793 и 1796 годов.

В начале 1803 года, после полутора десятков лет жизни на разрыв между Францией и Россией, Александр I предложил ему выбор: высокий воинский чин или должность одесского градоначальника. И хотя занесла его в Россию жажда военных приключений, Ришелье избрал административный пост. Причина? Более четкие очертания приобрело к этому времени желание поработать над реализацией в девственном краю уже сложившейся в сознании системы экономических и социально-политических воззрений...

На новом месте Ришелье был наделен обширными полномочиями, которыми пользовался умело и последовательно. Сразу же часть таможенных сборов была выделена для постройки портового мола, в пользу города был введен налог на отпускаемое за границу зерно. «Не будем слишком регулировать, – говорил он, – саму общую цель видя в том, чтобы производить как можно больше, чтобы вывозить, и вывозить как можно больше, чтобы развивать производственные силы».

Росли коммерческие дома и конторы – Сикара, Инглези, Крамарева, Гари, Новикова, Филиберта, Кальба, Кетли, Полнера... Имя Ришелье имело притягательную силу в особенности для соотечественников, прибывших сюда из Марселя и других приморских городов Франции. Их силами создавались колонии с развитым земледелием и овцеводством, что облегчало переход к оседлой жизни еще оставшихся среди местного населения кочевников.

Французские эмигранты-колонисты широко использовали свой опыт для развития умеренно регулируемого сельского хозяйства. Оригинальность ситуации заключалась в том, что, будучи сам убежденным монархистом и аристократом, Ришелье создал такие условия, что противники буржуазной революции во Франции на новом месте стали проводниками новых, капиталистических, общественных отношений. Умелое сочетание таможенных пошлин и налогообложения, быстро налаженное строительство портовых и складских сооружений, при этом единство общеэкономического и ценового либерализма превратило Новороссию в «южное окно в Европу» и всеевропейскую житницу.

С 1803 по 1813 год население Одессы выросло с 8 до 25 тысяч человек. Город не только разрастался, но и приобретал вид благоустроенного. «...Я оставил мою Молдавию и явился в Европу», – писал Пушкин о прибытии в Одессу в 1823 году. Город строился по утвержденному плану, появились театр и зал общественных балов и концертов, здания коммерческой гимназии и благородного института. Улицы освещались фонарями. Совершенствовалось административное управление, был создан городской совет, в состав которого входили два человека «по выбору граждан». В 1805 году Ришелье был назначен херсонским военным губернатором и управляющим гражданской частью в Екатеринославской и Таврической губерниях, а также начальником войск крымской инспекции. Город стал административным центром всего Новороссийского края. Открылись иностранные консульства – австрийское, испанское, неаполитанское, а после Тильзитского мира – и французское. Прибывшие сюда корабли из далеких Северо-Американских Соединенных Штатов наглядно свидетельствовали о возможности именно «американского» пути сельскохозяйственного развития.

Новороссия пользовалась при Ришелье подлинной экономической и культурной автономией (хотя подобного понятия в обиходе тогда еще не было). Политика над экономикой здесь не главенствовала. К примеру, во время русско-турецкой войны 1806–1812 годов интенсивная хлебная торговля с Турцией и другими средиземноморскими странами продолжалась. Так, в самый разгар войны в 1808 году из Константинополя в Одессу прибыли 399 судов. Когда в 1810 году появилось распоряжение о запрещении вывоза хлеба из черноморских и азовских гаваней, Ришелье настоял на его отмене [214, с. 190].

Ришелье неоднократно посещал Крым. Отметив обилие стад «пастушеского народа», он принял меры по переориентации экономики на «оседлые» отрасли. Поощрялось разведение тутового дерева для шелкопрядства, лавра и оливкового дерева. Из Франции выписывались новые сорта виноградной лозы. Под непосредственным руководством Стевена основывался Никитский ботанический сад (прежде всего, для развития садоводства).

Необходимо согласиться с историком Е. Дружининой, что именно замена Ришелье на Новороссийском губернаторстве Воронцовым, а не Иваном Инзовым и стала тем переломным пунктом тогдашнего выбора (условно выражаясь, «прусского») пути дальнейшего развития. Роль рыночного Пьемонта для всей России Новороссии сыграть не удалось. В Крыму данный перелом свел на нет наметившуюся хозяйственную интеграцию всех групп населения [214, с. 190–191].

Современники воспевали Екатерину II под именем Минервы – Минерва родилась из головы Юпитера, она богиня мудрости и одновременно храбрая воительница. Имя «Минерва» – как бы псевдоним Екатерины. И в общественной, и в личной жизни она старалась соответствовать своему «званию». Это сказывалось в ее отношении к философии и философам. Слыть философом тогда было не только престижно, но и необходимо для поддержания своей репутации в свете. Царица оказывала влияние на общество поездками по стране, манифестами, но больше всего разговорами и письмами. Переписка в то время была отнюдь не праздным занятием: письма часто предназначались для чтения вслух, в переписке формировался новый тип русского человека, тот тип, который мы сегодня называем личностью. Личность как массовое явление была тогда новостью для русского общества.

Екатерина II доказала, что женщина может управлять огромным государством, которое она в шутку называла «мое маленькое хозяйство», собирать исторические документы, держать салон, вести огромную переписку, сочинять трактаты и комедии, точить из кости, дерева и янтаря, переводить рисунки на стекло, гравировать и воспитывать внуков, принимать роды и оставаться при этом приветливой, жизнерадостной.

Как бы подводя итог правления Екатерины II, видный дипломат того времени Безбородко выразился так: «...при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела» [68, Т. V, c. 58].

Надгробную надпись Екатерина II сочинила для себя такую: «Здесь лежит Екатерина Вторая, родившаяся в Штеттине 21 апреля (2 мая) 1729 года. Она прибыла в Россию в 1744 г., чтобы выйти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду она возымела тройное намерение – понравиться своему мужу, Елизавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы успеть в этом. В течении 18 лет скуки и уединения она поневоле прочла много книг. Вступив на российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастье, свободу и собственность. Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти. «Пощадливая», обходительная, от природы веселонравная, с душой республиканской и добрым серд­цем, она имела друзей. Работа ей давалась легко, она любила искусство и быть на людях...». Вот такой многогранной и противоречивой была ее личность, которая символизирует многогранную, сложную, но необычайно интересную эпоху российской истории.

Характерно, что с воцарением Екатерины II уже не Россия, «окровавленная и исполосованная петровским кнутом», была «вброшена» в Европу, а европейская ментальность, традиции и культура, воплотившиеся в личности императрицы, «пожаловали» на российские бескрайние просторы, так и не «спромогшись» изменить кардинально славянскую ментальность.

Существенные изменения происходили в данный исторический период и в Западной Европе – век Просвещения ознаменовался небывалым расцветом общественной мысли, стал веком критики и низвержения всех старых устоев. Великая революция, которой он был чреват, прежде всего началась в умах. Если годы «короля-солнца» погрузили страну в духовную спячку, когда, боясь шпиков и доносов, люди прятались по углам и предпочитали помалкивать, то вдруг стали говорить в полный голос и обо всем.

У библиотеки Мазарини, единственной публичной библиотеки столицы Франции, с раннего утра выстраивались очереди. Читатели подсказывали журналистам темы, раскрытия которых желали бы на страницах прессы, и не только подсказывали, но и властно требовали их. Вкусы читающей публики менялись на глазах.

На первое место выдвинулись политические и социальные проблемы. Люди заговорили о гражданской свободе, естественном равенстве, конституции. Искусство, еще так недавно находившееся в центре внимания, отходило на второй план или превращалось в средство популяризации научных, моральных, политических идей. Полемика стала господствующим тоном в литературе.

Когда в 1774 году молодой Людовик XVI сменил на престоле своего развратного деда, кое-кто полагал, что начинается новая эра. Действительно, новый король был лишен ряда пороков Людовика XV, доведшего Францию до состояния полного банкротства. И все же «новой эры» не получилось.

Сам находившийся под сильным влиянием жены, легкомысленной и расточительной Марии-Антуанетты, Людовик XVI быстро распростился с наиболее благоразумным из своих советников и министров, отверг принятую было бережливость и экономию, непомерные траты двора вновь поставили правительство перед бездонной пропастью дефицита.

В королевском дворце в Версале, как и прежде, царил нескончаемый праздник: охота и карточная игра сменялись пышными театральными представлениями и балами, придворные танцевали и веселились, прожигая жизнь на щедрые королевские подачки, забиравшие до пятой части доходов страны, а денег в казне не было. Государственный долг вырос до непомерных размеров, все налоги были собраны за несколько лет вперед, но и это не спасало положения.

В 1787 году, по настоянию Колонна, правительство решило созвать нотаблей. Избранные представители дворянства и духовенства должны были найти способы покрыть хронический дефицит государственного бюджета монархии. Созвав нотаблей, Колонн осторожно поставил перед ними проект изменения налоговой системы: привилегированным сословиям предложили уплатить часть государственных налогов.

Такое предложение глубоко возмутило нотаблей. Принцы, герцоги, епископы и аббаты, привыкшие оббирать казну, не пожелали ради нее выворачивать собственные карманы. Нет, они не могут поступиться своей важнейшей привелегии, они не станут платить, ибо уплата налогов – дело третьего сословия!

Оскорбленные в кровных интересах, они не пожелали поддержать своего короля, и последнему не оставалось ничего другого, как распустить их. Колонн получил отставку. Но теперь даже двор понял, что без налогового обложения дворянства и духовенства не обойтись. Однако все усилия правительства не могли сломить сопротивления привилегированных. Парижский парламент объявил, что право утверждать новые налоги принадлежит исключительно Генеральным штатам.

Генеральные штаты! Старинное, архаическое учреждение, не созывавшееся 175 лет!.. Теперь, вспомнив о былом, привилегированные просто пытались выиграть время и уклониться от немедленной уплаты налогов. Но получилось иное. Стремясь сохранить свои права, два высших сословия нанесли страшный удар своей опоре – абсолютной монархии.

Требование созыва Генеральных штатов вскоре сделалось стремлением всей нации. Под домокловым мечом банкротства, грозного ропота народа, готового начать всеобщее восстание, монархия решила пойти на эту крайнюю меру. Королевский указ объявил созыв Генеральных штатов сначала на 27 апреля, затем на 5 мая 1789 года. С давних пор косвенные налоги, затем пошлины на табак, напитки, крахмал, кожи и многое другое, составляли весьма солидную часть доходов Французской монархии. Они были особенно тяжелы для народа, поскольку правительство, постоянно нуждавшееся в деньгах, сдавало их на откуп; откупщики же буквально душили крестьян, ремесленников и рабочих, выколачивая из них с помощью жандармов и солдат максимальную прибыль.

В июльские дни 1789 года парижане первым делом разрушили ненавистные заставы, окружавшие столицу, и явочным порядком, как и жители других городов и областей, отказались от уплаты косвенных налогов. Однако это не входило в планы крупных собственников – новый бюджет, составленный министром финансов, покоился на сохранении в силе всех старых платежей, что привело к быстрому падению популярности некогда боготворимого третьим сословием Неккера. 2 марта 1791 года Учредительное собрание издает декрет об отмене наиболее обременительных косвенных налогов.

Революция во Франции правящими кругами Петербурга сначала не была принята всерьез. Двор Екатерины II увидел в падении Бастилии в июле 1789 г. очередное народное возмущение, с которым неоднократно и прежде приходилось сталкиваться королевской власти. Только на этот раз волнения, казалось, были несколько сильнее, а главное, они начались крайне некстати для царского правительства.

Первоначально Екатерина II не вникала в причины происходивших во Франции событий и объясняла их в основном финансовыми трудностями, происками английской дипломатии и личными качествами Людовика XVI. «Причина всему – король, – говорила она. – Он всякий вечер пьян, и им управляет кто хочет». Все остальное, по мнению Екатерины, не заслуживало большого внимания. Она с гневом именовала Париж «адовым пеклом», «притоном разбойников» и зачисляла в лагерь революционеров все враждебные абсолютизму партии: и умеренных конституционалистов, и жирондистов, и кордельеров. Ей в той же мере были ненавистны Мирабо и Лафайет, как впоследствии Марат и Робеспьер. В ее представлении Учредительное собрание являлось «гидрой в 1200 голов», Екатерина именовала это собрание «преступной, пагубной и всеразвращающей ассамблеей».

Хотя в Петербурге вынашивалась идея «крестового похода» против революционной Франции, однако русское правительство в то время не решилось открыть военные действия. Императрица однажды сказала своему секретарю: «Я ломаю себе голову, чтоб подвинуть венский и берлинский дворы в дела французские... я хочу впутать их в дела, чтобы иметь свободные руки. У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтоб они были заняты и мне не мешали» [120, c. 226].

Вооруженное столкновение между революционной Францией и феодально-абсолютистскими монархами Европы казалось неизбежным, но неожиданно 1 марта 1792 г. умер один из вдохновителей антифранцузской коалиции, Леопольд II (по слухам, его отравили). Две недели спустя в Стокгольме от руки участника дворцового заговора пал другой инициатор похода. Как же воспринимали и оценивали события их очевидцы и участники?

Известный французский писатель, «отец» французского романтизма и очевидец Великой Французской революции Франсуа Рене де Шатобриан отмечал: «Во все времена свершались преступления, но свершались отнюдь не хладнокровно, как в наши дни... Сегодня преступления уже не вызывают негодования, они кажутся веянием времени. В развращенности духа, куда более разрушительной, чем развращенность чувств, видят неизбежное зло, она уже не является принадлежностью отдельных людей, она стала достоянием общества» [121].

Характерно, что революции вначале свершаются в умах, нравах, в ментальности народа, затем рушатся формации! «Буревестник» Французской революции, продолжатель дела Эразма Роттердамского Жан Мелье возвещал:

Мы добрых граждан позабавим,

И у позорного столба

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим!» [121].

21 июня 1791 года Париж был разбужен тремя пушечными выстрелами: жители столицы извещались, что Людовик XVI, с которым столько месяцев пыталось найти компромисс Учредительное собрание, тайно бежал вместе с семьей из Тюильрийского дворца, намереваясь покинуть Францию. Королевская затея не удалась. В тот же день беглецы были задержаны неподалеку от границы. Возникал законный вопрос: что делать дальше?

17 июля на Марсовом поле собрались тысячи людей, чтобы подписать петицию, гвардейцы Лафайета по приказу мэра Парижа Байи расстреляли безоружную толпу.

Все эти события быстро следовали одно за другим. Теперь все было доведено до логического конца: король изменил Собранию, Собрание «оскандалилось» в глазах целой Франции, и одна часть бывшего третьего сословия во имя предателя-короля пролила кровь другой. Осенью Учредительное собрание полностью закончило работу над конституцией – итогом своего более чем двухлетнего творчества.

Конституция торжественно провозглашала принцип народного суверенитета – высшая законодательная власть вручалась Законодательному собранию, избираемому сроком на два года по цензовой системе из числа «активных» граждан. Главой исполнительной власти объявлялся король, назначавший министров, высших военачальников и наделенный правом вето – правом надолго приостанавливать любой законопроект Собрания. Личность короля объявлялась неприкосновенной, ответственности подлежали представители исполнительной власти. Конституция не разрешила аграрного вопроса и узаконила рабство в колониях.

10 августа 1792 начался новый этап революции. Санклюты столицы в союзе с батальонами департаментов в ответ на приготовления роялистов осадили и взяли штурмом Тюильрийский дворец. Тысячелетняя француз­ская монархия пала.

Вместе с ней была повергнута конституция. Законодательному собранию предстояло уступить место новому органу власти – Национальному Конвенту, выборы в который должны были проходить всенародно, без деления граждан на «активных» и «пассивных». Действительно, пророческой оказалась сентенция Мирабо, сказанная на другой день после взятия Бастилии: «Молчание народов – урок королям!»

Вчерашние мечтатели, философы, поэты, врачи, оказавшись у кормила французского государства, решили ускорить ход естественных событий, «пришпорить клячу-историю», одним махом покончить со всеми европейскими и мировыми проблемами. В чем это выражалось, к чему все привело? «Несколько своевременно отрубленных голов..., – полагал Марат, – на целые столетия избавят великую нацию от бедствий нищеты и ужасов гражданских войн. Это писано в начале 1790 года. Но через полгода тот же Марат потребует отрубить пятьсот-шестьсот голов, еще через полгода – пять-шесть тысяч, а в 1793 году – миллион с лишком. И это не было упражнениями в риторике – гильотина работала исправно. Да и кровь Марата вскоре обагрила французскую землю.

По мере накала событий во Франции возрастала активность и со стороны монархических держав. Об этом ярко свидетельствовали дух и направленность Тройственного союза, заключенного в конце 1795 г. Между Россией, Англией и Австрией. В России готовился 60-тысячный экспедиционный корпус для действий против Франции. Смерть русской императрицы Екатерины II 7 ноября 1796 г. помешала осуществить эти планы. Непосредственное участие в военных действиях русские войска приняли лишь во второй коалиции против французской республики, сколоченной Англией в конце 1798 г. [122, c. 254–255].

Террор порождает всегда и везде жажду отмщения, рано или поздно адекватно воздающую тем же инициаторам его развязывания. Лидеры повергнутой Жиронды, бежав из-под нестрогого домашнего ареста в свои департаменты, подняли против якобинского Конвента всех недовольных. Юг и запад Франции запылали в огне контрреволюционных мятежей. В Вандее и Лионе жирондисты сомкнулись с роялистами. 13 июля от ножа фанатички, подосланной из мятежного департамента Кальвадос, пал «Друг народа» – Жан Поль Марат. Почти одновременно в мятежном Лионе сложил голову вождь якобинцев Жозеф Шалье.

При этом из крови, грязи, преступлений французской революции выросла практически современная западная цивилизация и американское мироустройство, а именно: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства» (Всеобщая декларация прав человека).

Франсуа Рене де Шатобриан отмечал в своих «Замогильных записках»: «Вашингтон и Бонапарт вышли из лона Французской революции: оба дети свободы, но первый остался ей верен, второй же ее предал».

Результат общеизвестен. «Республика Вашингтона живет: империя Наполеона рухнула», – резюмирует французский писатель. И добавляет: «Вашингтон выражал нужды, мысли, познания, взгляды своей зпохи: он содействовал, а не препятствовал развитию умов». При этом «переизбыток свободы, – предупреждает Шатобриан, – ведет к деспотизму».

Впрочем, писатель спешит оговориться: «Но преизбыток тирании ведет только к тирании» [121].

В период Великой французской революции рождается понятие – символ, определившее развитие, как Европы, так и впоследствии всего мира на столетия; понятие – нации. В отличие от слова «народ» оно означает некую человеческую общность, отличающуюся не внешними признаками (цвет кожи, волос, глаз или одежда) и не физиологическими данными кровного родства или черт характера, а своеобразием культуры в самом широком понимании этого термина. Понятие «нация», подчеркивающее самое главное и ценное, что есть в человеке, быстро укрепилось в словарях всех германо-романских и славянских народов, и последствием этого были глобальные изменения в геополитических взаимоотношениях «Запад – Восток» [123, c. 47].

Дата добавления: 2015-10-28