10 страница. Глава 11 Съемками для «Плейбоя» я вбила клин в мои отношения с семьей

Глава 11
Съемками для «Плейбоя» я вбила клин в мои отношения с семьей, а работа над этой книгой создала между нами непреодолимую пропасть. Через своих адвокатов родители бомбардировали меня письмами, полными более или менее скрытых угроз. Их гнев по-прежнему оставался для меня загадкой, потому что к тому времени уже, по меньшей мере, четверо Джексонов засели за пишущие машинки:
Джозеф и два моих брата были готовы изложить свои биографии на бумаге, даже если они не найдут никого, кому можно было бы сбыть их с рук. Книгу писала и мать. Когда она сразу не смогла найти издателя, она свалила всю вину на моего менеджера. Наши родители делили весь мир на «мы» — Джексоны и «они» — все остальные. В их глазах я принадлежала ко всем остальным; я стала для них посторонней. Наконец-то мать за границей нашла издателя для своей книги. А затем ее произведение вышло в США рекламным изданием.
Судя по газетам, Майкл был решительно против того, чтобы я писала книгу. Он даже якобы хотел скупить большую часть тиража. Кроме того, утверждали, что он предлагал мне миллион, если я откажусь от своего намерения. Но в то же время «Нью-суик» утверждал: «Брат и сестра враждуют» хотя мы звонили друг другу постоянно. Лишь изредка Майкл касался темы книги, да и то полунамеком:
— Впрочем, Ла Тойя, я слышал, что ты пишешь книгу...
«Как будто ты об этом не знаешь давно» — подумала я.
Я как раз получила целый поток резких писем от его адвоката, полных беспочвенных обвинений по отношению к книге, которой еще не было.
Самое дорогое, что Майкл когда-либо сказал мне, это его слова.
— Ты знаешь, в моей книге я написал бы о тебе только хорошее...
В последующие месяцы я все реже встречалась с семьей. И когда все-таки звонила матери или Жермену по телефону, каждый раз хотела ошибиться номером. Мать держалась отчужденно, но продолжала умолять:
— Пожалуйста, вернись!
В то время как старший брат постоянно повторял угрозы в адрес моего менеджера:
— Я раздавлю Джека, как кухонного таракана. Он все больше походил на отца. Сначала я не принимала их слова всерьез, но когда слышала повторяемые Джозефом загадочные угрозы, что он позаботится о том, чтобы Джек попал за решетку, мне становилось не по себе. Так как меня очень беспокоили взаимоотношения с семьей, я была удивлена, когда однажды мне позвонил Джеки и попросил спеть в «2300 Джексон-стрит». Он, Тито, Жермен и Рэнди готовили запись на пластинки в Хейвенхерсте и в частной студии Тито.
Джеки и Жермен настаивали на том, чтобы я полетела домой записать свою партию для заглавной песни. Я сказала, что два дня буду занята на телевидении, а затем уезжаю по делам в Европу. Мы договорились, что Жермен запишет меня в студии в Манхэттене, когда будет в городе в следующий раз. Когда же он приехал в Нью-Йорк, то не сообщил мне. И лишь по воле случая от моего друга я узнала об этом. Я позвонила в гостиницу, в которой Жермен обычно останавливался. Мне сообщили, что он уже уехал. С тех пор брат никогда больше не говорил о сделанном мне предложении.
С того времени, как я оставила родительский дом, в моей жизни многое изменилось. Многое, кроме одного: мне нужно было ездить с телохранителями. Надежные охранники — редкость, поэтому действительно хорошие, как правило, работают на сравнительно небольшую группу лиц. Всюду видишь одних и тех же телохранителей, и они знакомы между собой.
Мой менеджер приставил ко мне телохранителя, которого я назову Тимом, грозного вида мужчину в триста фунтов весом и почти двухметрового роста. Так как он уже раньше работал со мной, а в 1984 году во время «Победоносного турне» был с моим отцом, я считала, что ему можно доверять. Но Тим изменился. Он стал вздорным, и было очень трудно постоянно находиться с ним рядом. Поэтому я была вынуждена рассчитать его. Тогда у меня было много сольных концертов. Дополнительно к моим телохранителям были наняты частные детективы с опытом работы в полиции.
Летом 1989 года Тим стал появляться всюду, где я останавливалась. В начале августа я должна была выступать на фестивале рок-музыки в Москве. Я была очень довольна своей профессиональной карьерой. Мне казалось, что несмотря на внутрисемейные конфликты, я приняла несколько мудрых решений. Было приятно сознавать, что я могла наконец-то самостоятельно строить свою жизнь. Перед поездкой в Россию предстояло уладить массу дел, и однажды Джеку пришлось полететь на переговоры в Рено, Лас-Вегас и снова в Лос-Анджелес, а я оставалась в Нью-Йорке. Когда Джек вышел из самолета в Бербанке, его встретили трое служащих уголовной полиции из Лос-Анджелеса. Основание:
Джек должен был доплатить 178 долларов штрафа. Но ради такого незначительного случая не было смысла отвлекать от важной работы троих служащих уголовной полиции, да еще переодевать их в штатскую одежду. Они даже не имели права арестовывать Джека, самая строгая мера в таких случаях — задержка до уплаты положенной суммы. Вскоре инцидент был исчерпан.
Но случай этот меня насторожил. Откуда могла знать полиция, что Джек будет в этой части страны? Недавняя угроза Джозефа «Я упеку его за решетку» снова пришла мне на ум.
Я не могла избавиться от чувства, что мои родители предполагали, будто я тоже полечу этим самолетом. В Лос-Анджелесе Джек встретился с бывшим советником моего отца Робертом, который был свидетелем избиения Джека. Джозеф незадолго до этого выгнал Роберта, и он изображал теперь нашего союзника. Я никогда не симпатизировала и не доверяла ему. Но он утверждал, что располагает информацией, которая заинтересует Джека: по его сведениям, мои братья хотели непременно заманить меня домой для записи «2300 Джексон-стрит», чтобы затем удержать силой. Он упомянул Тима и предупредил меня:
— Присматривайте за ним. Он замешан во всех этих делах. Будьте осторожны, когда он поблизости.
Я знала об отчаянном желании матери вернуть меня домой, но чтобы она настолько далеко зашла, мне казалось невероятным. Располагая такой недвусмысленной информацией, я сочла за лучшее не думать об этом.
Перед поездкой в Россию у меня было много публичных выступлений. Как обычно, мы принимали в гостинице «Уолдорф-Астория» огромное количество репортеров и фотографов, в том числе и корреспондентов ТАСС.
Я как раз находилась в комнате, где обычно давала интервью и фотографировалась, как вдруг вошел не кто иной, как Тим со своим юным сыном. Джек разрешил сделать фотоснимок мальчика вместе со мной, а затем их увели из номера. Когда отец и сын уже стояли в дверях, мой бывший телохранитель вдруг обернулся и попросил:
— Я бы хотел поговорить с Ла Тойей.
— Но она занята,— возразил Джек.
— У меня для вас есть известие от Майкла,— сказал Тим. — Будет семейный совет, он хотел бы, чтобы она пришла. Я должен сказать ей об этом лично.
Джек знал, что это была ложь. Если Майклу было действительно необходимо мне что-то срочно сообщить, он бы мог позвонить. Джек сразу сообразил: если Тим знал о предстоящем семейном совете, значит, он снова работал на семью. Было ясно: он замышлял нечто большее, чем просто передать просьбу Майкла.
— Ла Тойя все знает,— сказал Джек сухо. Наши друзья Сидни, Ричард и Дэн с интересом следили за этим разговором.
— Если хотите, я ей скажу еще раз. Но в данный момент она занята и не может встретиться с вами.
Тим уже переступил порог, но когда Джек хотел закрыть дверь, неожиданно повернулся и всем своим весом надавил на нее, чтобы открыть. Мой менеджер быстро вышел в коридор и, загородив ему дорогу, сказал великану:
— Давайте прогуляемся.
Затем повернулся и быстро прошептал Сидни, который выглянул из двери:
— Закрой дверь и запрись!
Внизу в холле Джек потребовал ответа от Тима:
— Я знаю, чего вы хотите и почему появляетесь всюду, где мы бываем. Но я не хотел бы видеть вас рядом со мной и с Ла Тойей. Убирайтесь.
Тим сверкнул недобрым взглядом:
— Что вы против меня имеете?
— Ничего. Я не хочу видеть вас поблизости. И это все.
Джек тут же повернулся и пошел в направлении нашего номера. Но снова услышал позади шаги верзилы. Обернувшись, Джек услышал, как Тим произнес в переговорное устройство:
— Всем постам, всем постам!
Сидни как раз вовремя открыл дверь, и Джек сразу же запер ее на замок. Тим стал дергать за ручку и кричать:
— Я все равно войду!
— Остерегись!— крикнул Дэн, специалист по восточным видам борьбы.
Кто-то уже поднял по тревоге охрану гостиницы. И мой бывший телохранитель вынужден был ретироваться.
Все это время я находилась в соседней комнате и ничего не слышала. Только заметила, что кто-то постучал в дверь и что-то сказал фотографу. После этого мои люди быстро схватили меня и заперли в ванной. В то время как я сидела там одна и думала, что же все-таки случилось, пять охранников выпроводили из здания Тима и его ничего не понимающего маленького сына.
Чтобы быть в совершенной безопасности, мы пробрались через боковой вход на 50-ю улицу и побежали к нашим машинам.
Я с облегчением думала о том, что утром поеду в Россию. Я выступала во многих странах, но прием, оказанный мне более чем 50 тысячами зрителей на олимпийском стадионе, превзошел все ожидания. Хотя американская музыка в Восточной Европе не очень-то широко известна, публика знала мои некоторые песни, пела их вместе со мной, так что организаторы концерта объявили меня звездой. Это было настоящим событием в моей жизни. Я никогда его не забуду, и не только из-за великолепного шоу (которое организовала советская благотворительная организация для детей), но и из-за доброжелательности русских зрителей. Хотя люди живут там в нелегких условиях, они были очень душевными, гостеприимными, и я очень ценю их чувства. Когда я разговаривала с прохожими на улице и дарила им какую-нибудь мелочь, которая была у меня под рукой, например, тюбик губной помады, они реагировали так, будто я разделила между ними горы золотые. Путешествие было очень впечатляющим, но настало время возвращаться в Нью-Йорк, чтобы готовиться к предстоящему шоу в Рено. Как-то вечером, перед отъездом в Неваду, я с ансамблем репетировала отдельные номера в студии, в Манхэттене. Затем усталая вернулась с моим телохранителем и новым шофером в Трамп Парк. Джек остался с Ричардом Рубинштейном и частным детективом в студии, чтобы решить некоторые вопросы.
То, что произошло в тот вечер, настолько ясно запечатлелось в моей памяти, будто это было вчера. Шел дождь, и уличные огни расплывались. Когда машина остановилась у в хода в отель, я вышла в сопровождении Джонни, моего нового телохранителя. На секунду мне показалось, что кто-то проскочил мимо меня. Не знаю почему, но у меня появилось такое чувство, будто за мной кто-то наблюдает. Однако я пошла прямо к автоматической стеклянной двери. И только когда мы были в безопасности, войдя в холл, я украдкой оглянулась. Джонни перехватил мой взгляд и прошептал:
— Что случилось?
— Ничего... Странно, никого не видно. Я пожала плечами, и мы пошли к мраморной стойке администратора, чтобы сдать наш багаж. Вдруг я увидела мужчину в голубой рубашке, стоящего слева от меня. Он говорил в рацию и смотрел в мою сторону. Я услышала слова:
— Всем постам! Она только что вошла в здание. Меня бил озноб, а Джонни спросил:
— Это служба безопасности?
—Нет!
Джонни затолкал меня в угол и приказал:
— Стойте здесь!— и выскочил наружу.
— Ты кто, дружочек?— спросил он незнакомца. Когда я наблюдала за Джонни, то подумала: невероятно, просто не верится, что родители хотят меня похитить! Через несколько минут мой тело-хранитель вернулся. Один из швейцаров сказал ему:
— Родители Ла Тойи только что были здесь и искали ее. Они пока рядом, в «Джоки Клаб».
«Джоки Клаб» — известный ресторан в Нью-Йорке, расположенный в двадцати шагах от Трамп Парка.
— Ну вот и все. Теперь все,— беспрерывно повторяла я про себя.— Они там, а я здесь, в западне.
Я стала плакать, чувствуя, что мне надо как можно скорее выбраться отсюда.
— Без паники,— сказал Джонни и спокойно удержал меня. — Машина стоит наготове. Вам надо только сесть и уехать.
— Но я же не знаю шофера,— прошептала я в паническом страхе.— Что, если и он...
— Идите!
— Пожалуйста, Джонни, идите со мной рядом, хотя бы только до машины.
— Не бойтесь!— успокоил он меня. — Я буду держать вас в поле зрения.
Машина стояла с заведенным мотором в десяти метрах от нас, но мне казалось, что до нее не менее километра. Когда я металась по мокрому тротуару от стеклянной двери к машине, было ощущение, что я бегу по эскалатору против движения — бегу, бегу и никак не могу добежать. Джонни крикнул шоферу от входа:
— Открой дверь! Открой скорее дверь! Следующие мгновения промелькнуло у меня перед глазами, будто в фильме ужасов:
— Хватай ее! Хватай ее!
Рука хватает меня за плечи. Мне удается увернуться, и я падаю на заднее сиденье. Хлоп! Щелк! Трое мужчин бегут по улице и кричат:
— Задержите машину! Не давайте им улизнуть! Погоня, как в фильмах про Джеймса Бонда. Наша машина рванула с места. Скрипя тормозами, мы круто развернулись на 180 градусов и помчались в центр города, в студию. Я знала, что мне надо лечь на пол, опустить голову вниз, но не могла удержаться и прислонилась к запотевшему окну. Я мучительно пыталась понять, что же именно произошло и, возможно, увидеть моих родителей. Вдруг я начала понимать, что хотя, вероятно, только что спаслась от похищения, это еще вовсе не свидетельствует о полной безопасности.
— Кто вы?— в страхе закричала я шоферу.— Как ваше имя? Почему я должна вам доверять? Куда вы едете? Почем я знаю, что вы с ними не заодно?
— Не бойтесь,— произнес он,— я не с ними. Я вас доставлю в безопасное место.
— О, нет! О, нет!— я, не переставая, плакала.— Откуда мне знать? Откуда мне знать, что вы не с ними?
Я откинулась на спинку сиденья и попробовала хоть немного успокоиться. Когда мы через несколько минут подъехали к студии, я вздохнула с облегчением.
Впоследствии я узнала, что после моего бегства Джонни окружили пятеро грозного вида мужчин, и среди них, конечно, был вездесущий Тим.
— Джо Джексон хочет с тобой поговорить,— сообщил он и провел Джонни в «Джоки Клаб».
Там ужинали мой отец и мать вместе с белым, которого Джонни не знал.
— Где моя дочь?— спросил Джозеф.
— Ее нет.
— Нет? Что это значит?
— Мать включилась в разговор и самым сладчайшим голосом объяснила:
— Нам надо увидеться с ней. Мой телохранитель парировал:
— Миссис Джексон, если вам надо увидеться с дочерью, почему бы не позвонить ей по телефону?
— Мы вовсе не собираемся сделать ей что-нибудь плохое,— заверила она.— Мы только хотели поужинать вместе в «Джоки Клабе».
Мать сказала это таким тоном, будто они живут в доме напротив, а не в другом конце страны.
Джонни не из робкого десятка. Он не испугался даже тогда, когда Джозеф вдруг резко поднялся со своего места и, достав один из множества полицейских жетонов, которые у него были, пригрозил:
— Я арестую вас и изобью до смерти.
— Ну, конечно, сейчас как раз самое подходящее время сделать это,— холодно констатировал Джонни.
Отец ретировался.
— Я знаю, что я сейчас сделаю, миссис Джексон,— сказал Джонни.— Я пойду к Ла Тойе, и если она захочет увидеться с вами, приведу ее сюда. Если она не захочет этого сделать, я приду и скажу вам об этом.
— Мы будем ждать вас здесь,— пообещала мать. Джек сидел в кафе студии, за углом. Один из моих менеджеров вышел к машине, увидел, как я взволнована, и побежал обратно, чтобы привести своего шефа.
— Ла Тойя сидит там, в машине, сама не своя!— закричал он.
Джек, Ричард Рубинштейн и частный детектив бросились к машине, сели и закрыли дверцы.
— Что случилось?— спросил Джек. Дрожа всем телом, стуча зубами, я с трудом выдавила из себя:
— Они хотят что-то со мной сделать! Наконец, я рассказала всю историю, не прекращая при этом всхлипывать. Потом к нам пробрался Джонни и описал встречу с моими родителями.
— С ними были телохранители,— сообщил он,— и бледнолицый парень, который утверждал, что он их адвокат.
Джек спросил меня:
— Ты хотела бы увидеться с родителями, Ла Тойя? Если да, мы проводим тебя.
— Нет. Если им действительно так срочно захотелось увидеть меня, почему они приехали в Нью-Йорк, не позвонив мне предварительно?
Я не могла объяснить себе этого.
Джонни, как и обещал, поехал в «Джеки Клаб», чтобы передать им мой ответ. Но ни матери, ни Джозефа там уже не было. Официант рассказал ему, что они в спешке ушли сразу после того, как мой телохранитель покинул ресторан. Прежде чем я вернулась в свою квартиру, Джек посоветовался с частным детективом и приставил ко мне дополнительную охрану. Несмотря на это, я спала очень неспокойно. Один телохранитель занял пост в самой квартире, другой — у входа, еще двое патрулировали в холле. Все были вооружены. Охранники опасались, что будет предпринята еще одна попытка похитить меня, поэтому на следующее утро они проводили нас в аэропорт и даже обыскали самолет до нашего прихода.
Когда мы приземлились в Неваде, меня окружили восемь телохранителей, которые ни на шаг не отступали от меня. Наверное, лишним будет вспоминать, что работа волновала меня в тот момент менее всего. Но мне нужно было выступать! Я сконцентрировала все свои мысли и всю свою энергию на предстоящем концерте и попыталась забыть остальное.
Когда я теперь думаю об этом, то должна констатировать, что не было причин предполагать, будто Невада — надежное укрытие от преследований и от похищений. Мои родители между тем приобрели другую квартиру, опасаясь довольно нередких в Калифорнии землетрясений.
Вскоре стало ясно, что трудности будут и дальше преследовать нас с Джеком. Из-за своей судимости в 1979 году он должен был в течение 48 часов после прибытия в штат Невада явиться в полицию. Когда он пошел туда на другой день после приезда, дежурный сотрудник сообщил ему, что не стоит беспокоиться, можно отметиться и завтра. Не странно ли: сам полицейский предлагает преступить закон. Но когда мой менеджер уже хотел уходить, другой полицейский сказал ему:
— Будьте осторожны!
— Почему?
Позже мы узнали, в чем дело. Незадолго до нашего прибытия, полиция получила сообщение, что трое мужчин, которые хотят убить Джека Гордона, остановились в Рено. Из наших источников, которые я не хочу называть, мы узнали, что полиция предупредила этих троих о бдительном наблюдении за ними. Мужчины струсили и убрались из города. Поэтому полиция Невады и не хотела вносить Джека в регистрационный формуляр, чтобы не нести ответственность, если с ним что-то случится. Они могли бы тогда утверждать, что не знали о его прибытии в Неваду.
В тот же день наш друг Том Кэнтон, работавший у Дональда Трампа, позвонил Джеку:
— У меня только что был очень странный телефонный разговор с миссис Джексон,— сказал он.— Она была очень взволнована и умоляла сказать, где ее дочь. Когда я сообщил ей, что не знаю, и ей нужно попытаться самой дозвониться до Ла Тойи, она ответила: «О, об этом я вовсе не подумала».
— Разве это не странно?— удивлялся Том. Возможно и странно — с его точки зрения, но не с моей. Мать старалась показать всем, что не имеет ни малейшего понятия, где я нахожусь. Она хотела сделать вид, что ничего не подозревает об этом деле. И хотя мне было очень тяжело, я пыталась расслабиться. Вскоре выяснилось, что я не могу доверять своим новым охранникам. Не знаю почему, но один из них не давал мне покоя. Где бы я ни была, что бы я ни делала, его взгляд неотступно следил за мной. Он напоминал мне свернувшуюся клубком кобру, готовую к ежесекундной атаке.
Однажды я вошла без предварительного стука в одну из комнат и заметила, как телохранитель и секретарь шушукались друг с другом. Когда они испуганно взглянули на меня, я поняла, что они шпионы и работают на моих родителей.
— Они с ними заодно,— предупредила я Джека. Вскоре эти подозрения подтвердились. Мы с Джеком были в моем номере и говорили о предстоящем шоу. Вдруг я услышала, как звякнула дверная цепочка.
— Ш-ш-ш!— прошептала я и прервала Джека на полуслове. — Быстрее! Выключи свет, чтобы они нас не смогли увидеть, когда войдут!
Хоть чему-то я научилась за годы, которые пришлось провести в окружении телохранителей.
Джек выключил свет, и в темноте мы увидели, как кто-то медленно, но сильно толкнул дверь, будто желая, не поднимая шума, проверить, можно ли справиться с цепочкой. Джек одним прыжком оказался у двери и распахнул ее.
— Что вам надо?
Телохранитель, которого я подозревала, пробормотал:
— Я... я хотел пожелать «доброй ночи». На следующее утро мы его рассчитали. Но где был охранник, который должен был сидеть в коридоре? Позднее мы узнали, что неудачливый преступник предложил ему отдохнуть, якобы подменив его на это время. В этот период я стала комком нервов и постоянно испуганно озиралась. И знала, что за всем этим стоит моя семья...
Только на сцене я могла забыться. Вечером, во время выступления, все шло нормально. Сцена была тем местом, где я могла чувствовать себя уверенно. Но когда я посмотрела за боковую кулису, то увидела Джека. Его лицо стало мертвенно-бледным, было похоже, что случилось нечто невероятное. После последнего выхода на бис, нескольких минут фотосъемок, группа телохранителей сопроводила меня в гримерную. Я падала с ног от усталости, но Джек схватил меня за руку и сказал:
— Идем!
— Куда?
— Идем со мной. Нас ждут.
И едва мы подъехали к какому-то неприметному зданию, Джек объявил:
— Мы женимся.
Я закричала:
— Что? О чем ты говоришь?
— Ла Тойя, послушай. Мы должны это сделать. Это единственная возможность защитить тебя. Пока я только твой менеджер, а ты моя клиентка, твоя семья может делать все, что хочет. Когда же ты станешь, хотя бы формально, моей супругой, они не смогут себе позволить этого. Я буду твоим защитником. Ты должна это сделать ради себя и ради меня. Иначе тебя похитят, а меня уничтожат.
События последних дней доказали это нам обоим. Я закрыла лицо руками и заплакала:
— Я не могу. Мне жаль. Я просто не могу.
Но я знала, что иного выхода нет.
Помню, что мы стояли перед какой-то женщиной, которая записывала наши данные, а потом выдала нам брачные свидетельства и попросила перейти на противоположную сторону улицы. Там в небольшом здании нас ожидали две дамы. Вежливо они показали нам помещение, где должна была происходить церемония.
«Что я здесь делаю?»— думала я.
В тот момент, когда я услышала «да», сказанное Джеком, резко повернулась и вышла.
— Я просто не могу,— с трудом выговорила я, заливаясь слезами.
И снова Джек вынужден был успокаивать меня. Мы вернулись. После формальной фразы: «Объявляю вас мужем и женой!» мы поблагодарили служащую брачного офиса и вышли на улицу. Она, вероятно, посчитала нас самой странной парой, которую ей когда-либо приходилось видеть. Знаю, что Джек был обижен, потому что я отказалась даже поцеловать его, но я была слишком испугана. И все время повторяла:
— Запомни одно: я только на бумаге замужем за тобой. И еще: мне нужен оригинал брачного свидетельства.
Какая ирония судьбы: ненависть моих родителей к Джеку привела к тому, что он стал их зятем! Я была в ярости, что их постоянное вмешательство в мои дела вынудило меня совершить то, чего я не совершила бы ни при каких иных обстоятельствах. Всю мою жизнь я мечтала, что выйду замуж по любви и навек. Теперь это, конечно же, невозможно. После бракосочетания мы пошли с Джеком и другим его клиентом ужинать и ни словом не обмолвились о происшедшем только что событии. Я не носила кольца (и сегодня не ношу его). И хотя нас заверили, что все останется в тайне, уже через несколько часов посыпались звонки из крупных агентств, потому что до них дошли слухи о нашем бракосочетании. Всюду, где бы мы не появлялись, нас поджидали репортеры и фотографы:
— Ла Тойя! Вы замужем?
Я упорно отрицала факт бракосочетания. Когда один из журналистов спросил, не является ли это фиктивным браком, я со злостью в голосе ответила:
— Возможно.
Но повышенное внимание прессы было не самой большой моей проблемой. На следующее утро (нет, мы не поехали в свадебное путешествие) Джек разговаривал по телефону с неким мистером Эдвардсом, который утверждал, что он — адвокат моих родителей. Эдвардс требовал, чтобы Джек срочно встретился с ним для беседы. Адвокат Джека, Оскар Гудман, предложил, в свою очередь, встретиться втроем в его бюро в Лас-Вегасе. То, что Эдвардс настаивал на встрече с Джеком, выглядело как заговор. Неужели этому не будет конца?
Мой телохранитель Джонни проводил Джека в бюро адвоката. Там Джонни встретил мистера Эдвардса. Когда они столкнулись нос к носу у кофейного автомата, глаза Эдвардса сделались круглыми от страха, он побежал к выходу. Джек и Оскар, которые обсуждали дела за закрытыми дверями, услышали шум и выскочили, чтобы посмотреть, что случилось. Джонни схватил Эдвардса и хрипел:
— Джек, это тот самый парень, который был с родителями Ла Тойи в «Джоки Клабе». Человек с бледным лицом.
Все трое решили вместе обсудить дела, но вскоре выяснилось, что из этого ничего не получится. Вопреки обещанию Марлона, никто из моей семьи не позвонил, а когда Джек увидел, что Эдвардс записывает весь разговор на магнитофон, то взорвался.
— Как видно, семья не хочет решить все вопросы мирным путем,— фыркнул он. — И мне следовало бы заявить на вас в полицию: адвокат, нарушивший клятву, замешан в деле о похищении.
— Но я присутствовал там не по тому же поводу, что все остальные,— запротестовал Эдвардс.
— Зачем же, в таком случае? Я скажу вам, зачем. Вы были там на случай, если бы появилась полиция. Тогда бы вы заявили, что речь идет о семейных делах, и полиции пришлось бы удалиться.
— Кто пишет эту книгу?— спросил неожиданно Эдвардс, не отвечая на вопросы Джека.
— Ла Тойя пишет книгу,— ответил Джек.
— Вы могли бы приостановить это?
— Нет. Она непременно хочет написать.
— А вы уверены, что вы не тот, кто хотел бы написать за нее?
— Нет. Это ее книга.
— А что с ее документами на владение имуществом?
— Речь идет о собственности Ла Тойи. Сами спросите ее.
— Она вернет их?
— Зачем? Прекратите, наконец, шантажировать ее.
— Ну, от меня это не зависит. Но у него был еще один вопрос:
— Вы женаты или нет?
— Да, мы женаты.
На этом встреча закончилась. Когда Джек, Оскар, Джонни и один из телохранителей спускались вниз по лестнице, их ожидал репортер. Видимо, ему намекнули, что случится нечто сенсационное.
На следующий день мы покинули Неваду. Месяцем позже я снова попыталась устроить встречу адвокатов семьи, чтобы привести дела в порядок. Я по-прежнему чувствовала себя неуверенно. Досадно было узнать, что некоторые мои братья и сестры принимали участие в обсуждении способов моего похищения. Это в тысячу раз больше обидело меня, чем все, что причинили мне мать и Джозеф. Если никто из моих близких не счел нужным позвонить и предупредить меня, на кого я вообще могла положиться?
Несколько адвокатов, которые защищали интересы членов нашей семьи, встретились через некоторое время в Лос-Анджелесе. Я сообщила о своей готовности поговорить о книге и сделать все, что хоть как-то смогло бы снова объединить семью. Я дала понять, что не хочу ничего более — только бы они заботились о своих собственных делах и оставили меня в покое. Несмотря на мирный характер моих предложений, встреча провалилась. Адвокаты не смогли договориться между собой.
Через несколько дней в телевизионных новостях сообщили, что Джек Гордон, менеджер Ла Тойи, обвиняется в убийстве. Бульварная пресса подхватила «утку». Нам постоянно звонили и просили высказать свое отношение к этому. Один скандальный репортер с телевидения сделал нам предложение:
при условии, если мы дадим ему интервью, он покажет интересный киноматериал. Этот человек доказывал, что моя влиятельная семья использовала прессу в своих целях. Я никому не доверяла, поэтому отклонила его предложение.
И еще на одном хотелось бы мне заострить внимание: Джек никогда не обвинялся официально в убийстве, не подозревался и не был допрошен.
В конце 1989 года я жила в Нью-Йорке, но намеревалась перебраться в Европу, чтобы работать там и, по возможности, жить. Однажды я получила известие от Джули, бывшей подруги Рэнди, которая стала секретаршей Дженнет, что я должна срочно позвонить домой.
— Алло, Жюли, это Ла Тойя,— представилась я.— Получила твое сообщение. Что-то случилось?
— Как дела, Ла Тойя? Все хорошо?— спросила она пять или шесть раз в течение нашей недолгой беседы.
— Ш-ш-ш! Тихо! Это Ла Тойя,— услышала я голос Дженнет, которая, вероятно, взяла трубку параллельного аппарата.
— Джули, ты меня спрашиваешь уже в шестой раз, как я живу,— сказала я спокойным голосом.
— Ну, знаешь, твоя бабушка очень больна, тебе надо приехать. Она давно больна, но мы никак не могли дозвониться тебе. Все беспокоятся, что ты не сможешь увидеть ее.
— Дай мне номер телефона больницы,— сказала я.
В то время как Джули диктовала мне номер, я все время слышала, как Дженнет шептала:
— Это Ла Тойя.
Сперва я позвонила в больницу, в которой «Мама» провела уже несколько лет. Там к телефону подошел Майкл.
— Ла Тойя,— сказал он, — дело плохо, совсем плохо. Все, видимо, идет к концу. Прилетай ближайшим самолетом.
— Не смогу, я завтра уезжаю в Европу.
Он передал трубку матери, и когда я объяснила мою ситуацию, она возмущенно заявила:
— Ты должна все отложить. Обязательно. Приезжай, это важно.
Я уже видела, что все мой планы рушатся. «Что будет, если они и на сей раз лгут и пытаются выманить меня домой?— подумала я.— А вдруг бабушка и вправду была при смерти?»
— О'кей,— сказала вслух,— я приеду. Мать сразу же переменила тон.
— Я встречу тебя в аэропорту,— предложила она, и голос ее звучал радостно.
— Нет, не надо. Дай мне адрес больницы. Я найду. Если дела так плохи, тебе лучше оставаться с бабушкой.
— Нет, я настаиваю.
— Но почему?
И тут я спросила мать, когда заболела бабушка. Она ответила, что ее состояние «только сегодня так сильно ухудшилось». Ведь Джули накануне рассказала мне, что бабушка «уже давно» при смерти. Снова заподозрив недоброе, я позвонила в больницу еще — на этот раз, чтобы поговорить с подругой семьи, которая работала там. Когда я захотела узнать подробности о состоянии бабушки, она была крайне удивлена:
— Но с ней все в порядке, вернее, все по-прежнему.
Затем она заметила, что очень непривычно видеть всю семью у бабушкиной постели. И хотя у меня было очень плохо на душе, я решила не ехать домой. Больше я не доверяла своей семье. И больше я не услышала ни слова о крайне тяжелом состоянии бабушки, даже в следующем году, когда она действительно умерла.
Я была рада, что смогла провести большую часть 1990 года в Европе, где, отделенная от своих родных морем, чувствовала себя увереннее. На музыкальном фестивале в Каннах за мной следовал по пятам один из служащих отца и постоянно фотографировал меня. Несмотря на это, я старалась по возможности меньше думать о своей семье. Мне все время хотелось позвонить Майклу и рассказать ему о том, что мне пришлось пережить. Но ни к одному члену семьи невозможно было напрямую дозвониться, не поговорив предварительно с его службой охраны. Наверное, никто из моих братьев и сестер так и не узнал, что же со мной происходило на самом деле.
В то время как я пишу эти строки, могу честно признаться, что чувствую себя сейчас счастливее, чем когда бы то ни было. Когда я не занята в профессиональном плане, не выступаю или не еду на гастроли, то посвящаю свое свободное время различным благотворительным акциям в пользу детей, пытаюсь помочь младенцам, зараженным СПИДом.
Несмотря ни на что, мне очень больно быть отделенной от большей части семьи, и, конечно, хочется, чтобы все было по-другому. Но мои родители недвусмысленно дали понять, что ничего не может измениться, пока я не покорюсь им, то есть пока я не откажусь от моей карьеры, свободы и не вернусь домой. Обиднее всего для меня то, что мои родители пишут обо мне в прессе, будто я больше «не та Ла Тойя», которую они знали и любили, когда я жила дома. Но кем я была тогда? Взрослой женщиной, с которой все обращались, как с ребенком, которая панически боялась своего отца и которую подавляла собственная мать. А в сущности — ужасно несчастным человеком, пленницей так называемой родительской любви.
Пока я живу одна, но надеюсь, что в будущем выйду замуж (на сей раз по-настоящему), нарожаю детей. А если этого не случится, мне придется кого-нибудь усыновить. Я уверена, что смогу дать любовь, поддержку, свободу, в которых так нуждается каждый ребенок. Ибо нет ничего более достойного, чем: сознание того; что ты помогла юному человеку войти в новую, счастливую жизнь, Я часто думаю о последних днях в, родительском доме. Это было летом 1989 года. Тогда мне так захотелось увидеть свою мать и всю мою семью, что я затосковала и была в отчаянье.
— Мне надо обязательно поехать,— убеждала я Джека. Он задумчиво посмотрел на меня.
— О'кей,— вздохнул он.— Когда ты будешь там, позвони мне, если они тебя выпустят. Но я не верю, что твои родители когда-нибудь предоставят тебе свободу. Тем не менее, решай сама.
Джек привез меня в аэропорт. Садясь в самолет, я заверила его, что в любом случае вернусь.
— Мне только надо забрать свои вещи. Подумай о книге! Мне нужны фотографии, которые я собрала, мои дневники. И, конечно... мои украшения.
Я хотела рассмешить его, но мне не удалось это сделать.
В Лос-Анджелесе в аэропорту меня встретил мой друг и отвез в Энчино. По дороге мои мысли путались: кого я встречу дома? Наверное, маму. Что скажу ей? Но пока я искала ответы на все эти вопросы, мы приехали. К машине подошел охранник и дружески улыбнулся:
— Привет!
— Я случайно в городе и заехала, чтобы поздороваться.
— К сожалению, никого нет дома, Ла Тойя. Жермен и ваш отец в Европе. А с матерью вы разминулись на несколько минут.
— Невезенье! Мне еще нужно дать интервью, но потом я могла бы заехать еще раз. А пока я хотела бы взять некоторые вещи.
— Конечно,— сказал он и добавил:— Приятно видеть вас, Ла Тойя.
Итак, мы подъехали к дому. Был прекрасный солнечный калифорнийский день. Наш дом показался мне весь в огнях, будто в парке Тиволи, а фасад производил впечатление сахарного домика. Когда я открыла входную дверь и вошла в вестибюль, стук моих каблуков эхом отражался от мраморных плит. Подруга Жермена сдержанно поздоровалась со мной и тотчас побежала к телефону. Конечно, она хотела сообщить моим братьям, что я здесь. Но, видно, она не смогла никому дозвониться. А в это время за каждым моим шагом следил мой двоюродный брат Тони, работавший на семью.
Сама удивляюсь, как уверенно я вдруг себя почувствовала, — как дитя на руках у матери. Мне вспомнились все вещи, которые я собирала: фотографии, где я снята вместе с моими братьями и сестрами, рисунки моих племянников и племянниц, все безделушки и подарки, которые я берегла. Я заглянула в комнату Майкла; она была в том же состоянии, в котором он ее оставил, — в беспорядке. Я улыбнулась и подумала: они ждут, что он вернется домой.
Потом пошла в свою комнату. Когда я открыла дверь, у меня перехватило дыхание. Моя спальня превратилась в склад для хранения вещей Жермена. Посередине стояли подставки для обуви, а возле стен — большие шкафы. Я открыла некоторые ящики, подбежала к моему тайнику и перерыла все. Моих вещей тут не было. Фотографии, дневники, записные книжки, все, что имело хоть какое-нибудь значение для меня, исчезло. Мне вспомнилось, что за последние два года я много раз просила Дженнет прислать мне что-нибудь из моих вещей. И я не могла понять, почему она ничего не находила. Это было еще задолго до истории с «Плейбоем», задолго до того, как я сказала матери о неблаговидных поступках Джозефа, задолго до написания этой книги. В тот момент у меня было чувство, будто они вымели отсюда, как мусор, все, что могло напомнить обо мне. Более жестоко они не смогли бы меня наказать.
«Все это никогда больше не станет моим домом,— подумала я.— Даже если я сама очень захочу — никогда!»
Вначале я надеялась, что встречу кого-нибудь из близких, но теперь мне хотелось уйти до того, как кто-либо из них вернется. Я быстро спустилась вниз по лестнице, но у двери маминой комнаты задержалась. Если я не могла ее увидеть, обнять, то хотелось хотя бы почувствовать ее присутствие. Несмотря ни на что, она значила для меня очень много. Что бы она ни делала, она была моя мать, а я — ее дитя. И сегодня во мне есть частица того, что не в силах забрать даже она.
Я вошла в комнату мамы. Сколько себя помню, тут повсюду были десятки портретов, моментальных фотоснимков ее детей. Но сейчас некоторых из них не было: фотографии, на которой мы шалили с Майклом, фотографии, где я одна и той, где я с мамой. Мой портрет заменили другими. Я осмотрелась еще раз и почувствовала нечто вроде того, будто меня больше вообще не существует. Мое разочарование было большим, чем я могла себе представить. Попытка справиться со слезами была напрасной, они ручьями бежали по моим щекам. Мне очень хотелось спросить:
— Чем я это заслужила? Я же люблю вас, несмотря ни на что! Разве вы не можете больше любить меня? Я же по-прежнему ваша дочь. Я все та же Ла Тойя.
Но никого не было! Я закрыла глаза и услышала голоса моих братьев и сестер, которые пели и смеялись во всем доме. Самое счастливое время, самые светлые воспоминания — они останутся со мной навсегда. И пусть мои родители стерли в своих сердцах память обо мне, в моем сердце всегда есть место для них. Я закрыла дверь в спальню матери, глубоко вздохнула, вытерла слезы и пошла вниз по лестнице. Тяжелая парадная дверь захлопнулась за мной. Не оборачиваясь, я села в машину и в последний раз проехала через железные ворота. Я ехала домой.

Дата добавления: 2015-10-24