9 страница. Глава 10 Для тех, кто, как и я, вырос в изолированном от внешнего мира микроклимате

Глава 10
Для тех, кто, как и я, вырос в изолированном от внешнего мира микроклимате, лучший способ узнать реальную жизнь — это Нью-Йорк. Прошло довольно много времени, пока я привыкла к бешеному ритму огромного города. Когда я готовилась к своему первому концерту в Нью-Йорке, сюда приехал Майкл, чтобы выступать в Мэдисон сквер гарден и принять награду за хиты 1988 года в Радио Сити Мьюзик Холле.
Брат тоже уехал из Хейвенхерста — буквально через день после того, как я ушла из дома. И это, конечно же, не было случайностью. Только то, что мы могли быть вместе, удерживало нас там. Точно так же, как и я, брат не уведомил родителей о своем уходе официально, он просто оставил дом.
Майкл купил огромное, величиною почти в 700 гектаров, ранчо в Санта Инее, севернее Санта-Барбары в Калифорнии. Пять лет назад мы жили там в доме для гостей, когда снимали видеоклип «Говори, говори, говори». Я вспоминаю, как он тогда оглянулся и сказал:
— Однажды я куплю эту землю и буду здесь жить.
Майкл позвонил мне из гостиницы. Я так подробно вспоминаю об этом разговоре, потому что он был полон деталей, которые отняли у меня дар речи. В основном мы беседовали о наших родителях,
— Как я ненавижу Джозефа!— сказал Майкл.
— Но почему же, Майкл? Раньше ты не так воспринимал его. Знаю, что ты не любишь Джозефа, но я никогда не слышала от тебя: «Я его ненавижу».
— Но я в самом деле ненавижу его, Ла Тойя,— ответил он с нетипичной для него агрессивностью в голосе. — Я хочу задать тебе вопрос: если бы Джозеф завтра умер, ты стала бы плакать?
На такой вопрос я не хотела отвечать. Потому что, честно говоря, мне пришлось бы признаться:

«Нет, ни одной слезинки».
— Майкл, это сейчас неважно. Мы обязаны любить его хотя бы потому, что он наш отец.
— Он мне не отец!— воскликнул Майкл с горечью в голосе.
Я еще никогда не слышала, чтобы он так говорил. Мне вспоминается один вечер, который мы провели у Джейн Фонда. Это было вскоре после того, как она и ее знаменитый отец сыграли главные роли в фильме «У золотого озера». Отношения у них были, мягко говоря, напряженные, и было видно, что Джейн очень страдала от этого.
— «У золотого озера» — это наша история,— призналась она печально. — Мой отец и я не разговариваем друг с другом, даже не здороваемся, И показать ему, как я люблю его, для меня просто мука.
Мы знали, каково ей. И незадолго до смерти Генри Фонда Майкл настаивал:
— Навести отца. Скажи ему о том, что ты чувствуешь, пока не поздно.
Для моего брата было невыносимо, если кто-то жил, не помирившись с отцом. Но в тот день 1988 года он забыл свои собственные советы и ненавидел своего отца.
— Я никогда не забуду, что он избивал маму,—
продолжал он. — И ненавижу его за это. Его слова эхом отзывались во мне — бил маму! Многие воспоминания моего детства были еще
живы во мне. Почему же этого я не помню?
— Ты лжешь,— сказала я. — Джозеф, конечно, многое себе позволял, но мать он не бил никогда.
— Бил,— настаивал Майкл.— Я сам это видел. И не раз.
Как только мы положили трубки, я позвонила Ребби в ее гостиничный номер и спросила, правда ли то, о чем рассказал мне брат. Но к тому, что она мне ответила, я была не готова:
— Джозеф избивал мать постоянно. Я прыгала ему на спину и била его ботинком по голове, чтобы он перестал, потом он бил и меня. Разве ты не помнишь, как это было тогда, в Гэри?
— Нет... меня не было при этом...
На следующий день, как всегда, позвонил Джеки. Я не могла допустить мысли, чтобы все рассказанное Майклом и Ребби было правдой, но старший брат подтвердил их слова.
— Ты была очень маленькой, поэтому и не помнишь, что делал Джозеф. Но я-то все помню.
И тут его словно прорвало — такого я никогда еще не слышала.
— Этот человек — дрянь!— сказал Джеки.— Он никогда не был нам отцом. Когда я смотрю на него теперь, то знаю, что мы ему совершенно безразличны. Мы всегда боялись его! Мне было бы очень плохо, если бы мой собственный сын меня боялся. Я ненавижу нашего отца.
Вспоминаю, как впервые отец сказал мне в 1988 году, опоздав на 30 лет:
— Ла Тойя, я люблю тебя.
Я была настолько ошеломлена, что пролепетала:
— О'кей, пока!— и повесила трубку.
Когда рассказала об этом Дженнет, она прокомментировала:
— Да, он полон любви, от которой тошнит! Майкл отреагировал точно так же изумленно, как и я. Но он был скептически настроен и заметил с
издевкой в голосе:
— В это трудно поверить! Хорошо, что он хотя бы сейчас говорит слова любви. Не хватало еще, чтобы он захотел поносить нас на ручках!
Все же то, что Джозеф произнес слова любви, было сенсацией в семье Джексонов. Майкл и Дженнет хотели узнать все подробности. Особенно Майкл пытался вытащить из меня все детали: как отец это произнес, не дрожал ли его голос. Целую неделю я должна была десятки раз имитировать слова Джозефа: «Ла Тойя, я люблю тебя!»
— Что ты при этом почувствовала?— спросил Майкл.
— Что он... лгал,— ответила я.
Мои родители, мои братья и сестры, вероятно, считают, что семейные узы Джексонов стали рваться с моим уходом из дома, а окончательно порвались после появления в журнале «Плейбой» моих фотографий. Я же думаю, что семейная драма нашей внешне респектабельной семьи началась десятки лет назад. Корень зла таился в тирании Джозефа, маминой привычке все сглаживать и скрашивать, во лжи, которой мы окружали себя и пытались обмануть других, чтобы скрыть истинное положение дел. В то время как мы внешне продолжали выглядеть благополучной семьей, этот корень зла все разрастался. С нашей точки зрения, Джозефу не было отмщения, а мама была жертвой, как и мы.
Когда Майкл находился в Мэдисон Сквер в Нью-Йорке с тремя своими шоу, оба наших менеджера встретились. Фрэнк Дилео дал поручение Джеку:
держать Джозефа подальше от сцены. Фрэнк очень серьезно воспринял угрозу моего брата прервать выступление, если в зрительном зале появится наш отец. Кроме того, он был крайне озабочен тем, что Джозеф Джексон будет все больше совать свой нос в дела Майкла. Между тем моя семья ополчилась на Джека, так как считала его виновным в том, что я ушла из дома. На самом же деле они занимались самообманом; никто не хотел смотреть правде в глаза: я ушла из дома по собственной воле и была довольна своим решением.
В 1984 году, когда Дилео стал менеджером у Майкла, он твердо верил в то, что его новый клиент был таким же мягким и по-детски доверчивым и наивным, каким представлял себя миру.
— Мне больше ничего не надо делать,— хвастался он друзьям, попыхивая сигарой, — как только немного подзадорить Майкла и показать ему направление, в котором я хочу вести его, — и он следует за мной.
Но вскоре Фрэнк должен был признаться, что в сфере бизнеса никто не мог командовать моим братом, скорее даже наоборот. Только мать могла уговорить Майкла сделать что-то против его воли. Дилео не понимал, что даже Джозеф Джексон не имел никакого влияния на моего брата. И все же намерения менеджера были сосредоточены на том, чтобы изолировать Майкла от его семьи, вернее, от того, что от нее осталось. Стало необычайно трудно дозвониться до Майкла. Билл Брэй, шеф личной охраны, который в свите брата был ответственным за телефонные звонки, настаивал на необходимости такой изоляции. Но с мамой мы разговаривали по-прежнему почти ежедневно; и хоть один раз в каждом разговоре она умоляла:
— Ла Тойя, вернись, пожалуйста, домой. В конце марта Ребби и Дженнет пришли на мой концерт в Трамп Кастл. Это было роскошное представление с музыкальной группой из восьми человек, тремя певцами и четырьмя танцорами. В моих воспоминаниях переплелись обрывки интервью, репетиций, примерок костюмов перед премьерой. Теперь, когда мне удалось избежать менеджмента моего отца, я полюбила свою работу больше, чем когда-либо, и делала все, чтобы добиться успеха. Я знала, что это будет не скоро, но не терпела воодушевления.
Перед первым выступлением организаторы назначили пресс-конференцию. Мать с Дженнет сидели в моей гримерной и пытались помешать моему появлению перед журналистами.
Но, к счастью, представление проходило великолепно, я получила прекрасные отзывы, и из-за большого спроса на билеты мне пришлось дать два дополнительных концерта. До этого пресса постоянно характеризовала меня как «спокойную». Мой новый имидж поверг, вероятно, журналистов в шок. Теперь я появлялась на сцене на черном мотоцикле, в клубах дыма, освещенная лазерными лучами, в плотно облегающем кожаном костюме с расшитом галунами пиджаком. У большинства зрителей создавалось впечатление, что перед ними новая Ла Тойя. За кулисами меня сердечно поздравили Дональд и Айвэна Трамп. Мне были очень приятны их теплые слова, я даже немного оттаяла от странного отношения ко мне моих родителей.
Я чувствовала себя все более уверенно. И все-таки нельзя утверждать, что я, отвоевав свою независимость, пыталась наверстать упущенное и взбунтовалась против моральных устоев. По-прежнему была очень скована в общении с противоположным полом. Некоторые мужчины из-за этого считали меня заносчивой, например, Эдди Мэрфи. Мы знали Эдди много лет, он часто приглашал меня на ужин. Но я обычно вежливо отказывалась. Эдди был невероятно талантлив, но меня отталкивала его слава неотразимого покорителя женских сердец и убежденного холостяка. Короче говоря, он был не в моем вкусе. Кроме того, я считаю, что для свидания должны быть очень серьезные мотивы.
Возможно, я нечаянно ранила его обостренное чувство собственного достоинства, но чтобы я разбила его сердце, не могу себе представить.
Спустя некоторое время мы с моим менеджером поехали в Лас-Вегас на состязание тяжеловесов Майка Тайсона и Тони Такера. Джек очень общительный человек и быстро нашел контакт с Эдди Мэрфи, который пришел поболеть за своего друга Майка Тайсона. Со своего места я видела, как мой менеджер сунул знаменитому комику записку. Джек, который не имел ни малейшего понятия о том, что любимец публики втайне сохнет по его клиентке, написал на клочке бумаги, что я хочу сыграть с ним в одном из его фильмов.
После поединка состоялось награждение Майка Тайсона, Эдди стоял рядом с чемпионом на пьедестале. Когда во время церемонии возникла маленькая пауза, Эдди развернул записку Джека и прочел ее. В то же мгновение его лицо расплылось в кривой ухмылке. Он похлопал Майка по плечу, показал на меня с пьедестала и выдавил из себя в присутствии тысячи зрителей свой глупый смех: «Аха-ха-ха-ха-а-а!» Затем он снова взглянул на записку, показал на меня и зашелся от смеха. Я была совершенно сбита с толку его поведением и спросила Джека:
— Что ты написал в этой записке?
— О, только то, что ты хочешь сняться с ним в его следующем фильме.
Как сраженная громом, я вскочила с места и выскочила из зала. Вечером шла через гостиничное фойе. В это время там прогуливался Майк Тайсон в сопровождении своей свиты. Было слышно, как его люди зашептали:
— Вот она! Это она!
Майк же сделал вид, будто не замечает меня. Потому так удивлена была я телефонным звонком через пару недель.
— С тех пор, как я увидел тебя в Лас-Вегасе, все время пытаюсь дозвониться,— сказал он своим нежным юношеским голосом.
Выяснилось, что прославленный боксер не то чтобы не заметил меня, а просто был слишком застенчив, чтобы представиться:
— Я был настолько взволнован, что не мог вымолвить ни слова, поэтому и пошел в противоположную сторону.
— Знаешь,— продолжал он,— я сразу же влюбился в тебя, как только увидел.
С тех пор между нами завязалась телефонная дружба, мы часами разговаривали друг с другом. Я знаю, что в газетах писали о том, как якобы жестоко обращался Майк с женщинами, но я нашла его мягким и чувствительным. Видимо, потому, что он постоянно был под пристальным взором общественности, ему нужен был кто-то, кому он мог доверять. В то время он встречался с актрисой Робин Гивенс, но не дал мне понять, что это серьезно. И я была крайне удивлена, прочитав в начале 1988 года об их свадьбе.
Через пару дней после церемонии бракосочетания он позвонил мне из Японии, где участвовал в соревнованиях по боксу, и три часа изливал свою душу. Супружество было на грани кризиса.
— Я женился на Робин, потому что ты не давала мне никаких надежд, Ла Тойя. Если бы я хоть немного мог рассчитывать на твою любовь, все было бы теперь по-другому.
Во время таких разговоров я чувствовала себя крайне неприятно.
— Майк, ты не должен говорить этого. Ты ведь, в конце концов, женат.
— Но должен же я сказать тебе, каково мне.
— Нет, Майк. Ты обязан сохранить семью. И я подумала, что говорю словами моей матери, когда она давала советы братьям. Робин не была в восторге от звонков мужа ко мне, хотя мы с ним оставались друзьями. И, признаться, меня не удивило, когда они менее чем через год развелись.
В это время я узнала, что миллионер Дональд Трамп собирался предложить моему брату Майклу самый высокий в истории эстрадной музыки гонорар за участие в концерте в Атлантик Сити Конвеншн Сентр. Для брата, любящего всевозможные рекорды, такое предложение было достаточно соблазнительным. Один из ведущих сотрудников Трампа попросил меня и Джека быть посредниками. Сначала менеджер Майкла Фрэнк Дилео действительно очень заинтересовался, когда мой менеджер сообщил ему подробности договора. Он сразу же послал пару человек проверить сцену: выдержит ли она всю огромную осветительную и музыкальную аппаратуру. В то же время Дилео был неприступен, как королева бала, перед которой надо пасть на колени, прежде чем она соизволит назначить первое свидание.
Между тем Дональд Трамп настойчиво просил меня, чтобы я сама поговорила с моим братом о его выступлении в Конвеншн Сентр. Когда я, минуя лабиринт советников Майкла, наконец-то дозвонилась до него, он искренне удивился:
— Конечно же, я буду выступать,— заверил он. — Я думал, что Фрэнк уже позаботился об этом. Я охотно сделаю это для Трампа.
— Но до сих пор никто не позаботился об этом,— ответила я.
— Ты уверена?
— Да, совершенно уверена.
Я представила себе, как он наморщил лоб.
— О'кей,— сказал он,— я сам возьмусь за дело. Потом он позвонил Трампу и сказал о своем согласии. Но в следующий раз я опять не дозвонилась до брата. И это не было случайностью. Билл Брэй обещал передать Майклу, что я хочу связаться с ним.
Но Майкл не звонил. Это было непохоже на него. Уверенная, что здесь что-то не так, я позвонила матери, которая сопровождала брата в турне, и уговорила позвать его к телефону.
— Майкл, я уже несколько дней пытаюсь дозвониться до тебя!— сказала я взволнованно.— Ты будешь выступать у Трампа или нет? Скажи, наконец! Ты же всех задерживаешь.
— Да, Ла Тойя, я хочу выступать,— сообщил он.— Не знаю, в чем проблема.
Связь была прервана, и через пару минут Дилео позвонил Джеку.
— Джек Гордон,— сказал он,— вы знаете, что мы никогда не собирались выступать у Трампа. Вы знаете, что с самого начала я сказал «нет». И вы знаете, что Атлантик Сити неподходящее место для Майкла Джексона.
Вскоре выяснилось, что Дилео настроил Майкла против Джека и еще больше усложнил мои и без того непростые отношения с семьей.
В то лето мой брат совершал турне по Европе. Когда он был в Ганновере, я остановилась в одном немецком городе неподалеку, чтобы выступить в телевизионном шоу. Я позвонила матери, которая, как обычно, сопровождала Майкла, и попросила ее:
— Не могла бы ты навестить меня? Я так скучаю по тебе.
Сначала ей вроде понравилась эта идея, но когда мы стали обсуждать распорядок дня, что-то изменилось. Она вдруг сказала, что слишком далеко ехать, и стала жаловаться на неудобства в дороге.
— Но я в самом деле хочу видеть тебя,— упрашивала я.
— Хорошо, подумаю еще,— ее голос прозвучал на этот раз очень отчужденно.
Хотя мама была очень холодна со мной после того, как я уехала из дому, мне очень не хватало ее, так что я даже плакала, когда думала о ней.
Немного позже она позвонила, чтобы сказать, что не сможет встретиться со мной:
— Я не хочу пропустить ни одного шоу Майкла. Во время выступления Майкла мы стояли за кулисами. Как всегда, он был великолепен и в кратчайшее время привел публику в экстаз. После концерта Майкл, мама, Джек и я сели в машину, чтобы поехать в гостиницу. Когда мой менеджер сел на заднее сидение, Билл Брэй показал на него и закричал:
— Вы! Немедленно выходите!
Майкл возразил ему:
— Все в порядке, Джек поедет с нами. В гостинице мать повела себя еще более странно. Она знала о неудавшихся переговорах с Трампом и все время вмешивалась в беседу, не давая Майклу поговорить со мной. Но наконец-то нам с братом удалось удалиться в соседнюю комнату. Мы обсуждали наши дела, вспоминали, смеялись. Мать то и дело заходила к нам и подозрительно спрашивала:
— О чем вы все время говорите?
— О, ни о чем,— весело отвечала я.
Мы с Майком были счастливы, что наконец-то оказались вместе. Мать решила шпионить за собственными детьми и села в кресло.
— Мама,— не выдержала я,— разве у тебя нет гостей, о которых надо позаботиться?
— Да,— поддержал меня Майкл, — тебе лучше остаться в салоне.
Нехотя, она вышла из комнаты. Но через минуту вломился Билл.
Майкл вдруг очень погрустнел. Вернувшись в салон, я обняла и поцеловала на прощание всех. Когда мы вышли, Джек спросил:
— Ну, что он сказал?
— О чем?
— О предложении Трампа.
От волнения, вызванного встречей с Майклом и матерью, я потеряла голову.
— Совершенно забыла об этом!— призналась я Джеку.
— Что? Так сходи туда еще раз и спроси его!— воскликнул он.
В этот момент мне был не так уж важен этот концерт, но я знала, что Дональд Трамп ждал ответа. Я вернулась и вошла в лифт. Там, где остановился Майкл, по обе стороны холла выстроилась охрана. Было такое ощущение, что ты идешь к алтарю. Кроме того, мне казалось очень нелепым снова здороваться с людьми, с которыми попрощалась пять минут назад.
Я постучала условным стуком, Билл открыл мне.
— Что тебе понадобилось снова?— спросил он. Я не могла поверить, что когда-то мечтала, чтобы этот мужчина был моим отцом. Как сильно он изменился!
— Мне надо поговорить с Майклом.
— Привет!— появился за спиной Билла улыбающийся брат.— Почему ты вернулась?
— Майкл, мне нужно о чем-то спросить тебя. Мы отошли немного от начальника охраны, но я была уверена, что он мог нас слышать.
— Ты будешь участвовать в концерте Трампа или нет? Ответь мне честно и откровенно, потому что мне уже надоел весь этот театр.
Минуту Майкл помолчал.
— Ла Тойя, я хотел бы тебе что-то сказать. У Трампа сильно выраженное чувство своего «я», и во мне сильно мое «я». А два таких «я» не всегда могут сосуществовать.
Эти слова не прозвучали как его собственные, и я простилась с братом, уверенная в том, что он сказал неправду. Через пару недель он позвонил мне в Атланту и поведал истинную причину:
— Я не могу выступать у Трампа,— начал он, — потому что...
— Почему, Майк? Он понизил голос:
— Никому не говори, но Фрэнк утверждает, что Джек связан с шайкой, и если хотя бы одному из них не угодить, они убьют меня. Я должен держаться от всего этого подальше.
Еще через пару недель брат позвонил мне снова:
— Я очень люблю тебя и поэтому не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Ты должна расстаться с Джеком, Ла Тойя.
Майкл сказал, что он и другие члены семьи имели доступ к «разбойным делам» Джека. В действительности же они видели обычные документы и протоколы заседаний суда по процессу, о котором они все прекрасно знали еще четыре года назад. Было ясно, что кто-то пытался ввести Майкла в заблуждение, но с ним было бесполезно говорить об этом так же, как и с другими моими братьями и сестрами.
— Разве ты не боишься Джека?— спрашивал меня брат.— Фрэнк говорит, что он убьет тебя когда-нибудь.
Мне сразу же вспомнилась фраза Дилео, оброненная в разговоре с Джеком:
— Я здорово настроил против тебя Майкла! Тогда я не хотела осознавать, что мой брат был настолько легковерным. В сентябре Майкл выступал на сравнительно небольшой (для его масштабов) сцене в Питтсбурге в честь Фрэнка Дилео. Позже в книге Фредерика Дэннинса «Люди сенсаций» было написано о том, что Дилео был дважды осужден за нелегальное книгопечатание. Между Майклом и его менеджером к началу 1989 года отношения охладели настолько, что однажды мой брат крикнул в телефонную трубку:
— Я вышвырну тебя!
Почему же возник этот заговор против Джека Гордона? Все очень просто. Логика моей семьи была следующей: если исключить его из моей жизни, я вернусь домой. Они нашли друзей в прессе, чтобы начать кампанию, в которой Джека обливали клеветой (таким образом, я должна была оказаться в неприятном положении и вышвырнуть его). Журналист из «Пипл», которого я знала уже несколько лет, охарактеризовал в своем очерке моего менеджера как шарлатана… В другой статье он утверждал, что мои родители в ужасе от того, что Майкл уехал из дому и Дженнет разорвала контракт с Джозефом. Нашего отца изображали жертвой своих жестокосердных детей. И вовсе не случайно Джозеф предложил автору этих публикаций писать вместе с ним его автобиографию. Но моему отцу было мало испортить Джеку репутацию. Он начал угрожать ему физической расправой:
— Я отрежу тебе яйца, еврейский ублюдок! Ты побоишься прийти ко мне и поговорить с глазу на глаз.
Джек и я молча слушали, а он продолжал бушевать:
— Я тебя в тюрьму упеку! Я тебя упеку! Ты даже не представляешь, что с тобой будет! Подожди, паренек, недолго тебе осталось.
Так как я объявила о своей независимости, то стала выступать более открыто, что было неожиданностью для всех. Когда вышла моя первая пластинка, мне позвонила Дженнет, чтобы предупредить: на семейных советах говорят обо мне.
— Что им опять не нравится?
— Обложка твоей новой пластинки - наряд, в котором ты изображена, слишком смел.
Позже я узнала, что Марлон вступился за меня на семейном совете:
— Я больше не приду на ваши советы. Это просто смешно. Дайте ей жить по-своему. Почему вы решаете все за нее? Кроме того, пластинка уже вышла. Дело сделано!
Предметом спора был расшитый блестками кожаный бюстгальтер — провокационно, но по сегодняшним меркам — ничего особенного. Можно подумать, они только-только прибыли из провинции и не имеют ни малейшего понятия о том, что поп-музыка и имидж «секси» взаимосвязаны.
— Ла Тойя,— говорила мать укоризненным голосом. — Будь осторожна со своими снимками. Надо быть осмотрительнее.
В то время как я ее слушала, мое сердце билось еще сильнее: «Подожди, увидишь, что будет дальше!»
Миллион раз меня спрашивали, почему я не фотографируюсь для журнала «Плейбой». И надо признать, что я очень наивно относилась к этому делу. Первоначально я должна была сниматься в одежде, но даже это наполняло мою душу чувством вины, и охотнее всего я бы устранилась от контракта. Самое смешное то, что раньше я не видела ни единого экземпляра этого журнала. Как-то я перелистывала одно издание, в котором писали о Джексонах, и не решилась взглянуть на фото обнаженной женщины. Это означало бы немедленное исключение из общины иеговистов. Тогда я серьезно считала, что подобный журнал было стыдно читать. Перед моими съемками для «Плейбоя» я просматривала различные номера этого журнала. Оказалось, что я лично знакома со многими женщинами, которые позировали в качестве обнаженных фотомоделей. Особенно впечатляли меня Софи Лорен и Элизабет Тейлор, часто бывавшие в гостях в Хейвенхерсте, женщины, которыми я несказанно восхищалась. И словно пелена упала с моих глаз:
— Что плохого в том, если и моя фотография появится в «Плейбое»?
Я поняла, что моя первоначальная реакция основывалась не на истинных убеждениях, а на том, что мне предписывала вера, на моих страхах: «Что подумают мои родители?» А что я думала об этом сама?
Впервые в своем решении я ориентировалась на то, что сама считала правильным. Влияние родителей было ощутимо и за тысячи километров; своими постоянными просьбами, угрозами, мольбами они оказывали на меня сильное давление. Многократно настаивала на том, что уже самостоятельная и сама отвечаю за свои поступки. Но они не хотели смириться с этим.
Все получилось как-то По-сумасшедшему. Если бы «Плейбой» не обратился ко мне с предложением, сама бы я не искала контактов с этим журналом. И если бы я не была в таком душевном состоянии, то отклонила бы предложение. Длительные переговоры проходили в атмосфере строгой секретности, а все сотрудники, которые знали о запланированном сюжете, должны были дать письменное обязательство соблюдать тайну. Можно было подумать, что журнал хочет выдать важные секреты Пентагона. Операция проходила под кодовым названием «Тойота». Фотосъемки состоялись, наконец, в ноябре 1988 года в Нью-Йорке. Моего прибытия в аэропорту Кеннеди ожидала целая группа сотрудников журнала. До самой посадки самолета они понятия не имели, кого им предстоит встречать.
Из соображений секретности «Плейбой» снял целое помещение на Бродвее. Когда я приготовилась к съемкам, один ассистент заметил вскользь:
— Мы слышали, что у вас свои представления о том, как надо проводить съемки обнаженной натуры.
У меня пересохло в горле:
— Какой натуры?
— Обнаженной.
— Я ничего не обнажу,— возразила я строгим голосом.
В течение первых дней я держалась твердо. С самого начала настаивала на том, чтобы фотографии были сделаны со вкусом и художественно оформлены. Бедный фотограф Стивен Вайда! Бедный гример Клинт Вит! Я не допускала на съемки других ассистентов, так что Стивену приходилось самому оборудовать все: освещение, задний план. Это был каторжный труд. И втайне от меня, устав от моего жеманства, сотрудники «Плейбоя» уже поговаривали за моей спиной о замене меня на Кимберли Конрад, будущую супругу издателя журнала Хью Хефнера. Потом произошло нечто забавное! Стивен заставил меня позировать для фото в начале серии. На этом фото я прижимаю к губам палец, будто бы шепчу: «Ш-ш-ш!». Во время съемок платье соскользнуло с плеча и обнажило грудь. Когда я это увидела, то думала, что упаду в обморок. Но на пробном снимке, который Стивен показал мне сразу же, все показалось не так уж плохо. Третий и четвертый день съемок прошли гладко. Больше всего мне понравилось фото со змеей, хотя я была разочарована, что она только одна. Я представляла себе шесть или семь. Люди даже не представляют себе, как много упорного труда нужно для фотосъемок. Есть целый ряд поз и позиций, которые заставляют принимать фотографы, чтобы как можно удачнее преподнести фотомодель.
И как только журналы с моими снимками появились в киосках, Арсенио Холл сказал по телевидению, что у меня не настоящая грудь. Очень сожалею, Арсенио. Мои снимки относятся к тем немногим, где не все тело украшено макияжем или отретушировано каким-то образом. Когда я услышала, что Холл сказал обо мне, я сразу хотела послать ему рентгеновские снимки, чтобы доказать, что он не прав. Но потом подумала: зачем я буду давать ему эту сатисфакцию? И вообще, опровержение, утверждающее естественность моего бюста, показалось мне нелепым. Позитивной же стороной появления моих фотографий в «Плейбое» было то, что они полностью уничтожили сплетни о том, что Майкл и я — одно и то же лицо.
В течение нескольких месяцев, пока журнал не выйдет в свет, мне было запрещено говорить кому-либо о фотографиях, даже членам моей семьи. Но кому-то мне нужно было просто выговориться. И я решилась сделать своим доверенным лицом Дженнет, когда она навестила меня на Рождество в Нью-Йорке.
Мы всегда были очень близки друг другу, много раз в неделю говорили по телефону, но в последнее время она, так же как и мать, отдалилась от меня.
— Это очень личное. Мы не могли бы пойти в другую комнату и поговорить с глазу на глаз? Я с тобой почти не вижусь.
— Нет, мы можем поговорить и здесь. Так как в тот момент вокруг нас было множество людей, я отступила от своего намерения, обиженная ее черствостью. Возможно, я рассказала бы ей это в другой раз. Через пару недель я получила пробные снимки, чтобы выбрать фотографии для публикации. Когда я взглянула на них впервые, я подумала: «Это не я, это кто-то другой». Было такое ощущение, будто меня ударили под дых. Но потом мне удалось посмотреть правде в глаза. Я сделала это! Моя семья и миллионы читателей увидят эти фотографии и будут думать о них по-своему. Лично я была довольна, потому что нашла свои фотографии в полном порядке. Я не усматривала никакой разницы между обнаженными моделями в журнале и обнаженными женщинами, которых я видела на пляжах Европы. За пару недель до выхода журнала в свет, в конце февраля, я позвонила домой. Как обычно, Джозеф подслушивал по параллельному аппарату, о чем я разговаривала с моей матерью. Это был, в отличие от прежних, приятный разговор. Вдруг он вмешался:
— Кэт, скажи ей об этом!
— Что я должна ей сказать?— спросила мать.
— Скажи ей, скажи ей о том, что ты слышала,— настаивал он.
— Я ничего не слышала...
— Ты знаешь, о чем я говорю, Кэт,— закричал Джозеф,— но если ты не хочешь, я сам скажу ей.— Ла Тойя, я слышал, что ты позировала для журнала «Плейбой» в качестве средней модели. Это так?
— Конечно, нет,— ответила я раздраженно.— Такого я бы себе никогда не позволила.
— О'кей. Лучше, если ты скажешь правду. Нам рассказали, что кто-то видел пару снимков.
— Нет, я не позировала в качестве средней модели,— повторила я, что чисто технически было абсолютно верно.
Позже позвонила Дженнет и задала мне тот же вопрос. И снова я отрицала свою вину. Через пару дней объявился Майкл. Он был тот, кому я собралась мужественно открыть всю правду. Хью Хефнер как раз сообщил мне, что Майкл неожиданно появился в офисе «Плейбоя» под каким-то явно надуманным предлогом. Но я уверена, что он пришел туда как раз в тот момент, когда полным ходом шло обсуждение того самого выпуска.
— Моя сестра позировала для журнала? — спросил Майкл.
Хью ответил, что не знает, хотя в устах издателя журнала это прозвучало весьма неубедительно. Для меня остается загадкой: как удалось Майклу раздобыть фотокопии. Хефнер ему их, во всяком случае, не давал. Когда брат позвонил мне, я сообразила, что он что-то знает, но что у него есть фотографии, я не могла и предположить. Мы битых три часа говорили друг с другом, не вспоминая о снимках. Наконец, я не выдержала.
— Слышала, что ты вчера был в редакции «Плейбоя». После недолгого молчания Майкл ответил:
— Да. Откуда ты знаешь?
— Мне рассказали. Что ты там делал?
— Так, посмотрел.
— Ты ни о чем не хочешь спросить меня, Майкл?
— Хм, хм, нет.
— Ты уверен?
— Хм.
Минуту мы молчали. Казалось, что прошла вечность. И тут он сказал:
— Я видел твои фотографии.
— Какие фотографии?
— Твои фотографии, Ла Тойя.
— Этого не может быть.
— Я докажу тебе: на одной, например, ты со змеей... На другом — в мохнатом купальном халате. На третьей — ты приложила палец к губам, будто хочешь сказать: «Ш-ш-ш!»
— Боже мой, они в самом деле у тебя!
— Да,— сказал он и засмеялся. — И я нахожу их великолепными. Дайане Росс они тоже понравились, а Фрэнк Дилео просто-таки восхищен.
— Они все видели их?
— Да. Этот выпуск будет продан большим тиражом, чем какой-либо другой в истории «Плейбоя».
Типично для Майкла: он всегда думал о рекордных тиражах. И, как всегда, он оказался прав: этот выпуск разошелся мгновенно. Но затем брат вдруг посерьезнел:
— Ла Тойя, ты должна мне сказать, почему сделала это. Раньше ты сразу же звала маму и бросала в меня чем попало, когда я входил в твою спальню, а ты была в бикини. Теперь же ты позируешь перед объективом. Я нахожу это потрясающим, но не могу в это поверить. Почему?
— Ну...
— Подожди! Я сам скажу тебе, почему.
— Давай, Майкл.
Меня это забавляло. Майкл очень проницательный, но всего не мог знать и он.
— О'кей,— сказал он взволнованно, как детектив, который раскручивает уголовное дело.— Первая причина в том, что ты хотела вправить мозги Джозефу, дать ему понять, что он не смеет тебе указывать. Ты хотела показать, что уже взрослая и можешь принимать свои решения.
У меня не было слов.
— Вторая причина — ты хотела свести счеты с религией.
— О, бог мой!— простонала я.
— А теперь третья причина. Я не знаю, так это или не так, но ты хотела расквитаться с матерью. Я надеюсь, что здесь я ошибаюсь, Ла Тойя?
Но ты прав и в этом, подумала я.
— Я никогда никому об этом не рассказывала, Майкл. Откуда ты знаешь, о чем я думала?
— Потому,— сказал он, — что это были причины, из-за которых я написал «Плохой». Поэтому я делал такие телодвижения и гладил себя в видео-клипах. Я хотел им показать, что они не имеют надо мной никакой власти. Когда я услышал, что ты позировала для «Плейбоя», сразу понял, почему. Сначала ты ненавидела это, но знала, что должна это сделать, чтобы показать всем, что вправе сама собой распоряжаться. И они вынуждены будут изменить свое мнение о тебе.
Для меня тогда было очевидным, что Майкл так же взбунтовался, как и я. С первого исполнения «Плохого» и видеоклипа «Оставь меня одного» мой брат представил миру совершенно новую личность. Он стал вдруг агрессивным, а не жертвой. Спустя месяцы после того разговора, когда я многое передумала о своей семье, я увидела в работе моего брата то, что он увидел в моих фотографиях в «Плейбое». С той лишь разницей, что с помощью слов и эпизодов из фильма он еще отчетливее, а для меня — больнее, нарисовал картину, что же это все-таки значит — вырасти в семье Джексонов.
Считаю, что видеоклипы моего брата самые лучшие из всех, которые когда-либо были созданы. Но мне трудно совместить два обстоятельства: то, что никто не любил и не любит детей так сильно, как Майкл, и то, что он так выразительно и беспощадно показывает насилие. Например, сцена из фильма, где маленькую девочку толкают, бьют, сбивают с ног, — я просто не могу это видеть. Потому что для меня это не просто эффектный эпизод, а реальное воспоминание. В различных клипах Майкла (а также и других моих братьев) отношения рушатся из-за предательства, интриг и преследований. А Майкл Джексон всегда избегает боли, потому что он непобедим, невидим, недосягаем или непробиваем. Но это же фантазии каждого ребенка, с которым жестоко обращались в детстве. О многом говорит и то, что Майкл в своих песнях и видеоклипах, как правило, выступает спасителем. Из всех видео, сделанных Майклом, «Триллер» я нахожу самым ужасным. Монстр с покрытым шрамами лбом и желтыми глазами — Джозеф. Иногда я спрашиваю себя, что думал при этом мой брат и наполнял ли он эти картины теми же чувствами, что и я. Затем я начинаю сомневаться, имею ли право задавать этот вопрос.
После появления моих снимков в «Плейбое» в марте 1989 года я начала турне и выступала почти в каждой большой телевизионной программе. Конечно же, первым вопросом всегда был:
— Что об этом думает ваша семья? Я отвечала:
— Одни согласны, другие — нет.
Журнал был уже два дня в продаже, когда Жермен выступил по телевидению и заклеймил меня. Он заявил, что я потому позировала для «Плейбой», что не умею петь или добиваться успеха другим образом. Для меня эта фраза была еще одним подтверждением тому, о чем я давно знала: без хитов в нашей семье ты вообще никто. Тито, который спокойно сидел рядом с Жерменом, взглянул на камеру и просто сказал:
— Мы любим тебя, Ла Тойя.
Тито всегда представлял собою голос разума. За это я всегда буду ему благодарна. Дженнет в гневе позвонила мне и ругалась, но не потому, что я позировала обнаженной, а потому что не рассказала ей об этом. Мои объяснения, что я попыталась сделать это в Нью-Йорке, когда она навестила меня, не переубедили ее. Когда я положила трубку, то подумала: а ведь это только начало: реакция моих братьев была различной, как и их характеры.
Позже я узнала, что Жермен во время нашего последнего разговора охотнее всего вцепился бы мне в глотку, но Джеки удержал его. Когда в следующий раз Жермен позвонил мне, я услышала:
— Хочу сказать, что ты кусок дерьма. Я это говорю, потому что уверен: ты взбесишься, когда я тебя прокляну! Да, ты кусок дерьма! Ты втянула нашу семью в грязь, из-за тебя мы потеряли репутацию!
Я находила весьма пикантным слышать такое от отца двух внебрачных детей.
— Если встречу твоего менеджера,— продолжал он,— убью его, потому что я знаю: это было его решение, а не твое.
— Жермен,— ответила я спокойно, — позвони мне снова, когда успокоишься и возьмешь себя в руки, о'кей?
Но он продолжал смешивать меня с грязью.
— И я должна сказать тебе, Жермен, что это было очень подло с твоей стороны высказывать свое мнение обо мне по телевидению. Если ты действительно такого мнения, то ты должен был сказать об этом мне, а не всему свету.
Слава Богу, что не все мои братья и сестры были того же мнения, что и Жермен. Майкл настоятельно требовал от меня публично отреагировать на упреки Жермена, что с удовольствием подхватили бы разные журналы и телевизионные программы.
— Не позволяй Жермену марать себя в грязи,— предупредил он меня и добавил: — Ты должна знать, что я нахожу великолепным то, что ты сделала. Но не говори, пожалуйста, когда тебя спрашивают, что я думаю об этом.
Как бы сильно я ни любила Майкла, все же поняла, что он занял позицию между двух стульев. Звонок Джеки тронул меня больше всего:
— То, что делает Жермен, неправильно,— сказал он.— Хочу сказать тебе, что не осуждаю тебя нисколько. Я не видел снимков и не желаю их видеть. Знай: я люблю тебя.
У меня пересохло в горле.
— Спасибо, Джеки.
Из всех братьев самым честным был Марлон. Он сам отрекся от семьи, чтобы жить по своему собственному усмотрению, и понимал меня лучше других.
— Я видел снимки и должен сказать тебе, что они потрясающие,— но тут же добавил:— Хотя снимок со змеей — это уж слишком. Этого тебе не стоило делать.
При этих словах мне стало больно:
— Марлон, ты имеешь право на собственное мнение. Спасибо, что высказал мне его. Не допускай, чтобы другие члены семьи тебя переубедили. Делай то, что ты должен делать. Не надо возвращаться домой, если не хочешь.
В том, что мать очень сердилась на меня, не было ничего удивительного.
— Не позируй больше для «Плейбоя», это я тебе приказываю,— прошипела она. — Ты поставила нас в ужасное положение, Ла Тойя.
— Я понимаю твое состояние,— ответила я.— Но не находишь ли ты, что Жермен слишком далеко зашел в своей реакции?
— Разве тебе не ясно, что Жермен потому выступил по телевидению, что любит тебя!
Конечно, я и не ожидала, что мать будет в восторге от фотографий, но никогда бы не поверила, что из-за этого она прервет отношения со мной. Теперь на мои телефонные звонки она отвечала только так:
— Алло, Джен!— и если узнавала мой голос, сразу заявляла, что очень занята и не может со мной разговаривать. Как будто меня больше вообще не существовало.
Возмущенная этим, я рассказала все Майклу. Он не поверил:
— Вероятно, она действительно была очень занята.
Я поняла, что никогда не смогу убедить его в том, что наша мать далеко не святая. Майкл и я все делили пополам. И в этот момент мне была нужна его моральная поддержка, его дружеское участие и крепкое плечо, на которое я могла бы опереться.
Я первая пошла на сближение с матерью, так как не могла больше выносить отчужденности в семье.
— Что случилось? Мы ведь всегда были лучшими друзьями. Что случилось? Ты та, кто решился нас бросить!— всхлипывала она.
— Но ведь и Рэнди ушел. И Дженнет, и Майкл. С ними ты так не обращаешься, как со мной. На это я не получила никакого ответа. Но я сама знала ответ. Здесь не было и не могло быть речи о любви. Речь шла о власти.
Как заметил Майкл, одной из причин моего согласия сниматься для «Плейбоя» было желание доказать отцу свою независимость. Но было и еще нечто более подспудное — своего рода неосознанный тест на то, смогут ли мать и он признать во мне взрослую женщину, а не делать из меня всеми силами и средствами маленькую девочку.
Я надеялась услышать от моих родителей слова любви ко мне. Что я — их дочь, независимо от того, согласны они со мной или нет. И, как ни печально, это мое желание не осуществилось.

Дата добавления: 2015-10-24