5 страница. Вскоре я решила издать свой первый альбом «Ла Тойя Джексон»

Вскоре я решила издать свой первый альбом «Ла Тойя Джексон». Джозеф пытался уговорить Майкла быть моим издателем, но брат отказался. Майкл был известен своей готовностью помочь кому угодно, но члены семьи, по его мнению, должны твердо стоять на ногах. Я с этим совершенно согласна, потому что хотела всего достичь в жизни сама, а не полагаться на свою знаменитую фамилию. И хотя в семье Майкл не занимал особого положения, в обществе он был звездой, и никому не хотелось бы находиться в его тени. Я даже пыталась помешать тому, чтобы фамилия Джексон упоминалась в моем альбоме, но Джозеф настоял на этом. Отец настойчиво обрабатывал Майкла, пока тот не согласился взять на себя издание и записать вместе со мной песню «Ночь — время любви». Ни он, ни я не владели игрой на рояле, но если нужно, мы могли подобрать мелодию. Обычно Майкл напевает мелодию пианисту или записывает ее на магнитофон, а потом делает инструментовку.
— Та-та-та — о'кей, бас играет там-там-там, гитара, горны: ду-ду-ду!
Каждая партитура у него в голове, каждый инструмент он имитирует сам. Даже страшно становится. Звучит ансамбль, но в исполнении одного человека, его голоса. Надо самому услышать это, чтобы поверить. Я думала, что запись пластинки с Майклом будет огромным удовольствием, но для моего брата это была серьезная работа.
— Ты готова?— спрашивал он меня в студии так строго, будто я была чужая.— Слушай внимательно, я хочу, чтобы ты повторила все в точности.
Майкл пропел мне текст. Когда мы закончили, он сознался, что только потому согласился записывать вместе со мной, что Джозеф очень настаивал на этом. Окончательная аранжировка Майкла мне очень понравилась. Но он еще раз все переосмыслил и многое изменил. И снова было замечательно, но слушалось по-другому. Я верила Майклу и была убеждена, что он старается сделать все как можно лучше. Но мама была другого мнения.
— Майкл ревнив,— сказала она мне.— Он боится, что в семье будет еще одна звезда. Поэтому он пошел в студию и все изменил. И теперь все не так хорошо, как было.
Это было величайшей глупостью.
— Мама, я не знаю, сделал ли он хуже или мне просто больше нравилось то, что было раньше. Но, может быть, он считает, что так звучит более выразительно.
На ее лице было отчетливо написано: «Блажен, кто верует!»
— Я не могу себе представить, что Майкл ревнует или что хочет меня подвести.
Уходя, я спрашивала себя, какую же цель преследует она сейчас? Мать ведь хорошо знала Майкла, как она могла утверждать такое? Вначале мое отношение к карьере певицы было двояким. Не только оттого, что это была идея Джозефа, но также из-за религиозных убеждений. До двадцати четырех лет я слушала только Фрэнка Синатру. Даже если я слушала что-то уж совсем невинное, как, например, пластинку Питера Фрэмптона, я боялась, что совершаю грех. Если же по радио звучала песня сомнительного содержания, я, как верная последовательница учения Иеговы должна была тут же выключить его.
Легко представить мое возмущение, когда я воспротивилась тексту своей первой песни. Одна строка в ней звучала так: «Если ты чувствуешь Funk — шевели бедрами».
— Эту песню,— решительно заявила я отцу,— записывать не буду.
— Но это же очень хорошая песня, — возразил он. — Что ты нашла в ней плохого?
— Мне неприятно петь такое. Я просто не смогу себя заставить.
В конце концов, победил отец, который позвал на подмогу маму. Это меня просто поразило. Как активистка общины Иеговы мать должна была разделить мои сомнения, но она настояла:
— Сделай это!
Я засомневалась: может быть, и в самом деле песня не такая уж скверная, как мне показалось. С этого дня отношение к моей сольной карьере со стороны матери становилось все более противоречивым. Все предложения казались ей недостойными меня. Она отклоняла один контракт за другим. И тот факт, что мать могла даже оспорить мнение Джозефа-менеджера, говорил о том, что она на моей стороне. Но я не знала, что отцу и Майклу она говорила, что это я сама из чистого упрямства и нежелания отклоняю контракты. Зачем она придумывала такое?
Я старалась не обращать внимания на подобные увертки матери. В конце концов, мы целые дни проводили вместе, если Майкла не было дома. Уже утром она звала меня из своей спальни:
— Ты уже встала? Что собираешься делать сегодня?
Мы вместе ходили по магазинам, обедали, читали Библию. Мы смотрели развлекательные телевизионные передачи, обсуждали семейные проблемы. Мы жили, как две типичные домохозяйки из Беверли Хиллз. Чем взрослее я становилась, тем ближе друг другу мы были. Я могла пойти куда-то без мамы и чувствовала себя виноватой, если оставляла ее одну. Она всегда с любовью в голосе говорила:
— Ты моя лучшая подруга. Что я буду делать, если ты меня когда-нибудь покинешь?
Так как у меня не было друзей и почти всю свою жизнь я провела в Хейвенхерсте, я со временем становилась все более зависимой от матери. Поэтому мой брат Джеки спросил однажды полушутя:
— Ла Тойя, что бы ты стала делать, если бы мама умерла? Наверное, велела бы похоронить себя с ней рядом, потому что вы целые дни проводите вместе. Я этого не могу понять. Ты не хочешь найти себе друга?
Джеки пытался в шутливой форме сказать мне правду, и я знала, что он прав. Если бы мама умерла, я действительно не знала бы, куда деваться. Жизнь стала бы для меня пустой.

Странно, но супружеская неверность Джозефа имела большое значение в наших отношениях с матерью. Мы поменялись с ней ролями. Раньше мать пыталась оградить меня от внешнего мира, а теперь, став взрослой, я чувствовала себя обязанной защитить ее. Мне было ужасно неприятно, что измена отца перестала быть нашей семейной тайной. Ходила злая молва: «Если хочешь заполучить детей Джексона, найди ему бабу». Было плохо, что мать не хотела появляться в обществе, предпочитая оставаться дома. Она знала, что люди за ее спиной злословят, и была, конечно же, права.
— Я не буду сидеть за одним столом с любовницами Джозефа и смотреть на то, как они ухмыляются,— говорила она.
Бедная мамочка! Как много ей пришлось пережить! Любовницы мужа были всегда сама любезность, если встречали ее. Они целовали ее в щеку, бросались ей на шею, роились, как пчелы, вокруг нее. У меня разрывалось сердце, когда я видела, как любезно и вежливо вела себя моя мать по отношению к ним. Теперь, когда Джозеф обижал мать, мы все больше ополчались на него. Я никогда не забуду, как тогда, в Гэри, она ходила пешком на остановку автобуса, чтобы ехать на работу в магазин. После закрытия магазина она подолгу задерживалась, чтобы подсчитать кассу. Редко она возвращалась домой около десяти. Кроме того, женщине было опасно так поздно появляться на улице одной. Но Джозеф ленился заехать за женой на машине. Он сидел у экрана телевизора и смотрел бои на ринге. И мои братья, а не он, одевшись потеплее, нарушив запрет о выходе из дому, шли навстречу маме. Нам часто приходилось брать такси, когда мы ехали за покупками, потому что Джозеф не хотел отвезти нас в город. Нас очень травмировало такое отношение. Может, другие дети и не обращают внимания на семейную жизнь своих родителей, с нами же было иначе. Мы никак не могли понять, почему мать прожила с Джозефом сорок лет. Он вел себя так, как ни в коей мере не подобает выглядеть супругу. Дни юбилея их свадьбы? Это его не интересовало. Он никуда не ходил с мамой. Цветы? Забудьте об этом. Но невзирая ни на что, как только Джозеф появлялся у двери, мать шептала: «О, Джозеф!» И все же, наряду с загадочным поведением нашего отца, мать была не менее загадочной для нас. Оставалось множество вопросов, на них мы не получали ответа: почему она оставалась с мужем, который издевался над своими детьми? Почему она не защищала нас? Могу лишь предположить, что она безумно любила Джозефа. Кроме того, возможности женщины с восемью детьми были ограничены. Может быть, она считала себя безгранично счастливой, имея физический недостаток, заполучить мужа. Или она его попросту боялась.
С 1980 года начали зреть гроздья гнева нашей матери: она была сыта по горло изменами своего мужа.
Раньше она никогда не отвечала на любопытные вопросы Майкла насчет своего супружества.
— Не правда ли, мы все — жертвы случайности,— подтрунивал он над матерью. — Ребби и Джеки вы запланировали, а мы, остальные, были не предусмотрены.
Сейчас она делилась с нами подробностями своей жизни с Джозефом. Мы удивились, когда однажды она коротко и ясно заявила нам:
— Я разведусь с Джозефом. Я жду, когда вы станете немного постарше. Возможно, это будет тогда, когда Дженнет закончит школу.
Затем мать стала следить за Джозефом. Годами я наблюдала, как он шептался по телефону, стоило только ей уйти из дому. Я была уверена, что он что-то скрывает, и я рассказала об этом матери. Однажды она сказала:
— Я иду в магазин за покупками.
И вышла через парадную дверь, а потом вместо того, чтобы сесть в машину, прошла через студию записи и подслушала телефонный разговор ничего не подозревавшего отца с его любовницей: они договаривались о встрече. Когда Джозеф поехал на свидание, она отправилась вслед за ним и свела счеты с этой женщиной у ее дома.
— Я не знаю, что на меня нашло,— рассказывала она Майклу и мне на следующий день,— но когда я увидела их вдвоем, меня охватила такая ярость, что я схватила ее за шиворот и ударила.
Я не могла поверить в это.
— Ты в самом деле так сделала?
— Да.
Мы разрывались между радостью, что она, наконец, отважилась на протест, и печалью, что Джозеф довел ее до такого унижения.
— Мама,— утешали мы ее,— твой муж не стоит этого.
— Я больше не могу терпеть,— закричала она с непривычной для нас решимостью.
А так как она в самом деле сходила к адвокату, мы были удивлены еще больше. Реакция Джозефа была скупой и сдержанной. Годами он позволял себе делать все, что ему нравилось, и вдруг все кончилось? Практически за одну ночь мать стала другим человеком. Раньше она отказывала себе в роскоши, а теперь ходила за покупками и возвращалась с коробками, полными дорогих платьев. Однажды я увидела, как она убирала шляпу, пальто и туфли — все из меха леопарда.
— Мама! Это же тебе совсем не подходит. Зачем ты купила ненужное?— испуганно воскликнула я.
— Потому что я ухожу от отца. Переезжаю к своим старикам.
«Мама» и «Папа», ее отчим, после выхода на пенсию переехали в Алабаму. Мне было трудно представить маму в ее леопардовом наряде в каком-то захолустном Хёртсборо, потому что она никогда не надела ни одного из тех платьев, которые покупала здесь. Джозеф очень страдал от разлуки. Он постоянно звонил маме, чтобы она вернулась. Мы его никогда не видели в таком отчаянии. Он больше не встречался со своими любовницами, не ходил в офис и сидел без дела целыми днями. Я не припомню, чтобы он когда-нибудь так подолгу бывал дома. Ежедневно звонила из Алабамы мать:
— Ла Тойя, он плакал и умолял меня вернуться.
— Мама, ты хочешь теперь развестись с ним или нет? Кажется, ты уже теряешь свою уверенность.
— Ты бы только слышала, как он плачет! Как малое дитя. Я услышала в ее голосе удовлетворенность.
— Это так непохоже на Джозефа, мама.
— Он меня еще любит, он хочет меня вернуть. Кажется, Джозефу удалось смягчить ее гнев, потому что через несколько недель она снова была с нами.
Зато отец быстро вернулся к своему прежнему образу жизни. Разница была лишь в том, что он теперь не афишировал свои грязные делишки перед женой, а считал своим долгом сообщать о них своим детям. Я хорошо помню, как однажды мы с Дженнет пошли к нему в офис и должны были сидеть лицом к лицу с его секретаршей, которую звали Джуди. Она была занята телефонными заказами:
—...о, это платье стоит 900 долларов? О'кей, я его возьму! Кредитная карточка на имя...— и она объявила гордым тоном: — Джозефа Джексона.
Она заказала в нашем присутствии товаров не менее чем на тысячу долларов. Сделав последний заказ и повесив трубку, прошла в кабинет к отцу.
— Дай мне другую кредитную карточку, - потребовала она сварливым голосом.
— Тс-с-с,— прошептал Джозеф.— Они могут услышать.
— Не могу понять, как она командует им,— прошептала я сестре.
Но прежде чем Дженнет успела ответить, Джуди уже сидела у телефона и набирала новый номер:
—...да, знаете, какие туфли я имею в виду? Те, что на витрине. Хорошо. Тогда и эту пару, пожалуйста. Счет пришлите, пожалуйста, Джозефу Джексону, а туфли доставьте по моему адресу.
Что еще больше злило нас, так это постоянные телефонные звонки домой. Когда мама не смогла больше терпеть этого, она сказала Джуди:
— Из уважения ко мне вы не должны больше звонить и не должны работать у моего мужа.
— Вы не имеете права мне указывать,— возразила нахальная секретарша.
Тогда мать выставила Джозефу ультиматум: или он немедленно увольняет Джуди, или развод.
— Не беспокойся,— заверил мой отец,— я все улажу.
Конечно, он ничего не сделал, и вскоре мама это обнаружила, когда позвонила Джозефу на работу и услышала голос Джуди, который нельзя было перепутать ни с чьим другим:
— Алло, фирма Джо Джексона.
— Хватит!— закричала мать и бросила трубку.— Больше я не буду терпеть ни минуты!
Она, Рэнди и ее подруга Джули сели в машину и помчались в бюро Джозефа. Когда Джуди оторвала свой взгляд от письменного стола, перед ней стояла красная от гнева мать:
— Немедленно убирайтесь отсюда!
— Нет,— нагло ответила та.— Вы не смеете мне указывать.
— Тогда мы поговорим, но не здесь, а лучше всего в холле.
Так как Джуди не последовала этому предложению, мать, обычно такая добрая и спокойная, схватила ее за волосы и потащила к двери. В холле мать отпустила Джуди и приказала ей:
— Вы оставите моего мужа в покое, понятно? Вы мне надоели.
К сожалению, этот эпизод обошел все музыкальные издания. Мать, конечно, нагнала страху на Джуди, но унизилась еще раз.
История не закончилась и на этом. К сожалению, отец еще несколько лет продолжал связь с Джуди. И хотя матери не удалось помешать этому, она, по крайней мере, показала Джозефу и всем нам, что она больше вовсе не та покорная, терпеливая, всепрощающая женщина, что раньше. Она больше не станет молчать, если будет чувствовать, что ее семье, ее супружеству угрожает опасность. Мама стала меняться, и, к сожалению, не только к лучшему.

Глава 6

Когда я думаю о начале 80-х годов, труднее всего восстановить события в хронологической последовательности. Наверное, это объясняется тем, что наша тогдашняя жизнь протекала очень монотонно. Романы, любовные приключения, знакомства с молодыми людьми, — всего этого для меня просто не существовало.
Мое отношение к мужскому полу, к сексу вообще, было таким же пуританским, как и взгляды моих родителей: свидание — это прелюдия супружества, а секс без намерения произвести на свет ребенка — грех. Таких взглядов я придерживалась до недавнего времени. Как говорится, что тебе неведомо, того ты не жаждешь. Даже когда мне было уже за двадцать, мужчины для меня почти ничего не значили — возможно, потому, что я опасалась, что мать убьет меня, если я выйду замуж без ее разрешения. Еще хуже то, что я обычно даже не замечала, что мужчина мною по-настоящему интересовался. Так как я росла рядом с братьями, у меня были с мужчинами дружеские отношения, и я была совершенно неопытной в таких видах общения, как флирт.
Вскоре после того, как популярный эстрадный певец Принс записал свой первый альбом, я познакомилась с ним во время прогулки на роликовых коньках. Он робко подошел ко мне:
— Привет,
— Привет,— ответила я невозмутимо.
— Я — Принс.
— Я знаю.
Его было нетрудно узнать по карим глазам, зачесанным назад черным волосам и бородке. Хотя я присела, потому что хотела надеть коньки, он был ненамного выше меня.
— Я хочу тебе сказать, что я до смерти люблю тебя,— прошептал он страстно.
— Да?— я думала, что это его манера говорить комплименты.
Я понятия не имела, что с ним происходит, пока он не сказал:
— Я храню все твои фотографии. Мне все-все нравится в тебе.
Другая девушка, наверное, сразу обняла или поцеловала бы его. А я, что я? Я встала и крикнула:
— Ну, надеюсь, ты хорошо повеселишься сегодня вечером,— и укатила.
В 1980 году мои братья выпустили две пластинки под общим названием «Триумф», которые по количеству проданных экземпляров должны были намного превзойти их первый успех. С одной из песен — «Ты можешь почувствовать это» — был снят изумительный видеоклип. Как и другие поздние песни Майкла и его братьев, эта выражает чувство ответственности, беспокойство Джексонов за состояние мира. Мы чувствуем себя обязанными, согласно нашей вере, проповедовать мир без насилия, слово Господне.
Мои братья по-прежнему любили музыку, но многочисленные турне стали для них в тягость, особенно для тех, у кого были дети. Во время турне в 1981 году они при каждом удобном случае уезжали домой, даже если речь шла об одном-двух днях. Когда в конце гастролей группа могла позволить себе небольшой отдых, наш менеджер-отец уделял внимание своим младшим дочерям. Я записала в том году свою новую пластинку "Моя личная жизнь». Так как производство находилось в руках Джозефа, я не могла оказать никакого влияния на результат. Хотя и не была довольна им. Тогда же я поклялась никогда больше не идти на такие компромиссы. Я хотела проявить все свои способности, но это не могло осуществиться, пока в мое творчество вмешивается отец.

Я и Дженнет больше не ездили вместе со всеми Джексонами на «семейные гастроли», у нас было много своих дел. Я выступала по телевидению в Европе и познакомилась со многими исполнителями, которые уже добились успеха или были на пути к нему.
Однажды я должна была вручать приз на Всеамериканском музыкальном конкурсе. В день торжества, которое должно было транслироваться по телевидению, я слегла с сильными болями в животе. Мои родители пришли ко мне в комнату и стали советоваться, что делать. Джозеф пробурчал:
— Я знаю, как лечить такую болезнь. Он вышел и вскоре вернулся с бутылочкой лекарства, которое содержало слабое успокоительное средство. Затем отец обратился к Дженнет:
— Переоденься и будь готова. Если Ла Тойя не сможет подняться, ты ее заменишь. Сестра не была в восторге от такой перспективы.
— Ты у меня быстро выздоровеешь,— пригрозила она.— Не имею ни малейшего желания выходить вместо тебя на сцену. Ну, поднимайся, живо! Джозеф сунул ей в руку пластиковую бутылочку:
— Ла Тойя должна принимать это лекарство через каждые два часа, ты поняла?
Вскоре подъехала машина, и я не успела оглянуться, как мы уже были в пути. Несколько часов до начала торжества мы провели в томительном ожидании.
Каждый раз, когда я издавала тяжелый вздох, Дженнет бросалась к флакончику.
— На, возьми, тебе снова нужно принять таблетку.
Я никогда раньше не пользовалась такими препаратами и, хотя лекарство было очень сильным, чувствовала себя полностью расслабленной.
— Я больше ничего не хочу, Дженнет! У меня было такое чувство, будто мой язык превратился в липкую кашу.
— Мне плохо, и я ужасно устала...
— Идем, Ла Тойя,— скомандовала она, твердо решив, что уж она-то позаботится о том, чтобы я вышла на сцену.
Когда началась торжественная церемония, я сидела в своем длинном, украшенном жемчугом платье рядом с Дженнет в зрительном зале и ждала своего выхода, Дженнет между тем комментировала без передышки все происходящее и прошептала мне, что главный ведущий, певец Тедди Пендер-грасс, положил на меня глаз.
— Ты что, не видишь, что он все время на тебя смотрит?
— Дженнет... мне это... совершенно безразлично. Наконец вызвали меня.
— О'кей, Ла Тойя,— сухо сказала сестра. — Тебе пора на сцену.
— На сцену? А где я вообще?
— Ты на вручении призов Всеамериканского музыкального конкурса! Дженнет тряхнула меня за плечи:
— Смотри, чтоб до сцены дошла!
Каким-то чудом я добралась до сцены, произнесла речь и вручила приз.
В ту ночь я спала сном младенца.
Во многих отношениях я и Дженнет были похожи на мать и ее сестру Хэтти, когда они были молодыми и жили в Ист-Чикаго. Насколько бойкой и агрессивной была Дженнет, настолько робкой и замкнутой была я. Сестра не особенно заботилась о своем внешнем виде. А Майкл часто приглашал к нам в Хейвенхерст знаменитых людей. Среди них были Марлон Брандо, Софи Лорен, Мохаммед Али и Элизабет Тейлор. Так как мы всегда знали, какие знаменитости появятся, мы и дома не чувствовали себя раскованными. Нельзя было ходить в домашней одежде или вовсе в халате. Как бы это ни было обременительно для нас, ничего не оставалось, как смириться и ходить тщательно одетыми каждый день. Для Дженнет это было слишком, и однажды она спустилась в гостиную в мятой футболке и бейсбольной шапочке. Когда гости недоуменно уставились на нее, она бросила им на ходу беспечное:
— Привет!— и повернулась к ним спиной. Майкл был возмущен и рассердился, как никогда:
— Только попробуй еще раз появиться в таком виде! Ты даже не знаешь, кто был у нас в гостях!
— Я не выдержу больше в этом доме,— жаловалась Дженнет.— Никогда не походишь так, как хочется. Сперва нельзя ходить раздетым из-за прислуги, теперь нельзя выйти в гостиную в чем хочешь. С ума сойти можно!
Я хорошо понимала ее, но дипломатично, как и всегда, упрекнула ее:
— Дженнет, твоя футболка доходит лишь до сих пор...
— И это с твоими-то ляжками,— вставил Майкл, всегда расположенный к шуткам.
Он был очень радушным хозяином и всегда беспокоился, есть ли у гостей все, чего душа пожелает. Когда у нас бывали гости, брат по десять раз отзывал меня в сторону и спрашивал:
— В самом деле, напитков достаточно? Ты не думаешь, что они хотели бы съесть что-то другое? Как ты считаешь, все в порядке?
— Майкл, я спрашивала, они очень довольны.
— Точно?
— Совершенно точно.
А с вежливостью у Майкла бывали порой затруднения. Однажды, уже собираясь уходить, я захотела разыграть его. Пробралась в комнату отца и позвонила брату. Изменив голос, спросила:
— Алло, я говорю с Майклом Джексоном?
— Да, в чем дело?
— Я секретарь Сидни Лэмита.
— О, здравствуйте!
Майкл восхищался этим режиссером еще с того времени, когда они вместе работали над видеоклипом «Привидение». Он просто ошалел от счастья.
— Мистер Лэмит в Лос-Анджелесе и хотел бы с вами встретиться.
— Правда?— я услышала, как Майкл с криком «Ла Тойя! Ла Тойя» ринулся в мою комнату. Я быстренько спрятала трубку под подушку.
— Я в комнате Джозефа! Он просунул голову в дверь:
— Угадай, кто со мной сейчас говорит по телефону? Секретарша Сидни Лэмита! И знаешь что?— Майкл от волнения чуть не спятил, а я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.— Сидни Лэмит хотел бы меня увидеть!
— В самом деле?
— Да, побегу, она ждет у телефона. Через несколько секунд я услышала:
—Алло!
— Да, Майкл,— ответила я снова, старательно коверкая голос.— Мистер Лэмит хотел бы посетить вас дома. В данный момент он находится неподалеку от вас. Можно ему заглянуть к вам?
— Это не шутка? Подождите!
Майкл снова ворвался в комнату Джозефа:
— Ла Тойя, что сейчас делать? Он едет к нам.
Я бы охотно повидался с ним, но...
Он обвел взглядом помещение, которое выглядело, как видно, небезупречно.
— Начинайте уборку!— крикнул он и побежал к телефону, чтобы сообщить «секретарше», что готов принять мистера Лэмита.
В меня вселился бес, я решила подпустить дыму:
— Знаете, Майкл, мистер Лэмит считает вас ужасно талантливым и до сих пор говорит о вашем необычайном успехе в «Привидении».
— О, большое спасибо! Но мне надо подготовиться. До свидания!
— Мама!— закричал Майкл. — Сидни Лэмит едет к нам. Скорее! Откройте ворота гаража и приберите в доме.
Он выкрикивал свои команды, как фельдфебель. Потом начал лихорадочно вытаскивать из шкафа свои костюмы.
— Что мне надеть? Как причесаться? Он испортил мне весь спектакль, встречая гостя у ворот. Я больше не могла сдержаться:
— Скажи, Майкл, ты хочешь заночевать здесь, на улице?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Ла Тойя,— ответил он рассеянно, продолжая напряженно всматриваться вдаль.
— АО чем вообще говорила секретарша? Она говорила вот так?
И я снова заговорила с акцентом. Майкл резко обернулся ко мне:
— Да,— он на секунду задумался.— Подожди-ка. Ты подслушивала?
— Нет, Майкл,— невинным тоном возразила я.
—• В самом деле — нет? Но откуда же ты знаешь, что она сказала?
— Потому что это была я! Он долго не мог прийти в себя.
— Ну, дошло, наконец?— я так хохотала, что не заметила, как брат схватил поливочный шланг. Со злорадной улыбкой он поливал меня из шланга, пока я не стала похожа на мокрую курицу. Хорошо, что мама пришла на помощь...
Но если мне нужна была его помощь, не было ближе и отзывчивее человека, чем Майкл. Он ехал за покупками и привозил мне целую стопку журналов или видеокассеты с фильмами про Микки-Мауса, которые мы смотрели все вместе. Иногда он приносил что-нибудь особенное, например, автограф Фрэнка Синатры.
Однажды Майкл ошарашил меня тем, что пригласил Гэри Гранта, так как он знал, что я боготворила этого известного актера. Со временем я познакомилась со многими знаменитостями, но этот человек всегда интересовал меня больше, чем другие. Вскоре после того, как он посетил нас, его не стало. Надо сказать, что мистер Грант в свои 82 года был обходительным, вежливым и умным. Когда я вошла в гостиную, он пригласил меня, выговаривая слова со своим милым английским акцентом, будто он был хозяин, а я — его гостья:
— Ах, пожалуйста, останьтесь. Не желаете ли присесть? Этот вечер я никогда не забуду.
Однажды у нас в гостях побывал один музыкант, известный своим пристрастием к черной магии. На прощание гость передал нам большую картонную коробку. Дженнет и я принесли ее в мамину комнату, где Майкл осторожно открыл ее. Там было много маленьких коробочек, в которых лежали странные вещи: маленькая веточка, засохшие листья и одна магнитофонная кассета. Мы смотрели на коробочки и думали об одном и том же: наверное, слухи ходят не зря... Не было ни записки, ни слова, объясняющего значение странного подарка.
— Майкл, пошли прослушаем кассету,— настаивала Дженнет, но Майкл только покачал головой.
— Чтобы кто-то потом упрекал меня в том, что я краду чужие песни? Ни за что не буду слушать кассету!
Мы отдали ее нашему служащему, который через несколько минут сообщил:
— Слышны музыка и речь, но все шиворот-навыворот.
Вместе с Майклом мы гадали, что могут означать эти коробочки и кассета. Конечно, мы задавали себе вопросы, не пытался ли этот человек повлиять на Майкла с помощью магии. Брат считал, однако:
«Если ты верен себе, тебе ничего не страшно». И хотя я знаю, что он был прав, у меня мурашки по спине бегают, когда я думаю об этом случае.

Больше всего нам нравилось принимать у себя детей, которые часто просили о встрече с Майклом. И он никогда не мог отказать им. Бесчисленному количеству неизлечимо больных детей хотелось встретиться с Майклом. Это было их последним желанием. Он навещал этих детей в клинике или дома, или даже приглашал их к нам в Хейвенхерст, где они могли оставаться сколько угодно. Каким счастьем светились детские лица, когда наши маленькие гости узнавали, что они могут посмотреть в нашем частном кино любой фильм или выбрать любимое лакомство из нашей кондитерской. Майкл уделял им очень много времени: показывал экзотических зверушек, играл с детишками в новые видеоигры. Короче говоря, он делал все, чтобы обреченные дети хоть на какое-то время почувствовали себя счастливыми. Один мальчик, у которого была злокачественная опухоль, умер через два дня после того, как вернулся из Хейвенхерста. Когда Майкл узнавал о смерти одного из детей, он рыдал. Он их по-настоящему любил. И Раина Уайта, отважного юношу, заболевшего СПИДом и боровшегося за то, чтобы проблемы, которые принесла с собой эта болезнь, стали предметом пристального внимания общественности. Райан и его семья часто бывали у нас и на ранчо в Санта-Инес. Когда юноша умер в 1990 году, Майкл даже пошел, вопреки своим обычным убеждениям, на похороны Райана.
Мы и так много времени проводили вместе, но когда приходили гости, Майкл всегда настаивал:
— Пожалуйста, спустись вниз!
— Ах, Майкл, сходи, пожалуйста, один,
— Прошу тебя, Ла Тойя.
— Хорошо, я приду попозже.
— Нет, теперь.
Иногда мне казалось, что ему одному было слишком много славы Майкла Джексона, и он хотел поделиться ею с близкими людьми. Однажды у нас в гостях был Юл Бриннер, между прочим, блестяще сыгравший в свое время Тараса Бульбу в одноименном голливудском фильме. И так как мой брат из-за своей застенчивости едва выдавил из себя несколько фраз, я была вынуждена весь вечер развлекать знаменитого актера разговорами о его нашумевших ролях.
Конечно, многие найдут это несколько странным, как и то, что мы с Майклом иногда одевались, как близнецы. Причем я даже не могу объяснить, почему мы так поступали.
— Давай наденем ярко-красные свитера и черные брюки,— предложил кто-то из нас.
— Великолепно!— ответил другой.
Сказано — сделано! И мы отправлялись на прогулку, умирая от смеха, когда прохожие пялили на нас глаза.
В начале 1983 года пластинка «Триллер» была выпущена тиражом 50 миллионов экземпляров. Две песни заняли первые места в самых представительных хит-парадах. Пять песен попали в первую десятку: "Триллер", "Когда я что-то начинаю", "Человеческая душа", "Симпатяшка" и совместная с Полом Маккартни «Моя девушка». Кроме того, пластинка неожиданно для нас получила целых восемь призов.
Для Майкла в данном случае важно было нечто другое. «Триллером» он доказал, что музыка может преодолеть предрассудки. Однажды он заявил:
— Я добьюсь, что люди во всем мире признают меня и скажут: «Я люблю Майкла Джексона и его музыку, а какого цвета у него кожа, все равно».
Замечательными видеоклипами «Билли Джин» и «Ударь» ему удалось преодолеть незримый барьер, отделявший цветных музыкантов от американского музыкального видеомира. Он открыл дорогу в нарождавшийся жанр видеоклипа целому поколению способных негритянских исполнителей.
Биографы причислили выступление Майкла с «Билли Джин» в передаче, посвященной 25-летию фирмы «Мотаун Рекорде», к выдающимся событиям в истории музыки. В своем черном, расшитом золотой нитью жакете (который я когда-то купила матери), Майкл танцевал на сцене под написанную им «Прогулку под луной» и приводил публику в неописуемый восторг. Когда он вернулся ночью домой, он был в состоянии эйфории, обрушив на нас множество историй, которые били из него фонтаном: кто и что сказал на концерте, кто с кем схлестнулся и кто кому вцепился в волосы. Особенно подробно он сообщил о словесной дуэли Дайаны Росс и Мэри Уилсон.
Когда глава фирмы-юбиляра попросил Майкла выступить с братьями в передаче «Мотаун-25: вчера, сегодня, всегда», Майкл сразу же отказался. Это было не из-за каких-то скрытых предубеждений против фирмы грампластинок или ее шефа. Причина в глубоком предубеждении, почти что отвращении Майкла к телевидению, которое засело в нем после отснятой в шутку музыкальной серии «Джексоны». Зрителям в тот вечер был преподнесен кем-то неудачно придуманный эпизод возвращения Майкла в лоно семьи. На самом деле речь могла идти разве что о Жермене, который вновь примкнул к братьям. Хотя Майкл и выступает в большинстве случаев как солист, но он и сегодня участник ансамбля. Мне трудно говорить об этом, но надо сказать, что Жермен завидовал успеху младшего брата. В то время как Майкл работал над новым альбомом, от Жермена не было ни малейшей поддержки, а на семейном совете он ядовито заметил:
— Майкл тратит все свое время на «Триллер», но никто не даст ни цента за это барахло. Кроме того, песенки там записаны дерьмовые.
— Ты не смеешь так говорить!— запротестовала я.— Песни изумительные, и Майкл считает, что альбом принесет рекордную прибыль.
— Ну как же! Твой братец по-прежнему живет в сказочном мире, считая себя каким-нибудь Питером Пэном,— он пренебрежительно покрутил пальцем у виска.— Ты за него всегда заступаешься. Вы липнете друг к другу, как репейники.
Все Джексоны, не считая Жермена, были безмерно рады триумфу «Триллера», хотя у братьев и возникало ощущение того, что Майкл затмил их.
Все мы одинаково любили Жермена и Майкла, и нам было больно читать в прессе злые измышления Жермена о нашем младшем брате. В то же время Жермен подчеркивал, что он не ревнует Майкла, что вся семья принимает участие в его успехе. Вероятно, Жермену очень хотелось представить все именно так, но на самом деле Майкл сам достиг успеха. Как и всегда, никто из нас не осмелился сказать Жермену, что он неправ.
В то время как Жермен пытался опорочить Майкла, он хотел, чтобы шестеро братьев снова были вместе. В 1983 году Жермен разорвал свой контракт с «Мотаун Рекорде» главным образом из-за того, что Бэрри Гордон не сдержал своего обещания сделать из него солиста. Жермен понял, но несколько поздновато, то, что давно поняли Джозеф и другие: фирма была просто не в состоянии выводить своих исполнителей к вершинам побед.
Я знаю также, что совместное выступление Жермена, Майкла, Рэнди, Тито и Джеки на юбилее «Мотауна» было для всех счастливым моментом. Я с волнением следила за их репетициями дома, и когда они начали исполнять «Вернись», «Любовь спасет тебя», «Никогда не говори «прощай» и «Я буду там», у меня сжималось сердце. Жермен предложил снова быть вместе, и все согласились. Каждый при этом мог записывать свои пластинки.
— Мы должны держаться вместе, как надлежит братьям, ездить в турне. И возвращаться с триумфом,— так говорил Жермен на одном семейном совете. Потом он пожаловался, бросив взгляд на Майкла:
— Но вы знаете, с кем у нас проблема, кто слишком задирает нос!
Мы удивленно переглянулись. Зачем он это делает?
Один лишь отец безоговорочно поддерживал Жермена. Если бы его сыновья снова работали вместе, все было бы почти как в прежние дни, но с явным ущербом для него самого: Джозеф не смог бы больше активно вмешиваться в их дела. С самого начала он впутывал мальчиков в невыгодные проекты, вел бесполезные переговоры, конфликтовал с людьми из музыкального бизнеса и, в конце концов, больше создавал проблем, чем решал их. Чтобы защищать самих себя, мои братья поставили его перед свершившимся фактом: в дальнейшем он только будет числиться их менеджером.
Майкл был первым, кто не захотел смириться с тем, как Джозеф устраивал его карьеру. Часто он вздыхал:
— Ох, Джозеф идет! Сейчас снова начнет мне навязывать то, чего я не хочу. Боже мой, как я это ненавижу!
Когда я однажды рассмеялась, слушая его жалобы на отца, Майкл ответил:
— Его любовь ты почувствуешь когда-нибудь на своей шкуре, Ла Тойя. Это не очень-то смешно, когда он заставляет тебя делать то, чего ты вовсе не желаешь. Ты хочешь что-то сделать самостоятельно — и не можешь. Тогда ты поймешь, как я себя сейчас чувствую.
И он, как всегда, оказался прав.
С восемнадцати лет Майкл начал сам заключать свои контракты. Я слышала, как он разговаривал по телефону с помощниками отца Фредди Де Ман-ном и Роном Вайзнером:
— Я хотел бы, чтобы все было выполнено точно
так, как я задумал. Вы меня поняли?
Только в начале 1983 мои братья официально расстались с Джозефом и его ассистентами Вайзнером и Де Манном. Отец был расстроен и зол, что он не сможет получать свои проценты от доходов сыновей. Впервые он был не тем Джозефом Джексоном, который держит в своих руках все «бразды правления», как он сам любил повторять. Это было для него горькой утратой. И хотя он оставался менеджером у меня и Дженнет, да еще у некоторых других исполнителей, о которых пока никто не знал, — это было не то, что прежде.
Когда в прессе поползли слухи о его «отставке», отец сделал вид, как будто это его не касается, заявив в одном интервью:
— Есть негодяи, которые пытаются расколоть и очернить его участников. Этим кровососам нужны только деньги. Я был со своими детьми с самого начала и останусь с ними.
Джозеф так объяснил репортерам, почему он привлек к работе Вайзнера и Де Манна: «Я считал, что в работе с такими гигантами средств массовой информации, как телекомпания Си-би-эс, мне нужны белые. Но они никогда не рассматривали меня как равноценного партнера».
Мы были неприятно поражены и возмущались расистскими высказываниями Джозефа. Майкл следующим образом высказал свое мнение на этот счет: «К счастью, я дальтоник и оцениваю людей не по цвету кожи, а по тому, что и как они делают. Мне все равно, какого происхождения или расы эти люди. Главное, понимают ли они что-то в своей работе». И добавил: «Для меня нет вопроса, чем одна раса лучше другой, Я надеюсь, что когда-нибудь люди всех цветов кожи научатся любить и понимать друг друга».
Но, в принципе, мы знали правду не только об отце, но и о матери. С тяжелым сердцем я должна признаться, что они оба приверженцы расистских взглядов. Их предубеждения направлены против евреев, которые нередко занимают влиятельные посты в музыкальном бизнесе.
— Куда ни пойдешь, что ни делаешь — всюду натыкаешься на еврея,— часто жаловалась мать. Но на этом ее тирада не заканчивалась: — И всюду они занимают ключевые посты. Евреи всегда вмешиваются во все дела, им нравится, когда они кого-то проверяют. Как я их ненавижу!
Когда же ей приходилось сталкиваться с ними лицом к лицу, мама была сама любезность. Смешно, но если у Джозефа появлялись проблемы в делах, особенно юридические, мама постоянно говорила:
«Чтобы все уладить, надо найти еврея, в конце концов, в их руках все, весь мир!» К. сожалению, ее экстремистские взгляды повлияли на Дженнет, которая однажды поддержала канонаду ее брани и сказала, что она тоже ненавидит евреев.
Когда я слышу подобные речи, мне становится противно, особенно если они исходят из уст моей матери. Как может верующая женщина так ненавидеть? Каждого, кто в нашем присутствии позволял себе делать антисемитские выпады, мы с Майклом одергивали. Мы ходили в школу, где учились преимущественно еврейские дети, и никак не могли согласиться с родителями.
— Ты не можешь утверждать о превосходстве какой-либо расы,— возражала я матери.— Все люди равны.
— Посмотри на это с другой точки зрения, мама,— включался в разговор Майкл.— Мы ведь тоже своего рода меньшинство, как и евреи. А сколько им пришлось вынести, выстрадать, но они сплотились и добились успеха. Почему же мы, чернокожие, не можем сделать так же?
Но всегда, когда кто-то из нас хотел ей объяснить, что целый народ нельзя винить из-за одной личности, она упрямо возражала:
— Не рассказывайте мне сказки! Я побольше вашего пожила на свете. Некоторые из моих братьев были так же, как я и
Майкл, возмущены расистскими взглядами наших родителей.
— Мы сыты по горло такими разговорами,— говорил один.
— Каждый раз, когда я прихожу, я вынужден слушать болтовню о евреях. Надоело. Разве больше не о чем поговорить?— возмущался другой.
Но мама упрямо повторяла:
— Гитлер допустил большую ошибку, не уничтожив всех этих проклятых евреев. Он их оставил столько, что они снова расплодились.
Джозеф при этом добавлял:
— Проклятые евреи!
27 января 1984 года, когда дома были только я и мама, нам сообщили по телефону, что Майкл тяжело пострадал в результате несчастного случая на конкурсных съемках. Звонивший не мог сообщить никаких подробностей, он только знал, что Майкла доставили в больницу. Мы сразу же помчались по указанному адресу, где нас уже ждали потрясенные Джеки, Тито, Марлон и Рэнди.
Оказалось, что на стадионе группа репетировала какие-то пассажи перед публикой. Майкл должен был в начале своего выступления протанцевать, спускаясь с высокой лестницы. Он появлялся на верхней ступеньке из блестящего моря огней. На последней репетиции режиссер попросил его подольше задержаться в исходной позиции. Майкл согласился, но на этот раз фейерверк начался слишком рано, и его волосы загорелись. Майкл заметил это, когда начал спускаться с лестницы танцевальным шагом. Он закричал. К счастью, сын Марлона Брандо, Майк, не растерялся. Он попытался руками погасить пламя. Никто другой не проявил такого присутствия духа. Кто-то попытался приложить к ранам лед, укрыть Майкла и успокоить его до приезда санитаров.
Приехав в больницу, я сразу же кинулась к Майклу. Он лежал в кровати, и я вспоминаю, каким маленьким он показался мне тогда.
— Майкл, тебе плохо?— спросила я нежно. Превозмогая боль, он ответил:
— Не беспокойся, Ла Тойя, со мной все в порядке.
Майкл очень беспокоился, что ожоги могут обезобразить его. И так как более всего пострадала затылочная часть, он не мог установить, насколько тяжелы были ожоги.
— Как я выгляжу?— спросил он.— Ты полагаешь, что все будет, как раньше?
Рана выглядела ужасно. Обожженный участок был величиною с ладонь, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не застонать. Желая успокоить его, я сказала:
— Уверяю тебя, все будет хорошо.
И быстро переменила тему.
Затем Майкл был переведен в медицинский центр Броутмана, где его прооперировали (Майкл когда-то посещал там пациентов с ожогами, чтобы утешить их). Уже через несколько дней его выписали, а затем после двух дополнительных операций от ожогов не осталось и следа.
Случай был настолько тяжелым, что можно было ожидать худшего. Истинной причины несчастья так и не удалось установить.
В то время, когда Майкл набирался сил после операции, одна из газет сочинила небылицу, приписав ему связь с актрисой Брук Шилдз. Мой брат вырос в такой же изоляции от противоположного пола, как и я, и придерживался таких же взглядов:
что секс дозволен лишь в супружестве и что свидание с девушкой должно заканчиваться браком. До того времени у него была только одна более или менее серьезная дружба в конце 70-х годов с Татум О'Нил. И хотя Татум было всего пятнадцать лет, во многих отношениях она была опытнее, чем Майкл, так как общалась только со старшими по возрасту. Тогда я находила странным, что ее отец, знаменитый актер Райан О'Нил, уезжая на съемки, часто оставлял несовершеннолетнюю дочь и ее младшего брата без присмотра. Но для них это было совершенно обычным делом, как и для других детей знаменитостей, которые знали о своих родителях все:
что они пили, принимали ли наркотики и занимались еще кое-чем. Если некоторые из братьев и сестер чувствуют себя обделенными детством, то это случилось не из-за алкоголя и наркотиков, а из-за нашей работы, которая началась слишком рано. Но в Голливуде только немногие из наследников звезд могли в полной мере насладиться детством.
В противоположность утверждениям прессы, отношения Брук и Майкла были чисто платоническими, по крайней мере, в глазах Майкла. От меня и Дженнет не укрылось то, что его юная поклонница преследовала совершенно другие цели. Если мы хотели все вместе посмотреть дома фильм, Брук всегда заявляла:
— А я сяду рядом с Майклом.
Потом она брала его руку и ворковала:
— Майкл, где мы сядем?
Вместе с Дженнет я пришла к выводу, что Брук слишком спешила, особенно когда строила планы их совместной жизни. Она непременно хотела повсюду сопровождать Майкла и при каждом удобном случае надоедала ему:
— Майкл, ведь правда, я твоя подруга? И хотя это произносилось с вопросительной интонацией, звучало как утверждение.
— Ты и я — мы всегда будем вместе. Как в делах, так и в личной жизни Майкл часто не мог сказать решительное «нет».
— Ла Тойя, ну что мне делать,— даже в таких деликатных случаях нередко спрашивал он.
— Поступай, как знаешь...
— Да я вообще не знаю, нужна ли мне подруга.
— Ну, конечно!— сияя, восклицала Бруки.— Мы созданы друг для друга.
Однажды в подобной ситуации Майкл отвел меня в сторону и спросил:
— Ла Тойя, хах мне объяснить ей, что я не хочу?
— Скажи ей об этом четко и определенно, Майкл.
Дженнет, которая терпеть не могла Брук и за ее спиной называла ее «Жирафий зад», радостно заявила:
— Я могу сказать ей это!
Но Майкл, вздохнув, сказал с убитым видом:
— Нет, я сам ей все объясню. Но вы должны знать,— он понизил голос,— она пыталась поцеловать меня.
— В самом деле?
— Да, она смелее, чем кажется.
Для нас в этом не было ничего нового. Другие женщины, которые чувствовали относительную неопытность и природную робость Майкла, еще смелее подступали к нему. Но были женщины, которые относились к нему чисто по-дружески, дарили подарки, которые он принимал как знаки дружеского расположения. Одна знаменитая актриса подарила Майклу прекрасное шелковое постельное белье, на котором были вышиты ее инициалы «Э.Т.» Для нас это был просто роскошный подарок, и ни у кого в таких случаях не появлялось никаких пошлых мыслей.
Я пошла на вручение призов Американской ассоциации музыки вместе с Майклом и Брук. Это был самый томительный вечер в моей жизни. Вначале я сидела рядом с Брук. Немного дальше, в том же ряду, сидел знаменитый испанский певец Хулио Иглесиас, чей голос мне очень нравился. Я часто слушала его пластинки, и так как я находила его очень привлекательным, у меня на камине стояла его фотография с автографом. Вдруг Брук взволнованно зашептала мне на ухо:
— Ла Тойя, Хулио смотрит на тебя.
— Не выдумывай, тебе просто показалось,— отмахнулась я.
Но в течение вечера она по меньшей мере раз десять говорила мне об этом. Наконец, я поняла, что Майкл, наверное, рассказал ей о том, что
нравится Хулио Иглесиас. И она делала все это, чтобы просто подразнить меня. Если у нее было именно такое намерение то ей это удалось. Да еще Майкл! Были минуты, когда я с большим удовольствием дала бы своему братцу пинка в зад. Каждую минуту он доставал из кармана зеркальце и поправлял свои кудри, разглядывал себя со всех сторон. Где-то после двадцатого раза я наклонилась к нему и шепотом пригрозила:
— Если ты хотя бы еще раз достанешь это зеркало, я отберу его и выброшу.
— Я должен хорошо выглядеть, когда выхожу на сцену,— ответил он, не отводя глаз от своего зеркального отображения. — Они могут вызвать меня каждую минуту. Как я выгляжу, Брук?
— О, Майкл,— защебетала она,— просто неотразимо.
Этого не может быть, подумала я, заметив, что Хулило Иглесиас в самом деле не отводит от меня глаза. Более того, он помахал мне рукой. Ну и вечер! Майкл взял свои призы, и после торжественной церемонии мы пошли на банкет. Я ходила по залу, когда вдруг услышала:
— Мой бог! Ла Тойя, какой прекрасный вид! Я не успела оглянуться, как Хулило обнял меня и хотел поцеловать, восклицая:
— Ах, эта талия! Ты просто куколка!
Все глазели на нас.
«Скорее прочь от него,— думала я,— но как?» Хулио опустился в кресло, посадив меня к себе на колени и, не стесняясь, поцеловал. В это мгновение я почувствовала себя беспомощной, как ребенок. Я не имела ни малейшего понятия, как мне более или менее пристойно выйти из этого положения. В таких ситуациях мне становилось ясно, как мало я знала о жизни. Наконец-то мне удалось вывернуться и унести ноги.
Хулио вскоре стал добрым другом нашей семьи. Однажды он откровенно спросил мать:
— Что вы скажете, если я стану вашим зятем?
— Не обращай внимания,— сказала я,— он шутит.
— Представляешь, Майкл — продолжал Хулио серьезным тоном. — Я стал бы твоим швагером. Майкл отвел меня в сторону
— Ла Тойя, ты ему в самом деле нравишься. Он не раз говорил мне об этом.
— Майкл, только не показывай ему, пожалуйста, его фотографию в моей комнате.
Но мне надо было лучше знать своего братца. Когда Хулио зашел к нам в следующий раз, Майкл тут же повел его в мою спальню, и вскоре весь город знал о моей «симпатии». Мне больше нравилась его музыка, чем он сам, и флиртовать с ним я вовсе не собиралась. Вскоре позвонил Квинси Джонс и рассказал, что он купил дом Хулио.
— Я надеюсь,— подтрунивал он, — что ты теперь и меня полюбишь, как его
Потом мы встретились в Атлантик-Сити. Хулио снова попытался поцеловать меня. Но на этот раз я плотно сжала губы.
— Ла Тойя,— обиженно сказал он,— ты целуешься, как восьмидесятилетняя старушка.
Он обнял меня и гладил там, где, наверное, было бы приятно другим, но не мне. Таков Хулио! Слава богу, дело мирно сошло на нет.
Тем временем Майкл-суперзвезда притягивал к себе все больше женщин, которых волновали его слава и деньги. Уже давно я вынашивала в душе опасение, что женщины любят не человека Майкла Джексона, а его имидж суперзвезды. Мой брат разделяет эту очень нелегкую участь со всеми знаменитостями, но так как у него слишком мало опыта в общении с противоположным полом, то ему еще труднее, чем другим. В шутку я предлагала ему жениться на женщине, которая так же знаменита, как и он, или на той, которая о нем ничего не слыхала. А к этому времени Майкл находился в зените своей славы, медиумы даже утверждали, что он якобы пришелец с другой планеты. И все это имело последствия, которые выходили за рамки возможного. Количество фанатов у наших ворот в Хейвенхерсте было день ото дня все больше. Некоторые стояли там годами. Мы, Джексоны, видели, в прямом смысле, как взрослеют на наших глазах дети-фанаты. Я вспоминаю одного мальчишку, которому мать разрешила стоять у наших ворот только при условии, что у него будут одни пятерки в табеле. Что она тут же и получила. Я вспоминаю, как девочки срывали с себя платья, бежали нагишом, надеясь привлечь внимание Майкла. По крайней мере, это могло немного развлечь наших охранников. Мы, Джексоны, любили наших поклонников. Но не все любители поглазеть и коллекционеры безобидны. У некоторых из них лабильная психика и весьма своеобразные представления об их отношениях с семьей Джексонов, особенно с Майклом. Конечно же, иногда перед охраной появлялась неизвестная женщина, которая заявляла:
— Иисус прислал меня к Майклу. Я принадлежу ему.
Когда она начинала угрожать нам за то, что мы не дали ей повидаться с братом, полиция арестовывала ее и держала в камере. На следующий день она снова стояла у наших ворот и клянчила, плакала, угрожала. Во время своих регулярных вечерних обходов охрана находила другую женщину, спящую на кушетке в нашей частной студии записи. По всей видимости, она провела в студии несколько дней незамеченной и питалась шоколадом из расположенного по соседству нашего «магазина лакомств». Полиция задержала ее, но на следующий день — вы уже, наверное, догадались — она снова стояла у ворот.
Немного позже мы с Майклом смотрели видеокассеты. Мы сидели в его комнате с балконом. Вдруг мы услышали странный шум. Он шел с балкона. Оттуда на нас кто-то глазел — это была снова та женщина. Она собиралась проникнуть к нам в комнату, но мы оба закричали, вскочили и побежали к выходу в таком темпе, что столкнулись в дверях. Все это было, как в фильме-комиксе. С трудом мы протиснулись и побежали через коридор в мою комнату, где мы заперли дверь и позвали охрану. На следующее утро вся семья проснулась от страшного шума. С изумлением мы увидели, как хрупкая молодая женщина балансировала на краю бассейна и, крича во всю глотку, опрокидывала одну мраморную статую за другой. Чтобы установить их, нужны были четверо крепких мужчин. Когда она покончила со статуями, она принялась за газовые вентили, регулирующие подогрев в бассейне. Потом в ход пошли газовые лампы.
— Я всех вас прикончу!— истерически кричала она.— Никто от меня не уйдет!
Отцу удалось успокоить женщину, пока мы ждали охрану. Они привели ее в дом, и Джозеф попытался выяснить:
— Как вас зовут? Как вы сюда попали? Почему вы это сделали?
Примирительно взглянув на Джозефа, мать, Майкла, Дженнет, Рэнди и меня, она ответила:
— Меня зовут Пасси. Я вам еще покажу! Всем вам, Джексонам, без исключения. И я ненавижу вас, потому что вы находитесь рядом с Майклом.
— О чем вы вообще говорите?
— Я ненавижу вас! Я позабочусь о том, чтоб вы поскорее умерли. Бог покарает всех вас!
С меня было довольно, и я вышла из комнаты. Впоследствии мы усилили охрану, но все-таки не чувствовали себя в безопасности. Самое неприятное в этом было то, что мы стали подозрительными в отношении всех, как бы милы в общении они ни были. Один из случаев, который напугал меня, я пережила из-за молодого человека, оклеивающего обои в моей комнате. Он был любезен и вежлив. И пока он работал, мы немного поговорили. Я не нашла ничего странного в том, что он оклеивал сравнительно небольшой участок целый день. Вероятно, он специалист высокого класса, думала я. Мне не показалось необычным, что он попросил разрешения прийти на следующий день, чтобы проверить свою работу. И на следующий день мы очень мило побеседовали, и он попросил дать ему фотографию с автографом и рекомендательное письмо, что я охотно сделала. А потом я узнала, что он слонялся у наших ворот и надоедал нашим охранникам своими рассказами о любви ко мне. Если они не пустят его ко мне, он меня убьет.
— Я знаю, где ее комната,— заявил он с угрозой в голосе. — Я найду, как туда попасть.
И хотя наша охрана заботилась о том, чтобы не всякая угроза доходила до нашего сведения, этот случай они нашли настолько серьезным, что проинформировали меня. У меня мурашки побежали по спине: я была с ним в комнате одна. Он же выглядел абсолютно нормальным! Но на этом история не закончилась. Когда я после обеда выезжала на своей машине, я заметила, что за мной следует красный автомобиль. За рулем сидел тот самый мужчина; он грозил мне кулаками и кричал, красный от гнева:
— Я тебя убью. За то, что ты меня не любишь. Ты даже не обращаешь на меня внимания. Но я не позволю так со мной обращаться. Я ведь влюбился в тебя до смерти!
Я так дрожала, что с трудом могла вести машину. Пришлось повернуть обратно, в Хейвенхерст.
Позже я узнала, что он проник в дом с целью убить меня, так как я «принадлежала ему». Это было выше моих сил.
С Майклом было не лучше. Хотя он и ценил своих телохранителей, иногда ворчал на них:
— Перестаньте все время топать за мной, держитесь от меня подальше.
Однажды настал момент, когда он больше не мог этого терпеть.
— Хватит!— заявил он. — С сегодняшнего дня я буду обходиться без телохранителей. Мне все равно, убьют меня или нет. Мне нужна неделя без телохранителей.
— Майкл,— растерянно обратилась я к нему. — Ты не сможешь этого сделать.
— О, еще как смогу. Подожди только! И он выехал за ворота, даже не заметив, что шеф нашей охраны Билл Брэй следует за ним. Впрочем, Майкл не очень хороший водитель: он не смотрит в зеркало заднего вида, круто срезает на поворотах, не держит ряда, так что его неделя «без охраны» была не чем иным, как иллюзией независимости. Однажды его машина сломалась в нескольких километрах от дома. И так как он не мог ничего наладить, он оставил ее прямо на улице и побежал звонить из автомата, чтобы позвать на помощь охрану. В другой раз несколько автомашин, битком набитых его фанатами, перегородили ему дорогу, заставив остановиться. Фанаты высыпали из машин, окружили своего кумира и радостно закричали:
— Привет! Мы только хотели поймать тебя и поздороваться.
Он был убежден в том, что эти люди — кучка ненормальных, которые хотели напасть на него. Приходилось быть начеку не только с гражданскими лицами, но и с полицейскими, что я нахожу особенно ужасным. Уже много раз местные полицейские останавливали машину Майкла и проверяли его водительские права, а также техническую документацию машины, хотя он ничего не нарушил, и каждый знал, кто он. Однажды мы услышали от служащего, охранявшего ворота, как один из полицейских выхвалялся:
— Когда-нибудь я заловлю Майкла Джексона и всыплю ему перца!
И за что? Только за то, что он был Майклом Джексоном.
Иногда казалось, что Майкл прямо-таки притягивает к себе неприятности. Однажды он поехал с мамой в сопровождении Билла Брэя к бабушке и маминому отчиму в Алабаму. Во второй половине дня они остановились у заправочной станции, и в то время, как Билли пошел в туалет, Майкл заглянул в маленькую лавчонку. Когда Билл возвращался назад, он, к своему изумлению, не нашел там Майкла.
— Джокер, где ты?— позвал он. «Джокер» — это была кличка брата. Вдруг послышались крики:
— На помощь! На помощь!
Это был голос Майкла. Билл ворвался в лавчонку и увидел там Майкла, скрючившегося на полу. Какой-то белый пинал его ногами и орал полным ненависти голосом:
— Я ненавижу вас! Ненавижу черномазых! Биллу удалось быстро справиться с нападавшим. Затем он помог Майклу встать на ноги, а брат плакал, из многочисленных ссадин сочилась кровь.
— Что случилось?— спросил он.
— Он хотел украсть шоколадку!— утверждал хозяин, указывая на Майкла.— Я видел, как он прятал ее в карман.
— Это неправда!— возражал Майкл.
— Нет, это было так!
— Минутку!— скептически сказал Билл. — Он не любит шоколад, а красть тем более не может. Зачем ему ваша плитка шоколада?
Вне сомнения, хозяин не имел ни малейшего понятия, кто перед ним. Билл должен был поехать с Майклом в местную больницу, чтобы обработать ссадины и ушибы.
Когда мать позвонила нам из Алабамы и рассказала об этом происшествии, мы плакали от гнева и отчаяния. Как такое могло случиться в наши дни? Если бы рядом не оказалось Билла, этот негодяй мог бы убить Майкла. Жермен был вне себя и вполне серьезно хотел лететь в Алабаму, чтобы собственными силами совершить возмездие. Нам с трудом удалось убедить его, что самосуд — далеко не лучшее средство для прояснения ситуации. Вместо этого мы подали в суд на хозяина лавки. Две девушки видели снаружи, как Майкла избивали, и были готовы подтвердить это. Мы считали необходимым пресечь такие расистские выпады. Но в данном случае мы потерпели поражение. Хозяин лавчонки не только не раскаялся, напротив, когда он узнал, как знаменит чернокожий, которого он избил, он стал угрожать, что убьет Майкла. Билл убедил нас в том, что мы имеем дело с ненормальным и поступим разумнее, если примем его угрозу всерьез. Из этих соображений он считал более мудрым решением отозвать иск из суда.
Не только в фанатах, вечно слонявшихся у наших ворот, была причина того, что я чувствовала себя пленницей, но и ситуация в самом доме была не из лучших. Джозеф всегда прослушивал телефонные разговоры всех домашних и, конечно же, мои. Он приобрел для этих целей соответствующую аппаратуру и повсюду установил самые современные подслушивающие приборы. Я жила в постоянном страхе перед его припадками ярости. Если случалось так, что я по каким-то причинам должна была оставаться с ним в доме одна, я брала машину и часами бесцельно ездила по кольцевой дороге. Я знала, что даже вооруженная охрана не смогла бы меня защитить, если бы Джозеф набросился на меня. Однажды я увидела в окно, как незнакомый мне человек входит в ворота нашего дома. Я пошла в комнату родителей и, ничего не подозревая, спросила:
— К нам кто-то идет. Вы знаете, кто это? Отец взорвался:
— Что ты себе позволяешь? Кто ты такая? Ты думаешь, это тебя касается?
— Но я же ничего не сделала,— возразила я очень почтительным тоном, которым всегда говорила с отцом, чтобы смягчить его гнев.
Я повернулась и хотела уйти к себе в комнату. Но Джозеф побежал за мной, яростно крича:
— Я хозяин в этом доме! Кто тебе позволил вмешиваться и задавать вопросы, кто его пригласил? Я это сделал, а тебя вовсе не касается все, что тут происходит.
— Я вышвырну тебя в окно!— повторял он раз за разом.— Просто вышвырну в окно!
— Но я ведь только сказала, что... Майкл приложил к губам палец, стоя за его стеной, и покачал головой. Я поняла: бессмысленно.
— Неужели этому не будет конца?— спрашивала я себя.— Неужели всю жизнь я буду дрожать от страха, как загнанный зверь?
Не зная, куда мне обратиться и что делать, я твердо решила — уйти.

Дата добавления: 2015-10-24