Пассаж о Мосте Принимающем

- Я Хуан Диего. Ты опять все видел, друг мой дон Хуан…

- Не все. Я видел, но не все.

- Все видеть невозможно, но если ты хочешь воспользоваться моими глазами, чтобы на них посмотрели твои глаза. возьми их.

- Мне не нужно, чтобы ты отдавал их мне, Святой-шаман. Я видел достаточно. И теперь мои глаза наполнились Пеплом. От радости, а еще из-за дали, далекой, словно тайная мгла, поднимающаяся вечером – этим вечером, похожим на тот, другой. Ты не видел, как вершины брали одну за другой, потому что задолго до этого ушел вместе с Девой…

- Ты прекрасно знаешь, что Блаженство разделить невозможно, что оно, непреодолимое в своей кротости, побеждает все и поглощает тебя.

- Да, я знаю.

- Я больше не мог позволить себе ни единого мига промедления, сопротивления Ее зову. Она – Дева-Богоматерь. Мой волк здесь, вместе с твоими, обезумевший от счастья. Он любит свою расу так же, как я люблю свою, и я готов перейти Мост, чтобы он принял на себя боль его усталых лап, коснулся их кожи, чтобы облегчить его пределы, мои тропы, мои террасы, мои сады…

- Те твои цветы, розы, прижились в некоторых обителях, они до сих пор дают бутоны и дышат предвечерним ветром.

- А что со Львами?

- Они исчезли. Постепенно.

- А доминиканцы?

- Они спустились с вихрей и решили окопаться в своих церквах или покинули род человеческий и целиком посвятили себя добродетели познания истинной любви.

- Истинной любви?

- Да, именно так. Единственная истинная любовь, возможная в этом мире, - это любовь ко всему. Все остальное – это желание, химера и горечь.

- Я ощущаю радость жизни.

- После стольких веков.

- Я ушел от вас, чтобы вы увидели все это без моей опеки, и чтобы снова смотреть на это; я сдержал свои рыдания, но не свою великую радость. Теперь я зажигаю истинный костер возле Южного моря, моего Тихого океана. Ведь моя Госпожа, Дева Мария, так любила ходить в свете багряного заката – стольких закатов - по воде этого моря.

- Она благословила его берега.

- Да, Она благословила их.

- Твои ущелья и твои пляжи.

- Места моего уединения.

- И ту пустыню – мою пустыню. Западную пустыню.

- Индеец-яки. Шаман, знающий слои памяти, друг Бога и Христа, скажи мне, сколько же нам ждать, чтобы бы распространился этот документ, именующий меня Отшельником.

- Ты уже понял…

- Я до сих пор еще растерян и ошеломлен. У меня отовсюду растут крылья, и я ничего не могу с этим поделать. Птицы повсюду – терраса – вот что я такое. Мой Континент. Прекрасные и благословенные птицы повсюду на моем Континенте.

(Хуан Диего возвращается в тело птицы Феникс, которая снова уселась у меня за спиной – на свою любимую антенну, - и улетает.)

----------000----------

Глаз-олень-бабочка… это произошло. Так же, как взмахиваешь вуалью, как задергиваешь занавеску на окне (бормочет – нечто наподобие длинного монолога – дон Хуан, вспоминая: Вершину и ее чары), как распахиваешь окно, как смотришь, не глядя, вдаль, так же отличаешь себя от того, кем ты был, и одна за другой раскрываются охапки облаков, и из них вырывают Закаты, которые они несли в себе; одним глотком проверяется эта капля воды и та, другая, и слегка онемевает тело, дрожащее от алого холода при каждом откровении памяти облаков.

Это обостренность чувств оленя-бабочки, вспоминающего бездонные ущелья, где он бродил, пересекая исступление зарослей и дикого свинчатника, то тут, то там ощущая нёбом восхитительную пытку плодов, жуя семена и листья с горьким вкусом, который ударяет в голову оленю, и он, гордо выпрямившийся, неоспоримо благословенный, проходит по самому сердцу старого леса своего мира, пересекая даже солнечные лучи, тающие в игре светотени, и останавливается там, и из его рогов вылетают бабочки, это его сердце, разрывающееся от истинной любви – той, о которой он говорил – он бабочкой пролетает сквозь вихри тайн и устремляется к клубам озаренного тумана – как вдруг – внезапно и удивительно – протягивается нежная рука, и олень-бабочка делает шаг, и поднимается, и исчезает на раскрытой ладони Девы Марии Гуадалупской с Тепейякского холма.

Это произошло в тот самый миг, когда тело, ударяясь о каменные стены, падало на дно ущелья – потому что на самом деле засада оказалась легким толчком, и оба они, волк и Отшельник, взлетели, чтобы вместе оказаться на благодатных ладонях Смуглой Девы.

----------000----------

Глаз-шоколад-сова… это произошло. Лесная птица, наизусть знающая вечные тени леса и лунной стихии, вращает головой, словно прожектором тревоги, и бредит в направлениях пронзаемых им теней, и обнаруживает мерцающую гроздь бобов какао, таких восхитительных на вкус. Сова не может ухватиться за ветку рядом с лакомством и взлетает, распахнув свои крылья, созданные, чтобы планировать без ветра, тихо, на бреющем полете, под кронами деревьев, так, чтобы никто не заметил ее, не ощутил ее присутствия, она не может устоять перед соблазном, она на лету отщипывает один стручок и заглатывает его, ее твердый язык расщепляет оболочку, которую клюв и нёбо, действуя, как идеальные рычаги, выбрасывают в воздух, и наслаждается вкусом этой священной пищи, она растворила его во рту и проглотила еще прежде, чем вернулась на свою любимую ветку, однако в тот момент, когда ее огромные когти касаются ветки, та оказывается вытянутым пальцем цвета розового дерева – пальцем Смуглой Девы, и Она уносит сову с собой в свой сад.

Это произошло, когда волк и Святой-шаман – их тела - падали, предчувствуя. что они не падают, а летят над равниной к радуге, погруженной в ущелье, чтобы ухватиться за Покрывало Девы и превратиться в перелетных гусей разорванных Небес.

----------000----------

Глаз-ягуар… это произошло. В дебрях сельвы ягуар жертвовал свои голодом ради наслаждения, которое он испытывал – красота есть квинтэссенция действительности – и видел вдали, как разгорается закатное небо, ягуар, обрызганный пятнами сельвы, впечатавшимися в его шкуру, потому что при каждом удобном случае он валялся там, на влажных увядших листьях, на узкой полоске земли у водопада, под ползучими лианами, где он так любит прятаться, мяукая, как котенок, или издавая стоны, как ягуар, где он лежал, как угасающее солнце, брошенное там, чтобы освещать лесную ночь и поддерживать костер пробуждения; он растягивается среди фиолетовых теней, чтобы его астральное тело побродило по великолепному ослепительному закату. Но вдруг грохот далеких небесных барабанов, отдаваясь эхом, опустошает его распростертое тело, забытое там, как отблеск солнечного луча, и перемещает его в другое тело, мощное, крылатое, и тогда ягуар делает огромный скачок и падает, не падая, на тыльную сторону руки Девы и останавливается там, не скользя, и, еще не пришедший в себя от изумления, лижет благословенную руку, которая забирает его из сельвы и уносит с собой на радугу…

Это произошло, когда волк и Отшельник подмигнули друг другу за миг до того, как распластаться, словно развернутые простыни, над зарослями равнины, над краем ущелья.

----------000----------

Глаз-орел-змея… это произошло. Шаман в исступлении своего самоотречения, когда он уходил после самого большого отдыха, такого мгновенного, что он и его волк – на какой-то сокрушительный миг – застыли в воздухе, когда их тела были сброшены в ущелье-равнину, покрытую кустарником, камнями и крапивой, птица взлетела из своего гнезда на краю утеса ветра и в мгновение ока, беззвучно, оказалась над небольшим пригорком и, царапнув крылом покрывавший его золотистый песок, схватила гремучую змею, бреющий полет – перо-сосуд – распластанный на синих зимних небесах, крылья неизвестного орла, и вот, будучи уже единым существом, орел-змея, всепреданный Деве, стряхивает с себя тайну своих границ и взмывает в воздух, и поднимается, пока на немыслимой высоте его не выбрасывает из мира и он не превращается в нарцисс-розу на Покрывале, о которое он ударился, когда Дева, дунув на орла-змею, поймала его.

----------000----------

Глаз-волк-луна… это произошло. Неожиданно. Вой пронзил лунный свет, и сердце волка взорвалось, возвращая ему лед пространств, которые он пересекал столько раз во время своих долгих скитаний, в глуши старого леса, и стыл в густом тумане на испещренном следами ковре инея, ведомый инстинктом тайных времен, и они, развернувшись, стали волками и приобщилсь к мудрому миру Отсутствия Космоса, который, не умея выть, стонет от неслыханного одиночества.

Волк-кочевник – это уклончивая луна холмов, на которые она поднимается, чтобы говорить на «ты» с Богом. Это происходит сейчас, пока мы с тобой пребываем здесь, а Святой-шаман и его волк ступают на первую каплю росы бесконечной радуги, на которую они взошли.

----------000----------

Глаз-обитель-колокольня… это произошло. В колокола уже никто не бил, и они раскачивались по своей воле, блестящий холодный металл, колючий низкий звук, накатывающий волнами хор. Монахи восприняли и уловили блеск этого звука только как тревожную тишину, от мерцания которой разгорался закатный пожар; так они узнали о смерти Святого-шамана и его любимого волка; монахи горестно пели, потому что они еще не знали, чтó и как произошло, и Святой Дух не мог проникнуть в их головы, потому что он таился в верхней части Обители, подобно голубю-вестнику, таился, не взлетая, пока сами стены обителей не заскрипели в непрерывном молении, которое было слышно на пастбищах, к стволах деревьев, в заблудившемся ветре, в плену сумерек диких теней, в Западном полушарии, в его камнях отдавалось эхо шагов волка и Святого-шамана:

Хале эль Митхаб Упсала Дамасутра… хотя на самом деле оно доносилось вот как:

Хааалееее ээээль Миииитхаааб Ууупсааалааа Дааамааасууутрааа…

Хааалееее ээээль Миииитхаааб Ууупсааалааа Дааамааасууутрааа…

Хааалееее ээээль Миииитхаааб Ууупсааалааа Дааамааасууутрааа…

Этот ледяной вихрь был чем-то вроде иного, извечного языка сфер, и монахи вспомнили, что Святой-шаман изнывает от любви к Бесконечному Безмолвию Космоса.

Это произошло, когда они отделились от своих тел, а сами тела были подняты из глубины ущелья руками Девы, которая, улыбнувшись, шепнула:

Дата добавления: 2015-10-24