Читайте также:
|
- Иду, - ответил он. – Пыльные каштановые волосы. Моя кожа освежается. Я не теряю годы, наоборот, у меня их становится больше. Я иду так же, как лягушки прыгают из одной лужи в другую. Стрекозы балуют меня, они так меня любят, они приносят в своих ротиках пыльцу от пчел-маток и кладут ее мне в рот.
Все это дон Хуан рассказывает шаманским голосом, и я замерзаю от каждого слова, которое исходит из его рта, как дыхание снежной лавины. Жизнь шамана – это неведомое, неисповедимое исступление пернатого змея и выстрел в упор в возбужденную вульву, омачивающую взвихренную опавшую листву. Роза ветров теряет свою девственность и свежесть.
Ясновидящий взывает к Радуге. Разорванное пространство безжалостно, вскоре будут другие Явления женского вечного, которое возвышается в самом себе - погруженное само в себя.
<«Это не я иду, меня ведут».> Нарождающаяся бесконечность является элементом Климата: любой покой есть суета.
Странный дождь, зимняя тьма. Обители – колыбели леса. Монахи не узнали птицу Феникс и сказали: странная птица, но какая красивая! Монахи – пока еще лесные плоды в пшеничных и кукурузных полях, они пока еще – мягкий металл по сравнению с золотом и серебром, они пока еще не обратились ни в рыб, ни в цвета, они еще молоды, эти Львы Божией пустыни, и у них еще нет памяти курганов и песчаников, которые, взвихряясь, становятся бурями в пустыне и ее миражами. Но память, насчитывающая несколько тысяч миллионов лет с момента переноса на Солнце, не забывает, ее ближайший поверенный – это шаман, у которого нет возраста; вообще нет возраста. Это реальность, на которую нечего возразить, он мог бы стать ископаемым и оставаться незамеченным, как ископаемое в слоях Океана-Земли; он мог бы стать прожилкой яшмы и оставаться незамеченным, как любое драгоценное вещество, высеченное в лучах пылающих солнц; он не мог бы существовать так, будучи безмолвной прожилкой яшмы в неведомой оливковой зелени цветущих времен, этом покрывале долгожителей – кусков аэролита, чье краткое существование лишено всякого обещающего смысла, потому что они упали на неукротимую землю. Далеко. Покинь мир – снова, - чтобы напитаться другими одиночествами. Это радуга северного сияния, которое в магнетизме полюсов кажется волшебным покрывалом.
…и тогда:
- Подожди, - повторяет дон Хуан. - Подожди немного. Позволь Пассажу об Обители достигнуть конца, я еще ощущаю его, как эхо, и волны, порожденные колыханием этих событий, достигают поверхности моей кожи; оставшееся с нами эхо – это шаги Хуана Диего по Обителям и Хижинам. Даже сейчас, после этого отсутствия, длившегося пятьсот лет, если измерять его в часах, минутах и секундах твоего мира, пятьсот лет, в мире сфер обратившихся в вечности, достаточные, чтобы тысячу раз выйти из Млечного пути и снова проникнуть в него, проникнуть в такт со щедрым биением Блаженства, даже сейчас, после этого столь долгого времени, его отлично помнят леса пýстыни тех Львов, его отлично помнят пустыни, где шипы, койоты и кактус пейот, жестокий и благословенный, его помнят эти ущелья, темные, влажные, где затаился во мраке благословенный камоте – может быть, он остался там после какой-нибудь братской трапезы или упал со стола Кецалькоатля, того, что ушел.
Шаги его босых ног грохочут, как взрывы, отдаваясь от заброшенных склонов. (Это нужно понять.)
(Я храню молчание, об этом просит меня дон Хуан) – а он продолжает:
Как вдруг на фоне тумана, против света, вырисовывается фигура Хуана Диего:
- С Нею и со мной произошло вот что: мы абсолютно поняли друг друга. И мы совпали в Закате, потому что Ее радуга – это агония и воскресение. Слава и Miserere. Моя шаманская половина подсказывает: родиться – это невероятно. И подсказывает: Рождение – это свет. И все то, что он несет с собой, волнение оттого, что ты существуешь, разрушение оттого, что прикасаешься ты и прикасаются к тебе, можно прикоснуться к свету молнии, можно искупаться в радуге и войти в воду – потому что жизнь питается жизнью.
Удивительным образом – мы этого не заслужили - мы превращаемся в мираж, в зеркало воды, в отражение воды, в водяной континент, в сосуд с водой. И в огонь. В живую воду, наполненную светом, она как стратосферическое покрывало чистого существования. А Шаман, которым я являюсь, знает, что если любое рождение – это нечто невероятное, то, пережив это потрясение свидетельством невероятного, можно Удостоиться рождения свидетелем происходящей повсюду вечности. Жить без этого знания означает потерять жизнь, потерять жизнь, не ведая этого события, это означает стать слизняком без всяких мыслительных способностей, омерзительно прилипать где угодно, жить бесполезно и умереть без стыда, и тогда трудишься на благо Короны или ее прихвостней, или вслепую, каждое мгновение предавая Смуглую Деву; забывая, что мы находимся на небе (для современных знаний это просто стыд и позор).
Бум-бум, бум-бум, бум-бум…
Продолжается тайна этого благословенного звука и низкого звука трепета бездн Пространства, это вихрь крови, пульсирующей в сердце, что за пределами, там, внутри:
Бум-бум, бум-бум, бум-бум…
- Каким ты представлял себе Хуана Диего?
- Я никогда не думал о том, какой он.
- Его двойственная личность идентична двойственному миру света-тени, дня-ночи. Шаман – это оборотная сторона Святого, иногда Святой бывает для шамана днем, и он бродит наобум во мраке бездн; а временами шаман становится днем для Святого, и Святому приходится соскальзывать в вечную ночь. Когда шаман крепко держится за слепой свет небосвода, это ночь для Святого, и таким образом они составляют полный, круглый мир.
С другими Святыми такого не происходит, их природа обладает лишь одной стороной чар, поэтому им приходится должным образом входить в затмение, чтобы понять другую сторону вещей, знать только ослепительный свет света дня – это чудесно, однако Хуан Диего движется еще и по небосводу звезд (познавая этот небосвод звезд, обладая им, преследуя его, открывая его, любя его и живя в нем).
Изучение иных солнц, бесконечного Пространства и ослепительного света лазури, присущей дню, наполненному множеством красок, дало ему огромное преимущество перед другими Святыми, только ему из них всех Дева продемонстрировала такое величие и полноту любви – явилась перед его взором, чтобы исполнить обещанное: сделаться зримой, чтобы другие глаза увидели ее глаза и смогли смотреть на нее.
Это не стало возможным ни для какого другого Святого. Святой созерцает Блаженство, а Блаженство созерцает его и проникает в него. Но он не может открыть источник божественного, его Благодати, не может сказать кому-нибудь: смотри, узри, смотри, и на тебя тоже устремлены глаза; а Святой-шаман опирается на свою магическую культуру и возвращается озаренным, и указывает на источник своего Блаженства.
Поэтму Курия избегает его. Потому что она еще не понимает его, потому что Курия не соучаствует в братской трапезе, она ревнива, от нее мало толку, она близорука, лжива и чужда. В Ватикане никогда не стремились к смирению. Это нечто несообразное, но именно так оно и есть, это заставляет Курию отделять себя от Блаженства, чтобы продолжать существовать, по их словам, потому, что они не доверяют своей вере, потому, что их вера легковесна, она не выдерживает присутствия невинных и простодушных, и они завладевают ими, но их общность крепка, как свинец мрамора их основ.
Блаженство, которое не сопутствует своей Короне, а только носится со своим логосом, - это все равно что желание разделить с Христом ту вечерю без стола, без хлеба и без вина. А Христос - спасибо, хорошо. Наш терпеливый и беспокойный Святой-шаман отходит в сторону, чтобы его Народ мог непосредственно созерцать Ее глаза. Потому что если Она выполняет свое обещание – он так и не понял, как могло произойти это невероятное событие, - когда Она выполняет его, он тоже выполняет. Он становится прозрачным и незаметным, без всякого обмана или ego, в полном Блаженстве акта милосердия. Она знает об этом. Поэтому Она доверяет ему, ибо знает, что он не столкнется ни с какой надобностью, Она находит и пленяет его, чтобы свершился акт созерцания его Ею и Ее – им.
(…он останавливается. Его голос меняется, временами говорит Хуан Диего, а временами – дон Хуан, и оба, беседуя в моем присутствии, разрывают таинственную завесу.)
Курия не может извиняться. Они способны – так же, как они делали это в других случаях – заявить: «Мы приносим свои извинения Америкам». Ты увидишь, до какой степени они способны делать подобные лживые заявления. Ты увидишь, как их действия постепенно приводят к их ежедневному умыванию рук. Но для нас это не имеет значения. Нам наплевать на них. Мы тоже повернулись спиной к Святому-шаману. Мы поверили в сказку, однако основное случилось, тайное преступление налицо, главная встреча состоялась, и судьба братской трапезы решена…
…но мы на все эти годы потеряли Святого Покровителя Америк.
Мы говорим это вот так, вдруг, потому что еще не загладили нанесенного вреда, понадобятся годы планетарного сознания – до тех пор, пока каждый из нас, Ее детей в обеих Америках, проснувшись, не узрит Ее взгляда и не признает, что мы находимся на небе. Даже если волосы у нас встанут дыбом, даже если мы содрогнемся, выходя на улицу или опуская голову на подушку, и это содрогание окутает нас сном падших ангелов, это будет началом нашего постепенного поднятия до уровня сознания Хуана Диего. Его мощь, его независимость и отвага вызывают уважение к его личности. Мы должны изучать Святого-шамана, мы - индейцы, смесь рас, которую мы образуем, сила чар встреч эмигрантов, чар, которые обвевали свежими ветрами наши лица, наша Страна, довольная или недовольная, внутри границ или за их пределами, - пусть все это поможет нам достаточно укрепиться в радости.
Но пусть обе Америки, от льдов Северного полюса до льдов Южного полюса, знают, что Святой Покровитель Америк, их позвоночный столб, отошел в сторону, чтобы позволить нам созерцать Ее глаза. Мать Христа, уста которой говорили с Ее сыном, теми же нежными устами говорила с Хуаном Диего, и вот так, лично, Она явилась только избранному Ею континенту: Она, Владычица Небесная.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Наше занятие вызывает в памяти бесчисленные состояния души, испытанные на протяжение того времени, когда мы были свидетелями этих ужасных, но благословенных событий, которые сейчас…
- Ты открываешь для себя? Думаешь, это точное слово?
Потому что во всем этом, когда это понимаешь, существует глубокая, неслыханная боль.
И я уверяю тебя, досточтимый дон Хуан, я никогда не представлял себе ничего подобного. Разумеется, я очень рад, я просто очарован.Я бесконечно счастлив, но пронизан прикосновением измороси, воздуха, речки, любой мелочи, в которой звучит Глагол мира, все это лишь усиливает контраст: я чувствую себя оторванным, потому что тогда я повернулся к нему спиной.
Мы уже знаем, что его не знал никто, но неведение – это не утешение. Дева, которая есть Небесные Врата, никогда не явилась бы без прямого вмешательства Святого-шамана. «Они» взяли все на себя и действовали в своих интересах, не ущемляя ничьих.
Святой Дух – это Время, которое проясняет все, теперь мы утверждаем то, что произошло столь неожиданно, непосредственно и ошеломляюще, этот чудесно простой и реальный факт. Именно таков он и есть.
Хуан Диего облачен в свои обычные золотые и синие, цвета ляпис-лазури, тона (таким я вижу его, видел тогда, когда мне случалось его видеть), твоя накидка золотая?.. она не белая. (Может, она и была белая.) Она стала золотой от времени? Золотой цвет – это цвет времени, цвет дерева без коры, которое соприкасается со льдом и становится серебристым, а со временем – золотым. С психикой происходит то же самое, что и с древесиной… а дон Хуан хохочет.
- Какое тебе дело до этого?
- Мне есть дело до этого…
- Может, ты и прав. Накидка у него золотая, вся его одежда золотая, это из-за того, что он так приближается к свету своего солнца. А ведь оно еще и обжигает. Мы должны отметить, что он подпоясан узенькой бело-красно-синей ленточкой и что она всегда при нем. А еще мы должны отметить, что его лицо цвета корицы становится синеватым, как невесомый лед, - это из-за пределов, которые он несет в себе, межзвездных пространств и того, что находится за ними. Коричный цвет его лица идеально сочетается с его золотой одеждой.
- А нам описывали его по-другому.
- Это невежество или обман, не важно, преднамеренный или нет. Он не был – ты же знаешь – тем импозантным индейцем в одеяниях цвета крыла белой голубки, сверкающих, как блеск молнии; он был шаманом, которому было бы легче легкого стать серым, как его пепел, или облачиться в темно-коричневое – цвет ила и грязи его земли - или в благословенные яркие цвета жрецов кецаля, но нет, бессмертный одет в тряпки, как следует выдубленные на солнце. И сам шаман, плод своей матери-земли, выдублен солнцем времен. Они пронизан своими Закатами. Полон своими пустынями. Чужд истории.
- А этот синий цвет льда? Когда небеса покрываются зимней лазурью, он выбирает белый цвет и золотисто-красные тона, чтобы его перевязанные камни загорались.
- Ты прав, я несколько раз видел его таким. Он же Святой и шаман, это глубинные нити зимы и отражение его зари.
- Это излучение его пульсации. В золотом цвете таится смягченная чернота угля и вечной ночи, в его яркой желтизне – густой туман, космическая пыль, что обволакивает его, синева льда, этот цвет дает ему долговечность. Когда радость или волнение сотрясают его тело, его температура опускается, и его ярко-синяя кровь наполняется скрытой и бесконечной тьмой любой крови.
- Птица Феникс.
- Шкура его волков: природа черного вожака, который видит во тьме ночи, а при свете дня, не видя, находит след. Природа того, кто постоянно следует за ним и кто не дает путникам потерять друг друга, он золотистый, золотой, как само золото, он связан с солнцем и его опаляющим жаром; и другой волк, не такой, как эти, волк, помазанный пеплом шамана, памятью слоев пожаров и времени, особый волк Хуана Диего, одинокий волк. Как, по-твоему, удается соединиться цветам радуги, чтобы войти в мир? Не верь этим россказням, что, мол, это явление физическое, связанное с преломлением в природной призме, «этот мир – мир мысли и нагуаля», этот мир – мир ласки, он рождается и умирает в каждом из своих созданий. Как разрываются солнца, кровь солнц, тот жар, что проникает вглубь негостеприимной материи, все время изрыгающейся материи, замерзшей материи, как, по-твоему, солнца должны проникать туда и открывать эти ограды, древние знали это, друг мой.
На протяжение всей короткой истории нашего нахождения вблизи друг друга, бурной и прекрасной, но, в общем-то, тривиальной, мы встречались и разговаривали во время наших долгих странствий, нам пришлось постепенно обретать смысл древних, присутствующих и отсутствующих, всех их рас, через все воспринятые коллапсы.
Этот особый синий цвет есть лазурь шаманского величия. Он содержит в себе границы состояния, именуемого Святостью. Мы никогда прежде не говорили того, что говорим. Этот ореол святости и близости к зимним небесам, пустынным, таким глубоким. Эти тона, сияющие в центре миров, которых коснулась жизнь, все они – это золотой цвет и тот, другой, синий, глубокий, отдаленный; в этом состоянии вещей, которые тяготят или радуют нас на перекрестке дорог, наших пересекшихся дорог, наполненных непредвиденным, Плутон, это море. Нужно, чтобы ты смотрел на эту такую отдаленную сферу как на последний из редутов берегов и их песчаных пляжей, где кончаются небеса и их пустыни; это их цвета.
- Глаза Хуана Диего зелены, как яшма.
- Так оно и есть. Они зеленые, как извечные камни, как сосновые леса и зелень, которая отряхивается, потея водой и светом. Ярко-зеленые, светло-темно-зеленые, как свежие листья крон в ущельях, зеленые, как сельва его Континента, как зелень его лесов.
- Его волосы не седеют.
- Просто в нем царит молодость. Молодость его черепа. Эта радость жизни, настолько мощная, что просто невозможно, чтобы на этой голове появилась печальная седина. Он никогда не бывает в угнетенном состоянии. Ни до Откровения, ни после.
- Он силен и крепок, как дуб. Он такой живой, мускулистый, худой, но мускулистый.
- Это его неутомимые странствия, постоянный дождь, омывающий его, и солнце: пост.
- Кожа у него совсем другая.
- На ней нет пятен, она гладкая, влажная. Словно по ней не прошли годы…
- У него нет возраста, Дева однажды обещала ему это, и шаман не стареет.
- Бессмертие приходит к нему, как налетающая вьюга, и вследствие этого он дышит Блаженством. Видимым и невидимым. Вся вселенная – тайна. Сама вечность сторожит эту тайну. Думаю, рядом с Девой нельзя дышать нормально, нельзя кашлять или зевать. Ведь ты находишься перед Матерью всего живущего, и это Она. Она обещала ему это, когда он однажды отдыхал днем, стараясь, однако, не уснуть, но все же уснул, потому что очень устал: Она сказала… <Почему бы тебе не преклонить голову на мою руку или плечо? Я не позволю тебе изнемочь и упасть, я нежно, насколько можно нежно вручу тебе вечную жизнь, это будет для тебя так же просто, как дышать воздухом и освежаться в воде. Ты даже ничего не заподозришь, когда она придет к тебе, ты уже бессмертен, так что отдыхай>.
Мозг Хуана Диего повторял, подобно эху тех пределов, где он дышал: «Я больше не умру»; но ведь сама Тонанцин и Кецалькоатль впали в агонию. Дева ответила ему: <Их смерть принадлежит не смерти, а бессмертию, такому же, как твое>.
- А когда он уходил от берегов Океана, поднимаясь на вершину, где умерла его Тонанцин, все произошло при его возвращении…
- Так оно и есть. Все происходило во время этой встречи, и они шли рядом и смотрели друг на друга. Она появлялась время от времени, но постоянно, то тут, то там. Он шел рядом с Ней. Их приятные встречи могли бы продолжаться столько, сколько они захотели бы. Но он не хотел откладывать выполнение своей миссии, хотя и не знал подробностей, он был так рад, что они смотрят друг на друга, что не обращал на это внимания. Она хотела остановить его и несколько раз приглашала его отдохнуть, погружая его в тихий, дотоле неведомый ему сон. Это был Океан иного моря, называемого Блаженством. Она сияла безграничной и безусловной Святостью. И шаман улыбался, растворяясь в кротком сне.
----------000----------
(Возникают мысли и тоскливые желания, порождающие горечь. Многочисленные перемены так легки и неощутимы, биение сердца так трагично, что это перевоплощение человека, являющегося шаманом, в Святого становится одобрением его судьбы).
(Луч шаманского инстинкта скользит на рассвете ночи, всю ночь дон Хуан бдит, не позволяя себе преклонить голову. Дверь открывается. Я привязываю дверь арканом, чтобы она была как запертая. Я надеялся удержать их у себя, и дон Хуан подтверждает мне это. С тобой останутся только твои неразлучные спутники).
----------000----------
И все же - Дева, Владычица Небесная, застала его врасплох. Восторг был его природным инстинктом. Благодать вводит его в состояние блаженства, но не сна.
Подобные слова слышатся веками. Мы, на протяжение всей своей жизни, даже старались изо всех сил не произносить их. Повсюду поднялись холмы и огромные Пирамиды, сторожевые башни и так далее, и все это устремлено вверх. Устремлено к Ней и посвящено непосредственно Ей, Владычице Небесной, но не на алтарях, не в каких-либо вместилищах человеческого величия, а посреди Стихии, такой, как она есть. Шаману для его искусства – необходимо, чтобы мы поняли это – нужны только его собственный инстинкт и страсть его экзистенциального ощущения, он должен распахнуть свои чувства, чтобы улавливать ими весь мир - сверху донизу, неусыпно.
Он вынимает свои глаза и кладет их где-то. Он вынимает свое сердце, отделяет его от вен и кладет его где ему вздумается, чтобы оно дышало, или засовывает его в листья или в тростинку, или делает в нем отверстия, чтобы оно служило ему флейтой, и бредило вспышками его чувств, и облегчало его дыхание, и танцевало.
Она знает все это о нем, и потому, когда Она появляется рядом с ним, иногда он даже не смотрит на Нее, или Она обнаруживает, что он смотрит на Нее глазами своих волков. <Ты знаешь мои солнца, окунутые в трепещущие жизнью закаты> - сказала Она ему. - <Ты знаешь, как дойти до моих закатов, и я видела, как ты вглядываешься в пределы одиночеств моего сердца, поддерживая огонь в своих кострах. Я знаю тебя, ибо я всегда видела, как ты странствуешь там>. Хуан Диего знает и понимает, что Она знает его. Это любовь. Переведи: Необъятность – это любовь. Она – Любовь.
Если тот, кто любит, знает то, что он любит так глубоко и проникновенно, то Она знает его как никто другой. И он знает Ее во всех Ее созданиях, потому что любит жизнь, сотворенную Ею. Он восхваляет жизнь, которую любит Она, и входит в реки времени, которое любит Она. Она знает Бога, а он – нет. Знать Бога невозможно. Он знает Блаженство, которое наполняет и отравляет его. Она родила Христа – не распятого, свободного, без цепей, - родила его из своего чрева, и Она знает его как никто другой. Он любит Христа, ибо считает его единственным, кто знает Бога, Он знает Блаженство, происходящее из соприкосновения с Божественным. Он знает Благодать, исходящую от Бога, однако лицо Бога и сам Он ускользают от него. А от Нее – нет. Медленно, но верно шаман понимает свою миссию и посвящает себя Деве.
Она точно уловила момент этого всплеска чувств и улыбнулась. А потом сказала ему: <Теперь, когда ты восстановил свои силы, пойдем>. И они пошли.
- Хале эль Митхаб Упсала Дамасутра…
Хуан Диего бормочет эти слова, его искренность была столь реальной, а его рвение – столь неподдельным, что я почувствовал себя отделенным от мира, который был его миром. Расстояние между ними не позволяло им разговаривать слишком много, однако, будучи так близко, они не переставали общаться, когда он собирался сделать глоток воды, Она отражалась в воде. Она появлялась на его руках, на его ладонях, вблизи холма у основания большого пальца, и появлялась на радужных оболочках глаз всех созданий, всех своих благословенных животных, которые видели Ее. Естественно, они встречались и этой зимой, и он бежал, а Она останавливала его: <Давай будем идти медленно> < Мы же никогда не дойдем > <Считай, что мы уже почти дошли> < Еще нет, пока не произошло то, что должно произойти, а после этого мы должны вернуться > <Тогда иди медленно, потому что, когда мы будем возвращаться, я окутаю тебя своим покрывалом>.
Он понял. И пошел медленнее. Долгое путешествие казалось ему таким долгим, присутствие Девы – таким ускользающим, естественное в подобном странствии изнеможение – таким бесконечным, а Ей нужно было каким-то образом сделать так, чтобы его глаза смотрели на Нее. < Обратив свои глаза к моим > - сказала Она ему - < Отряхнувсо своих глаз завесу сна > - это Она тоже сказала ему - < Отстранившись немного от своих дел и нужд > - шепнула Она ему - < Они увидят меня, как ты увидел меня в первый раз > - подтвердила она.
И тогда Хуан Диего попросил Пресвятую Деву, чтобы они немедленно отправились на Тепейякский холм, чтобы таким образом проститься с памятью Тонанцин, Кецалькоатля и его народа. А особенно – проститься с животными, и Она сказала ему: <Не бойся за своих животных, ты будешь ближе к ним, чем когда бы то ни было, ты даже сможешь гулять с ними в полях, когда тебе заблагорассудится. Не бойся, Хуан Диего, за них, благословенных.> < Я знаю, что они сильны, они невинны, они знают Бога, но я действительно очень беспокоюсь, что на них будут так много нападать. > И тогда Дева сказала ему: <Хорошо, я знаю, что ты любишь жизнь как никто другой, и любишь моих детей как никто другой, но для того, чтобы они были с тобой, тебе придется отделиться также и от них, как я некогда отделилась от Иисуса.> И тут он понял. <А теперь иди в одинокую обитель на обратной стороне Тепейяка и жди там, пока не поднимайся в горную обитель, я скажу тебе, когда.>
Так он и сделал. Эта обратная сторона была не чем иным, как недавними, еще горячими, заброшенными развалинами Теотиуакана, но там, поблизости, была одинокая хижина, и она по воле Смуглой Девы стала его убежищем. Поэтому он шел довольный и радостный и даже позволил себе некоторую вольность – обошел некоторые из долин своей самой сокровенной Карты. Он отправился к термальным источникам, чтобы укрепить свои силы, а на ходу тихонько разговаривал со своими приемными родителями, чтобы укрепить свое сердце. Там, в кипящей воде источников, Хуан Диего и простился с миром. Но он чувствовал себя не совсем хорошо, потому что Дева ушла семь дней назад.
Семь дней, ставших семью огромными пустотами, а Хуан Диего тем временем играл со своими животными и изнемогал, исполненный уже созревшей в нем прозрачности, погружаясь – он не мешал этому погружению – в нежный эликсир Блаженства Девы, он каждое мгновение входил в него, не выходя, и проникал в него все глубже, и проникался им. Его искали повсюду. Можно сказать, что Курия не могла унять своего беспокойства, но искали его безуспешно, везде, где угодно, только не там, где он очищался в пылающих источниках, один день – в одном, другой – в другом, было семь источников, послуживших ему Мостом для предстоящего посещения, он не имел ни малейшего представления о том, что случится <Но это случится> - говорил он себе.
То были прекрасные времена, чудесные дни, дни проснувшейся, но еще не окрепшей внутренней тревоги, дни праздника, намеренно откладываемого, потому что уже приближалась зима, его костры уже тянулись, как перелетные птицы, парили над горизонтом, солнце мягко плавилось в пыли горизонта степей, окружавших кипящие источники, подступала невесомость, присущая этому, окрашенному легчайшей лазурью, состоянию восторга, и его сознание, обретая все бóльшую легкость, рассеивалось, подобно облаку, в струях кипящей воды, которые в ужасе вырывались из земли и, взметнувшись, опадали, склонялись в глубоком поклоне, мир прощался со своим шаманом.
(Дон Хуан временами умолкал. Было заметно, что ему очень трудно рассказывать и сопереживать эти события, присутствовать и не присутствовать, разделять с Хуаном Диего состояния его души и его странствия, а в его отсутствие ему приходилось позволять себе становиться свидетелем и впитывать опыт Святого-шамана, стремящегося поскорее достичь Вершины. И – вдруг - дон Хуан сказал мне: Запиши это и не теряй.)
Птицы готовятся к перелету рядом с шаманом, уже Святым, они чувствуют, что им хочется уцепиться за его присутствие и удержать его в памяти, а в его глазах остаться напитанными ливнем, исходящим из этого, иного солнца. Многие животные, каждое по-своему и в своем мире – и каждое охвачено его чувствами, - отправляются к пустыням на обратной стороне священного холма, где, как они уже знают и догадываются, Хуан Диего проникается своей благословенностью.
Кое-кто из его старых друзей подозревает, где он бродит, но лишь несколько из них пошли к нему за время этого последнего семидневного паломничества, одни отыскали его, другие – нет. Потому что животные отлично знают обо всех подробностях происходящего еще до того, как это произошло. И они приходят, их приходит – даже – много. Кроме того, костры, разведенные вдоль этого пути, были постоянными источниками света. Их было видно издалека, и животные, отражаясь в них, успокаивались.
Полярные медведи стонали вдали. Северные олени громогласно мычали. Тюлени и морские львы ныряли, стремясь достичь в глубинах синевы бездн Хуана Диего. Шаман был уже Святым, и он купался.
Все животные мира широко раскрыли глаза, их сердца звучали, раздирая воздух, раздирая землю, раздирая воду; все они - и каждое из них – превратились во вспышки костра, где четко отражалась Вселенская Мать.
Это происходило вдали от мира и от луны, радуга, протянутая в Бесконечности пространства, как Мост, как ковер из тончайших переливов цветов и оттенков, чтобы Владычица Небесная могла пройти через свой небосвод и достичь там, вдали, глубины бездны, мира, которому она собиралась явиться – такая, как есть. Все животные мира превратились в костер ее встречи. Нужно понять то, что недоступно пониманию.
Это не было делом человеческим. Она изливала свою любовь на этот мир, и пространствам в их бездонных глубинах оставалось только взирать, как Она пройдет по тайне радуги, чтобы запечатлеть себя на накидке Святого-шамана.
Единственным, кто не знал, как сделается все это, был Хуан Диего: что и как произойдет между Нею и им. Как и животные, он тоже предчувствовал, что случится нечто чудесное, однако не беспокоился и не думал о том, что могло произойти, охваченный величайшим и прекраснейшим Блаженством, которое наполняло его и которое он видел разлитым в небесах, по мере того, как приближалось событие, он все яснее понимал, что оно будет, и знал, что не потеряет никого из своих любимых, не потеряет ни своих пейзажей, ни своих пределов, ибо это из них, как из пузырьков, складывалась радуга, по которой Великой Вселенской Матери предстояло пройти босиком, чтобы в неслыханной тайне войти в совершающееся во времени мира.
Семь дней продолжалось строительство тропы из глубины небес до другой глубины звездных небес, в пределах крошечного благоухания этой капли моря и соответствующей ей Бесконечности тончайшей жизни, прекрасной плазмы, выплеснутой туда, чтобы полностью воскресить себя. Святой-шаман сдерживал восхищение, вызываемое у него присутствием этой невиданной радуги в таких огромных небесах - будущей тропы прихода. Предстоящее Явление уже было не только предчувствием, потому что готовилась братская трапеза. Его волки и орлы словно обезумели от радости. Монахи-Львы также пребывали в полном восхищении, ибо предчувствовали некий выплеск Божественного, но вместе с тем не скрывали своей тревоги, ведь они могли только едва соприкоснуться с таким странным событием, некоторым образом они участвовали в поведении всей природы. На луну обрушилась целая серия таинственных встреч с аэролитами, которые ударялись о ее поверхность, над Океаном-Миром-Землей постоянно проливались звездные дожди.
«Произойдет нечто великое» - говорили между собой монахи. Курия опасалась только огромного взрыва вулкана, который составляли индейцы и их соучастники, новая, такая молодая скрещенная раса. Однако перекресток еще не был равноудаленной точкой, не был даже эхом, народ был против любого события, так или иначе связаного с бойней. Было ли это тем мятежом, которого уже давно ждали? И тогда они получили послание, где говорилось о возможности встречи, и оно стало окончательным знаком того действия, которое собирался совершить мятежный Отшельник.
Он не мог бы увеличить свою силу, назначив встречу раньше, и ослаблял себя этим избытком доверия, в конце концов, он ошибался, он собирался явиться один, как это было указано в просьбе о встрече, переданной от его имени третьими лицами, он отправлялся прямо в пасть к ненасытному завоевателю.
До встречи оставалось всего семь дней, и нужно было все подготовить. Однако интрига финального удара должна была завязаться только после встречи и приема, чтобы прежде целиком и полностью выяснить, с чем он пришел. Успех этой интриги решал проблему предполагаемого контроля над Новой Испанией, а также поимки и убийства невидимого вождя давно предчувствуемого мятежа – грозового орла и наследника ужасного сатанинского культа, наконец-то он собирался явиться.
Но Курия также умирала от смеха, нервного, бешеного, утробного, ее мозг скользил в этом наркотике, в этом насыщении еще до грабежа. Это было как заранее пережить свой яростный удар. Заранее ощутить вкус первичной пытки. Это даже вызывало в подсознании завоевателя эротические выражения, мастурбации массируемой власти, готовой наброситься на жертву, повторение жестокого метода завоевания Гуакамайо, этого дурацкого Кецаля, невежественного древнего Бога с его идиотскими выходками – вот ведь сукины дети; так судили они.
Таков был круг спирального лабиринта ненависти, столь жгучей, что она туманила разум Короны, которая снова была близка к тому, чтобы засиять новым блеском, воздвигнувшись на единственный живой алтарь, признававшийся в качестве предназначения хроники агонии завоеванного.
Монахи-Львы и другие умные провозвестники континента были заражены странным и чудесным великолепием небес, пылавших в час алых закатов, исполненные света дни тоже загорались в кругах солнц, словно изливавшихся одно за другим; влияние этих пространств, полыхавших молниями среди бела дня, при ярком солнце, не предвещало ни химеры, ни бойни, ни агонии, ни прочих невзгод.
Не было никого, кто думал бы то же, что и всегда, ужасная привычка человеческого существа, напрягающая закоренелых мистиков, конец времен; на сей раз все было по-другому, они погружались в сон, вдыхая этот воздух, напоенный ароматом цветов. Что-то произойдет, и причиной этому Делатель. Наконец, на четвертый день седьмого они обнаружили его и засели в своих обителях, полностью предавшись молитве и разводя костры от имени шамана.
Обе Америки были проникнуты чарами Благовещения, извещения о чем-то таком, что должно было потрясти их до основания. Негромкий, но постоянный звук от горения костров сливался с отдаленным кличем всех поверенных шамана, который без устали стучали в свои – у кого какой – барабаны: бум-бум, бум-бум, бум-бум.
А Хуан Диего в это время находился у другого источника с кипящей водой. Как Святой он был абсолютно сосредоточен на том, чтобы проникнуться непреодолимым блаженством. А одновременно, как всякий шаман, он сливался с чарами кипящей воды, становясь единым целым с центром замли, чтобы поддержать эту точку, необходимую его существу, как ось, чтобы никогда и никоим образом не отделяться от жизненного центра, где он мог двигаться в небесах, на равном расстоянии от бездн, сколь бы далеки они ни были. Память шамана излучала все эмоции, испытанные им начиная от рождения мира, и укрепляла свои корни в сердце. А это было непросто после неизреченно прекрасного неба Блаженства.
Он тихо разговаривал с мощной испепеляющей струей, кровью земли, ища склоны центра мира, чтобы навсегда, на все времена поместить его в свою память.
----------000----------
(Костер, пылающий вдалеке, на фоне синей горы, растворяющейся в вечерних сумерках.) Огромная, необыкновенная тишина, мягкая синева, лазурь, ожидающая сигнала и прикосновения.
----------000----------
Мы вместе, еще костры у подножия горы, и еще, и еще, и еще. Это Львы зажигают свои сигнальные огни. Непрерывно гремит «бум-бум, бум-бум, бум-бум», теперь в этот звук вплетается пение раковин, они тоже извещают о скором погружении Отшельника в недра звездного Покрывала Девы. По всему континенту раздавался стон свирелей, флейт, рогов и всех прочих инструментов, способных напомнить о пламени.
Эти звуки возникали от самого легкого дуновения ветерка на горизонтах, раскинувшихся на границе воздуха, они накатывали, как волны неимоверных сотрясений, заставляя Мир-Океан-Землю пульсировать, как радужный путь, по которому Дева должна была пройти от последнего берега бесконечного Океана до утеса сердца, возвышающегося на горе Тепейяк. Дни идут за днями, яркие и наполненные, горные цепи и холмы всего мира вибрируют – под солнцем ли, в тени ли, при ветре и без ветра, при чистом ли, затянутом ли тучами небе, эти содрогания также вызывают исступление молний, которые постепенно разрушают сад, где царит предчувствие Ее.
Мерцающий костер в небе. Мерцающий костер на темном силуэте горы. Доступный пониманию диалог психической природы истинного мира с глубью небес, откуда Она наблюдает за радугой и решается пройти этим путем, чтобы запечатлеть в мире свой образ, и смотреть, и быть созерцаемой вблизи. Костер на земле превращается в рой светлячков. Костер в небесах окутывается звездами.
Пятый разговор: Размышления Поверхностного Стороннего Наблюдателя
Я хотел, чтобы встреча была назначена на утро, а не на вторую половину дня. Однако никто не высказывал своих соображений, создалась атмосфера истерии, как будто нам предстояло встречать целое войско, а ведь речь шла всего лишь о каком-то голодранце. Я не понимал того, что, с разумной точки зрения, следовало бы учитывать. Меня зовут Хосе Вальдовинос, я профессиональный и потомственный грабитель. Говорят, что никто не обращается с индейцами хуже меня. Что я – проклятый негодяй. Но что именно поэтому я им нужен. А если это так, то нетерпеливая Курия вполне могла на него положиться. Честно говоря, я решил, что они там немножко сошли с ума. Потом оказалось, что этот Вальдовинос являлся хозяином всех палаток, расставленных наподобие пограничных постов, чтобы собирать разные налоги, рекомендовать шпионов, надлежащим образом делить и размещать полномочия и семьи и задерживать подозрительных. Все, что у меня было, я поставил на службу Короне, эта сеть была организована лучше, чем ее войска. Вот это фиаско. Договариваться о встрече явился немногословный монах, доминиканец, в сопровождении кучки оборванцев, называвших себя тамилями, делателями тамалей*
_________________________
* Тамаль (исп. tamal) – традиционное мексиканское блюдо, нечто вроде кукурузного пирожка, обычно с мясной начинкой, который перед выпечкой заворачивают в кукурузный или банановый лист.
или еще кем-то наподобие этого. Одним словом, распроклятая страна. Нам, чужестранцам, нравилась эта предательская земля, потому что на ней можно было делать то, что не не допускалось нигде в Европе, даже запросто насиловать двенадцати-тринадцатилетних мальчиков и девочек. Здесь же было самым обычным делом отдавать их в этом возрасте в надежде отделаться от лишнего рта, да к тому же завести знакомство с чужестранцем, они были способны на все. Думаю, я выгляжу эгоистом, но должен же был кто-то хоть немного контролировать это всеобщее безумие. Эта земля – грязь, либо камень, либо пыль. Она – пламя, какие-то непонятные праздники, координирующие программы и календари горечи. Она подавляет, она однообразна и огромна, бесполезно пытаться пересечь ее из конца в конец, потому что никто не может разглядеть ее границ. И она кажется еще больше, потому что в последних профилях происходит захватывающая соседская встреча, где границы тянутся к морю полюсов или к морям Востока или Запада. Индейцы повсюду, верьте мне, куда не кинешь взгляд, кажется, что нет никого, и вдруг из-за любого куста, холма или пересохшей реки возникает нечто странное и непредвиденное: ошалевший индеец. Я успокоился, когда придумал, как соблюдать нейтралитет благодаря своему старому ремеслу и сети моих пограничных лавок. Втихомолку, еще до того, как появился этот мятежник, я договорился с ним, потому что так мне было удобнее. Мне было плевать на его дело. Я был с ним, чтобы уравновешивать и сдерживать ту тупость, в которую впадает завоеватель, когда теряет контроль над собой, было совершенно очевидно, что он нежелателен. Так же, как Корона или как я. Итак, я прикинул все плюсы и минусы своего соучастия, исходя из того, что этот мятежник – никто. Мой опыт подсказывал мне, что есть смысл быть на стороне слабого, который обещает и прилагает усилия, и что мне следует дать ему возможность осуществить свои планы, какими бы они ни были, поскольку та сила, против которой, как предполагалось, он восставал, уже была знакома мне и подвержена загадке его известных ограничений. Я держал это в тайне; потому что любопытство сильнее службы компромиссу палача или свидетеля. По моим соображениям, стоило подвергнуть себя столь незначительному риску, а если бы этот мятежник достиг своих целей, я занял бы рядом с ним привилегированное место. Послужить свидетелем мнимого преступления, задушенного в зародыше? Они действовали грубо и были глупы. Им нужны были не свидетели, а соучастники. Доверять словам проклятого негодяя и предателя трудно, поэтому я взял плату заранее. И заблаговременно явился на встречу, чтобы посмотреть, послушать и раскинуть мозгами. Проклятые знаки предательских времен. Уже ввязавшись в это, я счел за благо не придавать делу большой важности, а вдруг по той или иной причине все это – засада и все остальное – будет отложено? Не будет, - говорили мне. – Потому что у палача уже есть пленники - на случай, если произойдет резня, или он оставит нас с носом. Единственной проблемой, беспокоившей меня, были эти трубные звуки раковин, которые слышались постоянно и повсюду. Эти Распроклятые индейцы вечно устраивают черт-те что, когда у них начинает подводить живот. Ну да ладно. Я ни во что такое не верил. Это нужно увидеть, чтобы поверить. Разумное мнение человека, не имеющего никакого отношения, и хотя я беру на себя вину, я готов к этому, я вижу эту ситуацию так: мятежник; Корона. Все очень просто. Корона далеко, и это плохо. С обеих сторон много неведения, и это очень плохо. Эта Новая Испания гигантски велика, и это создает неудобства. Мистики, их скитания и затворничество в изгнании, и это опасно. Курия не проявляет ничего, кроме нерешительности, и это уже совсем из рук вон. Призрачные индейцы, и это жестоко. Смешанная, ни в склад, ни в лад раса идолопоклонников, и это позор. Континент ломается на куски и тонет, как очередная легенда, и еще один распроклятый корабль дрейфует и пропадает, это интересно, но, честно говоря, не так уж важно.У нас есть Африка, безграничный колдовской Восток, от которого у меня волосы становятся дыбом, гигантская Азия с ее буйными и непредсказуемыми слепыми порывами и Европа, старая, колдовская и злобная. Кому охота погрузиться в недра Левиафана*?
_________________________________
* Левиафан – морское чудовище, описанное в Библии, в Книге Иова. В наши дни это слово служит синонимом чего-то огромного и ужасного.
Этим взбалмошным французам?
Взгляд скользит по неведомым звездам:
Дата добавления: 2015-10-24; просмотров: 97 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Пассаж об Обители Льва | | | Зимний Пассаж |