Пассаж о Террасе под Зонтами

После соприкосновения с мистической интуицией она неистребимо остается внутри и благословляет – это благословение скрыто уже в самом присутствии Святого-шамана, лежит ли он на площадке или приходит на асотею, скользит ли во воздуху или по волнам или, может быть, является прямо на улице – на пустынной улице, похожей на то место, где Хуан Диего всходит на мост, где скрытно входит и выходит, проникая в промежутки, где происходит человеческая жизнь, когда луна находится в фазах затмения. Сегодня же полнолуние, двадцать восьмое января две тысячи второго года, густой туман. Уже поздно. Календари указывают на огонь в небе.

Поэтому луна заливает светом местность вокруг пустынной террасы и еще больше защищает ее от браконьеров, которые вытворяют что хотят. Бескрайнее любопытство к формам этого знания под полной луной, шаманской и святой.

Вот я здесь, под лучами сияющего солнца и луны во всей полноте ее окружности, обращенной лицом к планете Океан. А площадка? Она так одинока. А асотея? Она как хижина отшельника-одиночки. А Дева? Она ждет. В этом заключаются параметры истинной антропологической теологии – источники уверенности находятся здесь. Святой в сумерках отходит в сторону, чтобы все миры направили свои взгляды и свой пыл на Нее, а не на него. Площадка вместе со всеми происходящими на ней откровениями сверкает и содрогается, взрываясь, и становится как бы явлением внутри явления. Каждый крест на вершинах и каждый алтарь Девы – где бы и по какой бы причине он ни появился – это площадка.

- Хуан Диего «запечатлевает» во всех подробностях присутствие Девы – ее ожидание – и там, внутри, благословляет. Это Хуан Диего приглашает на братскую трапезу, встречает и принимает путников, заблудившихся, беглых, тех, кто проходит мимо. Это он открывает дверь, обращенную к закату; явленное Откровение. Асотея на площадке. Площадка на террасе. Мост на террасе. Крест. Содрогающийся. Воздвигающийся. Являющийся. Безмолвствующий.

----------000----------

Вселенское совершенство, явленные Небесные Врата: это она, наша Мать – Дева Мария Гуадалупская с Тепейякского холма, Владычица Небесная и Богиня Жизни.

----------000----------

Имманентное сознание, бодрствующее повсюду. Прямая интуиция этого знания, животворная и столь реальная в настоящем, что в конце концов она «прикасается» к психологическому опыту каждого из верящих в нее; вместилище озарения ее внутренней уверенностью. Ни больше ни меньше. Вживе. Так она воплощает ее блеск, и тогда воздействие этого опыта удваивается – Хуан Диего обладает им, переживает его как реальный факт и проецирует его на других живущих в мире, - чтобы каждый занял свое место перед лицом Девы и обрел свой собственный – частный – доступ к опыту Откровения. Подобным же образом Бог создал мир и звезды; чтобы каждый осознал это, ощутил расстояние, прочность и восторг; чтобы оттуда он двинулся навстречу реальности – такой обширной – и избрал направление своего движения, пробудившись к присутствию Бога. Все зависит от самого человека. Вселенская Мать жизни снова и снова идет по этой прямой дороге к божественному, засевая живыми существами каждую тайную тропу мрака и сияющих солнц, каждое пространство нежности или запустения. Каждое окно, она различает каждую тень, возникающую во вселенной случайного, распростертой на голубой планете цвета океана, жизнь пробуждается повсюду.

Кто вздрогнет, кто удивится каждому волокну этого цветка, вырастающего из глубин пережитого, каждый его лепесток пробивается, как последняя и самая чудесная его частица; кто стряхнет с себя слепой случай, полный светлячков, которые зажигаются внутри каждого взволнованного и зрячего живого существа, и обнаружит, что – помимо того – что ты живешь – оказывается – повсюду происходит жизнь – священная жизнь. (Чувства этого мира, от первого до последнего, мучительны, когда они открываются, а закрываясь, они превращаются в ужасные одиночные камеры; чувства же Святого-шамана открыты, подобно хризантемам, во всех возможных направлениях, во все возможные миры.) В глубинах Космоса - жизнь, шуршащая, ярко сияющая, действенная, реальная, и каждая из этих жизней есть Сигнал и Прикосновение.

- Прикосновение? - говорит Хуан Диего. – Прикосновение каждой жизни и каждого существа, жизненный центр ощущения, которое просыпается внутри, когда ты одинок. Единственная возможная ближняя вселенная. Есть другая вселенная, безграничная, бесконечно огромная, но лишенная жизни. А если кто-то хочет удостовериться в этом, флаг ему в руки. У него кишка тонка, чтобы найти в иных мирах жизнь, такую, как эта. Каждое существо – это блеск Прикосновения. Таким его и благословляет Дева, таким она его и создала, чтобы оно сияло, блистало и горело. Свет возникает из света. Солнце воссоздается тысячи раз. И это Она: «свет посреди вечной ночи».

- Дай мне из твоего кувшина, - говорит ему дон Хуан, - дай мне из твоих рогов, дай мне из твоих запасов, дорогой друг, таков мой тост.

- Я должен был прийти на эту обетованную террасу*.

______________________________

* Игра слов, основанная на сходстве испанских выражений tierra prometida (земля обетованная) и terraza prometida (обещанная терраса).

- Мы держим ее в качестве площадки для вынужденных посадок, такой, как твоя зачарованная хижина и твои пляжи, как асотея и подвалы.

- Подвалы, - шепчет Хуан Диего.

- Подвалы и чердаки, темные холмы, где происходило приближение твоих шагов. Я хочу сказать тебе, что вначале твои шаги звучали курлыканьем диких журавлей, потом они стали приглушенными стонами ягуара, потом шумом речушки и хрипом хижины. А потом в этой дальней хижине происходило столько посещений, что наши бормочущие и беспокойные головы стукались друг о друга и были словно в дурмане от изумления. Потому что мы не знали причины, не знали, для чего и когда… И меня, дорогой друг, и меня ты застал врасплох, ты подшутил надо мной. Ты разводил свои костры, а я не знал, кто это дерзает зажигать свои ничтожные костерки в пустынях небес Мексики, мощной и поражающей воображение…

- Я не знал, что найду отражения костров и того, кто сумеет прочесть их сигналы, и уж никогда не мог представить себе, что обрету такого наперсника, как ты; это сюрприз как для тебя, так и для меня. Нет, не было и, думаю, не будет другого столь близкого наперсника.

- Очень жаль.

- Но мы должны принять эту ситуацию и справиться с ней. Неужели ты и правда думаешь, дон Хуан, что у меня была бы хоть малейшая возможность разглядеть в стенке эшафота отверстие, сквозь которое я смог бы проникнуть в застенки, подобно лучу света? Ты, который никогда не отступаешь, когда нужно состыковать между собой реальные события, происходящие сами по себе, ты, который умеешь улавливать само добро в биении сердец и в тенях, неужели ты думаешь, что я мог хотя бы надеяться отыскать доступ на такую террасу, как эта? Я Шаман, и я не лгу себе. Святой, каким я являюсь, хотел бы узаконить эту надежду. Нам нужно осознать, что этой возможности нет. То, на что я смотрю и что отражает свет, - это всего лишь зеркала, призрачные диссонансы или вера, иногда такая мощная и огромная, а в большинстве случаев такая слабая, настолько слабая, что становится невозможным перейти Мост с помощью сомнительных стремлений и фальшивых приемов. Помни, что я передам тебе свои отпечатки пальцев.

- Мы же предвидели это. Отшельник, каким ты являешься, сохранит и подтвердит свою природу в тех измерениях, которые управляют им.

- Да, все так. Значит, мы договорились, что это подразумевает совместную жизнь вблизи друг друга и тут, и там. Я имею в виду, дон Хуан, что, похоже, я больше не могу постоянно приходить просто так, для этого необходимо, чтобы другие переходили мост отсюда туда.

Принятие эликсира состоит в том, чтобы пойти и посметь, в одиночестве поднимаясь на развалины, которые, все еще будучи преждевременными, предвещают приближение потустороннего, они разбросаны по различимым вдали полям. Ключ состоит в том, чтобы вот так постепенно разворачиваться, раскрываясь видимым полям во всей их бестелесности; поля отражают все свои тени, весь свой блеск, всех их карты содрогаются от воспоминаний и забвений, это их даль, их порабощающие дни, их сумрачные ночи и их луны.

- Ночи и луны, похожие на эту, ночи, созерцающие эти дни, и луны, отражающие эти солнца.

- Эта самая луна, да, полная и чудесная в своем необыкновенном блеске. Потому что эта луна, такая хмельная, - это та самая, что напитала меня светом, что подняла меня из руин; это та самая луна, что рассекла меня, стерла черты моей маски, подобранной из праха, на которой не было никакого выражения, и только лицо было удивительно вытянуто в белом свете ее славы.

- Мы были одними из первых, кто находил утешение в родниках под этой луной, застывшей, белой, как лед, но сладкой на вкус, как «Саусалито», и легко касающейся лба исступлением дождя Блаженства.

- Мы были одними из первых, кто сбился со следа в кристально-чистых водах и упал туда – это было свободное падение в яму, - не замечая, что было дерзостью напитаться белым благоуханием лунного света, который стирал профиль берегов, а пастбище отражалось в такой гармонии с этой чистой полнотой, что мы вступили в эти хрустальные воды, думая, что все еще ступаем по пастбищу; и мы провалились. Довольные и радостные, убаюканные этой безжалостной белизной, не зная, где начинается наше тело или где кончается покрывающая нас вода. Для этих отражений нет границ, они не кончаются еще и до сих пор, и вот мы здесь. Вокруг нас колышутся тени, они проникают в нас, и как же прекрасно это знание, что мы есть то, что мы не есть.

- Знание того, что мы – тьма, приход которой предчувствуешь, но которой у нас нет; и того, где, в конце концов, начинаются истинные границы.

- Знание жизни и смерти. Знание того, что здесь, и того, что там, за пределами. Кто мы?

- Эта полная луна, вдруг наполняющая нас, совершенное отражение ясности – открытой и погрузившейся в глубину. Контрастирующее отражение стройности того темного, что так чисто, мы – береза у обочины дороги, мы – застенок, ветка и дым…

- Сосуд. Мы – вот этот сосуд. Этот сосуд, который я беру в руки и прикасаюсь к его устам своими устами, устами жажды, устами слов, устами лепестков, раскрытых в вопле и вое.

- Добро пожаловать в твой дом.

- Голос моего приемного Отца сковывал меня молчанием; его уста вместе со слюной извергали огонь. Уста моей приемной Матери, когда она говорила со мной, источали раскаленную лаву. Уста же Смуглой Девы, Матери Христа, Сына Божия, еще одного Бога здесь, на земле, те же самые уста, которыми она говорила с Ним, говорили и со мной, и произнесенные ими слова еще звучат в моих барабанных перепонках. Эти слова, этот голос, дивный, мягкий, нежный, и эти уста, говорившие и с Христом, истинным Богом, и со мной. И потому, услышав слова, исходившие из уст Девы, я сошел с ума, я сошел с ума от любви и в это мгновение, в то же самое мгновение, слился Воедино с миром. В то самое мгновение, ни раньше, ни позже.

- Я поднимаю тост за это твое пребывание, сколько бы оно ни продлилось; за твое пребывание здесь, с нами, на твоей земле, в твоей колыбели и с твоим народом: здесь и сейчас.

- Та же самая луна, те же самые уста. Та же самая луна, тот же самый тост. Без жажды, сосуд, по стенкам которого скользит и скатывается на дно лунный свет…

- Зонты укрывают нас нежной тенью даже сейчас, когда стемнело. Но подвинься, выйди из этой тени.

И Хуан Диего подвинулся.

- Отлично. Эта терраса великолепна под белой луной. Теперь ночью сияет солнце. Великолепна эта волшебная луна и эта ночь, случайная, как любая другая в затмении земли-океана, она видела, как мы прошли здесь, через перекресток дорог.

- В апогее наших ожиданий.

- Жестокая реальность стала еще более жестокой, но мы сражаемся с ней лицом к лицу, эта ломка увеличивает то, что уже дано.

- После смерти твоих приемных Родителей.

- Их скорое воскресение, принадлежавшее уже к иному миру, постепенно заменяла собой определяющая реальность, исполненная существенной неопределенности; еще никогда не происходило подобного состязания, турнира, в котором встретились бы столь необыкновенные, гениальные силы, отправной точкой послужило то блуждание теней, которое вылилось в уход моих предков, в антикульминацию их истины, явленной впоследствии – так мгновенно, - которой предстояло одним броском окончательно вознестись на вершину уверенности.

- Идя через этот перекресток, шаман уже предощущает скорое наступление восторга.

- Еще нет. Через этот перекресток, где сходятся дороги, Шаман идет налегке, только с грузом знания, несущего с собой отдаление, вечное, но такое эфирное, у него болит все тело, израненное, онемевшее, каждая рытвина поджидает его, чтобы он умер там, рухнув в трясину зыбучих песков, вдали от ожидавшей его полноты.

- Крик переходит в стон, а стон, обратившись в курлыканье журавля, улетает к Океану, унося тебя с континента, как перелетную птицу.

- Любое воскресение дается тяжело.

- Я помню.

- Как сейчас в этом пребывании, на этой террасе с зонтами, раскрывающей мой мозг под этим дождем, потому что на меня изливается дождь кроткой луны и дождь пылающего солнца, это связано с глубоко двойственным существованием этого перекрестка дорог и с Океаном Заката, настолько чуждым мне на этом перекрестке, насколько он может считаться преображением.

- Сейчас мы говорим со Святым Хуаном Диего.

- Так оно и есть, Шаман. Святой оказался здесь прежде, чем добрался до берегов моря по тропе своей связи с Божественным и с Благом Откровения. Он выбирал человека, чтобы передать ему весь шаманский гений, заново воздвигнув в нем позвоночный столб Блаженства. Странник на перекрестке дорог пал духом, за этим таился его позвоночник, пронзающий казнимого Шамана. Это главным образом туземное яство: Кецалькоатль, которого так же трудно проглотить, как солнце, является открыто и на этом перекрестке предается своему восторгу, потрясению своего добровольного исчезновения, самоубийства.

И тогда они останавливаются, останавливают этот шквал судорожных слов – они оба. И оба, вместе, произносят нараспев:

<СВЯТАЯ МАРИЯ, БОГОМАТЕРЬ,

МЫ ИЗБИРАЕМ ТЕБЯ СВОЕЙ ВЛАДЫЧИЦЕЙ И МАТЕРЬЮ>

Эффект этих слов – глубокое, ошеломленное безмолвие, терраса словно зачарована; волки поднимаются и вздыбливают шерсть до самого потолка, весь окружающий пейзаж светится и пылает, как факел. Тишина становится гигантской. Внезапно мы все исчезаем. Не знаю, терраса ли поднимается и повисает в воздухе, или пейзаж, или все мы. Охваченные снопом света, похожего на свет Заката, который в этот миг исходит от Владычицы Небесной, - безжалостный, прекрасный свет, пленяющий нас.

----------000----------

(Вселенная, в которую мы впечатаны, как в изогнутую поверхность – на самом деле это горизонты мира Океан-Земля, - не вогнутая, будь она такой, она вытолкнула бы нас из себя, она выпуклая; поэтому – мы сходимся на том, что оказались в небе сфер дона Хуана, - и испытываем это восхитительное ощущение, малиновый эффект. Мы превращаемся в миры, в сферы, и повсюду небеса.)

----------000----------

Мы медленно, с трудом возвращаемся из света заката, мы находим его там, как дрожащий ореол. Терраса все еще переливается оранжевым, желтым, фиолетовым, алым, зеленым, синим, всеми оттенками играющего на ней света, и они разбиваются в воздухе этой прекрасной планеты Плаценты, она поражает нас, мы сливаемся с корнями, служащими ей границами. Хуан Диего, Отшельник, стоит на самом краю кривой, где соприкасаются выпуклые и вогнутые небеса; выпуклый посох и вогнутая чаша, лук и натянутая тетива, свод и дно колодца. Встреча: хором…

<ПРЕКРАСНАЯ МАТЕРЬ МАРИЯ ГУАДАЛУПСКАЯ ИЗ ТЕПЕЙЯКА,

ВЛАДЫЧИЦА, МАТЬ ХРИСТА, СЫНА БОЖИЯ,

БУДЬ ВСЕГДА БЛАГОСЛОВЕННА БОГОМ>

Птицы, отряхиваясь, с трудом начинают высвобождаться из сита сумерек, снова поглощенных атмосферой террасы, которая опять становится тихой и хрустально-прозрачной; птицы щебечут, волки встряхиваются, дон Хуан и Хуан Диего улыбаются, чары все еще владеют нами, и пока никому не удается найти выход из них.

Вдруг, отделившись от левитации, в которую вошло все и вся, наверное, благодаря сгустившейся атмосфере, Хуан Диего отдаляется, поднимается выше и левитирует там, рядом с нами, но выше нас, настолько, чтобы заглушить голоса и сдержать прибой шепота, шорох свежего бриза, долетающего, как дуновение веера. Он медленно опускается на террасу, открывает глаза и шепчет:

- Вся Мексика – это терраса под зонтами.

Его смуглое лицо, побледневшее от света Заката пробуждения, приобретает легкий голубоватый оттенок:

- Она смотрит на нас, - говорит он.

(Дон Хуан наслаждается, стоя на эллипсе встречи обоих миров, ореол Святого и радужные переливы шамана – это все, что осталось от перекрестка дорог.)

- Святой и шаман всегда воссоздают друг друга; полнолуние подчеркивает Блаженство Святого, а во время затмений усиливается или ослабевает присутствие шамана. Луна – это судьба, одинокий друг, - говорит ему дон Хуан.

Хуан Диего наслаждается ощущениями, окутывающими террасу, от легкого столба пыли до солнца, плененного в камнях, которые были покрыты узорами и изображениями тысячу лет назад, а потом их разобрали и привезли из Теотиуакана с его шумными храмами, чтобы постороить крепости, которые назвали усадьбами. Интрига и ужас, панический страх перед жизнью всегда влияют на планы испанцев, на их многочисленные повседневные дела и занятия, в которых так мало четкости, потому и усадьбы их так отличаются от садов, переулков и площадей, где шаман черпал утешение – в своих тайных встречах.

- Это просто невероятно, - говорит Хуан Диего, - Шаману приходилось скрываться от своих ближних, и от людей своей расы, и от других; это как когда человек видит перед собой дерево, отягощенное персиками или сливами, и его природная склонность ко злу не выдерживает соблазна, голоден ли он, нет ли, человеческая природа бестолкова и зла, и он начинает мучить дерево, пока не убьет его. Святой тоже вынужден скрываться, потому что на него нападают и плюют ему в лицо. Когда они вышли на свет, как один, так и другой, их стали преследовать.

Преследовать, как оленя или колибри, человек по природе своей – хищник, он отвергает всякую возможность знания, ведущего в доброте, частью которой является и щедрость природы к нему, единственное, что его интересует, - это его обычные знания, касающиеся эксплуатации и разбазаривания ресурсов, ему неведомо, что знание – это причащение миру, путь к слиянию с ним воедино.

- Ты входил и в монастыри, где Святой изнывал от тоски по свободным голубым просторам за пределами любого эшафота, и в пещеры, где шаман бился, как летучая мышь, ища отверстия, которое вело бы на волю.

- Моим любимым местом были террасы.

Дата добавления: 2015-10-24