Валя, бражка и шпион

Танцы закончились, растаял последний музыкальный аккорд. Прыгающие головы танцующих, разом остановившись, повернулись к музыкантам, требуя: «Давай еще», - но как-то без огонька, особо не настаивая – натанцевались.

«Всем спасибо, ждем вас завтра!» - объявил микрофон из ракушки эстрады «соло» местного ВИА. И вся, только что зажигающая под «Синий иней» масса возбужденно-разгоряченным, еще не остывшим потоком, медленно потекла к выходу танцплощадки. Она растекалась, делилась на рукава из компаний, групп и пар… Были слышны только многочисленные перестуки каблуков и каблучков, дружно ступающих по кронам деревьев, причудливыми тенями лежащих на асфальте. Отдельные пары сворачивали в улочки и теплая летняя ночь, будто проглатывая, прятала их в зарослях густой, казавшейся почти черной, зелени аллей.

В одной из тех пар был и я. Свою спутницу, звали её Валя, я встретил сегодня во второй раз, первый – в какой-то компании, и вот случайно – здесь, на танцах. Валя попрощалась с подружками (кавалер проводит) и мы в потоке «танцсоратников» тоже двинулись провожаться. Где жила Валя, я понятия не имел, а про себя приготовился идти до конца (жентельмен же). Вот уже и город закончился, и фонари пропали, а мы все шли и шли.

Спрашивать, далеко ли ещё, а как же «джентльмен»?..

- «Выберусь как-нибудь», подумал я. – Не край света», - хотя, действительно, света ни с какого края – темь, хоть глаз коли… Неожиданно среди дальних силуэтов тополей, моргнув, замерцал огонёк. Спутница милостиво подтвердила, что пришли.

Чтобы не шуметь и не будить домашних, моя дама (видно, пожалев) молча указала мне на баньку в глубине двора. И потом шепотом, мол, не соизволю ли я, и не будет ли мне так обидно заночевать в этом «помещении»?

Меня нисколько это не обидело, а даже обрадовало, так как колесить назад по остатку ночи, ну, никак, не хотелось. В бане было чуть жарковато (была суббота), но сухо, приятно пахло березовым веником, мятой и какой-то душистой травой. Захотев пить и поискав, я обнаружил в углу, накрытый половичком, эмалированный бачок. Когда приподнял крышку, в лицо ударил шипучий хмельной дух: «Ба-а-а, кислушка!» - вырвалось у меня. Зачерпнув пол-ковша, я неспешно (она же теплая) «вытянул» его, повторил ещё… А, надо сказать, что моя провожаемая в это время, сбегав в дом, вернулась с миской каши (почему-то манной), тонким одеяльцем и свечой. Уходя, она, смеясь пожелала спокойной ночи, показав на крючок, мол, запрись, и, как показало дальнейшее, не зря. От такого внимания, предстоящего манного «ужина при свечах», и, конечно, выпитой бражки, банька показалась мне ещё уютней и даже родной.

Взобравшись на полок и сев по-турецки (ни дать, ни взять – падишах), я вкушал детскую кашку, запивая таким же сладким пенящимся (правда, далеко не восточным) напитком. И началась житуха – мама не горюй!!! О чем думалось тогда ночью, одному в этой маленькой и уютной, будто затерянной на краю света, едва освещенной огарком свечечки, деревенской баньке, сейчас и не вспомнить…

Но наступил рассвет. Тут-то всё и началось. Меня разбудили (к утру сон все же сморил) какие-то громкие стуки. Кто-то настойчиво тряс дверь, барабанил в позвякивающее оконце. Дверной крючок так и подпрыгивал, готовый выскочить из петли. Я, крадучись, тихо встал, прижался к еще теплой бревенчатой стене, между запотевшим окошком и дверью, одной рукой придерживая сверху крючок «шоб не соскочив».

В мутную стекляшку окна кто-то заглядывал, высматривал, потом стук опять повторялся. Чувствовал я себя тогда подпольщиком – революционером, попавшим в засаду, на проваленной явочной квартире – вот влип-то. А «на воле», почему-то шепотом, шли гадания на предмет: кто бы это мог залезть и запереться в бане, которая (спозаранку), им позарез стала нужна?

Перебрав «претендентов» и обнаружив у всех железное алиби, первый (их угадывалось три) женский голос догадал: «А может, Валькин ухажер тама?» Но в ответ длинно: «А чо он тама то? Он, чай, в сарайке ночеват, где ихний Витька (за перегородкой) со свинями дрыхат. Он сроду…» Я внимательно слушал «вражью» разведку и совсем не собирался (палец-то на крючке) им открывать – может, уйдут.

Тут голос третьей воткнул совсем уж глупость: «А, мож, там (в бане) и нету никого?» И тут же получила: «Так заперто ж изнутри, голова….» И опять «глупая»: «Он, чо, партизан, ли чоли? Ишь, не открывает, варнак…»

Резюме подвел первый, самый разумный, голос: «Надо Валюху, однако, скликать, может, правда, еёйный… партизан».

И тут я сообразил. Ведь они пришли сюда в такую рань самогонку гнать! А я (такой-сякой) своим захватом объекта, выходит, спутал все их карты. Конспираторы!!! Но сдаваться я и не думал, вел себя, правда, тихо (не хватало еще «грянуть» «Варяга»), но и не открывал, оттягивая акт капитуляции. Да и хмель отваги бродил всё ещё во мне… Не знаю, сколько бы это противостояние продолжалось (мужиков им звать накладно – лишились бы браги враз!) и чем бы всё кончилось, но вот послышался спасительный смех Валентины (все же кто-то сбе6гал): «Что, поймали шпиёна!!! Открывай уж, партизан (и эта туда же)»… Выходя непобеждённым и следуя за своей Дульцинеей, я ощущал пристальное разглядывание своей персоны. Взгляды острого любопытства – каков у ихней Вальки хахаль, и тревоги – жива ли их бражка (это было главнее) и осталась ли она вообще? И мно-о-го ещё читалось на этих простых и приветливых русских лицах, а так же их возможные пожелания в мой адрес… Но шума особо-то поднимать им было не с руки, тогда за самогонку было строго, да и ссориться… Соседи всё ж.

Точка зрения

Есть у меня знакомый. Назовем его Марс Бабай. Много интересных, всегда неожиданных (для меня), на все со своим взглядом, суждений, я услышал от него. Некоторые из них, не надеясь на свою память, с небольшой обработкой, я записал.

Автор

О бумаге

«Марс Бабай, вот Вам ваша фотография» (он на скамейке в своем огороде), - и протягивая ему фото. Он долго вертел его в загорелых руках, с неотмываемой, в трещинах и ногтях, землей. С хриплым, булькающим (от курения) перекатом в горле, нарочито и многозначительно изрек: «Из бумажного я люблю только Дорл… дор-л-лары (так и не выговорил), покряхтев, добавил: «И Евра». Я недоуменно смотрел на него. Бабай, перехватив мой взгляд, назидательно выдал: «Люблю-ю», и, хитро сощурясь, - «Вот такая Любовь!» Потом, сильно растягивая, добавил: «С в о е о б р а з н а я…» И пошел, при этом не забыв сунуть в карман совсем не его бумажное».

О возрасте

Сегодня на дорожку разговора о росте цен, мизерном повышении пенсий, Бабай почему-то не сворачивал. Он вдруг (как всегда) неожиданно, будто сделав открытие, бросил: «Слушай, я чего заметил. Все пенсионеры 2-х-3-х лет стажу, становятся какие-то…», и смешно скривился так, что глаза и без того узкие, исчезли совсем. «Какие?» - мне стало интересно. «Вот когда я был молодой, мне было 75», - все более воодушевляясь, разгорелся Бабай. – Я за день раз 6 поднимался к себе! (Он жил на 4-м этаже). И ничего!» «А сколько же Вам сейчас?» - спросил я. «Сколько…», - сделав паузу, будто вспоминая, Марс Бабай подвел: «82 уж! Теперь я ста-а-а- рый».

О лечении

Вот тут как-то у меня глаз заболел. Не вижу им. Туман. Что делать? Пошел к врачу. Так, мол, и так, слепну, доктор, помоги, мол. А он, доктор этот, значит, заставляет меня сдавать анализы там всякие. Я, аж, мягко говоря, обалдел от такого несоответствия… Ну, мочу туда-сюда (слышал, сдают), ну, а кал-то зачем? Болит-то глаз? Ну, какая может быть тут связь – где гляделки, а где эта… извините, задница. Ну, дела, думаю. Надо ж окончательно заучиться, чтобы так все перепутать. Ведь у этих «предметов» в человеке даже местонахождения и те разные, так сказать, на разных уровнях высоты. Да и назначения их тоже… си-и-льно отличительные…

О японцах

Наша с Бабаем беседа (как всегда) незаметно и плавно съехала на политику. Подвернулись японцы.

«Вот они хотят Сахалин», - немного подумал и продолжил. – Потом деревни наши попросят продать им… Гору какую-нибудь, лес… Захочешь, к примеру, ты, - озабоченно размышлял Бабай, - грибы, ягоды, там… А япошки тебе: «Низя-я (клоун какой-то так выступал), моё-ё леса…» И после долгой-долгой паузы (я ждал) твердо выдал: «Нет уж! Японсы пусть живут в своих Япониях. В Башкирии – башкиры!» - стрельнув лукавым глазом, добавил, - и все остальные тоже.

О курении

«Хочу бросить курить», - задумчиво произнес Марс Бабай, потом спросил: «Вот почему курят малай-язийцы аборигены там всякие?» Я, было, полез со своим, мол, конкистадоры виноваты – завезли, научили… «Ответ исчерпывающий, - тяжело сипя, прервал Бабай и, как отрубил: «Но неверный!» «М-м? – я с любопытством ждал продолжения. «Я тут подумал один раз, - и после паузы. – Нет, два раза… подумал. Да-а» И уже совсем неожиданно огорошил: «Курят они, я так считаю, по интуиции с в ы ш е! Чего-то не хватает в ихнем организьме. Этот, как собаки, от болезней ищут разную травку, так вот и они…» Потом, длинно вздохнув, подвел: «А в о о б щ е к у р и т ь п л о х о».

О германцах

- Был я летом в Нальчике у брата. Купил он набор, кочерга там, совки всякие и еще разные там штуковины», - и подытожил: «В Германии деланные…»

- Для чего?

- Дома топят… Забыл, как их? Эти…

- Печь? Камин?

- Камины! Во, для них, но я не об этим, и, озадаченно: - Наши, штоль, не умеют эти кочерги-то? У германцев покупаем. Эх-хе-хе-е. И, с горечью, тихо: - Победители…

Сон

Огромное зеркало. Вернее, большая мерцающая стена. Но, почему-то, сразу думалось, вот Это большое – зеркало. Почти вплотную у черно-матовой его поверхности темным силуэтом худенькая фигурка (моя мать). Нитка голубого света проходит абрисом по её контуру. Сухая ладошка полусогнутой левой руки лежит на прохладной гладкости зеркалья, другая безучастно опущена вдоль ссутулившегося тела. Старушка пристально смотрит вглубь странного зеркала, но отражения почему-то нет (?). Это застывшее молчание продолжается очень долго… Но вот в мерцающей размытости «зеркала-стены» медленно, как на снимке палароида, проявляется образ молодой женщины. Оттуда, из глубины, на старушку смотрела не она, теперешняя (уже прожившая жизнь), а Та, какой она была когда-то. «Отражение» становилось все четче, будто невидимый фотограф поправлял резкость… Отражение не совпадало со своим оригиналом. Правая рука девушки чуть отстранена, словно хотела поправить волосы, но замерла на полпути, будто увидев что-то необычное… Две женщины удивленно рассматривали друг друга, не узнавая…

Проснувшись, я еще долго смотрел в темноту. Сердце глухими толчками бухало о ребра. Передо мной опять и опять всплывали две женщины, два возраста… Два состояния – зыбкость реальности и быстротечность земного бытия.

Дата добавления: 2015-10-24