Лунное яблоко

Посвящается моей матери

Геннадий Немчинов

Ишимбай – 2010 г.

… путешествуя в языке, мне не удается

превратить его в нечто более значимое,

чем история, которую хочу рассказать.

Т. Гуэрра

В тетрадку с названием «Камешки» время от времени попадали короткие истории, произошедшие как с самим автором, так и подмеченные им, или свидетелем которых он, волею случая, оказывался.

Записывались эти истории по примеру собирания на берегу речной гальки, когда отбираешь камешки, удивившие тебя своей необычной формой, фактурой или расцветкой.

Постепенно таких голышиков набирается целая «горсть», представляющая собой мозаику, состоящую из случаев, забавных жизненных ситуаций, наблюдений… Как и камешки, они «разноцветные»: грустные, смешные, порой, нелепые, но всегда (надеюсь) искренние.

Не укради

О десяти Библейских заповедях, нарушать которые было большим грехом, я еще не знал по той простой причине, что был тогда достаточно мал. Но я нарушил…

Небольшой деревянный магазинчик с непонятным для меня названием «Щипной». Внутри его очень сильно пахло железом, смазочным маслом и хозяйственным мылом. В глубине, в прохладном полумраке, помимо различного хозяйственного инвентаря, во множестве стояли новенькие кровати, холодно поблескивая никелированными спинками с хромировано-серебристыми шариками. И так, маняще-тихо, эти шарики светились, что я открутил один из них. Уборщица это видела, что стало понятно по её громкому: «Ах, ты!» Я пулей - наружу. Сердце бешено колотилось, а в висках молоточки: «Ты украл, ты вор…» Позади уже слышалось топотище погони. На бегу я разжал ладошку в надежде, что погоня, заметив это, отстанет. Не заметила. Прошмыгнув мимо соседки тети Зои в свою комнату и, не раздеваясь, я юркнул в кровать, с головой укрывшись простыней. Дальше – страх, разоблачение, стыд…

Потом, уже во взрослой жизни, когда некто подленький внутри меня: «Бери, никто не узнает», - ко мне пробивается тот далекий спасительный звоночек из детства: «Не укради-ди-ди-ди…»

Лунное яблоко

Лишь мелкий дождик моросил…

Подвешенные капли оставляя

Светится в воздухе – подобие светлячков

Т. Гуэрро

Казань. Учеба. Снятое жилье (подвал) в старой части города, прозванной «Калуга». Мои соподвальники уже спят. Поднимаюсь из подземелья (удобства во дворе) в мокрую осеннюю ночь и … замираю.

Большой яблоневый сад, пропитанный сырой свежестью, мерцал мириадами искрящихся капелек на мокрых голых ветках. От сада исходил тонкий яблочный дух, почти осязаемо поднимающийся в черноту неба, а ветки кружились блестящей паутиной, сотканной луной и дождем. Самих же яблок в ту пору было уже мало, но одно висело прямо передо мной. Своим темным силуэтом, с холодно-голубым ободком, яблоко наполовину закрывало желтый диск низкой луны. Это напоминало мини-затмение, которое я мог создавать сам, медленно наклоняя голову вправо или влево. Я сорвал это «лунное» яблоко (оно было холодным) и надкусил. Множество дождевых капель на его кожуре разбавили кислинку холодящей упругости сочного плода. Это было так здорово – яблоко с дождем! Откусываю еще и восторг вкуса повторяется…

Я долго потом не мог заснуть. Перед глазами все стоял этот удивительный сад… Таких вкусных яблок, как в эту ночь, я больше не ел никогда. Ни до, ни после.

Бдительность

Сибирь. Аэропорт. Провожаю улетающего в отпуск друга. А, так как, часа вылета я у него не спросил, то приехал пораньше. Неспешно прогуливаюсь по залу ожидания, внимательно (нет ли моего) рассматриваю пассажиров. Неожиданно у меня за спиной вырастают двое: «Ваш документ?» - любопытствуют они. Паспорта (я же не летел) у меня не было. «Пройдемте» - и меня под белы рученьки… Комната дежурного. Выяснения. Когда у них все сошлось, даруют свободу. Через минуту я уже вишу на ограде (так виднее), высматривая в отъезжающих автовагончиках среди улетающих знакомую физиономию. Тут кто-то потянул меня за штанину. Оборачиваюсь, ба-а, опять «стражи» (другие), но тоже просят пройтить для выяснения. Выяснили. Опять бегу к секции «посадка». Не успеваю рассмотреть отбывающих, опять двадцать пять – снова они, родимые, и прямо ко мне… Во мне аж все зашлось: «Да сколько же можно, ребята, я свой, свой»… А что тут скажешь – б д и т е л ь н о с т ь.

Так, в течение часа я умудрился трижды побывать в «заарестованных». Теперь, когда в анкетах дохожу до графы с «привлекался» и «не», всегда вспоминается тот аэропорт и те «пройдемте». Да и паспорт теперь постоянно при мне. На всякий случай.

Носолов

Это произошло в верховьях быстрой и чистой сибирской реки Мана, что впадает в плечисто-ворочащийся, катящийся лывой и не дающий сомкнуться горам, Енисей. Места, окруженные отвесно взлетающей тайгой, были безлюдны и пустынны.

Котя (друг) где-то в зарослях набирал плавня для костра. Я же, размотав удочку и насадив «вкусного» червя, глазами выбирал место для заброса. Но вот цель определена. Взмах за спину и с силой посылаю лесу вперед и жду, уставившись на гладкую спину Реки. Но дождаться клёка поплавка о воду мне было не суждено… Резкая боль рванула мне ноздрю, удилище вывалилось из рук, глаза затопило слезами… я потерянно стоял один, с крючком в носу и только одна мысль в тот момент испуганно металась в моей «пойманной» голове. Не видел ли моего позора Котя? Но он увлеченно и с удовольствием (как и во всем) продолжал заниматься дровами. А я, мыча от боли, извлек этот чертов «гарпун», остановил кровь, и, немного придя в себя, присоединился к своему товарищу.

Эту историю я старался никогда не вспоминать, а уж рассказывать, ни-ни… Вам рассказываю первым.

Туман

По ошибке я вышел не на той станции. Ночь. Мороз. Поезд ушел, утонул в зимней теми вместе со стуком промерзлых колес. Колкая морозная тишина, вцепившись, накрыла меня (вместе с незнакомым полустанком) молоком вязкого густого тумана.

От заспанного дежурного станции узнал, что поезда здесь останавливаются редко, но меня может подвезти до следующей (на этой размещалась тюрьма) дрезина, которая в прицепном вагончике сейчас повезет роженицу. Я влез в тесную кабинку и ошарашенно уставился на машиниста. Он был просто «весь пьян», хотя изо всех сил старался быть трезвым (фраза «в дрезину пьян» - тут в «яблочко»). Поехали. Визг и скрежет закуржавленных рельс вязли в мякоти стылого тумана. Видимости никакой. Иногда казалось, что мы стоим на месте, а нашу кабину просто кто-то раскачивает. Тут, мельком взглянув на машиниста, я ужаснулся – он спал. Мистика! В белесой морозно-известковой мути с пьяным водителем и кричащей в вагончике рожающей женщиной несся в Никуда этот странный, неуправляемый поезд. Изредка дрезинщик все же разлеплял глаза и тогда я уповал только на Всевышнего, который не оставит нас, грешных, и не отнимет жизнь у нас и у того, которому он её еще не успел дать, и который вот-вот только должен народиться…

Тюбетейка

Оказался я как-то в Узбекистане, в стране «Тысячи и одной ночи», «Насретдина» и «Али-бабы». А вернее, на восточном базаре. А еще точнее, на Алайском базаре Ташкента. И захотелось мне увезти на память сувенир - узбекскую тюбетейку. И не просто тюбетейку (сувенирные лавки ими завалены), а настоящую, так сказать, «трудовую». Выгоревшую на нещадно палящем солнце, пропыленную песчаными суховеями, не раз мокнувшую под дождем… Проще говоря, немало потрепанную своей тюбетеечной жизнью.

Итак, базар. Торгующий горами восточных сладостей узбекский дедушка. Я к нему. Так, мол, и так, не продадите ли ваш головной убор. Не понимая, чего от него хотят, дедуля ошарашенно уставился на меня. Растерянно, раскинув руки и кивая на свои «рахат-лукумы», он начинает перечислять (по-узбекски) весь свой товар. Я же, тыча пальцем ему в голову, пытаюсь объяснить, что мне нужна его тюбетейка. Решив, что перед ним сумасшедший, старик, оглядываясь, и, видно, что-то поняв, косит взглядом на ларек напротив – купи, мол, там, там новые. Я не сдавался. Старик упирался. Вопрос с «Second hand» затягивался.

Разрешилось все мирно и полюбовно, когда я, догадавшись и купив новую тюбетейку, водрузил её на голову дедуле, а он только тогда великодушно «подарил» мне свою.

Нежность

- Вам чево?

- Пожалуйста, 300 граммов нежности.

- Осталось только 200, возьмете?

- Что ж, давайте остатки (ему хотелось больше).

- Вам завернуть?

- Нет, спасибо, возьму так…

Так человеку не хватило в этот вечер немного нежности…

Такой или примерно такой диалог произошел в маленьком магазинчике небольшого провинциального городка. Был осенний вечер, «долгоиграющий» дождь зарядил с самого утра. Покупателей не было. Только этот одинокий посетитель.

Речь шла, видимо, о сорте какого-то печенья. А мне в его просьбе почему-то (может быть, виною было мое настроение и этот дождь) услышалось совсем иное. Будто он, обращаясь неизвестно к кому, просил совсем другого: немного внимания, сочувствия, да и просто человеческого участия… Просил не только для себя, а для всех нас… Людей.

В дороге

Автобуса долго нет. Жара. Настроение (маслом на сковородке) куда-то начинает истаивать. В подрагивающем, от горячего асфальта, воздухе, все вокруг «плавится». Плавились редкие пассажиры, плавилась задыхающаяся тучная мороженщица с лотком, страдали с пересохшими клювами, в поисках какой-нибудь лужицы, голуби…

Скучающий и сморенный жарой, водитель такси, разомлев и щурясь на солнцепеке, без нажима и как-то бесцветно спросил:

- Домчать? – и, заманивая. – С ветерком…

- А сколько?

- 200, поехали (на автобусе стоило 42 рэ).

- Я не тороплюсь…

- Поедем медленно, - заметно оживляясь.

- Да нет, мне…

- Поедем о-оч-чень м е д л е н н о.

Неожиданно для себя я расхохотался – так мне понравилась находчивость и юмор таксиста. И жара уже вроде не жара. И мир вокруг ясен и светел. И на душе полегчало!

А на такси я, правда, тогда не поехал, но это было уже совсем не важно.

Кормилица

На дальнее озеро я попал, когда утро уже таяло, а вовсю разгоравшийся день окончательно растопил последние, оставшиеся от него, свежесть и прохладу. Оставив снасти на берегу, я прошел дальше, чтобы найти более уютное и укрывное местечко для рыбалки. Обнаружив таковое, я вернулся за своим оставленным «вооружением». И тут мне в ноги со всего маху вкатывается странное существо. Им оказалась низкорослая (вроде таксы) колченогая собачонка. В зубах она тащила большущий пакет с чем-то очень (для неё) тяжелым, отчего её раскачивало вместе с добычей. От неожиданности мы оба замерли, уставившись друг на друга. Но, решив, что её внимания мне уделено достаточно, коротышка круто свернула в сторону и быстро исчезла в высокой траве. «Добытчица ты моя, - в восторге вырвалось у меня. – Неси-неси, милая! Небось, кутятки твои ждут, не дождутся. Ну, молодчина!» - продолжал восхищаться я…

Подойдя к своему месту, я не обнаружил пакета с вареным горохом и перловкой. Вот те на! Эта добытчица «увела» всю мою рыбалку. Но я был не в обиде. Перевесило восхищение этой милой кривоножкой, её трогательной заботой матери-кормилицы! А рыбалка… Что ж, она еще будет.

Молочка бы…

Рассматривая стеклянную витрину с кефирами, актимелями и сырками, я обернулся на голос у прилавка: «Доча, мне молока бы. На автобус тороплюсь, я же из деревни…» Сказавший был небольшого роста мужичок в нахлобученной на глаза шапке, на ногах серого цвета чесанках и непонятного кроя и «возраста» полупальто. Я с удивлением смотрел на необычного покупателя. Поражала не сама фраза просившего, а её смысл, вернее её алогичность. И дело даже не в покупателе (неважно, откуда ты), настораживало другое. Сельский житель из города в деревню везет молоко. В самом этом факте чудилось что-то неестественное, ненормальное, что-ли. Значит, что-то случилось с нашей деревней (слухи, газетные статьи, передачи по ТВ доносили о гибели деревень какую-то информацию), если её житель вынужден покупать в городе (даже) не молоко, а его пастеризованный консервант…

Вот на такие невеселые мысли навела эта случайная встреча. А ведь с детства при слове «деревня» у нас сам-собой выстраивался ассоциативный вкусо-ряд: сметана, мед, и, конечно же, парное молоко… И нет-нет, а посреди бегучей нашей городской жизни и стремительно убегающего времени, у нас иногда вырвется: «Молочка бы! Настоящего!»

Собратья

Затонула Российская субмарина. Зацепилась за электрический кабель. Винт намертво обездвижен намотавшейся рыбацкой сетью. Спасение только извне. На помощь идут американцы и англичане. А в черной бездне жизнь моряков посекундно истекает. Воздух на исходе. Фиолетовая смерть от удушья или спасительный выныр к жизни. Страшный риск-продувка балласта остатками воздуха. Тогда или-или… Высасывающее мозг ожидание и… Спасение!!! Просветленные лица Всех. Слезы влажнят глаза. Похлопывания, обнимания без слов (их нет сейчас). Улыбки разглаживают напряженность, стирая суровость лиц… И уже нет вокруг ни американцев, ни англичан, ни русских. Нет наций… ЛЮДИ спасали ЛЮДЕЙ. ЧЕЛОВЕК помогал ЧЕЛОВЕКУ. И вселенский возглас – пароль будто звенел в воздухе «Ты и Я, мы одной крови!»…

Это был идеал сосуществования ВСЕХ людей, живущих на бесконечно малой, летящей в ледяной безмерности космоса, планете Земля. Идеал единения одной большой Семьи, единого Племени, собратьев по планете, защищающих себя и ближнего, свою ПЛАНЕТУ от природных стихий и катаклизмов… Это был гимн ЧЕЛОВЕКУ!

А мир неуклонно продолжает сходить с ума… Лихорадочное накапливание «стрелялок». «Игры» в войны, в разведки и контрразведки, во всевозможные блоки и альянсы… А в наказание - Землетрясения, Цунами, Смерчи, Лавины, Авиа-Авто-Эко катастрофы…

На снегу

Собравшись на прогулку, девочка толкнула дверь на улицу. Та, почему-то, не открывалась, что-то мешало снаружи. Девочка надавила сильнее, дверь подалась и в проеме она увидела крохотного щенка, теплым комочком свернувшегося на морозном половичке. Весь дрожа и встревожено взглянув на девочку, щенок, слабо вильнул хвостиком…

Девочка стала подкармливать (взять в дом мама запретила), бездомного песика, простодушно называя его ласково «собачка». Они нежно подружились. Каждый раз, выходя погулять, девочка всегда находила радостно повизгивающего, своего преданного друга. Их встречи и игры на снегу, приносившие двум маленьким сердцам столько искренней радости и восторга, вдруг неожиданно закончились. Как-то девочка вышла на прогулку, но Никто не встретил её…

Из дома маму «выдернул» детский плач. С воплем: «Что случилось?» - она бросилась к дочке. Девочка с глазами, полными слез, только лепетала: «Соба-а-чка… Собачка». «Кто? Кого?» - ничего не понимая, допытывалась перепуганная мать. «Дя-дя… Там…», - задыхаясь от всхлипа, бормотала малышка. Хрупкое её тельце и плечики мелко вздрагивали. «Господи», - ощупывая дочурку, успокаивалась мамаша, - «Я думала, вправду чего случилось» (?)…

Со двора удалялся мрачного вида и с серым мешком на плече какой-то мужик. И только алые «бусинки» на снегу говорили о случившейся трагедии.

Клиент

Весной мой кот захворал. С трудом «разместив» его в обычном портфеле, я отправился в ветлечебницу. Там с дородной санитаркой (кот-то крупный), разложили болящую животину на операционном столике в позе «аля табака», а доктор, сделав нужный укол, назначил для лечения необходимую микстуру.

На обратной же дороге, а она вела мимо психдиспансера, я решил зайти и попросить нужное лекарство у тамошнего знакомого врача. Врач был занят, и, дожидаясь его, я присел перед портфелем, чтобы успокоить давно скребущегося в «заточении» кота. «Ну что ты, потерпи», - вполголоса уговаривал я. – Сейчас придем домой, согреешься… Я покормлю те…» - и онемел. Вдруг с ужасом замечаю невдалеке застывших в стойке (сеттеры на охоте) двух здоровенных дядек-санитаров. Они внимательно вслушивались в мою задушевную «беседу» с предметом хозяйственного назначения – портфелем. «Все!» - ударило меня, сейчас с кличем: «Держи психа!» набросятся на меня – поди потом, доказывай… И, пока они в нерешительности чего-то там мучительно соображали (клиент – не клиент?), я боком-боком и за угол. А уж там себе: «Ноги, мои ноги, несите, милые» и (гляделки на затылок) по задворкам, как можно быстрее, и как можно дальше от этого «гостеприимного тихого дома».

Разговор

Пришла осень. Листья еще не упали, но уже с тревогой ожидали холодных дождливых ветров. А пока дни стояли тихие, теплые и сухие. Как-то, прогуливаясь, неожиданно встретил бредущего в сад-огород знакомого бабая. Остановились поздороваться (мы давно не виделись) и сразу же: «Приходи-ка ко мне чай пить», - вдруг предложил он. – Сейчас дойду, подзаварю хорошего». И совсем тихо: «Одному плохо… поговорим…» А, отойдя и обернувшись, вдогонку бросил: «Полдесятого приходи. Рот большой возьми, у тебя есть? Вот, бери…» Неспеша пили чай. Молчали. Каждый о своем. Только раз бабай обронил: «Шестой номер, почти «Купец» (о чае)». А чай был почти рубиновый и действительно очень хороший. Вот так, друг против друга, на самодельных, из жердочек, лавках и под таким же легким навесом, сидели мы, неторопливо потягивали горячий, чуть вяжущий, напиток и молча «разговаривали». И каждому о чем-то думалось, думалось… Хорошо было.

А листья потом будут падать и падать, и проливать длинные дожди, и задувать сырые ветра, приходить и уходить зимы… А Человеку всегда будет не хватать Человека – знать, что не одинок в этом огромном и неспокойном мире. Что есть в нем еще живая душа, которая поймет его. Даже в молчании.

Книга

Незаметно пролетел день с нужными и не нужными делами. Беготней. С понятными и не очень, встречами, разговорами, и с чем-то еще многим, не обязательным и незапоминаемым…

Гаснут сумерки… В головах старого, скрипучего дивана лампочка – слепыш, удобная и уютная (для чтения). И как приятный, нечаянный подарок сего Дня – новая купленная книжка. Берешь ЕЁ в руки и тебя начинает заполнять и обволакивать тихое, радостное ощущение, что ОНА у тебя есть. Предвкушение дорогой минуты и нетерпение – открыть ЕЁ. Это как ожидание и поддержка близкого человека: совпадение мыслей, открытие нового понимания, нового смысла простых вещей, явлений… Узнавание их первоприроды. Это и ощущение цвета, звука нового СЛОВА, свежего и чистого, как запах талого снега. А пока сдерживаешь желание, оттягиваешь минуты. ЧТЕНИЕ будет потом, когда уляжется первое волнение. Хорошо просто держать книгу, чувствовать пальцами ЕЁ твердую мягкость и легкую приятную ЕЁ тяжесть. Поглаживая, осматривать обложку, заглядывать наугад в главы… А потом… Потом наступает момент, когда с благодарностью уплываешь и погружаешься в ЕЁ МИР, часто возвращаясь к удивившей тебя строчке, фразе, слову…

О, Эти МИРЫ Шагала с Витебском и Парижем, Тарковского с «Зеркалом» и «Ностальгией», Шукшина с «Калиной»…

Уже закрыв глаза, беззвучно шепчешь: «Спасибо, Господи, за ЭТОТ мир с е г о д н я. Все хорошо. Не оставь меня, Господи, з а в т р а…» И отдаешься окутывающей тебя теплой волне зыбкого сна… И еще до-о-лго, (уже во сне), все странствуешь по странам, городам, лицам…

Светило

…Вечер. Последним автобусом возвращаюсь с выставки в родной городок. Монотонно и убаюкивающее работает движок старого мотора. За стеклами в приближающихся сумерках мелькают поля, деревья, с черной, как на гравюре, густой паутиной ветвей.

И за всем за этим проступает огромный шар закатного солнца. Неотрывно смотрю на это желто-оранжевое. И будто нет уже ничего: ни бегущих полей, ни мелькающих деревьев – только этот пульсирующий, притягивающий СВЕТ.

И вдруг из глубины сознания, как шок, движение маленького автобусика и движение огромного Времени…

Непостижимо! Ведь именно под ЭТИМ светилом возводились пирамиды фараонов в раскаленных и иссушающих пустынях Египта. Это ЕМУ, озарявшему крутые вершины и летучие водопады, посвящали стихи Ду-Фу и Ли-Бо. Это под НИМ, мерцающим в тумане, вдохновленный болдинской осенью, творил и был счастлив, Пушкин. Это ЕГО палящий диск над пшеничными полями Прованса в Овере писал неистовый Винсент. Это ОНО, «разбивая чашу утра», с плачем гитары, восходило в апельсиновых рощах для Федерико Гарсиа Лорки. Это было ОНО!

Сколько поколений, трагедий, судеб… «Вот так же отцветем и мы, отшумим, как гости сада». А сколько еще придет и уйдет навсегда… И не будет меня, моей матери, друзей… А это огромное, никогда не отдыхающее СОЛНЦЕ-ШАР, несущее СВЕТ и ЖИЗНЬ, будет всегда! ОНО будет вечно!

Плывут облака отдыхать после знойного дня

Стремительных птиц улетела последняя стая…

Ду-Фу

Дата добавления: 2015-10-24