Читайте также:
|
Ночь. Оконный паук поймал в паутину Луну. Окурок в пепельнице
высится обелиском моим уснувшим снам.
За единственным окошком дощатой подсобки живет сумрачный
лес. В подсобке курю я. Выпускник факультета журналистики «одного
из ведущих вузов Петербурга». Тамплиер пролетариата.
Я знаю, что долго так продолжаться не может. Еще с месяц-пару
здесь, потом сниму жилье, устроюсь на толковую работу в Питере,
благо уже скопил разнорабочим трудом кое-какие деньги. Как
говаривал один мой знакомый, если у тебя есть четыре стены и крыша
над головой, ты можешь перевернуть мир. Хотя, смотрю я на тех
сокурсников, кто «устроился», и чую, что четырех стен и крыши для
этого недостаточно.
Еще год назад я плевал на все с высокой колокольни – нищета
может быть огромным богатством. Если ты не единственный мужик в
семье. Если твоя семья – не маленький наивный осколок советского
прошлого, который остался в глухой провинциальной безнадеге. Им
сказали, что их будущее больше не имеет смысла. Спасибо. Пока.
Вернуться в провинцию – замуровать себя живым в городе, где
лангольеры давно съели будущее, и все живет во вчерашнем дне.
Когда высшее образование окончательно станет платным, наша
провинция окончательно превратиться в гетто белых негров – но без
пособий по безработице.
Остаться здесь – тоже без особенных перспектив. Вкалывать,
вкалывать и вкалывать. На еду, одежду, на мобильный телефон,
съемный угол, прописку – это называется жить или бороться за
существование? Процветать или грести под себя? Заниматься
бизнесом или наебывать людей? Киллер или убийца? Смотря как
сформулировать. Сегодня все зависит от упаковки.
Но дерьмо – оно и в Африке дерьмо.
Будь возможность выбирать, ушел бы бродяжничать – с гитарой.
Петь в электричках и подземных переходах, влача честное нищенское
существование.
Я знаю, это возможно. Я знаком с такими людьми. Жили они
поживали лет до тридцати – тапочки, диван, телевизор. А однажды
выходили в этих самых тапочках из дома за пачкой сигарет и
срывались – автостопом из Новосибирска в Петербург, из Петербурга
– по Европам. Срывались, словно с крючка или резьбы.
Гитара. Вот она, рядом со мной. Я обнимаю ее черные бедра, а
когда касаюсь пальцами струн, все, что для меня и вас является
реальностью, сгорает, как прозрачная бумага. И я уже ТАМ.
И тебе, гитара, я обязан тем, что оказался в глухом лесу вместо
пластикового офиса. Трудновато делать карьеру, балансируя между
двумя измерениями – словно думать во сне. Субреальности, спящие в
сумраке между струн, затягивают, словно черные дыры.
«Ты нужен», – сказал мне однажды один товарищ и рассказал
историю, как моя песня спасла его от самоубийства. А я подумал,
девятнадцатилетний: «Черт, моя песня спасла Вселенную»…Быть
может, в этом и заключается мое предназначение? Может, мы и есть
бумажные пакеты, уверенные в свободе своего выбора, но танцующие
по воле неведомого нам ветра?
«Смешной ты», – сказала мне «моя бывшая» то ли с жалостью, то
ли с презрением, когда я однажды заявил ей о своих жизненных
приоритетах, – дурачок-альтруист…»
Моя прекрасная подруга честно говорила то, о чем многие
думают, но стеснительно молчат: «Без денег сегодня ты – никто. За
все нужно платить». Моя прекрасная подруга нашла выгодный банк
для вложения своей красоты – солидный, взрослый, уверенный, от
которого и родила хорошенькую девочку.
Непризнанный и отверженный, я пил, как водяной. «Все, чем ты
занимаешься, просто сотрясение воздуха», – объясняла когда-то она
мне, как маленькому. Покупала себе на всю мою стипендию дешевую
косметику. Ботала по фене, слушала блатной «шансон» про «твою
раскосую улыбку» и дралась с соседкой по снимаемой квартире. А
меня отчего-то тянуло до жути к этой взбалмошной и абсолютно
чужой, ослепительной.
«Знаешь, что будет потом?» – Говорила она. – «Ты закончишь
свою учебу и укатишь в свой этот, как его…» – она всегда путала
название моего родного городка, – «короче, не пробьешься ты здесь
никуда».
После подобных размышлений здешнее безлюдье вокруг
становится родным. Папиросные звезды рождаются одна от другой,
говорят со своими старшими сестрами из Космоса.
Если ночь теплая, я выхожу с гитарой и раскладываю небольшой
костер неподалеку от своего жилища. Рядом с бытовкой растет
огромный широкий пень – я присаживаюсь на него, смотрю в
миниатюрные адские пекла тлеющих углей и перебираю струны. С
аккордом ре-минор могу играть до потери сознания. Любимый аккорд
любимого цвета – синевы уходящего вечера. Аккорд – трасса в
бесконечность. Глаза бродяги в пути.
Я смотрю на клочья звездного неба между ветвями и кажется, что
вот сейчас, еще мгновенье – и я вспомню. Вспомню этот древний язык
и пойму, как все устроено… Закон Всего… И все поймется, и все
откроется. Но проходят секунды, минуты… и я иду варить макароны.
Все, баиньки. Чищу зубы у погасшего осколка зеркала у
рукомойника на сосне. Священная папироска перед сном у изголовья
под чаек. На кровать приходит пушистый белый кот – прибился к
объекту Х с полгода назад. По неизвестному капризу судьбы,
существо, рожденное для перин и поцелуев пышных домохозяек,
очутилось на стройке в лесу и получило жиганское имя Жорик. Кот
Жорик красивый и наглый – таких любят. Даже Блейк любит – видно,
как товарища по бездомности. Животных кормит бывший сторож
объекта Х молчаливый пожилой Дядя Вова. Он давно не работает на
объекте, но каждый понедельник Дядя Вова выходит из своей
городской квартиры, заводит старенькие Жигули и привозит на
затерянную в лесу бытовку огромную кастрюлю с едой для
бездомных, но домашних зверей. Дядя Вова немногословно наливает
нам домашней самогонки, оставляет бутыль в холодильнике и
уезжает.
Да, точно, там же еще осталось.
Будь, Дядя Вова!
Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Семеро в тачке, считая собаку | | | Воля к власти |