13 страница. – Когда солнечный жар убивает, тень – благо, – заговорил Великий Раб

– Когда солнечный жар убивает, тень – благо, – заговорил Великий Раб. – Эний, ты еще мал. Поэтому я буду говорить с тобой простыми словами.

– Все слова простые, – сказал Эний.

Разве он, незрячим, не представлял слова? Разве думал, что они, выходящие изо рта, не имели плотности и формы? Эний хорошо помнил интернатовскую койку, ставшую однообразием его существования. Он лежит на ней, не помнящий ни своего родства, ни направления, откуда пришел (или его привели?). Койка скрипит прессованной древесиной, когда Эний, затекший в одной позе, меняет положение. И скрип тоже имеет форму – спиральную, раздражающую ухо. Эний наклоняется и шарит по полу. Он слишком мал, чтобы понять – звук не имеет плотности. Только стройный ряд звуков, соединившись в слово, может обрести осязаемость.

Мысленно Эний берет спиральки скрипа, надевает на них бегущий из окна шорох трассы, сигналы машин, неестественно вспарывающие день чьи-то шаги по коридору. Он не может собрать этот звуковой конструктор в осмысленную игрушку. Втулки одних звуков малы для штырей и выемок других. Конструкция распадается, она ни о чем не может сказать жадным пальцам. Эний мал, глаза его не видят, а внутренне чувство пока не окрепло, и он не слышит, как оно ему говорит: совершенно только слово. Совершенно потому, что в нем не нужно ничего склеивать и соединять, оно приходит готовым, и никто не знает, откуда оно пришло (или его привели?). Пальцам нужно набраться чуткости. Эний говорил сам с собой, стараясь не скрипеть койкой – не перебивать слова. Он шевелил руками у рта и учил пальцы чувствовать тоньше.

– Слова не просты, даже когда они одиноки, – заговорил Великий Раб. – Ты волен представлять их себе, как хочешь. Но знай, что среди них есть и сферы, и кубы, и конусы, и треугольники. Разве ты сам не чувствовал, как одно прокатывается по тебе гладко, другое накрывает сферой, третье – колет? Слова – сложные звукосочетания. Соединяясь друг с другом, они становятся еще сложней.

– Как истина?

– Истина проста. Она дается всем при рождении. Но мы о ней забываем, а потом всю жизнь идем к ней по пути сложных звукосочетаний. Доходим до нее, и она оказывается гладким прозрачным шаром – простым, как первое слово, сказанное нами после рождения.

Эний попытался вспомнить, какое слово произнес он первым. Но все, что приходило на ум, – это спиральный скрип койки и попытки поймать свои сказанные шепотом слова.

– Ты видел истину? – спросил Эний.

– Нет, но я к ней так близок, что уже чувствую ее прозрачность.

– Зачем тебе истина?

– Знакомство с истиной – это знакомство с творцом. Тебе не хотелось бы увидеть того, кто сотворил все вокруг, – рассвет и закат, два солнца, деревья и поля, по которым ты сегодня ходил?

Взгляд Великого Раба не был тяжелым, как у прочих жителей этой планеты. Возможно, потому что его не затемняли поля шляпы. Прямо в глаза Великому Рабу била розовая занавеска. В его взгляде Эний поймал смешинки – они плескались рыбешками на карей глади. Глаза Великого Раба были такими же старыми, как и книги, скрывающие истину. Они, с опущенными уголками, казались дуговыми дверями, зовущими войти. Но Эний постеснялся так скоро идти за Великим Рабом. Ему не нужна была истина, достаточно тепла и еды.

– Зачем мне знакомиться с ним?

– Чтобы понять, чего он хочет. Только поняв его желание, ты можешь наполниться таким же. Если и ты, и творец будете хотеть одного, то мир вокруг нас сохранится навсегда. Он станет бесконечным, как сама вселенная.

– Разве что-то зависит от моих желаний? Если бы они сбывались, я захотел бы, чтобы моя родная планета никогда не погасла… – проговорил Эний, и в груди у него звякнула пчела.

Ему было хорошо здесь. Он не боялся Великого Раба. Но ни на одну секунду не забывал о том остывающем шаре – гладком и бесконечном, который теперь загонял людей внутрь себя.

– Ты не прав, Эний, – заговорил Великий Раб. Отвечая на вопросы, он всегда называл его по имени. – От наших желаний зависит многое. Сегодня пожелаешь ты, завтра пожелает кто-то рядом с тобой, на другой день – кто-то третий. Если множество людей, желающих одного и того же, объединятся, их общее желание исполнится. Когда-то, ты должен об этом знать из учебников, люди объединились в фашизме, и ваша планета могла погибнуть. Земля не может жить, если бо´льшая часть ее жителей голосит от боли. Ее ядро слишком чувствительно к словам и голосам. Слово, посланное творцом, могло бы согреть Землю. Но в те годы ее ядро слышало только крики отчаяния из концентрационных лагерей. Две трети Земли превратились в поле боя. Мы всегда пристально следили за ней и тогда послали к вам слово. Что бы ни говорила история, неважно, кто его произнес. Мы посылали слово и до того – в конце девятнадцатого века. Оно было услышано только в новом, двадцатом. Люди восприняли идеи коммунизма и пожелали жить по его заветам, укладывающимся в короткий список – свобода, равенства и братство. На вашей планете могло быть создано свободное общество счастливых людей, и ядро могло бы жить бесконечно. Но люди остановились на полпути в познании истины, появились другие желания, поменявшие направление коммунизма. Адольф Гитлер показал вам его обратную сторону. Но люди оказались слишком эгоистичны, чтобы усвоить урок… Через пятьдесят лет после окончания Второй мировой, когда, казалось бы, уже каждое живое существо должно против войны восстать, люди развязали новую войну и утопили Землю в море крови… Прости, Эний, что я выражаюсь высокопарно, в последнее время я говорю лишь с книгами…

– Ленин, как и Маркс, с этой планеты? – спросил Эний.

В одном из классов интерната стоял гладкий гипсовый шар – пыльная голова вождя пролетариата.

Великий Раб засмеялся. В смехе звучал старческий надлом.

– Ленин никогда здесь не был, – ответил он. – Но он уловил слово. Ленин стал носителем слова творца. Вспомни, что я тебе говорил: неважно, кто его произнес. Главная функция слова – быть услышанным.

– О какой войне ты говоришь, Великий Раб? В нашем интернате мы были одни, никто к нам не приходил. Каждый день мы проживали, как вчерашний. На нашей планете не было другой войны, просто сначала было очень жарко, я слышал об этом – говорили, что засуха съела зерно и животных. А потом наступили холода. Я тогда уже родился. Сначала я не чувствовал сильного холода, но все вокруг начало быстро исчезать. Я всегда спал под толстым одеялом, но последнее время оно уже не согревало меня.

– И тогда ты начал видеть жаркие сны, в которых тебя грело розовое солнце. Мы приходили к тебе, когда ты спал. Мы приносили с собой слово. Наяву ты тщился его поймать и ощупать его форму, мы принесли тебе слово во сне, и оно оказалось в твоих руках. Мы выбрали тебя и девять других.

– В нашем интернате было много других детей… Почему меня?

– Не ты ли грел в руках птицу, желая ей жизни? Твое желание было услышано творцом, ведь и творец хочет жизни каждой созданной им твари. Ваши желания совпали, и он услышал тебя, Эний. Ты не встречался с войной, но она шла на вашей планете, разгораясь то там, то здесь. Война становилась такой жестокой, какой никогда не была за всю историю человечества. Никогда еще люди не голосили так громко. Никогда еще они не использовали таких сильных слов. Творец слышал даже тех голосящих, которые искали спасения под землей. Перед вашей планетой встал выбор – либо фашизм, либо смерть планеты.

– И что выбрал творец?

– Творец гуманен – он выбрал второе.

– Почему ваша планета не замерзает?! Почему это случилось с нашей?! – Эний заплакал.

Нет, он не хотел возвращаться туда, где его глаза не видели, где не грело толстое одеяло, где за все годы жизни в интернате к нему никто не пришел. Он плакал, сам не понимая почему. И сам удивляясь тому, что оплакивает Землю, бывшую с ним такой неприветливой.

– На нашей планете люди сумели избавиться от эгоизма. Не удивляйся, эгоизм присущ всем. И мне, и тебе. Он проявляется во всем, в каждом нашем поступке.

– О каком эгоизме ты говоришь, Великий Раб?

Эний подумал о птице и о Гермионе. Зачем пела первая под окном на ветке? Эний, лишенный картинок, наслаждался звуком ее голоса. Выходит, и она эгоистка? А Гермион? Зачем он прилетел с прекрасной планеты? Чтобы спасти его, Эния, и девять других?

– Когда холодная птица упала мне в руки, – заговорил Эний, – я пытался ее согреть потому, что мне было ее жаль…

На этот раз Великий Раб засмеялся сухо. Сложив пальцы щепоткой, он сделал клевательное движение по столу и моментально примолк – будто склевал свой собственный смех.

– Эний, я хочу, чтобы ты начал познавать. – Великий Раб улыбнулся, морщины у его глаз собрались в веер. – Читай книги, познавай. Потрать на учебу несколько лет. Когда ты перейдешь на более высокий уровень, мы сможем говорить с тобой при помощи других, более сложных слов, которые принесут в твою голову более сложные понятия. Но я объясню тебе про птицу. И я, сидя здесь, слышал ее. И мы оба – и ты, и я – сострадали ей. Но ты ей сострадал из боязни больше не услышать ее. Голос птицы слабел, и вместе с ним твоя жизнь на интернатовской койке становилась блеклой и беззвучной. Когда птица упала в твои ладони, ты почувствовал ее холод и понял, что ваша планета умирает, ты испугался. Ты не хотел оставаться в холоде, в тишине. В жалости к птице был твой инстинкт самосохранения. Я тебе и другое скажу, но это мнение уж совсем расхожее, и даже на вашей планете люди часто его повторяют: мы оплакиваем смерть близких оттого лишь, что нам жалко себя, – мы не хотим оставаться одни…

Великий Раб замолчал и отхлебнул из прозрачного стакана воды.

– А почему ты жалел птицу?

– Прежде чем ответить на этот вопрос, – снова заговорил Великий Раб – голосом, смоченным холодной водой, – я должен объяснить тебе: жители нашей планеты избавились от эгоизма. Они поняли одну простую вещь – ни один человек не сможет принести пользу лично себе, если не станет приносить ее другим. Хотим мы этого или нет, но мы все связаны между собой. И если сегодня с одним из нас случится беда, то завтра это обязательно аукнется – мне, или другому, или всем нам вместе. Мы поняли, что нельзя быть счастливым в одиночку. Одиночного счастья нет.

– Почему ты говоришь так? – удивился Эний. – Если я сыт и надо мною светит солнце, а я его вижу, то разве я уже не счастлив?

Великий Раб покачал головой, но его шапочка даже не сдвинулась с места.

– Хорошо, Эний, давай расширим эту ситуацию – ты сыт, зряч, тебе тепло, над тобою светит солнце. И вот ты идешь по дороге и видишь голодную собаку, которая роется в куче отходов. Или нищего, который собирает себе на пропитание. Или птицу, которую сильный порыв ветра сбросил на землю, и она расшиблась, не может лететь. Но ты сыт и зряч, надо тобой светит теплое солнце. Ответь, ты можешь быть счастлив?

– Нет, – не задумываясь, ответил Эний.

Великий Раб одобрительно покачал головой.

– Потому я и говорю, что быть счастливым в одиночку невозможно. Люди должны объединиться и сделать так, чтобы не было несчастных людей и зверей. Тогда ты можешь наслаждаться своей сытостью и зрением, и ничего не омрачит картину твоего дня. Запомни: если ты заботишься только о себе, то все равно будешь страдать. Если заботишься о других, то и к тебе придет счастье, ты даже и не заметишь. Люди на вашей планете этого не поняли, хотя к вам не раз приходили пророки. Люди не слышали их. Люди погрузились в кровавые войны и сами голосили от отчаяния так громко, что нам пришлось натянуть по периметру своей планеты звуковые щиты, чтобы они ловили крики с вашей. Это голошение мешало нам быть счастливыми…

Великий Раб замолчал, нахмурился, кожа на лбу собралась в складки. Эний подумал, сейчас из этих складок на него выскочат буквы и доверят ему новое знание.

– Как можно посылать к вам пророков, если вы готовы распять каждого? Вы создали концентрационные лагеря, бросали друг друга в топки, и вот парадокс, от их огня ядро не нагрелось, а, наоборот, начало угасать. Вы – люди – превратились в раковую опухоль на своей же планете, начали пожирать друг друга, не понимая, что вы – один организм. Разве не прав был Творец, когда решил избавить планету от раковой опухоли?

Голос Великого Раба окреп. Он говорил с жаром, из его раздувавшихся ноздрей выходили горячие струйки дыма и обжигали Энию щеки. Эний гадал: согрелась бы его планета снова, если бы на ней жили такие жаркие люди, как Великий Раб?

– Значит мы все умрем?

– Люди с твоей планеты обречены… – проговорил старик, – но ты можешь быть в безопасности. Все зависит от тебя.

– Что я должен сделать?

– Жить, Эний, жить! – Глаза Великого Раба широко раскрылись, и из них на Эния хлынула розовая занавеска, хлопотливо обвила его, запела о счастливой жизни на новой планете.

– Почему Творец не уничтожил нас раньше, когда я еще не успел родиться?! – воскликнул Эний и почувствовал, как по лицу текут слезы.

– Страдание должно было накопиться, – мягко ответил Великий Раб. – Была еще надежда на то, что человек не выдержит страданий и захочет очиститься от своего эгоизма. Каждые пятьдесят лет вы устраивали войны. Каждые пятьдесят лет ваши голошения и страдания складывались в небесную копилку. Ее лимит превышен. Но вы, к сожалению, так ничего и не поняли… Если бы планета не начала остывать и вам не пришлось бы уйти под землю, вы устроили бы на ней новый фашизм. Земля сама предпочла умереть и сообщила об этом Творцу. Вы так и не поняли, насколько она была живая! – Великий Раб закончил, и Эний увидел, как и по его сморщенным щекам хлынули ручьи слез – прозрачные, словно изливалась только что выпитая вода.

Великий Раб опустил голову, и теперь белый блин шапочки смотрел Энию в лицо. На столе лежала толстая книга с желтыми страницами. Великий Раб опустил кончики пальцев на ее выпуклые строчки и зашевелил ими справа налево. Казалось, он уже не здесь, унесся к Творцу, а на стуле остались только его костюм и шапочка. Он устал, понял Эний. Разговор окончен.

– Еще один вопрос, Великий Раб…

Великий Раб поднял на него уже сухие глаза.

– Почему на вашей планете я прозрел? – спросил Эний.

– Ты не прозрел, – ответил тот. – Твои глаза так же слепы. Ты видишь сердцем, а оно у тебя было зрячим и на другой планете. Оно спало. Голошение пробудило его. Не знаю, заметил ли ты, что глаза всех жителей этой планеты слепы, мы видим сердцем. Оно зорко.

Едва Великий Раб замолчал, как грудь Эния пронзила острая боль – словно ее прокололи копьем. Эний сполз со стула, упал перед Великим Рабом на колени.

– Я знал, что ты, в отличие от девяти других, не спасен от опасности, – покачал тот головой. – Вы похожи, но ты отличаешься от них. Когда Гермион увидел тебя своим сердцем, он сразу понял, что ты – другой. Мы услышали твое сердце и пришли за тобой, но мы тебя не спасли. Выбор за тобой, – он протянул к Энию руки. – Чего ты хочешь? – спросил он.

– Я хочу вернуться, – ответил Эний. Копье освободило грудь.

– Ты погибнешь, если вернешься. Последуй примеру девяти других. Там, куда увел их Гермион, они уже начали читать старые книги. Ты будешь здесь счастлив – над нашей планетой встают два солнца, над твоей – уже ни одного, у нас есть вода и еда, на твоей планете продовольствие скоро закончится, а остывшая земля больше ничего не родит. Через считанные дни туда придет лютая зима, и наступит конец. Твоя планета превратится в ад.

– Мы замерзнем и умрем, а после смерти попадем в рай, – всхлипнул Эний.

– Эний, Эний, – покачал головой Великий Раб, – неужели ты до сих пор не понял, ведь все это время я подводил тебя к истине. То, что я тебе сейчас скажу, еще не истина, но, зная это, ты можешь считать себя на подступе к ней. А теперь слушай внимательно. После смерти нет ни рая, ни ада. Я не говорю, что их совсем нет, – Великий Раб предостерегающе поднял указательный палец, не давая себя перебить. – Рай и ад люди сами устраивают себе при жизни. Творец дал человеку рай, не дожидаясь, пока тот умрет. Ты сейчас находишься в раю. И на вашей планете был рай, пока люди не превратили его в ад.

– Что же ждет нас после смерти?

– А вот это тебе откроет истина… Готов ли ты остаться? – Великий Раб снова протянул к нему руку.

Эний ее не взял. Сердце ужалила пчела. Оставила в нем острое жало и замолчала. Ужалив человека, пчелы гибнут, но они об этом не знают. Человеческая кожа слишком мягкая – засасывает в себя жало, выдергивая его из пчелиного тела вместе с сердцем. А сердце человека – самый топкий и мягкий орган. Пчела в Энии замолчала.

Кричал он сам. Кричал так, что потолок над его головой разошелся трещиной. Хлопала занавеска. Эний еще успел последний раз взглянуть в глаза Великого Раба и в каждом увидел по одному большому топкому сердцу.

Великий Раб тоже заголосил, и они, взявшись за руки, полетели вверх – в расщелину на потолке. Их голошения соединились, скрутились в тугую спираль, словно две занавески, которые хозяйка замочила в одной ванне и отжала вместе. Но голос Великого Раба слабел. Эний не мог разобрать, что он кричит, лишь видел, как из его рта выскакивают квадратные, овальные и круглые слова.

Воздух вокруг них мелко подпрыгивал. Эний взглянул сверху на счастливый розовый город. Ему были видны только широкие поля шляп его жителей, и оттого казалось, по городу передвигаются черные кружочки. И дома с ровными квадратами дворов были похожи на клетки шахматной доски. С высоты Энию даже захотелось сыграть шляпами в шашки, но вдруг в потоке своего голошения, слитого с голошением Великого Раба, он разобрал далекое биение – где-то билось огромное сердце. Эний закричал душераздирающе, и из его рта выкатились два гладких прозрачных шара – Ма-Ма!

Что-то случилось с Великим Рабом – он не мог лететь дальше. Эний разжал руку. Те слова, которые вылетали изо рта Великого Раба, просили его остаться, спуститься на розовую землю. Но биение далекого сердца заставляло лететь дальше, подчиняясь инстинкту. Или биологической потребности.

Эний полетел выше и увидел, как Великий Раб парит в нескольких метрах от него. Увидел он и тонкую блестящую сеть, которая не пускала Великого Раба дальше. Понял, что сеть эта соткана Творцом из людских желаний, а желание Эния оказалось таким сильным, что он легко прошел через нее. Ниточка желания тянула его домой, на свою планету.

В глазах Эния разорвались молнии. Стало темнеть. Темнота прорывалась синими и красными разрядами. Эний посмотрел вниз, там была Земля – гладкая с высоты, как два слога того слова, которое он кричал, не переставая.

Он увидел огромную сумку, которая висела над его планетой. Большую, похожую на авоську. Ее дно порвалось, и из сумки вниз стекали черные кляксы.

Эний дернулся в сторону, но из сумки высунулась темная, сотканная из тени рука, схватила его, и мальчик оказался внутри. Он широко раскрыл глаза. На него мчались БТРы. Над головой пролетали самолеты и сбрасывали вниз свистящие снопы огня. Эний заголосил еще сильней. Ему хотелось увидеть Великого Раба, и он увидел его. Великий Раб размножился и вылетал из огромной топки вверх головой, на которой по-прежнему сидела белая плоская шапочка. Великих Рабов было много, и они летели вверх из огня, голося, а люди в загнутых фуражках подбрасывали угля в топку, не ведая, что они и Великие Рабы – клетки одного организма. Эний протянул к Великим Рабам руки, но глаза тех были уже закрыты, они не видели Эния. Люди в фуражках кричали, и из их ртов вылетало слово в форме креста с загнутыми краями. Эний так и не смог понять, было ли то слово тоже послано Творцом. В своем теперь уже падении он достиг дна сумки и догадался, что та – переполнившаяся копилка людских страданий.

Эний полетел дальше – вниз, вниз. Холод охватил его ноги. Энию показалось, будто к ногам подвесили две огромные сосульки. Голову разрывало от собственного крика. Ударившись о землю, Эний замолчал. Он широко раскрыл глаза, но ничего не увидел. Вокруг расстилалась знакомая тьма. И ни звука. Сердце молчало… Он распластал ладони по холодной молчаливой земле. Из его рта выкатились два гладких шара. Эний погрузился во тьму.

– Зачем ты убил Эния? – вспугнул загостившуюся тишину Нуник.

– Просто я так чувствую, – ответил Уайз, и его картавое «просто» надолго засело в головах слушавших, зацепившись в них тупой зазубриной буквы «р».

– Ты злой, Уайз, – скрипнул кроватью Нуник, – ты придумал эту историю, и ты мог бы оставить Энию жизнь.

– Жизнь – слишком большая роскошь, – хмыкнул Пахрудин.

– Кто-то придумал нашу жизнь, – заговорила Валентина. – Мы тоже – герои чьего-то рассказа. Наша история еще не подошла к концу, и если рассказчик такой же злой, как Уайз, то в конце нас ждет конец.

– Эний получил то, чего желал, – виновато отозвался Уайз.

– Врешь! – возмутился Нуник. – Ты сам захотел бы покинуть рай, чтобы оказаться в аду?!

– Я ничего не знаю про рай, – картаво-просто ответил Уайз. – Я там никогда не был. Может быть, только в первые годы жизни – когда я не был слеп, лежал в траве и надо мной наклонялась мать. Но я ничего не помню. Не помню, не помню, не помню, – замахал он руками, отбиваясь от упреков. – Мне хорошо знаком только ад. И я не могу сделать выбор – рай мне неведом.

– Может быть, наш рассказчик тоже сидит сейчас в каком-нибудь подвале и выдумывает нас, – сказала Валентина. – Я бы хотела ему понравиться, чтобы он оставил мне жизнь.

– А чем ты ее заслужила? – кукарекнул Пахрудин.

– Я жила, как живется, – обиделась Валентина, – не думая о том, чтобы кому-то понравиться.

– А ты и не старалась кому-то понравиться, – клюнул ее муж.

В темноте раздался шлепок.

– Вот скажи, Валентина, – снова завелся Нуник, – если бы ты сейчас перенеслась из этого подвала куда-нибудь на другую планету, где было бы все, необходимое для жизни, ты бы захотела вернуться?

– Если бы было все необходимое – еда, свежий воздух и горячий душ, то… нет, я бы не захотела. Только дурак покинет рай ради ада. Больше не рассказывай нам сказок, Уайз. Нам не нужны плохие концы, плохих концов нам хватает.

– Конца нет, – негромко сказала Марина, обычно не принимавшая участия в спорах.

Слепые обернулись на нее.

– Помните старого Али? Как он ходил вокруг дома?

– У него был рак… – отозвался Нуник, он хорошо помнил старого Али. – Наверное, от боли сошел с ума… Никогда я не понимал, зачем он постоянно ходит кругами.

– А я поняла. – Марина закрыла глаза, как будто хотела сравняться со слепыми. – Когда узнаешь, что болен смертельно, а отодвинуть смерть не в твоих силах, то начинаешь искать надежду. Старому Али было сложно ее найти – он был коммунистом, а в Советском Союзе в жизнь после смерти не верили. Наверное, многие коммунисты, старея, втайне начинали искать доказательство бесконечности. И старый Али его нашел – в круге, не имеющем ни начала, ни конца…

– Ты постоянно вспоминаешь старого Али. Дался он тебе… – буркнула Люда.

– Старый Али говорил, что конца нет. Для Эния наступил не конец. Мы не знаем, куда он отправился после смерти.

– Ты забыла, что сказал Великий Раб – после смерти нет ни рая, ни ада… – напомнила Люда.

– Но есть что-то другое – то, чего нам при жизни знать не дано, – ответила Марина. – Не скрыто от нас лишь одно – конца нет.

Дом качнулся, словно и он желал принять участие в разговоре. Люди примолкли, напуганные внезапностью. По подвалу пронесся стон – такой широкий, что было невозможно определить, где его источник.

– А вот и конец, – вздохнул Нуник.

Дом снова качнулся, со скрипом подбрасывая людей. Шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах отсюда. Рассказ подходил к концу.

Если рассказ хорош, то в нем обязательно наступает момент, когда герои начинают жить своей жизнью. Наступает он, когда рассказчик, веря в свой талант, вдруг произносит фразу: «Мои герои начали жить своей жизнью…» Произнеся это, он берет многозначительную паузу… Да, если хотите, это – намек на свою исключительность. Да, если хотите, все написанное было ниспослано ему свыше или принесено потусторонней музой. Рассказчик запихивает своих героев в большую коробку и начинает ее трясти, чтобы герои растормошились, проснулись, начали сопротивляться и жить, наконец, своей жизнью, а он будет всего лишь записывать. Жестоко по отношению к героям… Но талантливо и оригинально. Рассказчик не знает одной простой истины – в том, что герои начинают жить своей жизнью, нет таланта, одна лишь закономерность… И Валентина, и Нуник, и Пахрудин, да и другие обитатели дома слепых показывали бы рассказчику представления, даже если бы он не тряс коробку, если бы он просто опустил ее на землю, оставил в покое и наблюдал за происходящим в ней сверху. Наблюдал и записывал.

Итак, шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах от дома. Дом тряхнуло.

– О Аллах, что ты с нами делаешь?! – обратилась к рассказчику Фатима.

Развернув молитвенный коврик, она рухнула на колени.

– Бисмилляхи рахмани рахим… – начала она на языке ей самой не понятном, а оттого не понятном и ему.

Пахрудин нырнул вниз, ухватился двумя руками за ящик-радио, поставил его на кровать. Покрутил кнопки – ящик зашуршал целлофановым пакетом, прокашлялся и заговорил.

– Недолет, – сообщил ящик. – Беру левей…

Чернуха завыла на трескучий голос.

Такой встряски дом еще не знал. С потолка посыпалась пыль. Люда чихнула, и дом толкнуло еще раз – как будто от ее чиха.

– Перелет, – отчитался ящик.

Люда приросла к кровати: целью был выбран их дом. Поняли ли это остальные?

Она сложила руки, пыталась молиться. Перед глазами встал Иса, и мысленно она попросила его: «Пожелай мне хорошего…»

Ящик умолк. Дом гудел. Пыль заволокла все туманом, в нем люди казались тенями.

Снова стон – глубокий и широкий.

– Я умираю, дочка, – сказала Дуся.

Люда могла лишь удивляться силе ее стонов. Нехотя она заговорила:

– Дуся, нашла время умирать! Не выдумывай! Пахнет грозой. Скоро пойдет дождь. Вот напьешься, и тебе полегчает…

Не вышло. Не было сил. Люда не справилась с обычной ролью – утешать шуткой.

– Напьешься, и полегчает… – повторила следом за ней Роза.

Да, пахло грозой. Появился ветер и принес с собой обещание дождя. Возможно, небо уже сейчас раздирал гром. Но в близком и отдаленном свисте снарядов его было не разобрать. Они смешались и спутались, и было непонятно, что ближе – свист или гром. Скоро гроза.

– Я уйду вместе с дождем, – сказала Дуся.

Воздух тяжелел – его распирало от пыли или чего-то другого. У Люды набухло сердце. Запахло пудрой.

– Мама… – позвала Люда так тихо, чтобы ее никто не услышал.

– Мама… – застонала Роза.

– Я тебя не вижу, – прошелестела Люда.

– Мне бы хоть разочек увидеть тебя, Розочка… Хоть разочек перед смертью… – прошептала Дуся.

Роза шумно потянула носом и тут же закашлялась.

Воздух расперло. Впервые за долгие дни в подвале сделалось неуютно. Люда ощущала его, как чужое негостеприимное пространство. Подвал выталкивал их из себя.

– Чувствую! – крикнул Уайз, и Люда на него обозлилась:

– Ишь ты, выискался чувствительный. Только мертвый теперь не почувствует.

Фатима бубнила свои молитвы. Но если конец придуман, никакими молитвами его не изменишь. Его осталось только записать. Как скоро он придет, зависит лишь от скорописи рассказчика.

Ящик захаркал – и он подавился пылью.

В Люде уже не хватало места для свиста, стонов Дуси, монотонных молитвопений Фатимы, всхлипываний Розы, биения собственного сердца, предчувствия грозы.

Скоро гроза.

Дом сделал рывок. Хотел ли он оторваться от земли и улететь на другую планету?

– Недолет! – недовольно сообщил ящик.

Люда закрыла глаза.

– Я уйду с дождем, – повторила Дуся.

Крик, который раздался в подвале, едва до него дошли первые аккорды дождя, казалось, пришел из самых недр земли – так могло кричать лишь нечеловеческое существо женского пола, у которого одним движением руки выдрали из живота матку.

Незрячие не шелохнулись – пыль еще до конца не осела, и в ее припудренном тумане незрячими стали все.

Крик вышел в отверстие, застелился по земле, притаптываемый дождем, смешался с его плюхающими каплями и пополз ручейком по вытоптанной дорожке вокруг дома. Один его конец слился с другим, образуя окружность. Он поструился вот так недолго по дорожке, проложенной старым Али. Описал три круга, словно мелом рисуя защиту вокруг дома. Потом разомкнулся и потек во двор. Нашел дорогу к кранту. Заполнил его бетонную ванну. Сухие листья вспенились на поверхности, закружили корабликами. Крик ушел в слив – далеко под землю, и смолк там.

Глаза Дуси блеснули зрением. Зрачок сузился, уставился на Розу, удивился чему-то, согрел, улыбнулся и затянулся белой пленкой, будто тоже накрытый толстым слоем пыли.

– Дочка, я тебя вижу, – прошептала Дуся.

Роза сидела тихо. Никто не вставал со своих кроватей. Люда зажмурилась.

– Мама, – позвала Роза. – Мама, мама, мама, мама, мама, мама, МАМА!

Люда машинально вытянула руки – пощупать круглые гладкие шары. Поднялась с кровати, подошла к Дусе, подняла ее руку. Рука была водянистой. Люда вслушивалась, но ее пальцы не чувствовали биения на запястье. Она опустила руку, прижав ее к Дусиному боку. Но рука не захотела – свесилась с кровати и позвала безвольными пальцами за собой. Перед глазами встал Иса и несколько буханок хлеба. Люда потерла кончики пальцев. Пыль, слетевшая с балок. Погладила Розу по жестким рыжим волосам, заодно оттирая с пальцев пыль, – вся пыль сегодня принадлежит Розе.

Дата добавления: 2015-09-02