Глава 22. Весна в 1942 году была холодная и ненастная — в начале марта разгулялась такая метель

Весна в 1942 году была холодная и ненастная — в начале марта разгулялась такая метель, что отменили поход в Хогсмид, а спустя две недели ураганом выбило стекла в школе и поломало деревья в Запретном лесу. Единороги ушли от стихии подальше в глубь леса, и Хагрид не видел их почти до конца апреля.
К тому времени мы уже посвятили в секрет и, соответственно, в долю нашего своеобразного "бизнеса" на волосе единорога Эйвери и Нотта (Розье и так все знал). Просто потому, что скрывать дальше было невозможно. Вдобавок нам были нужны еще люди. Дело в том, что по школе поползли слухи — Хагрид по наивности проболтался, несмотря на строгий запрет Тома. Несколько гриффиндорцев были возмущены тем, что их однокашника эксплуатируют, и пожелали сами оказывать ему "покровительство". На военном совете мы обсудили возможность поделиться, но, как выразился Том, "раз поделишься — потом не слезут". Решили воевать. "Умников" было с десяток, а нас шестеро. Разыгралась короткая, но кровопролитная война, которую мы все же выиграли, хотя и не без труда.
Хагрид же был строго наказан. Риддл лишил его своего общества, не разговаривал с ним, не позволял к себе подходить и при случайной встрече смотрел сквозь него — насколько вообще можно не замечать полувеликана. Наконец Хагрид сумел застать нас в туалете второго этажа и попытался заговорить с Риддлом. Мы с Розье хотели уйти, но Том остановил нас жестом.
Хагрид что-то мямлил, мол, не подумал, не знал, что это так важно, — Том рассматривал исписанную и изрисованную стену, кусая губы. Потом вдруг спросил:
— Рубеус, ты не знаешь, как следует просить прощения?
— Том, пожалуйста, — сказал Хагрид и шмыгнул носом.
Я отвернулся. Мне хотелось сбежать куда-нибудь от этой сцены, а еще покурить, а еще было почему-то жаль Хагрида — несмотря на свои размеры, он ведь все равно оставался ребенком, растерянным, напуганным, брошенным.
— Я жду, — сказал Том и, видимо, отвечая на невысказанный вопрос, добавил: — Да, при всех.
Я обернулся и, не веря своим глазам, увидел, как Хагрид, всхлипывая и вытирая нос рукой, неловко, медленно опускается на колени — прямо на грязные плитки пола — и целует край школьной мантии Риддла.
— Ну, вот и молодец. Ты же больше так не будешь, правда, Рубеус?
Хагрид замотал головой.
— Можешь встать. Умойся и ступай. После обеда встретимся в библиотеке, я посмотрю, что у тебя там с домашним заданием по чарам.
Пока Хагрид, все еще всхлипывая, плескал себе в лицо водой — в каждую ладонь у него помещалось, наверное, с ковшик, — все молчали. Как только за ним закрылась дверь туалета, я сглотнул. Розье рассматривал Тома так, будто впервые видел.
— Что? — спросил Риддл.
— Да нет, ничего... Знаешь, Том, а ты страшный человек.
— Глупости, — нетерпеливо ответил Риддл.

***
Тем временем у нас возникли новые проблемы. Разгромленные гриффиндорцы в долгу не остались — кто-то настучал Диппету, что Риддл занимается незаконным предпринимательством. Слагхорн вызвал Тома для разбирательства и стал кричать, что такое поведение позорит школу, что от лучшего ученика на факультете он не ожидал подобного и что Тому пора собирать вещи — его завтра же отчислят. Впрочем, уже через час он сменил гнев на милость. Тому удалось убедить декана, что Хагрид приносил нам волосы единорога всего один раз, и лишь потому, что мы хотели сделать самому Слагхорну сюрприз по случаю окончания учебного года. Но раз уж так вышло, то подарок придется преподнести сейчас...
Слагхорн получил половину имевшегося у нас на тот момент товара — двести галлеонов сделали нам ручкой и уплыли в синюю даль. Вдобавок и в дальнейшем Том ежемесячно относил ему десять-двадцать волосков — "скромный подарок". Зато Слагхорн отныне, подобно дракону, обрушивался на любого, кто посмел бы возвести поклеп на Риддла. Он и раньше симпатизировал Тому, а теперь просто был от него без ума — постоянно зазывал к себе в гости, поил чаем с засахаренными фруктами, обсуждал с ним последние статьи из журнала "Зельеварение сегодня" и уверял, что на следующий год Том непременно станет старостой.
В ночь на 1 мая, которую на континенте называют "Вальпургиевой" и которая в этом году совпала с майским полнолунием — Белтайном, мы отмечали всем факультетом день рождения Долохова. Часам к трем ночи все уже разошлись, осталась только наша компания. Мы сидели в темной гостиной на ковре у горящего камина. Долохов, привалившись к ножке кресла, мелкими глотками пил дешевое красное вино, которое мы купили в Хогсмиде. Розье курил, сбрасывая пепел в камин, Эйвери разлегся рядом и, кажется, уже дремал, Маркус отковыривал кусочки подгоревшей корочки с традиционного белтайнского пирога, а Том, скрестив ноги по-турецки, машинально собирал кучкой разлетевшиеся по ковру лепестки боярышника — остатки майского венка — и пересыпал их из руки в руку.
Болтали мы, по большому счету, ни о чем. Кто чем займется после школы, кто чего хочет... Все знали, что Долохов на следующий день уходит из Хогвартса, чтобы завербоваться в Силы самообороны — теперь он уже был совершеннолетним, так что имел право. Но эту тему старательно обходили молчанием, словно все нормально и Долохов просто намерен устроиться на работу. Один только Розье посетовал было, что Тони повезло, а к тому времени, когда нам будет по семнадцать, война уже кончится и мы не успеем на нее попасть. Но Долохов посмотрел на него так насмешливо, что Розье быстро свернул на менее опасную дорожку.
— Том, — поинтересовался он, — а ты бы чем хотел заняться после школы?
— Не знаю. Не думал пока.
— Мне почему-то кажется, — сказал Долохов, развалившись на ковре, — что из него вышел бы хороший целитель. Только не наш, а магловский. Знаете, из тех, которые режут людей скальпелем — как они называются? Такое странное слово, похожее на "сержант".
— Surgeon. Хирург.
— Да, именно. Из тебя, Том, вышел бы хороший хирург.
Риддл засмеялся, но ничего не ответил.
— А ты, малыш Рэй?
— Ну, я намерен после школы стать приличным человеком...
Что-то только язык меня не слушался.
— Вот расплачусь с долгами, и сразу стану. Честно-честно.
Моя тирада почему-то вызвала у всех остальных приступ неконтролируемого смеха.
— Правда, что ли?! — спросил Розье, вытирая слезы. — Ой, пойди это расскажи кому-нибудь другому! Рэй, ты сам будто еще не понял, что тебе уже никогда не стать приличным? Ты ведь уже хлебнул — как это сказать — рисковой жизни. Просто не сможешь теперь иначе, понимаешь?
Я промолчал, хотя у меня было другое мнение на этот счет.
Тем временем Риддл, словно что-то вспомнив, полез в карман мантии, вынул маленький сверток, в котором позвякивали деньги, и протянул Долохову.
— Держи, твоя часть заработка. Маме оставишь.
— Спасибо, — Долохов протянул руку и сгреб деньги. — Я тебе адрес дам — заедешь к ней на каникулах? А то она совсем одна остается...
— Конечно, не вопрос. Мы постараемся потом переслать ей еще что-нибудь.
Нотт спросил:
— Тони, ты уже точно решил?
— Да. Не знаю только, записываться в армию или все-таки пробираться...
— Куда? — спросил Том, не поднимая головы. — Через всю Европу и потом через линию фронта? Если тебя по пути не убьют, все равно русские примут тебя за шпиона и отправят в лагерь.
— Есть такой шанс. Ну, а вдруг повезет? Я хочу по-настоящему воевать, понимаешь?! А тут, у нас все сидят, сложа руки...
— Вот-вот откроют второй фронт, а ты как раз пока пройдешь учебку.
— Да какой там второй фронт! Уже год почти, и его ни слуху ни духу. Наши все только обещают...
О втором фронте в то время много писали — это я помню, — но открытие его постоянно откладывалось. Зато в прессе пели хвалы Советской России, "которая спасает нас от Гриндельвальда", а в "Ежедневном Пророке" мелькали колдографии русских волшебников в магловской военной форме — молодых, круглолицых, ясноглазых, по всему видно, недавних выпускников Дурмштранга. И почти все с пометкой "Награжден орденом... посмертно", "посмертно", "посмертно"...
— В любом случае учебка не помешает. Перед присягой ты всегда сможешь сбежать.
— Чтоб меня еще ловили как дезертира... Ну да ладно, там видно будет.
— На Рождество отец приезжал, — сказал Розье, оторвавшись от сигареты. — Говорит, маглы, наверное, вообще не хотят открывать второй фронт. Их премьер, Черчилль, рассчитывает справиться силами волшебников. В подробности отец, ясное дело, не вдавался, но я так понимаю, что наших попытаются использовать для покушения на Гитлера, ну или что-нибудь в таком роде.
— Если так, — вмешался Маркус, — то это без толку. Там, помимо магловской, еще магическая система безопасности, очень сильная. Гриндельвальд бережет Гитлера, как зеницу ока. Взять хотя бы тридцать девятый год — тогда он ушел с места покушения за несколько минут до взрыва бомбы. Маглы, конечно, решили, что это случайность... И такая история не одна была. Так что я не знаю, как у них что-то может получиться. Только людей зря положат.
— То-то и оно, — Розье зло сплюнул в камин. — Отец не говорит ничего, но я так подозреваю, что... Черт, его могут заслать как раз в эту мясорубку! А сделать ничего нельзя. Наш министр смотрит в рот Черчиллю. Так им восторгается — тошнит просто... Готов пообещать что угодно, нас всех сдать с потрохами, лишь бы эта магловская толстая свинья похлопала его по плечу и сказала: "Молодец, мальчик". Черчиллю-то что? Ему выгодно выехать на волшебниках. Может, он думает, что мы всесильны, а может, просто не хочет кидать в бой маглов. Причем все, кого ни спроси, это знают. Все! Но никто ничего изменить то ли не хочет, то ли не может.
— А кто будет что-то менять? — спросил Нотт. — Фосетта поддерживает Дамблдор и половина Визенгамота, а вторая половина — это старые пни, которые уже совсем выжили из ума и собственных имен не помнят. Так что...
— Так что ничего хорошего не светит, — резюмировал Долохов. — Маглы так и будут загребать жар чужими руками. То наших волшебников, то русских. Сами между собой сцепились, а теперь хотят чужой кровью обойтись.
— Я не понимаю, отчего наши с ними церемонятся? — сказал Нотт. — Наложить империо на того же Черчилля, и...
— Ну, конечно, без тебя б никто не догадался, ты один такой умный! Это же запрещено! Империо, чтоб ты знал, — подсудное дело, вон Меррифот сколько талдычила. Ты как вообще ЗОТИ умудрился сдать, родной?
— Мне кажется, это страшная дурость. Раньше никто с маглами не носился, как с писаной торбой. Это только в наши дни — империо нельзя, то нельзя, се нельзя. Если хочешь знать, то мой дядя считает, что принятие закона о защите маглов 1923 года было роковой ошибкой...
— Тед, хватит умничать, я чувствую себя, как на лекции у Биннса! — бросил Розье.
— В смысле, — с усмешкой спросил Долохов, — тянет рисовать в тетради голых баб? Ты ж ничем другим на уроках у Биннса не занимаешься.
— Тьфу, тролль тебя съешь, Тони, я не про то, и вообще мы говорим о серьезных вещах!
— Тогда давайте определим повестку дня и установим кворум, — сказал Нотт.
Розье фыркнул, а я подумал, что на Нотте дурно сказывается общение с дядей — видным деятелем оппозиции, ненавидевшим Визенгамот с тех самых пор, как его туда не избрали.
— Почему вообще волшебники должны участвовать в магловских войнах? — спросил Маркус. Так просто спросил, в пространство. Очевидно, что вопрос был риторический.
Мне не хотелось встревать в разговор. Так было хорошо, тепло, сонно от вина. Риддл тоже отмалчивался, но слушал внимательно, переводя взгляд с одного спорщика на другого. Зато Эйвери проснулся и решил принять активное участие.
— Ага, точно-точно, — заметил он, зевнув. — Дедуля тоже говорит, что маглы собрались на нас сесть и ножки свесить. Что Фосетт вообще может нарушить Статут о секретности, и тут-то за нас возьмутся магловские военные. Вот я лично на месте нашего министра даже не думал бы наносить визиты всяким там премьерам и королевам. А то гоблин их знает, этих маглов... Скажут одному, второму, третьему, потом вся Англия будет знать, и нам каюк. Дед, короче, говорит, что...
— Ой, твой дед известный параноик, — отмахнулся Розье. — Кто в прошлом году на Рождество всех выгнал на улицу, потому что ему почудилось, будто в ваш дом попала магловская бомба? Три дня искали — забыл? Сам же ругался, что, мол, дед окончательно спятил и решил разобрать дом по кирпичику.
— И что, ну и что?! — отбивался Эйвери. — Дедуля хоть и любит почудить, но у него ума побольше, чем у кое-кого! Что толку прятаться вечно, как крысы, по углам, если маглы уже нами крутят, как хотят? И вон грязнокровок сколько развелось. Дедуля говорит, мы ахнуть не успеем, как они начнут наводить свои порядки, потому что грязнокровки те же маглы. И будет всем...
— Конец, — засмеялся Розье. — Тимоти, детка, мал ты еще выражаться!
— Ты сильно взрослый и умный, сидишь тут!..
— Хочу и сижу, — Колин небольно щелкнул Эйвери по носу и тут же заговорил громко, не давая тому возмутиться, как следует: — А вообще, знал бы ты, Тони, как я тебе завидую! У тебя уже все — взрослая жизнь, настоящая война, а мы тут должны сидеть, как пришитые, и зубрить правила превращения черепахи в чайник. Как бы я хотел быть на твоем месте...
— Так кто тебе мешает завербоваться?
— Под обороткой, что ли? Далеко я уйду... Отец говорил, в силах самообороны таких умников отлавливают человек двадцать каждые каникулы.
— Так вы бы, ребята, тут занялись делом. Не сидели бы, сложа руки, придумали что-нибудь.
— Что мы придумаем?
— Да хотя бы пробрались в Букингемский дворец или где там сидит магловское правительство, и наложили империо на того же Черчилля, чтоб открыл второй фронт. У меня, между прочим, очень скоро будет в этом шкурный интерес.
— Не у тебя одного, — буркнул мгновенно помрачневший Колин.
— А это мысль! – оживился Нотт, почувствовавший себя в своей стихии. – Но для начала нам нужно создать тайный союз, как во времена гоблинских войн. И этот союз будет бороться... бороться за...
После нескольких бутылок вина сформулировать, за что он станет бороться, было несколько затруднительно, но идея вызвала всеобщий интерес. Была извлечена очередная бутылка, чтобы подстегнуть процесс размышлений.
— Бороться за свободу, — выручил Нотта Долохов.
— Да. Точно. Свободу от диктата маглов, и Визенгамота, за права человека и демократические реформы — это можно будет уточнить у дяди. Аккуратно, конечно, чтоб он не понял, зачем я спрашиваю. И еще у нас будет тайный шифр, и опознавательные знаки, по которым мы будем отличать своих, и круговая порука, и клятва молчания, и... В общем, это все можно продумать потом, главное — идея. Дядя говорит, что когда он в свое время пытался создать оппозиционную фракцию в Министерстве...
— Давай уже к делу, хватит о политике, — оборвал его Розье.
Долохов откровенно веселился, наблюдая за нами, как за детьми в песочнице. Риддл перехватил его взгляд и улыбнулся ему, но потом неожиданно посерьезнел. Даже аккуратно сложил горкой и отодвинул в сторону лепестки, которые до того рассеянно перекладывал из руки в руку.
— Мне не нравится эта затея, — с сомнением сказал Маркус. — С такого начинал Гриндельвальд.
— Учиться невредно и у врагов, — попенял ему Нотт. — Тимоти, хватит лопать — это последний пирог!
— А что? — возмущенно сказал Эйвери с набитым ртом. — Я сижу, слушаю... Вы умные, вот и думайте. И вообще, сочинили бы для начала, как мы будем называться.
— "Resistance", — предложил Нотт.
— Не пойдет, — покачал головой Розье, — это уже есть у французов. Плагиат.
— Тогда "Герои сопротивления".
— Вы еще пока не герои, — заметил Долохов, очень старавшийся не смеяться вслух.
Теперь уже все говорили, перебивая друг друга.
— Надо что-нибудь красивое, на латыни...
— Нет, лучше кельтское, как у ирландцев...
— Ты у нас знаешь ирландский, да, умник?
— Нет, но можно спросить О'Флаэрти с Рэйвенкло.
— Который такой трепач, что завтра вся школа будет знать и потешаться над нами...
— Почему потешаться, если мы...
— Потому что Тони прав, и надо сначала что-нибудь сделать толковое, а потом изощряться с названиями.
— Я знаю! "Освободительная армия"!
— Хороша армия, три калеки...
— О, я придумал! "Братство полной луны"! Красиво, и ни на что не похоже.
— Фу-у! Это уж совсем по-девчачьи.
— Придумай лучше, деловой ты наш! А почему нет? Сейчас полнолуние...
— Да разве это главное?! — закричал вдруг Розье. — Черт с ним, с полнолунием! Сейчас у нас что? Вальпургиева ночь! Самая волшебная ночь в году...
— Не ври. Самая волшебная ночь в году — это ночь после сдачи всех экзаменов.
— Замолчи! Вы что, не заметили, что мы это придумали именно в Вальпургиеву ночь, да еще и совпавшую с Белтайном? Вам не кажется, что это охренительно символично?!
Нотт скривился, раздраженный тем, что его собственные варианты были отвергнуты. Но Флинту и Эйвери мысль понравилась.
— Тогда как назовемся? Общество...
—...трезвенников, угу. Не, "общество" не пойдет. Надо что-то более возвышенное. Например, "Братство Белтайна". Или "Рыцари Вальпургиевой ночи". Так даже лучше, потому что это насчет мстителей, как будто дикая охота... В общем, как-то так.
Довольный собой, Розье закурил.
— М-м, ну, если с оговорками, — начал Нотт. — Ладно, сейчас проголосуем. Тони?
Долохов смог только махнуть рукой и поспешно ушел в темный угол, чтоб там отсмеяться, делая вид, будто кашляет от дыма.
— Маркус?
Флинт пожал плечами и кивнул.
— Рэй?
— Мне все равно. Пускай будет.
— Тимоти?
— Я за, — сказал Эйвери. — А что, пирога точно больше нет?
Нотт отмахнулся и с любопытством посмотрел на Риддла:
— Том, ты ни слова еще не сказал. Ты не согласен?
Риддл какое-то время молчал, потом вдруг сказал нечто совершенно неожиданное:
— Тимоти, я полагаю, пирог еще есть.
Никто не понял, к чему это было, но Том явно и не собирался объяснять. Вместо этого, подвинувшись к остальным, он коротким движением палочки наколдовал небольшую чашу, вылил в нее вино из бутылки и достал откуда-то пирог, тщательно завернутый в салфетку. Потом оглядел всех и позвал:
— Тони!
— Что? — Долохов обернулся, все еще ухмыляясь.
— Иди сюда...
Флинт изумленно моргал, наблюдая за священнодействиями Тома, Розье прищурился, Нотт хотел было что-то спросить, но не решился. Один только Эйвери, кажется, не задавался вопросами, с вожделением глядя на пирог.
А Том уже успел разломать его на семь примерно равных частей и теперь, обмакнув каждую в вино, принялся раздавать всем по кругу. "Прикольно придумано", — одобрил Нотт, принимая свою часть. Один только Долохов посмотрел как-то странно, хмыкнул и сказал:
— Ой, Томми, Томми...
Но кусок пирога взял.
А я даже немного протрезвел. Обычная подростковая игра в эту минуту превратилась в нечто большее. Мы разделили хлеб и вино, как будто заключили незримый союз. Никто из нас не знал, что он значит и что нам принесет — но было тревожно и весело одновременно. Розье слизывал вино с пальцев, Нотт был торжественно-серьезен, а Том...
А Том Риддл, раздав нам пирог, опять отодвинулся в тень и принялся выкладывать из лепестков боярышника сложный и непонятный узор.

Дата добавления: 2015-09-01