Глава 15. Тридцать первого августа я навестил нашего ростовщика

Тридцать первого августа я навестил нашего ростовщика, чтобы выплатить проценты за четыре месяца и получить расписку. Я никогда раньше не видел ростовщиков и ожидал, что это будет персонаж из детективного романа: какой-нибудь толстяк с отвратительными маленькими усиками над верхней губой и зловещим холодным смехом. А меня встретил очень молодой, не старше тридцати, волшебник, так коротко подстриженный, что казался почти обритым, с жесткой линией губ и быстрым, внимательным взглядом.
Выйдя от него, я направился в лавку старьевщика в Косом переулке. Долго и почти машинально рылся в стопках старых учебников, одновременно высчитывая в уме, сколько у меня остается денег, как много я смогу оставить маме на жизнь, сколько потребуется для игры на Рождество... Купленные книги перевязал бечевкой и завернул в мантию, чтоб не бросались в глаза, а потом привычно пошел играть — жаль было терять последнюю ночь и лишние несколько галлеонов.
Я собирался задержаться часов до двух ночи, но опомнился только в семь утра, смутно вспомнил, что должен куда-то ехать, и бросился домой. Мама уже собрала все мои вещи и была вне себя от беспокойства. Она что-то долго говорила, одновременно пытаясь заставить меня съесть хотя бы пару гренков и несколько ложек каши. Посреди ее речи я встал из-за стола и ушел к себе. Вернувшись, выложил на стол тридцать галлеонов, по привычке сложенных аккуратными столбиками. Потом подумал и добавил еще пять.
— Это вам до Рождества. Извините, больше не получится.
Она как-то странно умолкла и долго смотрела на меня.
— Нужно что-то еще? — я, наконец, не выдержал.
— Нет, и этого-то много... Такие деньги... Просто...
— О чем тогда речь?
— Иногда я боюсь за тебя...
Я так и не понял, к чему она это сказала, так что только пожал плечами и опять погрузился в вычисления, машинально допивая чай. Тридцать пять галлеонов — не слишком ли я расщедрился?
— Ты стал такой странный, мне кажется, что бы я ни говорила, ты даже не слышишь...
На зиму остается всего полторы сотни.
— И постоянно такой злой, раздраженный, ну, это, наверное, от усталости...
А мама ведь потратит все деньги черт знает куда.
— Я не представляю, что с тобой происходит, и куда ты пропадаешь, ты ничего не рассказываешь о своей работе, а ведь я мать, я должна знать...
Ладно, ей тоже надо иногда хоть чуть-чуть порадоваться.
— Да, — ответил я и по маминой реакции понял, что невпопад. — Да, мама, все хорошо.

***
Осень 1941 года обещала быть пасмурной и дождливой. С самого утра 1 сентября в воздухе висела противная морось. Дым Хогвартс-экспресса стелился низко над платформой, оставляя на одежде и руках едва заметную липкую пленку сажи. Совы в клетках топорщили влажные перья и недовольно ухали.
Возле вагона мама опять попыталась расплакаться. Я держал ее руку в заштопанной перчатке и повторял в сотый раз, словно заезженная пластинка, что со мной все будет в полном порядке. Стыдно признаться, но мне стало гораздо легче, когда мама, наконец, поцеловала меня и направилась к общественному камину в конце платформы, низко опустив голову и пряча лицо от дождя.
Однокурсники встретили меня весело. Даже Альфард Блэк в кои-то веки принялся расспрашивать, как мои дела. Видно, все боялись, что я могу и не вернуться в Хогвартс после каникул.
Я отделывался ничего не значащими словами. Не хотелось никому ничего говорить, даже Колину. Вдобавок я как никогда остро чувствовал, что мои сверстники живут в совершенно другом мире, а я словно отделен от всех стеклянной стеной.
После ночи в игорном клубе глаза закрывались сами собой, так что я забился в угол купе, отказался от предложенных Эйвери бутербродов и, кажется, заснул раньше, чем тронулся поезд.
Проснулся ближе к вечеру. Шел проливной дождь, так что за потоками воды, стекавшими по оконному стеклу, ничего было не разглядеть. В коридорах и купе уже зажгли лампы. Все наши куда-то ушли, один только Том Риддл сидел у окна с книгой.
Он попробовал разговорить меня, я отвечал общими фразами. Голова была словно набита ватой, ноги затекли от неудобной позы. Вдобавок я с ужасом понял, что после сна меня первым делом тянет покурить. Без никотина я, кажется, даже глаз разлепить не смогу. Как же я буду в школе? Черт побери...
Я встал и вышел в тамбур, на ходу вытаскивая из кармана мантии пачку дешевых сигарет. Но не успел сделать и пары затяжек, как появился Том.
Он захлопнул дверь, и мы остались вдвоем в замкнутом пространстве. Поезд так раскачивался, что было почти невозможно удержаться на ногах, не опираясь о стену. Это было странно и почему-то грустно. Словно мы были заключены, как в кокон, в падающий от лампы круг света, и наш крохотный яркий, теплый мир с безумной скоростью несся куда-то в неизведанное, в угрожающие темные бездны.
— Может быть, ты мне все-таки расскажешь? — спросил Том.
Хогвартс-экспресс, дав высокий гудок, как раз проезжал мимо магловской станции. Полосы света от станционных фонарей скользили по лицу Риддла и пропадали.
— Что именно?
Он отмахнулся от облачка сигаретного дыма.
— Об игре, Рэй. И о долгах.
— Ты откуда знаешь? — меня эти расспросы почему-то выводили из себя. — У Розье, что ли, язык за зубами не держится? Всем уже растрепал?
— Не всем. Только мне, — сказал Том невозмутимо, словно в этом была принципиальная разница.
— Я же просил — никому!
Риддл только пожал плечами.
Я отвернулся от него и уставился в темноту, жадно и быстро затягиваясь.
— Ну, хочешь — слушай...
Он слушал. Долго, внимательно. Временами, когда в тамбур выходил с сигаретой кто-то из старшекурсников, я умолкал и отворачивался к окну. Том тоже молчал, причем так красноречиво, что пришедший быстро начинал чувствовать себя досадной помехой и, торопливо затушив окурок, убегал.
Время от времени Риддл задавал вопросы, но больше слушал. Я за это время выкурил почти полпачки, и было заметно, что Том старается не делать глубоких вдохов. Кажется, ему стало нехорошо, он ведь совершенно не переносил табачного дыма. Однако не уходил и никак не показывал своего состояния — не знай я его так долго, мог бы и не заметить.
А я не собирался его щадить, прикуривая одну сигарету от другой. Бесцеремонность Риддла меня раздражала. Где-то в глубине души хотелось, чтобы он за нее расплатился. Хотя бы так.
Но сбить с Тома самоуверенность оказалось не так просто.
Услышав о планах Фредди, он резко оборвал меня:
— Этого нельзя делать.
— С чего вдруг?!
— А ты сам не понимаешь? Рэй, ты не знаешь, с кем имеешь дело? Чем это грозит? Только не прикидывайся дурачком! Окажешься в Азкабане, и ахнуть не успеешь!
— Пока что никто не предложил лучшего! — я тоже начал заводиться. — Ты разве не слышал? У меня долги, это не ясно? Уж не ты ли их выплатишь, господин умник?!
Том привалился к стене и закрыл глаза. Лицо у него было белое, как полотно.
— Может быть, и я.
— Ах, да что ты говоришь! И каким образом?
— Пока не знаю.
— Вот когда узнаешь, тогда и поговорим!
— Все равно ты туда не пойдешь, — упрямо повторил он.
— Не указывай! Тоже мне, лорд нашелся!
Том посмотрел на меня, как-то странно прищурившись.
А потом ударил.
Собственно, это даже ударом назвать было нельзя. Просто слегка хлопнул кончиками пальцев по щеке, куда смог дотянуться.
Не то чтобы он вдруг испугался и остановился — скорее, ни на что большее не хватило сил. Меня и самого уже мутило от выкуренных натощак крепких сигарет, так что я даже ответить не смог. Только оторопело хлопал глазами.
Риддл тем временем развернулся и быстро вышел, грохнув дверью тамбура.
Оставшись один, я закурил новую сигарету и уставился в темное окно, в котором смог разглядеть только свое мутное отражение.
Что это на него нашло?!
Будь я девушкой — решил бы, что это ревность.
Запоздало подумал, что мы с Томом за три года ни разу не дрались. Даже не ссорились серьезно. А тут вдруг...
Дикость какая-то.
Когда я минут через десять вернулся в вагон, Том сидел в купе. Увидев меня через стеклянные створки, поднялся и вышел, загородив мне дорогу. Я молча смотрел на него.
Лицо у Тома было мокрое, на рубашке расплывалось влажное пятно. Он, казалось, еле держался на ногах, но двигаться с места явно не собирался.
— Извини, — сказал наконец, глядя мне в глаза. — Я был неправ. Просто не говори со мной больше в таком тоне, ладно?
Мне очень хотелось ответить: "Да что ты за цаца такая, что тебе слова сказать нельзя?!". Но случившееся было до того нелепо, что не стоило и ворошить. Так что я просто ответил:
— Хорошо. Не буду. Я только не понял, с чего ты так взъярился.
— Не хочу, чтоб ты связывался с этими людьми.
— И что дальше? Ты не хочешь, я тоже не хочу — а какой выход?
— Рэй, я знаю, что тебе нужны деньги. Я найду.
— Где?!
Сирота из приюта. Найдет мне тысячу галлеонов. Чушь.
— Еще не знаю. Но найду. Обещаю тебе.
— Вот когда сделаешь, тогда и... Том, не надо больше об этом, пожалуйста. Даже если бы ты мог помочь — почему ты должен решать мои проблемы?
— А кто, если не я, должен решать ваши проблемы?
Это была уже полная белиберда.
— Ваши — в смысле, чьи? Нас всех?
Он пожал плечами. Потом толкнул дверь:
— Все, пойдем.
Розье встретил нас настороженным взглядом. Блэк, чуть приподняв брови, переводил взгляд с меня на Тома и обратно. Но Риддл молчал, и я тоже. Сел и демонстративно уткнулся в книгу. Говорить ни с кем не хотелось.
За окном уже было совсем темно. Через час поезд стал сбавлять ход. Мы подъезжали к Хогсмиду.

***
Заново привыкать к школе оказалось трудно. Я чувствовал себя пришельцем из другого мира. Все разговоры казались пустыми и глупыми, чужие проблемы — надуманными. Однокурсники искренне старались меня поддержать — даже Блэк, страшно смущаясь, спросил однажды, не нужна ли мне помощь. Я, естественно, отказался. Не знаю, кто из нас чувствовал себя более неловко в тот момент.
С Томом после инцидента в поезде разговаривать не особенно хотелось, а на Розье я все еще злился за то, что он выболтал мою тайну. Так что общался в основном с Маркусом Флинтом и, как ни странно, с Эрвином Либгутом. Оба они прошли через такое, что я по сравнению с ними жил, как в раю. Мне даже было немного стыдно за то, что я считаю свое положение трудным.
Почти сразу же начались проблемы с учебой. За лето я привык жить навыворот — днем спать, а ночью заниматься своими делами. Поэтому на уроках неодолимо клонило в сон, зато вечером я никак не мог заснуть и сидел в общей гостиной до трех-четырех часов ночи. Пытался делать домашние задания или просто смотрел на огонь в камине и думал о своем.
Хогвартсские эльфы сначала стеснялись при мне убирать — ведь считается, что их не должно быть видно, — но потом привыкли. Даже приносили мне чай и лепешки. Ставили угощение на стол совершенно бесшумно и незаметно, так что казалось, будто все само собой возникало из воздуха.
Учиться было сложно. Я постоянно думал о посторонних вещах, и занятия меня мало интересовали. Гора ненаписанных рефератов и невыученных заклятий росла, как снежный ком, так что получить за контрольную "удовлетворительно" тогда было для меня счастьем. Потом начались отработки — вечер за вечером бесконечное переписывание текстов или приготовление ингредиентов для Слагхорна. Я ненавидел эту рутину всеми фибрами своей души, но терпел. Так осел день за днем привычно и обреченно ходит по кругу, вращая мельничный жернов.
На факультете появились новые ученики. Большинство я не знал и знать не хотел, но одно лицо было знакомым — та самая Эйлин Принс, что жила у нас раньше. Вот уж не ожидал, что она окажется в Слизерине... Мне не очень-то хотелось с ней общаться. Эйлин после нескольких попыток тоже поняла, что это бесполезно, и сама стала меня избегать. Впрочем, она, кажется, вообще ни с кем не дружила — просиживала все вечера одна в дальнем углу общей гостиной. Читала или делала уроки, низко наклонив голову и почти касаясь носом пергамента.

А еще, как и прежде, мне постоянно хотелось затянуться. За август я привык выкуривать самое меньшее десять сигарет в сутки, и теперь на уроках у меня начиналась знакомая любому табачному наркоману "ломка". Риддл заметил это однажды на перемене после истории магии:
— Чего ты нервничаешь?
— Курить хочу, — ответил я шепотом. — Может, на факультет быстро сбегать?
Курить в слизеринских подземельях было относительно безопасно — старосты хоть и ворчали, но не выдавали своих. Остерегаться следовало только редких визитов Слагхорна с инспекцией. А вот в школе это было уже рискованно — там свирепствовал смотритель, отлавливая злостных нарушителей.
Риддл потянул меня за рукав.
— Пошли, покажу.
Розье увязался с нами, хотя он тогда еще не курил. Я не стал возражать — уже устал обижаться на него. Пускай идет, не жалко.
Мы спустились на первый этаж и свернули в узкий коридор, где были в основном пустые, неиспользуемые классы. День был сумрачный, дождливый. Я подумал, что мы идем во двор, — нет, туда не стоит соваться, там Прингл живо ухватит нас за шиворот… Но Том остановился у одной из дверей, подергал ручку, потом тихо побарабанил костяшками пальцев: тук-тук, пауза, тук-тук-тук.
За дверью что-то зашуршало, и нам открыли. Внутри обнаружилась целая компания: Долохов, стряхивавший пепел в пустую чернильницу, Малсибер, удобно устроившийся на парте, Нотт и Дэйвис, Кармайкл с Рэйвенкло... В классе было полутемно, дым стоял коромыслом.
Кармайкл быстро оглядел коридор и запер дверь за нами. Колин с интересом озирался. Я закурил еще чуть ли не на пороге. Том поморщился, прошел к окну и распахнул его, потом уселся на подоконник, не обращая внимания на залетавшие внутрь капли дождя.
— Слушай, ну какого черта?! — возмутился Дэйвис.
— Здесь дышать нечем, — невозмутимо ответил Риддл.
— Да, а сейчас кто-то с улицы увидит, и нас застукают.
— Никто не увидит. Дураков нет болтаться там под дождем.
— Все равно. Еще спалимся, и будет, как в том году, — буркнул Дэйвис, сворачивавший кулечек из пергамента.
— А что было в том году? — спросил я, жадно затягиваясь.
— Ой, — отмахнулся Колин — он из любопытства стрельнул у меня сигарету и теперь осторожно принюхивался к ней, не решаясь закурить, — все это уже сто раз слышали.
— Я не слышал.
Я и вправду не слышал. Весна прошлого курса прошла для меня, как в тумане. Даже если бы в школу забрел горный тролль, я бы узнал об этом последним.
— Да, а что было-то? — поддержал меня Малсибер. Он учился на Рэйвенкло и не знал наших баек.
— В прошлом году, — принялся объяснять Дэйвис, стряхивая пепел в кулечек, — мы ходили курить в каморку за классом чар. Там стоят шкафы со всяким ненужным барахлом, и никто не заглядывает. В общем, хорошее было место. Правда, посидеть негде, зато тепло... Но потом нас, наверное, заметил Пивз, настучал смотрителю. Вот Прингл нас и подловил. Все разбежались, а нас с Ноттом он поймал и поволок к себе в кабинет. Я-то легко отделался, а вот Тед...
— Ой, да заткнись ты! — Нотт явно не жаждал предаваться воспоминаниям.
— Подожди, мы хотим послушать, — Кармайкл придвинулся ближе к Дэйвису.
Тот не заставил себя упрашивать:
— В общем, пока Прингл заполнял журнал наказаний, а мы ждали в коридоре, Тед от большого ума запихал себе в штаны какую-то тетрадь. Прингл со мной закончил, вызвал Нотта. Велел наклониться и только изготовился врезать ему тростью — а тетрадь зашуршала... Пришлось вытащить. Слышали бы вы, как Прингл разорался! Дескать, учителя вас, оболтусов, учат, силы свои гробят, а вы эти знания, значит, вон куда! Короче, отделал бедного Нотта, как дурень поросенка. Тут звонок на урок. Он нас отпустил, мы побежали на трансфигурацию. Влетаем в класс, я плюх за парту, а Тед стоит. Брэдли объясняла-объясняла новый материал, потом вдруг остановилась и спрашивает так вежливо: "Что это вы, Нотт, стоите? Присаживайтесь", — а он... Ай!
Нотт попытался стукнуть Дэйвиса, но тот ловко отскочил и спрятался за парту, скороговоркой досказывая историю:
— Он возьми и ляпни: "Мне так лучше слышно". А Брэдли, вы же знаете, в карман за словом не лезет. Пожала плечами и говорит: "Раз так, я, конечно, не возражаю. Я еще с предпоследней контрольной подозревала, что вы слушаете именно этим местом ".
— Что вы все ржете?! — Нотт надулся и покраснел, как рак. — Очень смешно, да...

***
Долохов затушил окурок и уселся на подоконник рядом с Томом. Он даже не улыбнулся. С лета этого года он держался отстраненно, и видно было, какими тупыми и детскими кажутся ему наши шуточки — да, в общем, так оно и было...
Все началось в конце июня. Не помню, что был за день, — кажется, воскресенье, накануне экзамена по трансфигурации. За завтраком кто-то развернул принесенный совами "Ежедневный пророк". Двухдюймовые буквы с первой страницы только что не кричали: «МАГЛОВСКАЯ ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА ВОЙНУ С РОССИЕЙ!».
Долохов бесцеремонно выдрал газету у владельца из рук, пробежал глазами начало статьи, потом швырнул "Пророк" на стол и ушел.
Пока он почти бежал к двери, казалось, что весь Большой зал смотрел только на него. А когда высокая тяжелая дверь со страшным грохотом закрылась, стало так тихо, что мне на секунду показалось, будто я оглох.
Впрочем, через минуту все уже опять болтали и звенели приборами. Я тоже заглянул в газету — там говорилось, что наряду с маглами в войну вступил Гриндельвальд. Я посмотрел на Маркуса — он съежился в комок, будто старался занимать как можно меньше места. Потом обернулся к Тому и обнаружил, что тот уже вышел вслед за Долоховым, но так тихо, что этого никто не заметил...

— Кстати, а вы знаете, куда Руквуд ходит курить? — тем временем лениво спросил Долохов. — Он хитрый...
— И куда же? — с интересом спросил Малсибер.
— На третий этаж. Там есть женский туалет, который постоянно заливает, так что им мало кто пользуется. Его еще называют "туалет со змейкой", потому что на одном кране изображена змея — черт ее знает, зачем. Вот Руквуд и ошивается поблизости, а потом, когда убедится, что в туалете никого нет, быстренько запирает дверь изнутри и курит.
— Ну, и зачем такие сложности?
— Так ведь гарантия железная. Прингл-то шастает по мужским туалетам, а в женский не сунется никогда в жизни. Представляете, какой гвалт бы поднялся...
— Вот бы он разок зашел по ошибке, — размечтался Нотт. — Может, девчонки так разозлились бы, что его прямо там и утопили!
— А ты почему туда не ходишь? — поинтересовался Малсибер у Долохова.
— Делать мне нечего — каждый раз по полчаса выжидать, пока девки уберутся... Кроме того, это ведь Августу нельзя попадаться — он у нас пай-мальчик, отличник, метит в старосты школы. А мне-то что? Моя репутация не пострадает.
— Кстати, — вдруг спросил Риддл вполголоса, кутаясь в мантию, — так ты был... ну, там?
— Да, — Долохов досадливо передернул плечами. — Получил от ворот поворот. Сказали, что нужно быть совершеннолетним, иначе и говорить не о чем. Еще пройти целительскую комиссию, но это уже мелочи...
— А у тебя когда совершеннолетие?
— В мае. Но я до тех пор ждать не собираюсь, дудки. Хотя что делать — тоже не знаю.
— А что, если..?
Том наклонился совсем близко к Долохову и что-то зашептал, чертя пальцем по подоконнику.
Мне уже стало совсем хорошо. Голова слегка кружилась от крепкой сигареты, и я как-то лениво подумал, что оставшиеся нужно растягивать — кто знает, когда будет случай пополнить запасы в Хогсмиде. Да еще надо узнать у остальных, где там покупать сигареты — открыто же школьникам никто не продаст.
Из того, что говорили Том с Долоховым, я улавливал только обрывки: "юг Франции", "маки", "нет, туда не проберешься"... В памяти всплыло полузабытое: "маки" * по-французски означает, кажется, густые заросли кустарников. С чего это Долохов вдруг увлекся французской флорой?
— Все, идем, а то сейчас звонок будет, — Кармайкл уже нетерпеливо топтался у двери. — Да не забудьте дым убрать из воздуха и окурки уничтожить!
— Ладно, я пошел, — Долохов соскочил с подоконника. — Все, пока.
Потом вдруг оглянулся:
— Спасибо.
Том лишь коротко качнул головой:
— Так ведь не за что.
— Все равно. Просто...
Долохов еще постоял, будто хотел что-то сказать, потом повернулся и вышел из класса.
Остальные осторожно потянулись следом.

_________________________

* Маки (ударение на последнем слоге, "ма-КИ"; вариант — "маквис", от французского maquis) — густые заросли кустарников, типичный ландшафт в юго-восточной Франции. Во время Второй мировой войны и немецкой оккупации Франции слово стало общим названием для подпольного партизанского движения Сопротивления. «Уйти в маки» означало стать партизаном.

Дата добавления: 2015-09-01