ГЛАВА 2 2 страница

Я не может существовать без не-Я. В свою очередь, не-Я зависит от этого существования. Мир, который приводит сознание в существование, становится миром этого сознания. Люди, одновременно отражая себя и мир, увеличивают возможности своего восприятия, они начинают направлять свои наблюдения к ранее незаметному явлению.

В восприятии по существу, как определенной осведомленности, я обращаюсь к предмету, к бумаге например. Я постигаю ее как сущность, находящуюся здесь и сейчас. Понимание - это выбор, каждый объект, имеющий происхождение в опыте. Вокруг и около бумаги лежат книги, карандаши, чернила и т.д. и это в определенном смысле есть также "воспринимаемое(постигаемое)", ощущаемое здесь, в "поле интуиции", но пока я обращен к бумаге, я не обращаюсь в их направлении, не постигаю их, даже во второстепенном смысле. Они появились и все же не были отобраны, не были утверждены самостоятельно. Каждое восприятие вещи имеет такую зону фоновой интуиции к которой обращаются, и это также есть "осознанный опыт", или более сжато "сознание чего-то" действительно на самом деле лежит в совместно-постигаемом объективном опыте.

(Edmund Hussel, Ideas -General Introduction to Pure Phenomenology (London,1969),pp.105-106)

То, что существовало объективно, но не было постигнуто в своем более глубоком смысле (если оно действительно было постигнуто) начинает "выделяться", принимая на себя характер проблемы, а затем и вызова. Таким образом, люди начинают отбирать элементы с их "фоновых знаний" и раздумывать над ними. Эти элементы теперь являются объектами рассмотрения человеком, и, как таковыми, объектами их действия и познания.

В образовании "постановка проблемы", люди развивают свою силу. Чтобы воспринимать критически способ их существования в мире с которым и в котором они находят себя; они подходят к видению мира не как статической(неподвижной) действительности, а как к действительности в процессе, в преобразовании. Хотя диалектические отношения человека с миром существуют независимо от того, как эти отношения воспринимаются(и воспринимаются ли они вообще), также истинно, что та форма действия, которую человек принимает, есть в значительной степени функцией того, как он воспринимает себя в мире. Следовательно, учитель-ученик и ученики-учителя отражают одновременно себя и мир без ответвления этого размышления от действия, и т.о. устанавливают истинную форму мысли и действия.

Повторю еще раз, что две образовательные концепции и практики, которые анализируются, приходят в конфликт. Банковское образование(по очевидным причинам) пытается, мистифицируя действительность, скрыть определенные факты, которые объясняют существование человека в мире; образование "постановка проблемы" ставит себе задачу демифологизации. Банковское образование сопротивляется диалогу; образование "постановка проблемы" считает диалог совершенно необходимым актом познания, который раскрывает действительность. Банковское образование обращается с учениками как объектами помощи; образование "постановка проблемы" делает их критическими мыслителями. Банковское образование препятствует творчеству и приручает (хотя это не может полностью разрушить) интенциальность сознания, изолируя сознание от мира, посредством этого отрицая человека, его онтологическое и историческое призвание стать более гуманным. Образование "постановка проблемы" само основывается на творчестве и стимулирует истинное мышление и действие по отношению к действительности, посредством этого отвечая на призвание человека, как существа, которое является подлинным только когда он вовлечен в исследование и созидательное преобразование.

Подытоживая: банковская теория и практика, как силы, которые сковывают и закрепощают движение, не признают человека как исторического существа; теория и практика образования "постановка проблемы" берет историчность человека за отправную точку.

Образование "постановка проблемы" утверждает человека как существа в процессе становления - как незаконченное, несовершенное существо в и с незаконченной действительностью. Действительно, в противоположность другим животным, которые незаконченные, но не исторические, человек знает, что он незавершен; он осведомлен о своей не совершенности. В этой не совершенности и этой осведомленности лежат те корни образования как исключительно человеческое проявление. Незаконченный характер человека и преобразующий характер действительности делает необходимым такое образование как (ongoing) деятельность. Образование т.о. постоянно переделывается в практике. Для того, чтобы быть, оно должно стать. Его "длительность" (в Бергсониевском значении этого слова) находится во взаимодействии противоположностей постоянства и изменения. Банковский метод делает особое ударение на постоянстве и становится реакционным; образование "постановка проблемы" - которое не принимает ни "благонравное" настоящее, ни предопределенное будущее - коренится само в динамическом настоящем и становится революционным. Образование "постановка проблемы" - это революционная будущность. Следовательно, оно - пророческое(и, по существу, подающее надежды). Следовательно, оно отвечает исторической природе человека. Следовательно, оно утверждает человека как существо, которое превосходит себя, которое движется вперед и смотрит вперед, для которого неподвижность представляет смертельную угрозу, для которого взгляд в прошлое должен быть только средством понимания более ясно что и кто он есть, для того, чтобы он мог более мудро строить будущее. Следовательно, оно отождествляется с движением, которое вовлекает человека, как существо, осознающее свое несовершенство - историческим движением, которое имеет свою точку отправления, свои субъекты и свои цели.

Точка отправления этого движения лежит в самом человеке. Но с тех пор как человек не существует отдельно от мира, отдельно от действительности, движение должно начаться с отношений человек-мир. Соответственно, точка отправления должна всегда быть с человеком "здесь и сейчас", которая образует ситуацию внутри которой они погружены, с которой они появились, и в которую они вмешиваются. Только начиная с этой ситуации - которая определяет их восприятие ее - могут они начать двигаться. Чтобы совершать это подлинно, они должны воспринять свое положение не как предопределенное и неизменное, а единственно как ограничивающее - и, следовательно, подверженное сомнению.

Тогда как банковский метод прямо или косвенно усиливают фаталистическое восприятие человеком своей ситуации, метод "постановки проблемы" представляет эту же ситуацию им как проблему. Поскольку эта ситуация становится объектом их познания, наивное или магическое восприятие, которое продуцирует их фатализм, уступает место восприятию, которое способно постичь себя, даже в то время когда она постигает действительность, и может т.о. быть критически объективной относительно этой реальности. Углубленное сознание их ситуации приводит людей к пониманию этой ситуации как исторической реальности, допускающей преобразование. Смирение уступает место стремлению к преобразованию и исследованию, над которыми человек чувствует себя состоянии контролировать их. Если б человек, как историческое существо необходимо вовлечен с другими людьми в движение исследования, не контролировал б это движение, это было б (и есть) нарушением человеческой гуманности. Любая ситуация, в которой одни люди препятствуют другим быть вовлеченными в процесс исследования - является ситуацией насилия. Средства, которые используются, не важны; отчуждать человека от его собственного принятия решения - это превратить его в объект(предмет).

Это движение исследования должно быть направлено на гуманизацию - историческое призвание человека. Стремление к полной гуманности, однако, не может быть выполнено в изоляции или индивидуализмом, но только в сообществе и солидарности; следовательно, оно не может происходить в антагонистических отношениях между угнетателями и угнетенными. Никто не может быть подлинно гуманным, если он препятствует другим быть таковыми. Попытка быть более гуманным, индивидуалистически приводит к " иметь больше эгоистически: как форме дегуманизации. Хотя это не является фундаментальным " иметь" для того чтобы "быть" гуманным. Именно потому что это необходимо, "иметь" некоторых людей не должно позволять создавать препятсвие "иметь" другим, не должно укреплять власть прежних, чтобы подавить последних.

Образование "постановка проблемы", как гуманистическая и освобождающая практика, утверждает как фундаментальное, что человек, подверженный господству должен бороться за свое освобождение (эмансипацию). С этой целью, такое образование дает возможность учителям и ученикам стать субъектами образовательного процесса преодолевая авторитаризм и отчуждающий интеллектуализм; оно также дает возможность человеку преодолеть его должное восприятие реальности. Мир - больше не что-то, что должно быть описано обманчивыми словами - становится объектом этого преобразующего действия людьми, которое завершается их гуманизацией.

Образование "постановка проблемы" не служит и не может служить интересам угнетателя. Никакой угнетающий порядок не смог бы позволить угнетенным начать с вопроса: Почему? Пока только революционное общество может претворить это образование, революционным лидерам не нужно брать полную власть прежде чем они смогут использовать этот метод. В революционном процессе, лидеры не могут использовать банковский метод как временное средство, оправдываемое на почве целесообразности, с намерением позже вести в подлинно революционной манере. Они должны быть революционными - точнее сказать, диалогическими - с самого начала. (конец Гл.2) р.74

ГЛАВА 3

Если мы попытаемся проанализировать диалог как человеческое явление, мы обнаружим что-то, что является сутью самого диалога: слово. Но слово больше чем просто инструмент, который делает диалог возможным; соответственно, мы должны искать его составные элементы. Внутри слова мы найдем два измерения, размышление и действие, в таком радикальном взаимодействии, что если одно приносится в жертву - даже частично - другое немедленно страдает. Не существует правдивого слова, которое в то же самое время не являлось практикой. Поэтому говорить правдивое слово - означает преобразовывать мир.

Неистинное (не аутентичное) слово, то которое не способно преобразовать действительность, проистекает когда дихотомия навязывается на его составные элементы. Когда слово лишено своего измерения действия, размышление автоматически страдает также; и слово изменяется в праздную болтовню, в вербализм, в отчужденную и отчуждающую "блаж" (blah).(чепуху, вздор). Оно становится пустым словом, которое не может разоблачить мир, разоблачение не возможно без обязательства преобразовать, и не существует преобразования без действия.

С другой стороны, если действию придается исключительное значение, в ущерб размышлению, слово превращается в активизм. Последнее - действие ради действия - отрицает истинную практику и делает диалог невозможным. Любая дихотомия, создавая неподлинные формы существования, создает неподлинные формы мысли, которые усиливают первоначальную дихотомию.

Человеческое существование не может быть молчаливым, но и не может питаться фальшивыми словами, а только правдивыми словами, при помощи которых человек преобразует мир. Чтобы существовать, гуманно, по-человечески, означает назвать мир, чтобы изменить его. Однажды названный, мир в свою очередь появляется перед теми, кто назвал его, как проблема и требует от них нового названия. Человек не создается в молчании*, а в слове, в работе, в действии-размышлении.

* Я,очевидно, не говорю о молчании глубокого размышления, в котором человек только кажуще покидает мир, удаляясь от него для того, чтобы рассмотреть его в целом, и таким образом оставаясь с ним. Но это отступление является только тогда подлинным, когда мыслитель "купается" в действительности; а не тогда, когда отступление означает презрение к миру и бегством от него, в тип "исторической шизофрении".

Но хотя сказать истинное слово - которое есть работа, которое есть практика - означает преобразовать мир, произнесение такого слова не является привилегией небольшого числа людей, а правом каждого человека. Следовательно, никто не может сказать истинного слова один - и не может он сказать его за (вместо) другого, в предписывающем акте, который лишает других ихнего слова.

Диалог является столкновением между людьми, служащим связующим звеном с миром, для того чтобы назвать мир. Следовательно, диалог не может происходить между теми, кто хочет назвать мир и теми, кто не желает такого называния - между теми, кто отказывает другим людям в праве говорить свое слово и теми, чье право говорить отказывалось им. Те, кому отказывалось в их исконном праве говорить свое слово, должны сначала потребовать обратно это право и препятствовать продолжению этой дегуманизационной агрессии.

Если в произношении своего слова люди, называя мир, преобразуют его, диалог устанавливает себя как способ, которым человек достигает значения человека. Диалог поэтому является существенной необходимостью. А поскольку диалог есть столкновение в котором объединенные размышление и действие участников диалога адресуются к миру. Который должен быть преобразован и гуманизирован, такой диалог не может быть уменьшен до акта "вложения" идей одного человека в другого, и не может он стать простым обменом идей, чтобы стать "потребленными" участниками дискуссии. Не является он также враждебным, полемическим спором между людьми, которые не связаны ни называнием мира, ни поиском истины, а навязыванием своей собственной правды. Потому что диалог является столкновением между людьми, которые называют мир, он не может быть ситуацией при которой некоторые люди называют мир от имени других. Это акт созидания; он не должен служить хитрым инструментом для господства одного человека над другим. Господство, подразумеваемое в диалоге, является таковым миром участников диалога; оно является завоеванием мира для освобождения человека.

Диалог не может существовать, однако, в отсутствии глубокой любви к миру и к человеку. Называние мира, которое является актом созидания и пересозидания, не возможно, если оно не проникнуто любовью *.

*) Я все больше и больше убеждаюсь, что истинные революционеры должны понимать революцию, из-за ее созидательной и освобождающей природы, как акт любви. Для меня, революция, которая невозможна без теории революции - и следовательно без науки - не несовместима с любовью. Напротив: революция осуществляется людьми, чтобы достичь их гуманизации. Что, в действительности, глубже мотива, который движет людьми стать революционерами, чем дегуманизация человека? Искажение, возложенное на слово "любовь" капиталистическим миром не может препятствовать революции стать по существу любящей по своему характеру, и не может препятствовать революционерам от утверждения их любви к жизни. Че Гевара (допуская " риск показаться нелепым) не боялся подтвердить это: " Разрешите мне сказать, с риском показаться нелепым, что истинный революционер руководствуется сильными чувствами любви. Невозможно думать об истинном революционере без этого качества." Venceremos - The Speeches and Writings of the Che Guevara, edited by John Gerassi (New York, 1969), p.398.

Любовь является в то же самое время основой диалога и самим диалогом. Он является таким образом неизбежно задачей ответственных субъектов и не может существовать в отношении господства. Господство обнаруживает патологию любви: садизм в том, кто господствует и мазохизм в том, над кем господствуют. Потому что любовь есть акт мужества, а не страха, любовь есть обязательство перед другими людьми. Не важно, где угнетенные находятся, акт любви есть обязательство перед своей причиной - причиной освобождения. И это обязательство, потому что оно любящее, является диалогическим. Как акт храбрости, любовь не может быть сентиментальной; как акт свободы, она не должна служить предлогом для манипуляций. Она должна порождать другие акты свободы; в противном случае это не любовь. Только уничтожая ситуацию угнетения возможно восстановить любовь, которая ту ситуацию делала невозможной. Если я не люблю мир - если я не люблю жизнь - если я не люблю людей - я не могу вступить в диалог.

С другой стороны, диалог не может существовать без смирения. Называние мира, через который человек пересоздает мир, не может быть актом надменности. Диалог, как столкновение людей, обращенное к общей задаче изучения и действия, разрушается, если стороны (или одна из них) лишена смирения. Как я могу вести диалог, если я всегда выдаю невежество других и никогда не понимаю своего собственного? Как я могу вести диалог, если я отношусь(считаю) к себе как к особе в стороне от других людей - от "их", в которых я не могу признать других "Я"? Как я могу вести диалог, если я считаю себя членом внутренней группы "чистых " людей, собственниками истины и знания, для которых все не члены являются "теми людьми" или " великими немытыми"? Как я могу вести диалог, если я начинаю с предпосылки, что называть мир - является задачей элиты, и что присутствие людей в истории есть знаком порчи, и потому должно избегаться? Как я могу вести диалог, если я закрытый - и даже обиженный - вкладом других? Как я могу вести диалог, если я боюсь быть смещенным (вытесненным), простой возможностью, которая причиняет мне страдание и слабость? Самонадеянность несовместима с диалогом. Человек, который лишен смирения (или утратил его) не может прийти к людям, не может быть их партнером в назывании мира. Тот, кто не может признать себя смертным, как все, все же еще должен пройти долгий путь, прежде чем он достигнет точки столкновения. В этой точке столкновения не существует ни полных невежд, ни совершенных мудрецов; здесь только люди, которые пытаются, вместе, узнать больше, чем они знают сейчас.

Диалог в дальнейшем требует сильной веры в человека, веры в его силу делать и переделывать, создавать и пересоздавать, веру в его призвание быть более гуманным (что является не привилегией элиты, а прирожденным правом всех людей). Вера в человека есть априори требование диалога; " диалогический человек" верит в других людей даже прежде встречи с ними лицом к лицу. Его вера, однако, не является наивной. " Диалогический человек " является критическим и знает, что хотя во власти человека создавать и преобразовывать, в конкретной ситуации отчуждения, человек может быть ослаблен в использовании такой власти. Будучи далекой от разрушения веры в человека, эта возможность поражает его как вызов, на который он должен отвечать. Он убежден, что власть создавать и преобразовывать, даже когда мешают в конкретных ситуациях, имеет тенденцию быть перерожденной. И такое перерождение может происходить - не добровольно, а в и через борьбу за освобождение - в замене рабского труда освобожденным трудом, который дает интерес к жизни. Без этой веры в человека, диалог есть фарс, который неизбежно вырождается в патерналистическую манипуляцию.

Находя себя в любви, смирении, и вере, диалог становится горизонтальным взаимоотношением из которого взаимное доверие между участниками диалога является логическим следствием. Было б противоречие в отношениях, если б диалог - любящий, смиренный, и полный веры - не создавал климата взаимного доверия, который приводит участников диалога к более близкому партнерству по называнию мира. Наоборот, такое доверие очевидно отсутствует в антидиалогах банковского метода образования. Тогда как вера в человека является априори требованием для диалога, доверие устанавливается диалогом. Should it founder, it will be seen that the preconditions were lacking. Фальшивая любовь, фальшивое смирение, и слабая вера в человека не могут создать доверия. Доверие зависит от свидетельств, которые одна сторона предоставляет другой своих правдивых, реальных намерений; оно не может существовать, если слова одной стороны не совпадают с ее действиями. Сказать одно и делать другое - относиться к своим словам легко - не может внушать доверия. Прославлять демократию и заставлять людей молчать является фарсом; рассуждать о гуманизме и отрицать человека является ложью.

Все же диалог не может существовать без надежды. Надежда коренится в несовершенности человека, от которой они уходят через постоянный поиск - поиск, который может быть осуществлен только в общении с другими людьми. Безнадежность есть форма молчания, отрицание мира и побег от него. Дегуманизация, которая является результатом несправедливого порядка, не есть повод для отчаяния, а для надежды, ведущей к непрерывному стремлению человечества, отрицаемого несправедливостью. Надежда, однако, не состоит в том, чтобы скрестить руки и ждать. Пока я борюсь, я движим надеждой; и если я борюсь с надеждой, тогда я могу ждать. Поскольку столкновение людей, стремящихся быть более гуманными, диалог не может продолжаться в обстановке безнадежности. Если участники диалога ничего не ожидают от своих усилий, их столкновение будет пустым и бесплодным, бюрократическим и скучным. И наконец, истинный диалог не может существовать, если участники диалога не вовлечены в критическое мышление - мышление, которое различает(видит) неделимую солидарность между миром и человеком, и не допускает дихотомии между ними - мышление, которое понимает реальность как процесс, как преобразование, а не неподвижную сущность - мышление, которое не отделяет себя от действия, а постоянно погружает себя в временность без страха риска быть вовлеченными. Критическое мышление противостоит наивному мышлению, которое видит " историческое время как вес, стратификацию (напластование) приобретений и опыта прошлого", с которого настоящее должно появляться нормализованным и " благонравным" (прилизанным). Для наивного мыслителя важным является приспособление к этому нормализованному "сегодня". Для критического мыслителя важным является продолжение преобразования действительнотси в интересах продолжения гуманизации человека. По словам Pierre Furter:

Целью не является больше исключить риск временности схватыванием гарантированного пространства, а временизировать пространство...Вселенная открывается мне не как пространство, навязываемое огромным присутствием, к которому я могу только приспособиться, но как пространство, область, которая приобретает форму, когда я воздействую на нее.* *) Pierre Furter, Educacao e Vida (Rio, 1966),pp. 26-27.

Для наивного мышления целью является именно крепко прикрепиться к этому гарантированному пространству и приспособиться к нему. Тем самым отрицая временность, оно (наивное мышление) отрицает само себя.

Только диалог, который требует критического мышления, также способен порождать (генерировать) критическое мышление. Без диалога нет общения, а без общения не может быть истинного образования. Образование, которое способно решить противоречие между учителем и учеником, имеет место в ситуации, при которой оба обращают свой акт познания к объекту, которым они соединены. Таким образом, диалогический характер образования как практика свободы начинается не тогда, когда учитель-ученик встречается с учениками-учителями в педагогической ситуации, а когда учитель сначала спрашивает себя что он будет обсуждать с учениками. И озабоченность содержанием диалога является действительно озабоченностью содержанием программы обучения. Для антидиалогического банковского образователя вопрос содержания просто касается программы о которой он будет рассуждать со своими учениками; и он отвечает са на свой вопрос, организуя свою собственную программу. Для диалогического, ставящего проблему учителя-ученика содержание программы образования не есть подарок или возложенная обязанность - кусочки информации, которые должны быть вложены в учеников - а организованная, систематизированная, и развитая " ре-презентация" личностям вещей, о которых они хотят знать больше*.

*) В долгой беседе с Malraux, Mao-Tse-Tung (Мао-Це - Дунг) заявил, " Ты знаешь, что я провозгласил давно: мы должны учить массы ясно тому, что мы получили от них путанно". Andre Malraux, Anti-Memoirs (New York, 1968), pp.361-362.Это утверждение содержит целую диалогическую теорию как создавать программу содержания образования, которая не может быть детально разработанной согласно тому, что просветитель думает лучше за своих учеников.

Подлинное образование не осуществляется " А" для " Б" или "А" о "Б", а "А" с "Б" посредством мира - миром, который впечатляет и делает вызов обоим сторонам, давая начало взглядам или мнениям о нем. Эти взгляды, пропитанные тревогами, сомнениями, надеждами, или безнадежностью, подразумевают важные темы, на основе которых программа содержания образования может строиться. В своем желании создать идеальную модель "хорошего человека", наивно-задуманный гуманизм часто не замечает реальную, существующую, нынешнюю ситуацию реальных людей. Подлинный гуманизм, по словам Pierre Furter, "состоит в позволении появлении осведомленности о нашей полной гуманности, как условия и как обязанности, как ситуации и как проекта".Мы просто не можем пойти к рабочим - городским или сельским - в банковском стиле, чтобы дать им "знание" или чтобы навязать им модель "хорошего человека", содержащегося в программе, содержание которой мы сами организовали. Многие политические и образовательные планы провалились потому, что их авторы составляли их в соответствии с их собственными личными взглядами на реальность, никогда не принимая во внимание (за исключением как просто объектов их действия) человека-в-ситуации, для кого их программы мнимо были предназначены. Для истинно гуманистического просветителя и для подлинного революционера, объектом действия является реальность, которая должна быть преобразована ими вместе с другими людьми - а не самими другими людьми. Угнетатели - это те, кто воздействуют на людей, чтобы внушить им и приспособить их к действительности, которая должна остаться нетронутой. Однако, к несчастью, в своем желании добиться поддержки людей для революционного действия, революционные лидеры часто впадают в банковскую линию планирования содержания программ сверху вниз. Они приходят к сельским и городским массам с проектами, которые могут отвечать их собственному взгляду на мир, а не взглядам людей.*

*) " Наши культурные работники должны служить людям с большим энтузиазмом и преданностью, и они должны связывать себя с массами, а не разлучая себя с массами. Для того, чтобы сделать это, они должны действовать в соответствии нуждами и желаниями масс. Вся работа, сделанная для масс, должна начинаться с их нужд, а не с желания какого-либо индивида, даже с хорошими намерениями. Часто случается, что объективно массы нуждаются в определенном изменении, но субъективно они еще не осознали этой потребности, еще не желают или еще не решились сделать такое изменение. В таких случаях мы должны терпеливо ждать. Нам не следует делать изменений до тех пор, пока через нашу работу, большинство масс не осознали эту необходимость и желают и решились осуществить его. В противном случае мы изолируем себя от масс... Здесь два основных момента: первое- это действительные потребности масс, а не то, что мы воображаем им нужно, и второй - это желания масс, которые должны сами принять решение вместо того, чтобы мы сами принимали решения за них". From the Selected Works of Mao-Tse- Tung, Vol.III. " Thje United Front in Cultural Work" (October30,1944) (Peking,!967), pp.186-187.

Они забывают, что их главная цель - бороться вместе с людьми за восстановление гуманности, уворованной у людей, а не для того, чтобы "склонить" их на свою сторону. Такая фраза не принадлежит словарю революционных лидеров, а словарю угнетателей. Роль революционера - освободить и быть освобожденным вместе с людьми - а не "склонить " их.

В своей политической деятельности, господствующая элита использует банковскую концепцию, чтобы поддержать пассивность угнетенных, в соответствии с "погруженным" состоянием сознания последних, и берет преимущество из этой пассивности, чтобы "наполнить" такое сознание лозунгами, которые создают еще больший страх свободы. Такая практика несовместима с курсом истинного освобождения, которое, представляет лозунги угнетателей как проблему, помогает угнетенным "изгнать" такие лозунги изнутри себя. В конце концов, задача гуманистов наверняка не противопоставлять свои лозунги лозунгам угнетателей, с угнетенными как испытательный полигон, "помещая" лозунги сначала одной группы, а затем другой. Напротив, задача гуманистов - показать, что угнетенные становятся осведомленными, что они являются двойственными существами, "помещая" угнетателей внутрь себя, они не могут быть истинно гуманными.

Эта задача подразумевает, что революционные лидеры не идут к людям для того, чтобы принести им послание "спасения", а для того, чтобы прийти узнать через диалог с ними объективную ситуацию и их осведомленность об этой ситуации - различные уровни восприятия себя и мира в котором и с которым они существуют. Никто не может ожидать позитивных результатов от образовательных или политических программ, которые не уважают особенного взгляда людей на мир. Такая программа образует культурное вторжение, несмотря на добрые намерения.

Дата добавления: 2015-09-05