Глава пятая 5 страница

— Ну как твоя работа, продвигается?

— Потихоньку.

— Когда ты мне что-нибудь покажешь?

— Я двадцать раз говорил тебе, что читать пока нечего, все еще не оформлено.

— Да, но с тех пор, как ты говоришь мне это, все должно бы уже оформиться.

— Я начал опять сначала.

Поль оперлась локтями о стол и положила подбородок на ладони.

— Ты перестал доверять мне, не так ли?

— Ничего подобного!

— Нет, ты не доверяешь. Это после путешествия на велосипеде, — задумчиво сказала она.

Анри с удивлением посмотрел на нее:

— Что могло изменить это путешествие в наших отношениях?

— Факт остается фактом, — сказала она.

— Какой факт?

— Ну, ты не веришь больше тому, что я тебе говорю. — Он пожал плечами, и она с живостью добавила: — Я могу привести тебе двадцать случаев, когда ты не поверил мне.

— Например?

— Например, в сентябре я сказала тебе, что ты можешь спать в своей гостинице, когда захочешь, а ты каждый раз с виноватым видом спрашиваешь у меня разрешения. Ты не хочешь верить, что своему счастью я предпочитаю твою свободу.

— Послушай, Поль, в первый раз, когда я ночевал в гостинице, на следующее утро у тебя были опухшие глаза.

— Имею я право плакать или нет? — вызывающим тоном сказала она.

— Но я не хочу заставлять тебя плакать.

— А ты думаешь, я не плачу, когда вижу, что ты не доверяешь мне, когда вижу, как ты запираешь на ключ свою рукопись: потому что ты запираешь ее...

— Действительно, есть о чем плакать, — с раздражением заметил он.

— Это оскорбительно, — сказала Поль; она испуганно, почти по-детски смотрела на Анри. — Иногда я спрашиваю себя, уж не садист ли ты.

Ничего не ответив, он налил себе вторую чашку кофе.

— Ты опасаешься, что я роюсь в твоих бумагах? — с возмущением спросила она.

— Это как раз то, что я сделал бы на твоем месте, — сказал Анри, силясь придать своему голосу веселые интонации.

Поль встала, оттолкнув стул:

— Так ты признаешься! Ты запираешь свои ящики из-за меня. Вот до чего мы дошли!

— Хочу избавить тебя от соблазна, — ответил он; на этот раз веселая интонация звучала и вовсе фальшиво.

— Вот до чего мы дошли! — повторила она, глядя Анри прямо в глаза. — Если я поклянусь не прикасаться к твоим бумагам, ты мне поверишь? Оставишь ящик открытым?

— Ты до того сосредоточена на этой несчастной рукописи, что не можешь отвечать за свои поступки; конечно, я верю в твою искренность, но ящик запру.

Наступило молчание, затем Поль медленно произнесла:

— Никогда ты не обижал меня так, как сейчас.

— Если не можешь выносить правду, не вынуждай меня говорить ее, — сказал Анри, с силой отталкивая стул.

Поднявшись по лестнице, он сел за свой стол. Поль вполне заслужила, чтобы он показал ей эту рукопись, тогда бы он избавился от нее. Разумеется, в момент публикации ему придется исправить эти страницы, если только она не умрет тем временем; а пока, перечитывая их, Анри чувствовал себя отмщенным! «В каком-то смысле литература более истинна, чем сама жизнь, — подумал он. — Дюбрей наплевал на меня, Луи — подлец, Поль отравляет мое существование, а я улыбаюсь им. На бумаге же идешь до конца, пишешь то, что чувствуешь». Он еще раз пробежал глазами сцену разрыва: как легко расстаются на бумаге! Ненавидят, кричат, убивают себя или другого, словом, идут до конца: вот почему это неправда. «Пусть так, — сказал он себе, — но это чертовски утешает. В жизни постоянно отрекаешься от себя, и другие люди тебе противоречат. Поль приводит меня в отчаяние, между тем я очень скоро ее пожалею, а она думает, что в глубине души я люблю ее. Зато на бумаге я останавливаю время и навязываю всему миру свои убеждения: они становятся единственной реальностью». Анри отвинтил колпачок авторучки. Поль никогда не прочтет этих страниц; а между тем он торжествовал, как если бы заставил ее узнать себя в том портрете, который списал с нее: притворно влюбленная женщина, которая любит лишь свои комедии и свои мечты; женщина, которая изображает величие, благородство, самоотверженность, в то время как на деле лишена гордости и мужества, погрязла в эгоизме своих мнимых страстей. Такой он ее видел, и на бумаге она полностью совпадала с этим видением.

В последующие дни Анри сделал все возможное, чтобы избежать новых столкновений. Поль нашла еще один повод для возмущения: лекцию, которую он согласился прочитать у Клоди. Сначала он попробовал оправдаться: даже Дюбрей выступал у Клоди, речь шла о том, чтобы собрать деньги для детского приюта, отказаться было нельзя. Но так как она не успокоилась, он решил не отвечать. Подобная тактика явно выводила Поль из себя; она тоже молчала, но, судя по всему, обдумывала важные решения. В день, когда должна была состояться лекция, она так сурово смотрела на него, пока он завязывал галстук перед зеркалом в их спальне, что Анри с надеждой подумал: «Она сама предложит мне расстаться». И любезным тоном спросил:

— Ты решительно не хочешь пойти со мной?

Она так неожиданно рассмеялась, что если бы он не знал ее, то подумал бы, что она сошла с ума.

— Ну и шутка! Идти с тобой на этот карнавал!

— Как хочешь.

— У меня есть дела поважнее, — произнесла она тоном, напрашивающимся на вопрос; он покорно спросил:

— Что ты собираешься делать?

— Это моя забота! — высокомерно ответила она.

Анри не стал настаивать, но, когда он причесывался перед самым уходом, она с вызовом сказала:

— Хочу зайти в «Вижиланс», встретиться с Дюбреем.

Поль произвела должный эффект, он с живостью обернулся:

— Зачем ты хочешь встретиться с Дюбреем?

— Я предупреждала тебя, что в ближайшие дни собираюсь объясниться с ним.

— По поводу чего?

— Мне многое надо ему сказать от меня лично и от тебя.

— Прошу тебя не вмешиваться в мои отношения с Дюбреем, — потребовал Анри. — Тебе не о чем говорить с ним, и ты никуда не пойдешь.

— Прошу прощения, — ответила она, — но я и так слишком долго медлила. Этот человек — твой злой гений, и только я могу освободить тебя от него.

Анри почувствовал, как лицо его вспыхнуло; что она собирается сказать Дюбрею? В минуты гнева и тревоги Анри не стеснялся в выражениях в присутствии Поль: невозможно смириться с тем, что некоторые из его слов будут переданы Дюбрею; но как разубедить ее? Его ждали у Клоди, за пять минут ему не найти способа отговорить ее, оставалось привязать ее или запереть.

— Ты бредишь, — пробормотал он.

— Видишь ли, когда живешь очень одиноко, вроде меня, появляется много времени для раздумий, — сказала Поль. — Я размышляю о тебе и обо всем, что тебя касается, и порой меня посещает прозрение. Несколько дней назад я с поразительной ясностью представила себе Дюбрея и поняла: он сделает все, чтобы окончательно погубить тебя.

— А! Теперь у тебя появились прозрения! — сказал Анри. Он искал способ запугать Поль и нашел только один: пригрозить ей разрывом.

— Я полагаюсь не только на свои прозрения, — заявила Поль нарочито таинственным голосом.

— А на что же еще?

— Я навела справки, — призналась она, остановив на Анри игривый взгляд.

Он растерянно смотрел на нее.

— Ведь не Анна же сказала тебе, что Дюбрей хочет меня погубить.

— Кто говорит об Анне? — удивилась Поль. — Анна! Она еще более слепа, чем ты.

— Кто же тот ясновидящий, с которым ты консультировалась? — спросил он, ощущая легкое беспокойство.

Взгляд Поль стал серьезным.

— Я говорила с Ламбером.

— С Ламбером? Где ты с ним встречалась? — спросил Анри. От гнева у него пересохло в горле.

— Здесь. Это преступление? — спокойно произнесла Поль. — Я позвонила ему и попросила прийти.

— Когда?

— Вчера. Он тоже не любит Дюбрея, — с удовлетворением отметила она.

— Это злоупотребление доверием! — возмутился Анри.

От одной мысли, что она говорила с Ламбером своим смешным языком да еще со смехотворной горячностью, хотелось отхлестать ее по щекам.

— Ты все время твердишь о чистоте, об элегантности, — продолжал он в ярости, — но женщина, которая делит жизнь с мужчиной, знает его мысли, его секреты и, не предупредив, располагает ими у него за спиной, такая женщина поступает гнусно, слышишь, — сказал он, схватив ее за руку, — гнусно.

Она покачала головой.

— Твоя жизнь — это моя жизнь, ибо я посвятила ей свою; я имею на нее права.

— Я никогда не просил тебя ни о какой жертве, — сказал он. — В прошлом году я пытался помочь тебе устроить твою собственную жизнь, ты не захотела; это твое дело, но у тебя нет никаких прав на меня.

— Я не захотела из-за тебя, — возразила она, — потому что я нужна тебе.

— Ты думаешь, мне нужны эти бесконечные сцены? Ты сильно ошибаешься! Бывают минуты, когда из-за тебя у меня появляется желание навсегда уйти отсюда. И хочу сказать тебе одну вещь: если ты пойдешь к Дюбрею, я тебе этого не прощу. Ты меня больше не увидишь.

— Но я хочу спасти тебя! — с жаром сказала она. — Ты не понимаешь, что губишь себя! Ты идешь на все компромиссы, соглашаешься выступать в гостиных... И я знаю, почему ты не осмеливаешься больше показывать мне то, что пишешь: твой крах отражается на твоей работе, и ты это чувствуешь. Тебе стыдно. До того стыдно, что ты запираешь свою рукопись на ключ: должно быть, это что-то очень мерзкое.

Анри с ненавистью посмотрел на нее.

— Если я покажу тебе рукопись, ты дашь мне слово, что не пойдешь к Дюбрею?

Внезапно выражение ее лица смягчилось:

— Ты покажешь мне рукопись?

— А ты дашь мне слово? Она задумалась.

— Я дам тебе слово, что не пойду к нему сегодня.

— Этого довольно, — сказал Анри. Он открыл ящик, достал оттуда толстую серо-зеленую тетрадь и бросил ее на кровать.

— Я могу прочитать ее? Это правда? — в замешательстве спросила Поль; трагедийная самоуверенность оставила ее, и вид у нее вдруг стал скорее жалким.

— Можешь.

— О! Я так рада, — сказала она и робко улыбнулась: — Сегодня вечером мы это обсудим, как раньше.

Он не ответил. Только смотрел на тетрадь, которую Поль поглаживала ладонью. Всего лишь бумага, чернила, на вид столь же безобидные, как порошки, запиравшиеся на ключ в аптеке отца; но по сути он был подлее любого отравителя.

— До свидания, — крикнула она через перила, пока он убегал из квартиры.

— До свидания.

Он и на лестнице продолжал бежать, напрасно пытаясь гнать от себя все мысли. Этим вечером, когда он снова встретится с Поль, она уже прочтет. Прочтет каждую фразу, перечтет каждое слово: это было убийство. Анри остановился. Взявшись рукой за перила, он медленно поднялся вверх на несколько ступенек, и огромный черный пес с лаем бросился на него. Он ненавидел этого пса, эту лестницу, фанатичную любовь Поль, ее умолчания, ее взрывы, ее несчастья. Он снова бросился вниз по лестнице и стремительно выбежал на улицу.

Это был один из тех прекрасных зимних дней, немного туманных, когда в глубине воздух кажется розовым; сквозь широкое окно Анри видел кусок шелковистого неба; он перевел взгляд на своих слушателей, но, глядя на них, говорить было труднее. Маленькие шляпки, драгоценности, меха: в основном собрались женщины, из тех, у кого сохранились остатки былой красоты и кто полагал, что умеет подать их должным образом. Какой интерес представляла для них история французской журналистики? Было слишком жарко, пахло духами; взгляд Анри наткнулся на сдержанную улыбку Мари-Анж, а Венсан состроил смешную гримасу; где-то между аргентинской миллиардершей и горбатым меценатом сидел Ламбер, Анри опасался встретиться с ним лицом к лицу: ему было стыдно; он снова опустил глаза, предоставив словам литься из его уст.

— Великолепно!

Клоди подала сигнал, и все зааплодировали, они хлопали в ладоши, дали волю своим голосам, устремились к эстраде. Югетта Воланж открыла за спиной Анри маленькую дверцу:

— Проходите сюда. Клоди выставит дамочек за дверь, она пригласила лишь ваших друзей и нескольких близких знакомых. Вы, верно, умираете от жажды, — добавила она, увлекая Анри к столу, где Жюльен, сидя в одиночестве напротив двух слуг, опустошал бокал шампанского.

— Ты уж извини меня, я ничего не слышал, — громко сказал он. — Если я пришел, то лишь для того, чтобы бесплатно напиться.

— Ты полностью прощен; лекции одинаково скучны как для слушателей, так и для тех, кто их читает, — заметил Анри.

— Пардон! Я вовсе не скучал, — возразил Венсан, — пожалуй, это было поучительно. — Он засмеялся: — Однако я тоже выпил бы стаканчик.

— Пей, — сказал Анри; он поспешно изобразил на своем лице любезную улыбку: к нему устремилась седая дама с орденом Почетного легиона на груди:

— Спасибо за вашу помощь! Это было чудесно! Вам известно, что вы сделали больше сборов, чем Дюамель?^{92}

— Я в восторге, — ответил Анри. Он искал глазами Ламбера. Что сказала ему Поль? Никогда Анри не посвящал Ламбера в свою частную жизнь; разумеется, через Надин он знал о нем какие-то личные вещи, но на это Анри было наплевать, история с Надин — сущие пустяки. Другое дело Поль. Он улыбнулся Ламберу:

— Тебя не затруднит подбросить меня на мотоцикле, когда закончится этот карнавал?

— Мне это доставит удовольствие! — ответил Ламбер совершенно естественным тоном.

— Спасибо! Сможем поговорить немного.

Анри умолк, ибо в гостиную стремительно вошла Клоди и бросилась прямо к нему:

— Вы будете совсем душкой, если оставите автограф на нескольких книгах: эти дамы — ваши страстные поклонницы.

— С удовольствием, — сказал Анри и добавил вполголоса: — Но я не могу задерживаться, меня ждут в редакции.

— Вы должны встретиться с семейством Бельомов, они едут специально из-за вас и должны явиться с минуты на минуту.

— Через полчаса я сбегу, — сказал Анри. Он взял книгу, которую протягивала ему высокая блондинка. — Как ваше имя?

— Вы его не знаете, — ответила блондинка с чуть заметной надменной улыбкой, — но наверняка узнаете: Колетта Массой.

Она поблагодарила его еще одной таинственной улыбкой, а он, уже на другой книге, поставил другое имя. Что за комедия! Анри надписывал, улыбался, улыбался и надписывал; маленькая гостиная заполнилась, их было бесчисленное множество, близких знакомых Клоди. Они тоже улыбались и пожимали руку Анри, их глаза светились любопытством, похожим на непристойность, они твердили слова, которые в прошлый раз говорили Дюамелю и в следующий раз повторят Мориаку или Арагону. Время от времени какой-нибудь ревностный читатель считал себя обязанным выразить свое восхищение: этот был потрясен описанием бессонницы, тот — фразой о кладбищах: речь всякий раз шла о незначительных кусках, написанных без особой заинтересованности. Гита Вантадур с упреком спросила у Анри, почему он выбирает своих героев среди таких жалких господ, а сама улыбалась стоявшим вокруг несравнимо более жалким людям. «Как они суровы к персонажам романа! — думал Анри. — Им не прощают ни одной слабости. И как странно они все читают! Полагаю, вместо того чтобы следовать начертанными для них путями, большинство листает страницы вслепую; время от времени одно слово находит у них отклик, пробуждая бог весть какие воспоминания или тоску; или вдруг в каком-нибудь образе они обнаруживают, как им кажется, некое отражение самих себя: они останавливаются на мгновение, любуются собой и снова на ощупь пускаются в путь. Лучше было бы никогда не видеть своих читателей вблизи», — подумалось ему. Он подошел к Мари-Анж, с насмешливым видом глядевшей на него.

— Над чем посмеиваешься?

— Я не посмеиваюсь, я наблюдаю. — Она ухмыльнулась: — Ты правильно делаешь, что живешь взаперти; ты не блистаешь.

— А что надо делать, чтобы блистать?

— Смотри на своего друга Воланжа и бери уроки.

— У меня нет такого дара, — сказал Анри.

Ему неинтересно было добиваться их восхищения, но и шокировать тоже казалось бессмысленным. Жюльен горланил, подчеркнуто напоказ опустошая бокал, вокруг него снисходительно посмеивались.

— Если бы у меня было подобное имя, — вопил он, — я поскорее избавился бы от него. Бельзонс, Полиньяк, Ларошфуко — это мелькало на всех страницах французской истории^{93} и здорово пропылилось.

Он мог оскорблять их, изрекать страшные нелепости, они все равно были в восторге; пускай он не обласкан званиями, наградами, орденами: поэт может быть шутом, это совсем неплохо. Жюльен полагал, что властвует над ними, а на деле утверждал их в сознании собственного превосходства. Нет, единственный способ — не посещать таких людей. Светские писатели и псевдоинтеллектуалы, толпившиеся вокруг Клоди, производили еще более гнетущее впечатление. Им не доставляло радости писать, неинтересно было думать, и на их лицах отражалась та скука, на которую они обрекали себя. Единственной их заботой было создание собственного имиджа и успешная карьера, и ходили они друг к другу лишь для того, чтобы завидовать вблизи. Ужасное отродье. Заметив Скрясина, Анри с симпатией улыбнулся ему: он был фанатиком, невыносимым путаником, но зато вполне живым, и когда прибегал к словам, то пользовался ими со страстью, а не для того, чтобы разменять на деньги, комплименты, почести; тщеславие приходило после и было у него поверхностной, неглубокой чертой.

— Надеюсь, ты на меня не сердишься, — сказал Скрясин.

— Конечно нет, ты выпил. Как дела? Ты по-прежнему живешь здесь?

— Да. Я спустился, чтобы поздороваться с тобой, надеялся, что бомонд разошелся. Ты выступал перед ними? И Клоди хочет, чтобы я тоже выступил перед ними?

— Это неплохая публика, — заметил Воланж, с непринужденным видом подходя к ним. Одарив окружающих чуть заметной надменной улыбкой, он остановил взгляд на Ламбере. — Люди с большими деньгами притворяются легкомысленными, но на деле отлично понимают, чего стоят истинные ценности. Роскошь Клоди, например, очень искусна.

— От роскоши меня тошнит, — сказал Скрясин. Мари-Анж прыснула со смеху, и Луи строго взглянул на нее.

— Вы имеете в виду фальшивую роскошь, — снисходительно заметила Югетта.

— Фальшивая, настоящая — какая разница, не люблю роскошь, и все.

— Как можно не любить роскошь? — спросила Югетта.

— Я не люблю людей, которые любят роскошь, — уточнил Скрясин. — В Вене, — добавил он вдруг, — мы жили в лачуге втроем, и у нас на всех было одно пальто; мы подыхали с голода. Это было самое прекрасное время в моей жизни.

— Это свидетельствует о весьма любопытном комплексе вины, — с насмешкой молвил Воланж.

— Я знаю свои комплексы, они тут ни при чем, — сухо ответил Скрясин.

— Очень даже при чем! Вы оба пуритане, как все люди левых взглядов, — сказал Воланж, оборачиваясь к Анри. — Роскошь вас шокирует, потому что вы не выносите мук совести. Такая суровая требовательность опасна; сначала отказываются от роскоши, потом постепенно отказываются от искусства и поэзии.

Анри ничего не ответил; он не придавал значения словам Воланжа, но с интересом наблюдал, как он изменился с момента их последней встречи: в его голосе, улыбках не осталось и следа приниженности. К нему полностью возвратилось его былое высокомерие.

— Искусство и роскошь — это не одно и то же, — робко заметил Ламбер. Нет, — согласился Луи. — Но если никого больше не будет мучить совесть,

если зло исчезнет с земли, искусство тоже исчезнет. Искусство — это попытка интегрировать зло. Организованные прогрессисты хотят устранить зло: они обрекают на смерть искусство. — Он вздохнул: — Мир, который они нам обещают, будет очень скучным. Анри пожал плечами:

— До чего же вы чудные, противники организованных прогрессистов. То вы предрекаете, что никогда не удастся устранить несправедливость, то заявляете, что жизнь станет пресной, вроде пасторали. Ваши аргументы можно обратить против вас!

— Мысль о том, что зло необходимо искусству, кажется мне очень интересной, — сказал Ламбер, устремляя на Луи вопросительный взгляд.

Клоди положила ладонь на руку Анри.

— Вот Люси Бельом, — сказала она, — вон та высокая, очень элегантная брюнетка; пойдемте, я представлю вас ей.

Она указывала на долговязую сухую женщину в черном; была ли она элегантна? Анри никогда хорошенько не понимал смысла этого слова: на его взгляд, существовали женщины привлекательные и другие, которые таковыми не являлись; эта относилась к числу последних.

— А вот мадемуазель Жозетта Бельом, — сказала Клоди.

Малютка была безусловно красивой, но на роль Жанны этот светский силуэт совсем не подходил; меха, духи, высокие каблуки, красные ногти, скрученные жгутом янтарные волосы — роскошная кукла среди всех прочих.

— Я прочитала вашу пьесу, она великолепна, — уверенным тоном заявила Люси Бельом. — И я не сомневаюсь, что она может принести много денег: у меня нюх на такие вещи. Я говорила об этом Вернону, директору «Студии 46», он мой большой друг. Пьеса его очень заинтересовала.

— Он не находит ее слишком скандальной? — спросил Анри.

— Скандал может пойти на пользу пьесе или провалить ее; это зависит от многих вещей. Думаю, я смогу убедить Вернона пойти на риск. — Наступило молчание, затем, без всякого перехода, едва ли не нагло, Люси продолжала: — Верной будет склонен дать шанс Жозетте; пока она играла лишь маленькие роли, ей всего двадцать один год, но она владеет мастерством и поразительно чувствует образ; мне хотелось бы, чтобы вы послушали ее в большой сцене из второго акта.

— С удовольствием, — сказал Анри. Люси обратилась к Клоди:

— У вас нет спокойного уголка, где малютка могла бы показать сцену?

— О! Только не теперь, — взмолилась Жозетта.

Она испуганно смотрела на мать и на Анри; у нее не было уверенности, столь привычной роскошным манекенам; казалось, ее скорее смущала собственная красота; она была по-настоящему красива с этими огромными темными глазами, тяжеловатым ртом и чистой, матовой кожей под рыжеватыми волосами.

— Это дело десяти минут, — заметила Люси.

— Но я не могу вот так, неожиданно, — возразила Жозетта.

— Нет никакой спешки, — сказал Анри. — Если Верной действительно возьмет пьесу, мы назначим встречу.

Люси усмехнулась:

— Могу вас заверить, что он согласится, если Жозетта получит роль. Нежная кожа девушки вспыхнула от шеи до самых корней волос. Анри

мило улыбнулся Жозетте:

— Хотите, назначим день. Вторник, около четырех часов, вам подойдет? Она кивнула головой.

— Приходите ко мне, — сказала Люси. — У вас будут все условия для работы.

— Роль вас интересует? — учтиво спросил Анри.

— Конечно.

— Признаюсь, я не представлял себе Жанну такой красивой, — весело сказал он.

Вежливая улыбка блуждала вокруг трагических губ, не решаясь тронуть их; Жозетту научили необходимой для успеха мимике, но она плохо пользовалась ею; ее выразительное лицо с бездонными глазами ломало все маски.

— Актриса никогда не бывает слишком красивой, — возразила Люси. — Когда ваша героиня является на сцену наполовину раздетая, публика прежде всего хочет видеть вот это, — сказала она, внезапно поднимая юбку Жозетты и открывая чуть ли не до самого бедра длинные шелковистые ноги.

— Мама!

Удрученный тон Жозетты растрогал Анри. «Неужели она в самом деле всего лишь роскошная кукла, похожая на всех остальных? С неба звезд она, конечно, не хватает, — подумал Анри, — и все-таки с трудом верится, что это патетическое лицо может ничего не отражать».

— Не изображай из себя инженю, это не твое амплуа, — сухо сказала Люси Бельом и добавила: — Ты запишешь время встречи?

Жозетта покорно открыла сумочку и достала записную книжку; Анри заметил кружевной носовой платок и маленькую золотую пудреницу: когда-то внутренность женской сумочки казалась ему полной тайн. На мгновение он удержал в своей ладони длинные пальцы с похожими на леденцы ногтями:

— До вторника.

— До вторника.

— Она вам нравится? — с пошловатым смешком спросила Клоди, когда обе женщины удалились. — Если у вас появится охота, не стесняйтесь: она не слишком строга, бедная девочка.

— Почему бедная?

— У Люси тяжелый характер; видите ли, женщины, которым пришлось претерпеть слишком многое, прежде чем преуспеть, добрыми не бывают.

В другое время Анри с любопытством послушал бы сплетни Клоди, но рядом Воланж с Ламбером оживленно о чем-то беседовали; Воланж разглагольствовал, изящно разводя руками, а Ламбер с улыбкой кивал головой. Анри хотел было вмешаться, но с облегчением, увидел что Венсан отходит от стола.

— Я хотел бы задать один вопрос, один-единственный: что здесь делает такой человек, как вы? — громко крикнул Венсан.

— Как видите, сейчас я разговариваю с Ламбером, — спокойно ответил Луи. — В то время как вы пьете, что не менее очевидно.

— Возможно, вас не предупредили, — продолжал Венсан, — речь идет о благотворительном вечере в пользу детей депортированных. Вам здесь не место.

— Кто знает свое истинное место в этом мире? — сказал Луи. — Если вы полагаете, что знаете свое, то это наверняка потому, что на пьяниц распространяется особая благодать.

— О! Венсан — важная персона! — язвительным тоном заметил Ламбер. — Он все знает, всех судит, причем никогда не ошибается, вам даже нет нужды платить ему, он и без того преподаст вам урок.

Никогда Венсан не был так бледен; казалось, вот-вот из глаз его польется кровь.

— Я умею отличить подлеца... — пробормотал он.

— Думаю, этот молодой человек нуждается в лечении, — сказал Луи. — Удручающий спектакль: в таком возрасте парень весь пропитан алкоголем.

Анри поспешил подойти.

— Ты так отважно готов интегрировать зло, а тут вдруг стал пуританином! Венсан по-своему снисходителен к человеческим слабостям, понимая, что бессилен; почему бы и не напиться?

— Подлец и сын подлеца, — прошептал Венсан с оскорбительной усмешкой, — как тут не поладить, это неизбежно.

— Что ты сказал? Повтори! — не выдержал Ламбер. Голос Венсана окреп:

— Я говорю, что ты, должно быть, порядочный негодяй, если помирился с типом, который выдал Розу. Ты помнишь Розу?

— Спустись во двор вместе со мной, там объяснимся, — сказал Ламбер.

— Незачем спускаться.

Анри удержал Венсана, в то время как Луи положил руку на плечо Ламбера.

— Брось, — сказал Луи.

— Я хочу набить ему морду.

— В другой раз, — сказал Анри. — Ты обещал отвезти меня на мотоцикле, я спешу. А ты оставь нас в покое, — дружески посоветовал он Венсану, издававшему нечленораздельные звуки.

Ламбер позволил увести себя, но, пересекая двор, мрачно произнес:

— Тебе не следовало мешать мне, я задал бы ему хороший урок. Знаешь, я умею драться.

— Я нисколько не сомневаюсь, только драться глупо.

— Вместо того чтобы болтать, я должен был сразу ударить его, — сказал Ламбер. — У меня нет рефлексов. Когда надо бить, я веду разговоры.

— Венсан выпил, и ты прекрасно знаешь, что он немного чокнутый, — ответил Анри. — Не обращай внимания на его слова.

— Это очень удобно! Если бы он действительно был полоумным, ты не был бы его приятелем, — с возмущением сказал Ламбер. Он сел на мотоцикл. — Тебе куда?

— Домой. Я заеду в редакцию чуть позже, — ответил Анри.

Внезапно он представил себе Поль; с застывшим взглядом она неподвижно сидит посреди квартиры: она прочитала. Сцена разрыва — она ее прочитала, фразу за фразой, слово за словом; она знала все, что Анри о ней думает. Ему необходимо было снова увидеть ее, немедленно. Ламбер в ярости мчался по набережным. Когда он остановился у последнего светофора, Анри спросил:

— Выпьем по стаканчику?

Ему необходимо было немедленно снова увидеть Поль, но при мысли очутиться с ней лицом к лицу он смалодушничал.

— Как хочешь, — угрюмо ответил Ламбер.

Они вошли в кафе на углу набережной и заказали у стойки белое вино.

— Неужели ты все-таки станешь дуться на меня за то, что я не дал тебе подраться с Венсаном? — добродушно спросил Анри.

— Не понимаю, как ты можешь выносить этого типа, — запальчиво сказал Ламбер. — Его попойки, грязные рубашки, истории в борделях и вместе с тем этакий надутый вид отчаянного головореза, меня тошнит от этого. В маки ему довелось убивать людей, такое со многими случалось, однако это не причина разгуливать по жизни с истерзанной душой на перевязи. Вот и Надин называет его архангелом под предлогом того, что он наполовину импотент! Нет, я не понимаю, — повторил Ламбер. — Если он чокнутый, пускай ему вкатят хорошую порцию электрошоков, чтобы он перестал приставать к нам.

— Ты очень несправедлив! — возразил Анри.

— Скорее, думаю, ты сам пристрастен.

— Я хорошо отношусь к нему, — немного сухо ответил Анри. И добавил: — Но я не о Венсане хотел поговорить с тобой. Поль сказала мне странную вещь, будто она пригласила тебя вчера, чтобы расспросить о Дюбрее. Я счел это совершенно неуместным; пожалуй, ты попал в затруднительное положение.

— Вовсе нет, — с живостью отозвался Ламбер. — По правде говоря, я не понял, чего она от меня хотела, но вела она себя очень мило.

Анри внимательно посмотрел на Ламбера, вид у него был вполне искренний; возможно, в его присутствии Поль сдержалась.

— В настоящий момент Поль ненавидит Дюбрея, а женщина она очень экспансивная, возможно, ты и сам это понял.

— Да, но так как я тоже не слишком-то люблю Дюбрея, меня это не смутило, — сказал Ламбер.

— Тем лучше! Я боялся, что эта встреча была тебе неприятна.

— Вовсе нет.

— Тем лучше! — повторил Анри. — Пока! Спасибо, что подвез.

Дата добавления: 2015-09-01