Глава пятая 3 страница

— Я в курсе с июля, — сказал Дюбрей. — И сразу же принялся искать деньги в другом месте. Я думал, Мован даст мне их, он почти обещал; но я только что виделся с ним, он вернулся из путешествия и, похоже, так и не принял решения. — Дюбрей с тревогой взглянул на Анри. — Вы можете продержаться еще месяц?

Анри покачал головой.

— Это исключено. Почему вы не предупредили меня? — сердито спросил он.

— Я рассчитывал на Мована, — ответил Дюбрей. Он пожал плечами: — Должно быть, мне следовало предупредить вас. Но вам известно, что я не люблю признавать себя побежденным. По моей вине вы попали в трудное положение, и я поклялся вытащить вас из него.

— Вы говорите об июле, но Трарье утверждает, что вообще никогда не собирался оказывать нам ничем не обусловленную поддержку, — сказал Анри.

— В апреле, — с живостью возразил Дюбрей, — речь шла лишь о политической линии газеты, и он целиком принимал ее.

— Вы гарантировали мне гораздо большее, — заметил Анри. — Трарье не должен был ни во что вмешиваться, ни в какой области.

— Ах, послушайте! Насчет апреля мне не в чем себя упрекнуть! — сказал Дюбрей. — Я сразу же посоветовал вам пойти и лично объясниться с Трарье.

— Вы говорили с такой уверенностью, что всякое объяснение казалось излишним.

— Я говорил то, что думал, и так, как думал, — возразил Дюбрей. — Я мог ошибаться: никто не безгрешен. Но я не обязывал вас верить мне на слово.

— Обычно вы не совершаете столь грубых ошибок, — заметил Анри. Дюбрей вдруг улыбнулся:

— Что вы хотите сказать? Что я умышленно солгал вам?

Он сам произнес это слово; достаточно было ответить: «Да» — как просто; но нет, это невозможно: во всяком случае, не в ответ на эту улыбку, не в этом кабинете, не так.

— Я думаю, что вы приняли свои желания за действительность, не заботясь при этом о моих интересах, — сдержанно произнес Анри. — Трарье платил: на каких условиях, вам, по сути, было все равно.

— Возможно, я принял свои желания за действительность, — согласился Дюбрей. — Но клянусь вам, что, если бы я хоть на секунду заподозрил то, что затевал Трарье, я тут же отказался бы от него со всеми его миллионами.

В голосе его звучала горячая уверенность, однако Анри она не убедила.

— Сегодня же вечером я поговорю с Трарье, — сказал Дюбрей, — а также с Самазеллем.

— Это ничего не даст, — возразил Анри.

Ах, разговор пошел не по тому пути; нелегко перейти от слов, которые говоришь про себя, к тем, которые произносишь вслух. «Заговор!» Это показалось вдруг чудовищным, едва ли не безумным. Дюбрей, разумеется, никогда не говорил себе, потирая руки: «Я готовлю заговор». Если бы Анри осмелился бросить ему в лицо это слово, Дюбрей только улыбнулся бы.

— Трарье неуступчив, но Самазелля можно уломать, — сказал Дюбрей.

— Не уломаете, — покачал головой Анри. — Нет. Есть только одно решение: я все брошу.

Дюбрей пожал плечами:

— Вы прекрасно знаете, что не можете сделать этого.

— Тут вы будете удивлены, — возразил Анри. — Я это сделаю.

— И вы пустите ко дну СРЛ? Вы отдаете себе отчет, как обрадуются наши противники! «Эспуар» обанкротилась, СРЛ больше не существует! Хорошо, нечего сказать.

— Я могу отдать «Эспуар» Самазеллю и куплю себе ферму в Ардеше; СРЛ ничуть не пострадает, — с горечью возразил Анри.

Дюбрей с сокрушенным видом посмотрел на Анри.

— Я понимаю ваш гнев. И признаю свою вину. Я был неправ, поверив с такой легкостью Трарье, и мне следовало поговорить с вами еще в июле. Но я все сделаю, чтобы исправить это. — В голосе его появилась настойчивость: — Прошу вас, не упорствуйте. Мы вместе будем искать способ выйти из положения.

Анри молча смотрел на него: признать свои ошибки — это был ловкий ход, наилучший способ преуменьшить их; но о самой серьезной из них Дюбрей старательно умалчивал; на самом деле он виноват в беспримерном злоупотреблении доверием; взамен жертв, которых он требовал от вашей дружбы, он делал вид, будто дарит вам свою, а, по сути, не давал ничего. Следовало сказать ему: «Вам наплевать на меня и на всех остальных; ради любви к истине и к добру вы пожертвовали бы кем угодно: однако для вас истина — это лишь то, что думаете вы, а добро — то, чего вы хотите. Вы рассматриваете вселенную как свое творение, и нет ничего общего между человеческими созданиями и вами. Вы изображаете благородство, но это опять-таки во имя вашей собственной славы». Можно было сказать ему еще тысячу других вещей, но тогда пришлось бы захлопнуть за собой эту дверь и никогда уже не открывать ее. «Что мне и следует сделать», — думал Анри; как бы он ни решил относительно газеты, с Дюбреем ему надо было порвать немедленно. Он встал. Взглянул на сервировочный столик, книги, фотографию Анны и почувствовал себя подлецом. В течение пятнадцати лет этот кабинет был для него центром мироздания и его домашним очагом; здесь истина казалась бесспорной, счастье — важным, и право быть самим собой представлялось огромной привилегией. Он не мог вообразить себя идущим по улицам с этой оставленной позади дверью, закрытой навсегда.

— Все бесполезно; мы загнаны в угол, — произнес он безучастным тоном. — Я не упорствую, но при таких условиях мне уже неинтересно заниматься «Эспуар». Наверняка можно сделать так, чтобы мой уход не причинил вреда ни газете, ни СРЛ.

— Послушайте, дайте мне два дня, — попросил Дюбрей. — Если через два дня я ничего не добьюсь, вы решите, как вам поступить.

— Хорошо. Но все и так решено, — ответил Анри.

Когда Анри вышел на улицу, голова у него шла кругом; он сделал несколько шагов по направлению к редакции, но то было последнее место, куда ему хотелось бы пойти: встретиться с Люком, с Люком, который начнет жаловаться или предложит новый налет на какого-нибудь дантиста, это было свыше его сил; о Поль с ее пророчествами, ее причитаниями тоже не могло быть и речи. А между тем ему необходимо было выговориться. Он чувствовал себя обманутым, словно после одного из тех сеансов, когда хитрый фокусник раскрывает будто бы перед вами тайну своих трюков. Дюбрей мошенничал, его уже собирались поймать с поличным, ан нет, не вышло, подтасованной карты не оказалось ни у него в руках, ни в карманах. В какой мере он лгал, а в какой обманывал себя? Между цинизмом и недобросовестностью где найти место его предательству? Оно имело место, тут нет сомнений, но докопаться до него невозможно. «Я опять позволил манипулировать собой». И снова очевидность бросилась ему в глаза: речь шла о преднамеренном заговоре, Дюбрей, посмеиваясь, управлял всем. Анри остановился посреди моста и оперся о парапет руками. Может, сейчас он впадает в бред? Или, напротив, проявил слабоумие, когда усомнился в вероломстве Дюбрея? В любом случае, если он и дальше будет метаться в одиночестве от одной очевидности к другой, его голова расколется. Ему во что бы то ни стало требовалось обсудить с кем-нибудь случившееся. Он вспомнил о Ламбере. «Если бы я последовал его советам, то не дошел бы до этого», — сказал он себе. Ламбер не любил Дюбрея, однако претендовал на беспристрастность; и он был единственным, с кем Анри мог рассчитывать поговорить на эту тему. Он пересек мост и вошел в телефонную будку какого-то кафе.

— Алло! Это Перрон. Могу я заглянуть к тебе?

— Конечно. Это чертовски хорошая идея! — В пылком тоне Ламбера сквозило некоторое удивление. — Как дела?

— В порядке. До скорого, — ответил Анри.

Встревоженное участие этого голоса успокоило его. Привязанность Ламбера выглядела несколько неуклюжей, но для него, по крайней мере, Анри хоть не был пешкой. Он торопливо поднялся по лестнице: странный день, который он провел, то и дело поднимаясь по лестницам, словно был кандидатом в академию^{87}.

— Привет. Проходи сюда, — радостно встретил его Ламбер. — Извини за этот бардак: я не успел навести порядок.

— Послушай, ты весьма недурно устроился! — сказал Анри.

Большая светлая комната, продуманный беспорядок, проигрыватель, дискотека, книги в переплетах, расставленные по именам авторов; на Ламбере был черный спортивный свитер с желтым шелковым фуляром: в столь непривычной обстановке Анри чувствовал себя слегка смущенным.

— Коньяк, виски, минеральная вода, фруктовый сок? — спросил Ламбер, открывая шкафчик под книжными полками.

— Виски, и покрепче.

Ламбер пошел за водой в ванную комнату бледно-зеленого цвета; Анри успел заметить толстый махровый халат, целый набор щеток и мыла.

— Как случилось, что ты в такой час не в редакции? — спросил Ламбер.

— В газете большие трудности.

— Какие трудности?

Неправда, что Ламбер не интересовался газетой; скорее между ним и Люком существовала прочная антипатия, которую легко было понять, увидев их рядом; он выслушал рассказ Анри с негодующим вниманием.

— Конечно, это уловка! — сказал Ламбер и, поразмыслив, добавил: — Ты не думаешь, что Дюбрей постарается проникнуть в газету вместе с Самазеллем? Или вместо Самазелля?

— Нет, не думаю, — ответил Анри. — Журналистика его не интересует, и в любом случае он контролирует «Эспуар» от имени СРЛ. Но это ничего не меняет, он расставил мне подлую ловушку. — Анри взглянул на Ламбера. — Как бы ты поступил на моем месте?

— Если хочешь, брось все, чтобы побольше насолить им, — сказал Ламбер, — но вот чего ни в коем случае нельзя делать, так это отдавать им газету по-хорошему. Им только того и надо.

— Я не хочу скандала, — возразил Анри, — но бросил бы все потихоньку.

— Это значит признать себя побежденным, они будут очень довольны, — сказал Ламбер.

— Ты сам всегда отговаривал меня от политики, вот удобный случай оставить ее.

— «Эспуар» — это совсем другое дело, а никакая не политика, — заметил Ламбер. — Ты создал ее, это дело твоей жизни... Нет, защищайся, — с жаром сказал он. — Если бы у меня были настоящие деньги! Но у меня их как раз столько, чтобы не знать, куда девать.

— И мне нигде не найти их, они прекрасно это знают.

— Соглашайся на Самазелля и договорись с Люком нейтрализовать его.

— Если они объединятся с Трарье, то будут не слабее нас.

— Откуда у Самазелля деньги, чтобы выкупить акции? — спросил Ламбер.

— Аванс за книгу или Трарье поможет.

— Почему он так держится за Самазелля?

— Откуда мне знать? Я даже не знаю, почему этот тип в СРЛ.

— Надо дать отпор, — сказал Ламбер; он задумчиво ходил взад и вперед по комнате, когда послышались два настойчивых звонка. Ламбер покраснел до корней волос: — Мой отец! Я не ждал его так рано!

— Я ухожу, — сказал Анри.

Ламбер смотрел на него со смущенным, умоляющим видом.

— Ты не хочешь поздороваться с ним?

— Ну конечно, разумеется, — с живостью откликнулся Анри.

Поздороваться — это ни к чему не обязывает; между тем Анри удалось изобразить лишь вынужденную улыбку, когда он увидел, как к нему подходит человек, который, возможно, отправил Розу на смерть и наверняка всеми силами служил немцам. Под седеющими волосами желтое, опухшее лицо освещали глаза фарфоровой голубизны, неистребимо нежной голубизны, удивлявшей на этом состарившемся лице. Месье Ламбер подождал, пока Анри сам протянет ему руку, однако заговорил первым.

— Я горел желанием встретиться с вами, — сказал он. — Жерар столько рассказывал мне о вас! — На его лице появилось подобие улыбки, которую он тут же погасил. — Как вы молоды!

Для него Ламбер звался Жераром и был всего лишь мальчиком; это выглядело естественным и в то же время странным; они были не похожи друг на друга, но по той или иной причине казалось неудивительным, что они отец и сын.

— Ламбер, вот кто действительно молод, а вовсе не я, — с воодушевлением сказал Анри.

— Вы молоды для человека, о котором так много говорят. — Месье Ламбер сел. — Вы беседовали... Я не хотел бы мешать тебе, — сказал он, поворачиваясь к сыну, — но я закончил свои дела раньше, чем предполагал, и не знал, куда пойти; вот я и поднялся...

— И очень хорошо сделали! Хотите чего-нибудь выпить? Фруктового сока? Минеральной воды?

В предупредительности Ламбера чувствовалось явное замешательство, что еще более усугубляло неловкость Анри.

— Нет, спасибо; четыре этажа чересчур суровое испытание для моих старых костей; но здесь так покойно, — сказал он, с одобрением оглядываясь по сторонам.

— Да, Ламбер прекрасно устроился, — сказал Анри.

— Это фамильная традиция. Признаюсь, мне меньше нравятся его фантазии в одежде, — добавил месье Ламбер; голос звучал робко, но взгляд, который он остановил на черном свитере, был суров.

— У каждого свой вкус, — смущенно буркнул Ламбер. Воспользовавшись наступившим молчанием, Анри встал:

— Сожалею, но, когда вы позвонили, я как раз собирался уходить: у меня срочная работа.

— Очень жаль, — сказал месье Ламбер. — Я прочитал все, что вы написали, причем весьма внимательно, и хотелось бы обсудить с вами некоторые вещи. Боюсь только, что такой разговор интересен был бы лишь мне, — добавил он, снова пряча улыбку. В его ровном голосе, сдержанных улыбках и жестах ощущалось некое поблекшее очарование, которым, судя по всему, он отказывался пользоваться, и эта сдержанность придавала ему высокомерный и в то же время неуверенный вид.

— Нам обязательно представится случай побеседовать подольше, — сказал Анри.

— Вряд ли, — произнес старый человек.

Через несколько месяцев он несомненно окажется в тюрьме и, возможно, не выйдет оттуда живым. В свое время он был, верно, отъявленным негодяем, но теперь эта коллаборационистская шишка оказалась по другую сторону черты, из виновных месье Ламбер перешел в стан осужденных; на этот раз, пожимая ему руку, Анри улыбнулся без всякого усилия.

— Могу я встретиться с тобой завтра? — спросил Ламбер, провожая Анри в прихожую. — У меня появилась идея.

— Хорошая идея?

— Тебе судить. Но подожди на что-то решаться, пока я не поговорю с тобой. Если я зайду около десяти часов вечера, подойдет?

— Вполне. Но только не позже, у меня встреча со Скрясиным.

— Хорошо, — сказал Ламбер. — Вторую половину дня я обещал Надин, но жди меня около десяти.

В любом случае Анри не собирался ничего решать сегодня; ему даже не хотелось думать о том, что он будет делать, и еще меньше обсуждать это. Пришлось зайти в редакцию, чтобы закончить дела, но Люку он холодно объявил, что его встреча с Трарье отложена, и сразу углубился в редактирование почты. Поль он тоже ничего не станет рассказывать; поворачивая ключ в замочной скважине ее квартиры, он желал лишь одного, чтобы она уже спала: но в какое бы время он ни возвращался, она никогда не спала. Сидя на диване в своем переливчатом шелковом платье, свежеподкрашенная, она протянула ему губы, которых он едва коснулся.

— Хорошо провел день? — спросила она.

— Очень хорошо, а ты?

Ничего не ответив, она улыбнулась.

— Что сказал Трарье?

— Он согласен.

— Тебя это действительно не смущает? — спросила она с проникновенным видом.

— Что именно?

— Что придется принять его капиталы?

— Да нет, это давно решенный вопрос, — сухо произнес он. Поколебавшись, она так ничего и не сказала. Два дня уже она пребывала в

нерешительности. Анри знал, что она думает, но не хотел помогать ей высказаться; ее осторожность раздражала его. «Она щадит меня, не хочет задевать, ждет своего часа», — с неприязнью думал он. «Полгода назад, — говорил он себе, стараясь быть беспристрастным, — когда она была веселой и агрессивной, я упрекал ее за это». И тут же делал вывод: «По сути, меня раздражает то, что она умеет вести себя». Поль чувствовала себя в опасности и пыталась защищаться, это естественно, однако ее жалкие уловки делали из нее врага. Он не уговаривал ее больше петь; она разгадала его игру и упорно отказывалась от всех встреч, о которых он для нее договаривался; но тут она просчиталась: он сердился на нее за это упрямство и, чтобы избавиться от нее, решил теперь обойтись без ее помощи.

— Пришло письмо от Понселя, — сказала она, протягивая ему конверт.

— Полагаю, он отказывает, — молвил Анри. Пробежав глазами письмо, он передал его Поль. — Да, разумеется, он отказывает.

Дважды уже ему возвращали рукопись с испуганными комплиментами: очень значительное произведение, но скандальное, несвоевременное, невозможно брать на себя такой риск; позже, когда страсти улягутся. Разумеется, пьеса не нравилась всем тем, кому хотелось забыть прошлое, а также тем, кто желал исправить его на свой лад. Анри же очень хотел, чтобы ее поставили; ему она нравилась больше, чем любая другая его вещь. Роман перечитать нельзя, слова липнут к глазам; а вот диалог, который воплотится однажды в живые голоса, он слышал на расстоянии с отстраненным удовлетворением художника, который бросает на полотно понимающий взгляд.

— Надо, чтобы твою пьесу сыграли, — вдохновенным тоном сказала Поль.

— Я только об этом и мечтаю.

— Успеху я придаю не больше значения, чем ты, — продолжала она, — но чувствую, что ты не вернешься к своему роману до тех пор, пока не избавишься от этой пьесы.

— Что за мысль! — удивился Анри.

— Ты так и не взялся за роман?

— Нет, но пьеса тут совсем ни при чем.

— Тогда почему? — спросила она, внимательно глядя на Анри и всем своим видом давая понять, что ей многое известно.

— Скажем, из-за лени, — улыбнулся он.

— Ты никогда не знал, что такое лень, — важно заявила она и покачала головой: — Дело тут явно во внутреннем сопротивлении.

— Работа над романом не пошла, — сказал Анри. — У меня есть желание вернуться к нему, но я знаю, что это огромный труд: вот я и не тороплюсь, больше ничего.

Она опять покачала головой:

— Где это видано, чтобы ты отступал перед препятствием.

— Ну вот, на этот раз отступаю.

— Почему ты так и не показал мне свою рукопись? — спросила Поль. — Возможно, я смогла бы дать тебе совет.

— Я сто раз говорил тебе, что мои черновики абсолютно бесформенны.

— Да, ты так сказал, — с задумчивым видом произнесла она.

— Я показал тебе свою пьесу.

— Действительно, первые черновые наброски были бесформенны, но ты показывал их мне.

Анри не ответил; в этом наброске он слишком откровенно писал о себе, о ней; роман, который он попробует извлечь из этого в ближайшее время, будет не столь нескромен. Поль надо всего лишь подождать немного. Он зевнул.

— Я засыпаю на ходу. Завтра я сюда не приду, буду ночевать в гостинице: предвижу, что Скрясин не отпустит меня до рассвета.

— Не понимаю, в чем преимущество гостиницы, будь то рассвет или сумерки, но поступай как хочешь.

Он встал, она тоже встала; это был опасный момент; поцеловав ее наспех в висок, он отворачивался к стене, притворяясь, будто мгновенно погрузился в сон; но иногда она вцеплялась в него, начинала дрожать или бормотать, и единственным способом успокоить ее было переспать с ней; ему не каждый раз это удавалось и всегда с трудом; она не могла не знать этого и, чтобы компенсировать его холодность, не щадила своего пыла, что заставляло сомневаться в истинности ее наслаждения; еще более, чем ее самозабвенное бесстыдство, Анри ненавидел ее недобросовестность и смирение. К счастью, в ту ночь она вела себя спокойно, должно быть, почувствовала: что-то не так. Прислонившись щекой к прохладной подушке, Анри лежал с открытыми глазами и, перебирая минувший день, не испытывал больше гнева, а только печаль; виноват был не он, виноват Дюбрей, и эта вина, которую он не мог смягчить ни раскаянием, ни обещаниями, давила на сердце Анри тяжелее, чем если бы была его собственной.

Все бросить — такова была первая мысль Анри после пробуждения; он не позвонил Дюбрею, и в течение всего дня повторял про себя эти слова, подобно успокаивающему припеву. Обсуждать, идти на уступки, договариваться, тогда как газета была его неоспоримой вотчиной, — нет, такая перспектива вызывала у него отвращение. Анри безусловно предпочитал удалиться на лоно природы, снова вернуться к своему роману, к писательскому ремеслу: он не без интереса будет читать у камелька «Эспуар». Это был такой заманчивый проект, что, когда в десять часов вечера открылась дверь его кабинета, ему захотелось, чтобы идея, которую Ламбер пришел ему предложить, оказалась негодной.

— Вчера ты проявил великодушие, оставшись ненадолго! — произнес Ламбер скорее с извинением, чем с благодарностью в голосе. — Отец был так доволен!

— Мне интересно было познакомиться с ним, — сказал Анри. — Вид у него усталый, однако в нем чувствуется былой шарм, да и сейчас еще кое-что осталось.

— Шарм? — удивился Ламбер. — Нет, он был властным и полным презрения; впрочем, по сути, он и сейчас такой же.

— О! Нетрудно себе представить, что с ним было нелегко!

— Нет, совсем нелегко, — согласился Ламбер, махнув рукой, словно прогоняя воспоминания. — Есть что-нибудь новое относительно газеты?

— Ничего.

— Тогда слушай, что я тебе предлагаю, — сказал Ламбер; он вдруг смутился: — Ты, может быть, не захочешь.

— Давай выкладывай.

— Ты и Люк против Самазелля и Трарье: вы рискуете быть съеденными, но предположим, что я буду вместе с вами?

— Ты?

— У меня хватит денег, чтобы выкупить столько же акций, что и Самазелль; тогда, при условии, что решения принимаются большинством голосов, нас будет трое против двух, мы выиграли.

— Ты сомневался, оставаться ли тебе в журналистике?

— Это ремесло не хуже любого другого; и потом, «Эспуар» и для меня тоже была маленькой эпопеей, — заметил Ламбер с притворной иронией в голосе.

Анри улыбнулся:

— Мы не всегда сходимся политически.

— Плевал я на политику, — сказал Ламбер. — Я хочу, чтобы ты сохранил свою газету; во всяком случае, у тебя будет мой голос. Впрочем, я не теряю надежды, что ты переменишься, — весело добавил он. — Нет, главное, это знать, согласится ли Трарье.

— Он должен быть доволен, заполучив такого прекрасного репортера, — сказал Анри. — Хорошо, что ты не отказался от репортажа, — добавил он, — твои статьи о Голландии необычайно удачны.

— А все благодаря Надин, — сказал Ламбер, — ее это так увлекает, что и я вместе с ней увлекаюсь. — Он с тревогой взглянул на Анри. — Думаешь, Трарье согласится?

— Полагаю, если я уйду, им будет досадно; а если я соглашусь на Самазелля, они наверняка сделают мне уступку.

— Судя по виду, ты не в восторге? — немного разочарованно спросил Ламбер.

— Ах, вся эта история мне осточертела! — ответил Анри. — Я сам не знаю, чего хочу... Ты на мотоцикле? — спросил он, намеренно переводя разговор на другую тему.

— Да, хочешь, чтобы я подвез тебя куда-нибудь?

— Отвези меня на улицу Лилля, Скрясин проживает у матушки Бельзонс.

— Он спит с ней?

— Не знаю. Клоди всегда привечает кучу писателей и артистов, не знаю, с кем из них она спит.

— Ты часто видишь Скрясина? — спросил Ламбер, когда они спускались по лестнице.

— Нет, — отвечал Анри, — время от времени он настоятельно требует меня; раз десять увильнув, я под конец являюсь.

Они сели на мотоцикл, который с шумом проследовал по набережным Сены. Анри с некоторым сожалением смотрел в затылок Ламберу. Это было мило, то, что он предложил; ему совсем не хотелось входить в состав газеты, он делал это исключительно ради того, чтобы оказать услугу Анри. «А я не поблагодарил его как следует, — подумал Анри; но, по правде говоря, он вовсе не был ему признателен. — Самое лучшее — бросить. Я, конечно, предпочел бы все бросить», — твердил он про себя. Сохранить газету, остаться в СРЛ — это означало продолжать работать рука об руку с Дюбреем, разве можно работать рука об руку, когда на сердце столько обиды; он не нашел в себе силы порвать с треском, но и дружбу изображать не станет. «Нет, этому конец», — сказал он себе, когда мотоцикл остановился перед особняком Бельзонс.

— Что ж, я покидаю тебя, — разочарованно сказал Ламбер.

Анри заколебался; ему не хотелось так быстро расставаться с Ламбером после того, как он столь холодно принял его предложение, сделанное от всего сердца.

— Тебе интересно будет пойти со мной? — спросил Анри.

Лицо Ламбера просияло: он обожал встречаться с известными людьми.

— Очень было бы интересно, но, может, это бестактно?

— О! Вовсе нет. Будем пить водку в каком-нибудь цыганском кабаке, и, если ему захочется, Скрясин пригласит всех музыкантов. С ним нечего стесняться.

— Мне кажется, он меня недолюбливает.

— Зато любит компанию людей, которых не любит. Пошли, — с чувством сказал Анри.

Они обогнули большое здание, во всех окнах которого горел свет; слышалась джазовая музыка. Анри позвонил в маленькую боковую дверь, и Скрясин открыл. Он тепло улыбнулся, причем присутствие Ламбера его, казалось, никоим образом не удивило.

— Клоди устроила коктейль, это ужасно, в доме полно всяких проходимцев, так что некуда податься. Входите, а потом потихоньку сбежим.

Ворот его рубашки был широко распахнут, застывший взгляд затуманился. Они поднялись на несколько ступенек; в глубине коридора открылась какая-то дверь в ярко освещенную комнату, послышалось чье-то шушуканье.

— У тебя кто-то есть? — спросил Анри.

— Это сюрприз, — с довольным видом ответил Скрясин.

Анри не без опаски последовал за ним. Увидев их, он невольно отпрянул: Воланж и Югетта. Луи радушно протянул ему руку. Он почти не изменился; морщины на лбу стали немного глубже, чем раньше, подбородок более твердый: прекрасное лицо, тщательно выточенное для потомства. Анри мгновенно вспомнил, как не раз обещал себе, читая угодливые статьи, которые писал Луи в свободной зоне, двинуть когда-нибудь ему кулаком в челюсть, но тоже протянул ему руку.

— Я страшно рад тебя видеть, старина, — сказал Луи. — Я никогда не решаюсь беспокоить тебя, знаю, как ты сильно занят; но мне часто хочется поболтать с тобой.

— Вы совсем не изменились, — заметила Югетта.

Она тоже не изменилась; такая же белокурая, прозрачная, элегантная, как прежде, и улыбалась все той же приторной улыбкой; она никогда не изменится, но однажды ее слегка коснутся пальцем, и она рассыплется в прах.

— Дело в том, что я никого не вижу, — сказал Анри. — Работаю как зверь.

— Да, у тебя, должно быть, скверная жизнь, — посочувствовал Луи. — Но зато ты создал себе первоклассное положение в литературе. Впрочем, меня это не удивляет, я всегда был убежден, что ты в конце концов добьешься признания. Тебе известно, что на черном рынке твоя книга стоит около трех тысяч?

— В настоящее время все книги продаются как сосиски, — ответил Анри.

— Это верно. Но на тебя были удивительные рецензии, — заметил Луи поощрительным тоном; он улыбнулся. — Надо сказать, что ты напал на золотой сюжет; тебе везет. С таким сюжетом книга пишется сама собой.

У Луи сохранилась его беспечная улыбка, однако в голосе появилась некая услужливость, которая никак не вязалась с его прежними решительными манерами.

— А ты? Что с тобой сталось? — спросил Анри.

Он испытывал смутный стыд, не слишком хорошо понимая, кого стыдится: Луи или самого себя.

— Надеюсь на литературную рецензию в еженедельнике, который скоро выйдет, — ответил Луи, разглядывая ногти.

— Бежим отсюда, — в нетерпении предложил Скрясин. — Эта музыка невыносима. Пошли выпьем немного шампанского в «Избе».

— Я думал, ты больше не заглядываешь в этот притон после того, как они выпотрошили твой бумажник.

Скрясин ухмыльнулся:

— Красть — это их ремесло; дело клиента — защищаться.

Анри заколебался; он покажется грубияном, но почему ему пытаются навязать свою волю? Он решительно не желал проводить вечер с Луи.

— Я, во всяком случае, не смогу с тобой пойти, — сказал он. — Я забежал потому, что обещал прийти, но мне надо вернуться в редакцию.

— Я не терплю ночных кабаре, — заявил Луи. — Останемся лучше здесь.

— Как хотите, — ответил Скрясин. Он с несчастным видом взглянул на Анри: — У тебя есть время выпить стаканчик?

— Ну конечно, — сказал Анри.

Открыв шкаф, Скрясин достал оттуда бутылку виски.

— Осталось немного.

— Я не пью, Югетта тоже, — сказал Луи. На пороге появилась Клоди.

— Это прелестно! — заявила она, указывая на Скрясина. — Он является на мой коктейль полупьяный, нападает на моих гостей и разных интересных людей, уводит их потихоньку! Никогда больше я не приму у себя русского...

— Не кричите так, — попросил Скрясин. — А то явится сверчок. Сверчок — это трубный глас, — со вздохом добавил он.

Клоди закрыла дверь.

— Я остаюсь с вами, — решительно заявила она. — Хозяйкой дома будет моя дочь.

Наступило неловкое молчание. Луи предложил всем американские сигареты.

— А что вы делаете в настоящий момент? — благосклонно обратилась к Анри Клоди.

— Обдумываю другой роман, — ответил Анри.

— Анна сказала мне, что вы написали великолепную пьесу, — сказала Клоди.

— Я написал пьесу и уже от трех директоров получил отказ, — весело отвечал Анри.

— Надо вас познакомить с Люси Бельом, — сказала Клоди.

— Люси Бельом? Это еще кто?

— Вы поразительны; вас все знают, а вы никого не знаете. Она руководит домом моды «Амариллис», большим домом моды, о котором все говорят.

— Не понял.

— Лулу — любовница Риштера, жена которого развелась, чтобы выйти за Вернона; а Верной — директор «Студии 46».

— Я опять-таки не понял. Клоди рассмеялась.

— Верной беспрекословно повинуется своей жене, чтобы та простила его мужские привязанности, потому что он самый настоящий педик; а Жюльетта осталась в приятельских отношениях с бывшим мужем, который беспрекословно слушается Лулу. Улавливаете?

Дата добавления: 2015-09-01