В. Г. Белинский о Н. В. Гоголе. Соврем-я оценка письма Белинского к Гоголю (1847 г.).

«Письмо к Н. В. Гоголю. 15 июля 1847г. Зальцбрунн» до недавнего времени рассматривалось в свете оценки, данной В. И. Лениным, кот считал «Письмо…» «политическим завещанием» «первого критика России». Действ-но, в «Письме…» формировались некот обществ-е взгляды Белинского (уничтожение крепостного права, соблюдение законов, отмена телесных наказаний), но тем не мене сегодня к этому пр-нию стоит подойти с точки зрения непедвзятости.

Следует иметь в виду, что «Письмо…» было подчинено не только публицистическим, но и литературно-критическим задачам. Книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» использовалась Белинским для социально-политических выводов. Здесь была дана оценка творческой индивидуальности писателя, в кот нашли отражение мировоззренческие и эстет-е позиции критика последних лет его жизни.

Свои суждения о Гоголе Белинский строит на основе выведенных им пр-пов «натуральной школы»: «верность действ-сти» и «верность направления» (идея типичности»). Но теперь эти критерии преображают не только эстетический, но и политический смысл. Белинский выступает в «Письме…» не только от себя лично, но и от имени «мяслящих людей» России. Критик считает свое мнение «типичным» для прогрессивно настроенной части общества.

В предыдущих статьях о Гоголе Белинский отмечал правдивость, народость, субъективность как отличительные св-ва таланта писателя. В «Письме…» же критик доказывает, что «Выбранные места” не правдивы, т. к. лишены социальной критики действ-сти. Книга Гоголя выражает не народные идеалы, а народные предрассудки. В итоге Белинский объявил, что Гоголя оставили ум и талант.

С позиций революционно-демократ-ких идеалов Бел-кий расценил нравственно-религиозные искания как измышления «проповедника кнута, апостола невежества».

Максимализм Бел-кого обусловил субъективный подход к этико-эстетическим устремлениям Гоголя. «Выбранные места…» объявлялись книгой «вредного направления».

Оскорбительные выпады в адрес писателя, кот Бел-кий недавно любил. Служат доказательством характеристики «неистового Виссариона», данной ему Герценом: «открытый, сильный, убежденье для него – все, а человек – ничто».

29. Н.К. Михайловский о творчестве Ф. М. Достоевкого (ст. «Жестокий талант»). Влияние Михайловского на марксистское достоевсковедение.

Достоевский был писателем, кот. вызывал у Михайловского однозначно негативное отношение. В 1873 г. В «Литературных и журнальных щаметках» критик осудил «не тот» предмет изображения в «Бесах» и посоветовал автору показать истинного беса России – «беса богатства». В «Литературных заметках» (1880) Михайловский резко выступил против призыва Д.в Пушкинской речи «смерись, гордый человек». В «записках современника» (1881) он поставил под сомнение репутацию Д.как писателя-гуманиста. В ст. «Жестокий талант» (1882) Михайловский подытожил свои оценки творчества Д.Статья была вызвана прежде всего политическими причинами. Михайловский ставит задачу ответить последователям и защитникам Д. и доказать, что писатель не может быть «вождем нравственным», т.к. у него нет общественного идеала. С точки зрения своей социологии М. расценивал Д.как противника общественныъх реформ, уважающего «существующий порядок». Критик считал, что у Д. ошибочное представление о народном идеале – идеалом Д. является «страдание», а носителем «униженные» герои. В оценке творческой индивидуальности Михайловский исходит из утверждения, что талант – это сочетание определенных прирожденных свойств, кот. находят приломление в общественных позициях писателя.

Достоевскому нравиться «травить овцу волкам» (у раннего Д.интерес к овце, у зрелого к волку). Полимизируя с Добролюбовым, Михайловский отрицает гуманизм Достоевского. Отсутствие чувство меры в изображении страданий людей, говорит по мнению Михайловского, о равнодушии писателя к этим страданиям. Д. убивает в читателе чувство протеста, оставляет его безучастным.

Литературно-критический анализ М. подчинил идеологическим задачам, что не могло не привести к несправедливым обвинениям писателя в анти гуманности.

Надо сказать, что сам М. понимал односторонность своим суждениям о Д. В 1890-е г, не отказываясь от концепции «Жесткого таланта», в ст. «Молодая поэзия» и «Письма о поэзии» он отметил, что Д. всей «суровой правдой» показывал жизнь, какая она есть, но какою она не должна быть». Именно во враждебности жестокости М.усматривает гуманистические тенденции таланта Дост., кот. отрицал в 1880-е г.

Концепция «Жестокого таланта» была воспринята революционно-ориентированной критикой начала 20в. Как основополагающая в отношении к творческому наследию Д. М. Горький, В. Воровский и др. писали о нем не иначе, как о «злом гение», мистике, проповеднике мещанской идеи самоспасения. И даже советские исследователи, отталкиваясь от главных положений М., считали Д. «ярым эгоистом», «циником», «глашатаем человеконенавистничества».

30. Литерат. критика 1869-70-х гг. о тв-ве Л.Н.Толстого (ст. «Н.К.Михайловского «Десница и шуйца Льва Толстого» и Н.Н.Страхов «Критический разбор «Войны и мира…»).

Метаязык критики народников характеризуется сочетанием специального социологического языка с языком нравственных понятий, таких как совесть, честь, долг, эта тенденция прослеживается, например, в центральных метаязыковых концептах Н.К. Михайловского бессовестная сила и бесчестная слабость.

В статье «Десница и шуйца Льва Толстого» (1875) Михайловский вверно указал на демократический дух толстовского творчества. Мих. делал важный шаг вперед после Чернышевского в истолковании творчества Толстого, переходя от констатации его художнической манеры переселяться в душу простолюдина к констатации идеологической принципиальности этой манеры у Толстого, заключающей в себе прямое нравственное противопоставление народа господам. Мих. классифицировал их по-своему, иногда относя к силе Толстого то, что на самом деле составляло его слабость, и, наоборот, относя к слабости то, что было у писателя силой. Но Мих. первым поставил вопрос о внутренней противоречивости Толстого и даже верно описал отдельные ее стороны.

Мих. первый обратил внимание на то, что Толстой «поучителен даже в своих многочисленных противоречиях», что Толстого «наше общество еще не знает», что надо заглянуть в его теоретические работы, по романам это не видно». Мих. описывал борьбу противоречий так: то вытягивается десница, поднимается сильный, смелый человек во имя истины и справедливости, во имя интересов народа померяться со всей историей цивилизации (цивилизация - это регресс, вот пример слабости Толстого, которая зачтена как его сила.), то вылезает «шуйца», слабый, нерешительный человек, проповедник фатализма, непротивленчества (здесь названы действительные недостатки Толстого). К «шуйце» Михайловский относил толстовское неверие в разум, в науку, в искусство.

Корень противоречий Толстого Мих. усматривал в его социальном положении, положении барина, проникнувшегося идеями филантропии к крестьянству. Толстой даже пока еще не «кающийся дворянин» (это крылатое определение ввел Михайловский), а просто честный наблюдатель, которого при всей его прозорливости все еще затягивает «семейное» родовое начало. Отсюда «шуйца» - как простая непоследовательность: «родимые пятна» мешают дотянуться до полного отрицания господской жизни. А когда Толстой в 80-х годах порвал со своим классом и перешел на позиции патриархального крестьянства, когда возросли его демократические симпатии. Теперь оба начала выросли в своем значении и резче сопоставились в творчестве писателя. А Михайловский увидел лишь подчинение «шуйце» всех прежних положительных моментов. Крестьянство для народника Михайловского - единое, непротиворечивое начало. Во всем последующем творчестве Толстого Мих. видел только проповедь пассивного протеста и, естественно, как народник, относился к ней отрицательно.

Критический разбор Н.Н.Страхова «Войны и мира» сыграл значительную роль в научном постижении романа, определении его истинного смысла, жанровой тематики, а также авторской концепции произведения. Страхов доказывал, что и «Война и мир» есть явление, «про­пущенное критикой». Первые статьи Страхова о романе появились вначале 1869г., когда многие оппоненты уже высказали свою точку зрения. Три статьи Стр. о «Войне и мире» образовали практически первую монографию о романе, трижды переиздававшуюся при жизни критика. В письме самому Толстому, Стр. назвал цикл своих статей «критической поэмой в четырех частях».

По мнению са­мого критика, это есть лучшая его работа и лучшая оценка романа при жизни автора. Сильная сто­рона статей Стр. о «Войне и мире» состоит именно в том, что он судил о нем не по частям, а в целом. Поэтому он выбрал вер­ное направление в разборе романа. Кажущаяся эпизодичность пространного романа, с многочис­ленными и обширными философскими и историческими отступле­ниями, его нимало не смущала. Страхов доказывал, что можно и нужно исследовать художественную структуру толстовского пове­ствования как нечто завершенное, органически целое, в котором нет ничего лишнего, случайного, незначительного.

У Страхова была реальная и большая заслуга перед Толстым и русской литературой, состоявшая в том, что он громко, во всеуслышание за­явил в ту пору, когда роман был еще не завершен и оце­нивался критикой чаще всего весьма сдержанно, а иногда и определенно отрицательно, что на глазах у современного читателя возникает одно из величайших произведений русского национального искусства. «С появлением “Войны и мира” невольно чув­ствуется и сознается, что русская литература может причислить еще одного к числу своих великих писателей».

Выход первых трех томов «Войны и мира» вызвал настоящий критический взрыв: десятки отзывов появились в газетах и журналах. Страхов утверждал непреходящую ценность романа и предсказывал ему мировое значение. В романе Толстого наряду с другими вопросами решался во­прос о судьбах дворянской культуры, причем писатель иногда, ста­новился на путь идеализации дворянской жизни.

Одной из первостепенных идей, выделяемых критиком в романе, является «мысль семейная», по сути, православное соборное начало, проти­востоящее фальши светской жизни. С наи­большей полнотой оно проявляется в изо­бражении прочных семейных кланов и армейской дружбы. Подробно рассматривая далее основ­ных героев романа, Страхов отмечает достоверное сочетание светлых и темных сторон в каж­дом человеке. Критик обращает внимание на способ­ность Толстого к беспощадному анализу, так что «можно принять эту книгу за самое ярое обличение александровской эпохи». И не события интересуют Толстого, продолжает критик, а, прежде всего, чело­век, который дает о себе знать в любом из множества толстовских персонажей. По убеждению Страхова, Толстой сформировался как писатель-реалист и оставался им в течение всего своего творческого пути. «Иллюзия» жизни в его произведениях основана, прежде всего, на неукоснительной правде его изображений, на бытовых и психологических реалиях, нареалистическом способе типизации, на неприятии всяческих преувеличений и нарушений пропорций самой жизни.

Страхов отказывался видеть в «Войне и мире» обличи­тельный роман. Прежде всего, он доказывал, что «Война и мир» не обличительное, а поэтическое произведение, пол­ное созерцательности и идеальности. Подчер­кивая беспристрастие и объективизм Толстого, критик не только указывает, но и одобряет у Толстого осуждение «свое­корыстия, пустоты, фальшивости, разврата, глупости тогдашнего высшего круга», но, в то же время замечает, что автор романа «не хотел преувеличить ни темных, ни светлых сторон предметов».

Вместо того чтобы доказывать и показывать, где писатель отступает от до­кументов, а где достоверен (что и делали многие критики), Страхов совершенно по-особому подходит Страхов к образу Наполеона, он убедительно демонстрирует, почему именно такой художественный образ французского полководца был нужен в «Войне и мире»: «Итак, в лице Наполеона художник как будто хотел представить нам душу человеческую в ее слепоте, хотел показать, что героическая жизнь может противоречить истинному человеческому достоинству, что добро, правда и красота могут быть гораздо доступнее людям простым и малым, чем иным великим героям. Героика у Толстого освещена народным взглядом на жизнь и историю. Эти формулировки очень близки будущим словам Толстого о «мысли на­родной» как главной в «Войне и мире».

Страхов был первым, кто высказался о «Войне и мире» как о народной книге. Критик об­ращает внимание на «идею народную», «охраняющую дух и строй самобытной, органически сложившейся жизни», проти­востоящую «космополитической идее» французов, действующих «во имя общих начал» чуждых, по мыслипочвенника Страхова, русским традици­ям. Страхов сумел увидеть в романе самое широкое проявление народности. Его пониманию доступно самое основное в идейно-художественной концепции «Войны и мира»: стремление лучших людей из дворян погрузиться в бесхитростную жизнь простого народа, которая и есть, по мысли писателя, настоящая жизнь, основанная на естественных началах и потребностях.

В истории русской литературы он отмечает две вершины: в первой половине XIX в. — это Пушкин, во второй — Толстой. Именно эти писатели, с точки зрения критика, отразили в своем творчестве духовный мир русского человека с его национальными особенностями, укладом жизни русского общества.

Особое место в статьях о «Войне и мире» занимают рассуждения Страхова о сходстве романа с «Капитанской дочкой» Пушкина. Но главное сходство, по его мнению, «во внутреннем духе обоих произведений». По определению Страхова, ни повесть Пуш­кина, ни роман Толстого не являются историческими произведениями. Даже исторические лица и у Пушкина (Пугачев, Екатерина), и у Толстого (Кутузов, Наполеон) являются «мельком в немногих сценах». Страхов отмечает, что творчество Толстого, особенно его роман «Война и мир», это новый гигантский шаг в развитии русской литературы.

Критик убедительно доказал, что творчество Толстого вытекает из переос­мысления опыта предшественников, традиций, получивших развитие в творениях великого романиста, прежде всего тенденций, заложенных великим Пушкиным. Таким образом, «Война и мир» рассматривается Страховым в терминах и понятиях «органической критики» как «воплощение лучших преданий нашего художества», как развитие традиций, начало которых положено «Капитанской дочкой» Пушкина. Таким образом, именно Страхов наиболее глубоко среди современников раскрыл эстетическое своеобразие и нова­торство толстовской эпопеи. Как отметила Л.Я.Гинзбург в своей работе «Литература в поисках реальности»: «Рецензии на „Войну и мир” похожи сейчас на хулиганство. Никто (кроме Страхова) ничего не понял».

31. У истоков социалистического реализма. Марксистская критика о задачах нового искусства (ст. А.В. Луначарского «Задачи социал-демократ. худ. творч.»)

Необходимость подробного изучения марксистского направления в русской критике начала XX в., ее философских и эстетических принципов обусловлено тем, что она оказала непосредственное влияние на советское литературоведение. Начало марксистской критики было положено статьями В. Засулич и Г. Плеханова в издаваемом за границей сборнике «Социал-демократ». Отечественные исследователи, опираясь на основные положения статьи Ленина. Одним из самых сложных остается по сей день вопрос о философских истоках марксистской критики. Попытки объективно проанализировать гносеологические корни «позитивной эстетики», ставшей основой социалистического реализма, были предприняты в перестроечный период. На страницах «толстых» журналов шли активные дискуссии о политических и идеологических корнях «соцреализма». Ст. Луначарского «Задачи…» написана под влиянием ленинской теории партийности литературы и общей своей направленностью свидетельствует о том, что критик пристально изучает статьи В.И. Ленина.

Пропагандируя выдвинутую в исторической работе «Партийная организация и партийная литература» идею Ленина о создании открыто связанной с интересами и задачами рабочего класса партийной литературы, Луначарский резко выступил против поборников «чистого искусства».

«… социал-демократическое художественное творчество должно существовать и будет существовать, и … оно уже имеет свои задачи».

Луначарский в своей статье подчеркивает не только классовый, но и партийный характер искусства, приводя примеры «рабской зависимости буржуазных художников от капитала», указывая на гибель лучших представителей искусства в условиях капиталистического строя. «Художник пролетариата должен тесно срастись с ним, предметом и содержанием искусства должна быть жизнь и революционная борьба пролетариата»,- видно, что Луначарский отстаивает ленинскую идею союза художников с пролетариатом. «Борьба… будет занимать центральное место среди тем нового художника».

32. Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» в оценке критики 1860-х гг.

В 1862 году Тургенев написал роман "Отцы и дети", в центр которого поставил Базарова, представителя революционно-демократической молодёжи, выразив своё отношение к герою.

Сложный и противоречивый образ Б. вызвал в критике споры, которые не утихают и поныне. После выхода романа даже в демократических журналах возникли разногласия по поводу трактовки образа Б. От имени «Современника» выступил М.А.Антонович. В своих статьях «Асмодей нашего времени», «Промахи», «Современные романы» он толковал образ героя как карикатуру на современную молодежь в облике обжоры, болтуна и циника. Прямо противоположную оценку дал в своих работах Д.И.Писарев. В статье «Базаров» он, явно противореча себе самому, увлекся точкой зрения Тургенева, как автора «Отцов и детей». Критика привлекало то, что Т. чрезвычайно верно изобразил совр-е поколение. Уже одно это располагало к уважению точки зрения втора романа. Очень привлекали к себе оттенки образа Б. И чтобы освободить образ от некоторых автор. кривотолков, надо было разобраться во взглядах Т. Писарев заметил, что в романе освещаются не только видимые явления, но и отн-ние автора к этим самым явлениям. Тем более надо было вникнуть и в это «отношение». Роман не таким сырым мат-лом, когда можно было не говорить о пр-нии и не интерес-ся самим автором. Но в итоге П. «очищал» Б. от тургеневских «отношений» и создавал своего, нового Б. Этим он удвоил силу воздействия образа, в осн-м домыслив Б. по логике жизни, почти не насилуя лагику самого пр-ния.

В статье «Базаров» критик раскрывает истор-ю значимость этого типа. П. считал, что России на данном этапе требуются именно такие люди, как Б.: они критически относятся ко всему, что не проверено их личным опытом, привыкли полагаться только на себя, обладают одновременно знанием и волей. Но критик П. утверждал обратное, говоря, что Б. – представитель нового поколения, что в нём собраны все свойства, "кот. мелкими долями рассыпаны в массах". П. любуется Б., старается даже улучшить его, слегка подправить, когда тот «завирается»: отрицает поэзию Пушкина, музыку. Он хорошо почувствовал смену поколений. Сам Тургенев, создавая Б., хотел разбить его в прах, а вместо того отдал ему полную дань справедливого уважения. Б. – глубоко идеальная натура, поэтому у него нет рефлексии. Он хорошо дорисовывается в двух эпизодах: в увлечении Одинцовой и в агонии смерти. П. понимал, что Тургенев только издали знал этот тип людей, он не мог показать их в реальной деят-сти, среди единомышленников. И поэтому Тургенев показал как Б. умирает. В статье П. проходит мимо заявлений самого Б., что его дело – только разрушение, а созидание – это дело других. Б. не хватает принципов, цельности, общей цивилизованности.

Через 2 года в статье «Реалисты» П. еще выше поднял зн-ние Б. как символа поколения и того особого мировоззрения, кот обозначалось в самом заглавии статьи. Наметилась у П. некот-я идеализация Б. Предыдущая статья лучше, объективнее, чем та часть статьи «Реалисты», в кот. гов-ся о Б. Но сама эта идеализация отражала порыв П. идти в поисках героя дальше, ве рамок тургеневского образа. И вскоре П. нашел свой идеала в героях «Что делать?» Чернышевского, особенно в образе Рахметова.

Образу Б. П. обрадовался как неожиданной находке, как подарку со стороны. Образы Лопухова, Кирсанова, Веры Павловны, Рахметова для него – как давно ожидаемое, закономерное явление, представители того направления в рус «умственной жизни», кот резко выделилось в последнее время. В нем закл-ся наша действ-ная сила, на него «со всех сторон сыпятся самые ожесточенные и самые смешные нападения». П. имел ввиду «реалистов», кот обвиняют их противники в «глумлении над иск-вом», «неуважении к публике», «безнравственном цинизме» и «в зародышах всяких преступлений».

33. В.Г. Белинский о народности. Противоречия в оценке образа Татьяны в романе А.С.Пушкина «Евгений Онегин».

В. Г. Белинского по справедливости называют выдающейся фигурой в истории русской критики. Действительно, Белинский создал эстетические принципы и критерии, основывающиеся на достижениях современной ему философии. Белинский выводит критерии «истинной поэзии»: народность и правдивость. Если жизнь есть различные формы проявления Божественной Идеи, то правдивость должна усматриваться в изображении такой действительности, каковой она должна быть, подчиняясь законам Высшей Мудрости. Интерес представляет его трактовка народности. Не простонародность, а «целая идея народа» - вот что, по его мнению, должно являться основополагающим моментом этого понятия. Он нащупывает связь «народности» с национальной этики. Через год, в статьях «о русской повести и повествованиях Гоголя» и «Ничто о ничем, или отчет г. Издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы» концепция народности получит большую определенность, и к 1841 г., когда выйдет работа «Стихотворение М. Лермонтова», она окончательно оформится. Критик свяжет национальную этику с общечеловеческими ценностями. Однако переход Белинского в 1840 г. На позиции революционной демократии обусловит привнесение в понятие народности социального смысла и это «прибавка» станет причиной противоречивых и даже ошибочных оценок творчества ряда русских писателей. В «Литературных мечтаниях» Белинский формулирует основополагающий тезис: «Что народно, то правдиво». Его заявление «У нас нет литературы» означает, что нет литературы, являющейся выражением «Духа народа».

В пятой статье Белинский предлагает «Взгляд на русскую критику» и определяет критерии оценки творчества Пушкина. И здесь же он начинает разбор его лирики, которой в шестой и седьмой частях цикла переходит в анализ его поэм. Восьмая и девятая статьи посвящены «Евгению Онегину». Критик высоко ценит Пушкина за то, что он являлся первым представителем русской «поэзии жизни действительной». Свидетельством тому служит «Евгений Онегин», это «поэма современной жизни и не только со всею ее поэзиею, но и со всею ее прозою».

Показательны его оценки образов главных героев романа «Евгений Онегин». По мнению Белинского, в лице Онегина, Ленского и Татьяны Пушкин изобразил русское общество в одной из фаз его образования и развития. Критик дал характеристику образам романа.

Татьяна, по мнению Белинского,— “существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При взаимности любовь такой женщины — ровное, светлое пламя; в противном случае — упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство”. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви, ничто другое не говорило ее душе, ум ее спал...”,— писал критик. По мнению Белинского, для Татьяны не существовал настоящий Онегин. Она не могла ни понимать, ни знать его, потому что она и себя саму так же мало понимала и знала. “Есть существа, у которых фантазия имеет гораздо более влияния на сердце... Татьяна была из таких существ”,— утверждает критик.

Белинский дает великолепный социально-психологический этюд о положении русской женщины. Он посылает нелицеприятные реплики в адрес Татьяны, которая не отдалась, а отдана, но возлагает вину за это не на Татьяну, а на общество. Именно это общество пересоздало ее, подчинило ее цельную и чистую натуру “расчетам благоразумной морали”. “Ничто так не подчинено строгости внешних условий, как сердце, и ничто так не требует безусловной воли, как сердце же”. В этом противоречии и состоит трагизм судьбы Татьяны, в конечном счете подчинившейся этим “внешним условиям”.

Максимализм в ущерб логике им же провозглашенных принципов приводит Белинского к односторонним суждениям о Татьяне. С точки зрения идеала «безусловной воли» он осуждает ее за то, что она отказалась покинуть нелюбимого и «старого» мужа. В данном случае субъективизм Белинского вносит коррективы и понятия народности. Этический его смысл, связанный с общечеловеческими представлениями о добре и зле, трансформируются. Революционное мировоззрение Белинского обусловливает идеологическую «прибавку» к «народности». Отныне он связывает это понятие с нетерпимостью к любым формам угнетения, будь то семейные или государственные. Именно так Белинский будет трактовать «мнение народное», исходя из которого он даст в 1847 г. Резкую негативную оценку Гоголю в своем знаменитом «Политическом завещании».

34. А.М.Горький о Ф.М.Достоевском («О карамозовщине», «Еще о «карамазовщине»). Влияние Горького на советское достоевсковедение.

Статьи Горького «О карамазовщине», «Еще о «карамазовщине» вышли в 1913 году. Они были посвящены инсценировке «Бесов» коллективом МХТа. Эти публикации советские исследователи ассматривали в контексте идеологических и полических дискуссий вокруг постановки. При этом прогрессивность и глубина суждений безоговорочно признавались только за Горьким. Но в 1913 г. Горький был на Капри, спектакля Немировича-Данченко не видел и полемизировал он не только с «адептами Достоевского», но и с самим писателем, творческое дарование кот-го всегда было враждебно «первому пролетарскому писателю».

В оценке писательйской индив-сти Достоевского Горький отталкивался от концепции «жестокого таланта» Михайловского. Горький превращал Достоевского в «злого гения».

Враждебность Горького к Достоевскому объяснялась не только политическими и социалистическими причинами. Горький не признавал иного реализма, как построенного «позитивной эстетикой». Он резко отзывался о героях романов Достоевского: не представители рабочего класса, не революционеры Мастерство Достоевского-психолога Горький не отрицает, но вслед за Луначарским подчеркивает, что автор «Бесов» любит копаться в сфере подсознательного, неясного и не исследует социальную природу рус нац хор-ра. НЕ обнаруживая социального анализа в пр-ниях Достоевского, Горький не признает их худ ценность. «Мистик избирал предметом изображения наиболее мрачные стороны жизни. В статьях 1913 г. со всей опред-стью было сказано, что реакционный мыслитель не может быть большим художником. Так что фраза «Достоевский – гений, но это злой гений наш» отнюдь не свид-ет о признании Горьким таланта великого писателя. А. М. Горький считал, что Достоевского легко представить в роли «средневекового инквизитора». Этими словами Горький фактически ставил точку в своем отношении к Достоевскому.

Деятели культуры были возмущены горьковскими оценками Достоевского. Первым ответил автору статей коллектив Худ-го театра, кот назвал Достоевского «великим богоискателем и величайшим художником». В «Биржевых ведомостях» было опуб-но «Мнение популярных писателей о выпаде Горького против инсценировки «Бесов». Куприн, Ясинский, Потапенко, Сологуб находили в выступлении Горького «партийный» момент и «покушение на свободу ТВ-ва».

Дата добавления: 2015-09-04