Отчаяние и диссоциация

Хотя отказ от иллюзии представляет собой шаг к здоровью, он неизбежно сопровождается отчаянием, кото­рое возникает из страха быть покинутым или оставленным. Поскольку отчаяние иррационально, как и страх быть поки­нутым, оно переносит во взрослую жизнь человека его ин­фантильные чувства. Когда рассыпается иллюзия, и прежде скрытое отчаяние прорывается в сознание, пациент может понять, что и то, и другое — продукт лежащей глубже безыс­ходности.

Чем сильнее глубокая безысходность, тем большую иллюзорность она порождает; еще больше иллюзия связа­на с отчаянием. Когда иллюзия обрела силу, она начинает требовать исполнения, неизбежно толкая человека на кон­фликт с реальностью, который приводит к безрассудному, отчаянному поведению. Чтобы гнаться за исполнением иллюзии, приходится пожертвовать хорошими чувствами в настоящем, и человек, живущий в иллюзии, не может получить удовольствия. В отчаянии он стремится отказать­ся от удовольствия и сохранить жизнь, откладывая надеж­ду, что его иллюзорно-правдивое проявление отодвинет отчаяние. Психология отчаяния объясняет, почему шизо­ид живет на грани катастрофы. С помощью безысходнос­ти и деструктивного поведения он бросает вызов обреченности, надеясь ослабить ее ужас; с помощью иллюзии он отрицает безысходность, надеясь избежать отчаяния.

Согласованность различных элементов в личности Пенни можно описать следующим образом. Отрицание ее детской потребности в физической близости, повторяв­шееся вновь и вновь, вызвало у девочки чувство отвер­женности, которое переросло в отчаяние. В интересах выживания Пенни вытеснила страстное стремление к эро­тическому удовлетворению, диссоциировавшись с собствен­ным телом. Этот процесс (отвержение — отчаяние — дис­социация) породил разлом личности, в результате чего сформировалась иллюзия и возникло чувство отчаяния. Да­вайте изобразим это графически.

Пока в личности присутствует разлом, раскачива­ние между иллюзией и отчаянием остановить невозмож­но. Только отождествление с собственным телом позволя­ет ликвидировать этот разлом. Отождествленность реду­цирует отчаяние и разоблачает иллюзию. Появляется воз­можность обнаружить лежащее глубже чувство обреченно­сти или безнадежности, что открывает путь для реконст­рукции инфантильной ситуации. В этой точке травмирую­щее детское переживание может быть «перереагировано» и разрешено.

Иллюзия и отчаяние замыкаются в петлю, кото­рая медленно душит человека. Удивительно то, что отчая­ние представляет собой единственный путь, позволяющий вырваться из этой петли нереальности. Возьмем алкого­лика. Он пьет не потому, что находится в отчаянии. Упот­ребляя спиртное, он отрицает свое отчаяние, убегает от чувств и уходит от реальности. Именно отчаяние застав­ляет его искать помощи. Но тем, кто имел дело с алкого­ликами, отлично известно, как трудно заставить их при­знать, что они переживают отчаяние. Алкоголик — это от­чаявшийся человек, который не может взглянуть в лицо собственному отчаянию или допустить возможность суще­ствования надежды. Алкоголика поддерживает иллюзия. Самая большая иллюзия состоит в том, что он может ос­тановиться и перестать пить, если решит сделать это.

Трудно найти что-нибудь более далекое от правды, чем эта иллюзия. Природа наркотической зависимости такова, что человек бывает не в силах освободиться от ее хват­ки. Какое же высокое мнение о своей воле надо иметь, чтобы думать, что можешь контролировать паттерн пове­дения, представляющий собой переживание провала и по­вторявшийся бессчетное число раз!

Иллюзия: уровень эго.

Чувство отчаяния: уровень тела.

Отчаяние

Разлом Диссоциация

с телом

Рисунок 11

Корни процесса кроются в опыте отвержения детской потребности в интимной близости.

Настоящему алкоголику присуще самодеструктив­ное поведение. Если бы человек мог контролировать его, он бы вообще не стал поступать таким образом. Иллюзия воли ставит мощный барьер, не позволяющий обратиться за помощью и принять ее. Алкоголику можно помочь толь­ко тогда, когда он признает, что не способен помочь себе сам. Тот факт, что шизоид обратился к терапевту, указыва­ет на то, что он убедился в необходимости получить от кого-то помощь.

Если безнадежность — болезнь, то отчаяние — кри­зис, который может привести к выздоровлению. Так ли черно отчаяние, что в нем не брезжит ни один светлый луч? Так ли оно глубоко, что ведет к самоубийству? На второй вопрос можно ответить так: к суициду приводит не отчаяние, а безнадежность. Это экстремальное самоде­структивное действие, финальный вызов судьбе. Отчаяние может привести к смерти, но в данном случае она не будет сознательной акцией. Отчаяние — это попытка сми­риться, но пока продолжается жизнь, смирение никогда не сможет быть полным или окончательным. Если отча­явшийся человек сдается, то человек в состоянии безна­дежности борется за то, чтобы не погрузиться в неизбеж­ность обреченности. Когда обреченность действительно неизбежна, безнадежность становится рациональной. Но, как полагает Силверберг, судить о том, что именно при­сутствует — обреченность или беспомощность — можно только субъективно.

Даже в самом глубоком отчаянии присутствует реальный луч надежды, поскольку допускается возможность разочарования. Иллюзия же не допускает двойственности и не дает выбора. Человек, пребывающий в иллюзии, что в своих действиях он исходит только из добрых намере­ний, будет иррационален, едва его мотивы окажутся под вопросом. Индивидуум с иллюзией, состоящей в том, что он сам по себе необыкновенно важен, может сломаться, если его эго-образ подвергается сильному испытанию. Тот, кто пребывает в состоянии безнадежности, чувствует себя стоящим на краю пропасти, он ужасается тому, что если отпустит себя, то впадет в неослабевающее отчаяние. Рас­ставшись в процессе терапии с иллюзией, он вдруг с удивлением обнаруживает, что не разрушился, и что у него есть реальная надежда.

Иллюзия уступает медленно. Как только терапия обеспечит первое движение, эго тут же выстраивает за­щиты против внутреннего отчаяния и беспомощности. Каждый пациент приходит на терапию, втайне рассчиты­вая, что она позволит ему транслировать иллюзию в ре­альность. Возникающее сопротивление бывает трудно пре­одолеть, потому что оно скрывает иллюзию, как от клиен­та, так и от терапевта. Безнадежность постепенно уступа­ет место отчаянию, поскольку в процессе терапии паци­ент останавливается и перестает убегать от самого себя. Поняв, что его иллюзии никогда не исполнятся, человек приходит в отчаяние и чувствует, что терапия не удалась. Именно в этот момент он может расстаться с иллюзией. Переход к отчаянию сопровождается чувством усталости и изнеможения — так чувствует себя солдат после оконча­ния боя. Но утомление и изнеможение не позволяют че­ловеку совершить резкие безрассудные действия, то есть вести себя так, как в состоянии безнадежности.

Проработку этих проблем иллюстрирует следую­щая история болезни. В самый тяжелый момент одна из моих пациенток, Джоан, сказала: «Я чувствую себя без­надежно усталой. Я чувствую, что могла бы уползти в нору и пролежать там лет десять. Я чувствую, что боль­ше не способна справляться с жизнью». На самом деле она никогда не могла справиться с жизнью. Эта взрослая женщина жила, стараясь быть сильной, чтобы справить­ся со всем.

«Не могло возникнуть такой проблемы, которую я не смогла бы решить. Я могла лепить жизнь. Я могла «формировать» те события, которые со мной происходи­ли. Я всегда представляла себя как искушенного профес­сионала, исполняющего ведущие партии и делающего ка­рьеру и одновременно — как безупречную мать. Я могла бы составить отличную партию мужчине, потому что была бы совершенной женой — преданной, лояльной и пони­мающей. Моя беззаветная любовь, забота и понимание отражались бы на детях. Помимо всего этого, я думала, что могла бы быть большой умницей, ученым или учителем».

Та сумятица, которую реальность вносила в жизнь Джоан, не подрывала ее фантазии, а только усиливала их. Эта пациентка не могла принять реальность. Параллелью ее воображаемой искушенности выступала наивность. Один раз эта наивность чуть не стоила ей жизни: она позволи­ла «странному» мужчине сопровождать себя на пустынной дороге и подверглась нападению с его стороны. Позже, несмотря на предостережения, она вышла замуж за пси­хопата, который злоупотреблял ее доверием и плохо об­ращался с ней. Двумя годами позже этот брак закончился разводом, но Джоан все еще сохраняла иллюзию, что од­нажды она удачно выйдет замуж и будет счастлива, пото­му что сможет быть безупречной женой. Она была одино­кой и отчаявшейся женщиной, игравшей роль клоуна, что­бы избежать униженности, и державшейся за свою иллю­зию, чтобы спастись от отчаяния.

После аналитической работы Джоан увидела про­тиворечивость своей иллюзии. Она никогда не сомнева­лась в своем идеале просвещенной общественницы, хотя этот образ резко конфликтовал с идеалом совершенной матери. Эти две роли безуспешно пыталась соединить в себе мать Джоан. Поскольку моя пациентка не знала дру­гого способа функционирования, у нее не было выбора. Ее иллюзии уходили корнями в нереальность «семейной идеологии», которая стала единственной реальностью ма­ленькой Джоан.

Иллюзия содержит в себе «привкус» отчаяния и элемент компульсивности. Фантазии Джоан выражают ее уверенность в своих потребностях, а не в желаниях. Она верила, что должна быть компетентной, просвещенной, интеллигентной, преданной и понимающей. Взглянув на свои иллюзии объективно, она смогла увидеть, что они придавали ее отцу женские черты. Ее эго-отождествление с этим образом было мотивировано отчаянной потребно­стью получить его привязанность и любовь. Ей необходи­мо было доказать отцу, что она лучше матери. Она могла

бы быть компетентна там, где мать была неадекватна, предана там, где мать была индифферентна, успешна там, где мать терпела неудачу. Когда иллюзия рассыпалась, Джоан поняла, что она не лучше матери. Она была почти настолько же неуспешна, как мать, причем причины этой неуспешности были одни и те же. Она растрачивала энер­гию, стараясь исполнить образ эго, а это не имело отно­шения к ее потребностям.

На самом деле Джоан необходима была более сильная идентификация с собственным телом, ей нужно было сильнее почувствовать самость. Она очень много работала с дыханием и движением, чтобы войти в более тесный контакт с телом; она настолько продвину­лась в этом, что окружающие начали отмечать перемены в ее внешнем облике. Но отношения с отцом испорти­лись. Чем больше она продвигалась, тем больше стара­лась принять себя как личность, и тем критичнее начи­нал к ней относиться отец. Интенсивность конфликта с отцом заставила Джоан понять, что она не может слепо следовать его указаниям и подчиняться ему. Жить по-пре­жнему она тоже не могла. Это слишком дорого ей обхо­дилось. Поняв это, Джоан смогла увидеть и рассмотреть свою иллюзию.

Вторым фактором, подорвавшим иллюзию, стало понимание, что у ее ребенка есть проблемы, которые возникают на почве ее тревожности. Такая конфронтация с реальностью ослабила силу иллюзий, и Джоан постепен­но провалилась в глубокое отчаяние.

У этой пациентки была манера покачивать голо­вой из стороны в сторону, когда она была обескуражена. Я попросил ее обозначить этот жест, и она сказала: «Бес­полезно. Это не принесет пользы. Я всегда буду одино­ка. Меня никто никогда не полюбит». Затем она «взорва­лась» тяжким рыданием и закричала, что терапия не может изменить этого состояния. «Я буду одинокой всю жизнь»,— сказала она. Ее отчаяние в этот момент было очень глубоким.

Несмотря на отчаяние, разрушение иллюзий сде­лало Джоан более человечной. Пребывая в отчаянии, она смогла увидеть своего ребенка как независимую личность, а не как спроецированный образ ее собственного эго. Она смогла понять его трудности как отражение ее собствен­ной тревожности. Ей удалось увидеть, что его сопротив­ление ей наполнение смыслом. Если раньше она стара­лась справиться с проблемами ребенка, и ее попытки окан­чивались неудачей, то теперь она стала относиться к дру­гим с пониманием. Она обрела способность видеть муж­чину как личность, с которой можно разделить наслажде­ние и боль жизни. Она перестала рассматривать предста­вителей мужского пола как исполнителей ее мечтаний.

Дата добавления: 2015-08-27