Техника выживания

Примером психологии безрассудства служит исто­рия молодого человека, который консультировался у меня по поводу затяжной депрессии и неспособности работать. Билл был математиком, он обладал холодным острым умом, позво­лявшим ему очень точно и отчетливо анализировать пробле­му. Исключение составляли те моменты, которые личностно затрагивали его. В курсе терапии проблема сфокусировалась в чувстве, что «ничего не происходит». Это чувство четко проявилось во время анализа двух сновидений, в каждом из которых он отмечал, что «ничего не происходит». Затем Билл понял, что это чувство доминирует в его жизни, и что именно оно лежало в основе его депрессии и неспособнос­ти работать. Чувство обострилось, когда ему показалось, что терапия, после благополучного начала, зашла в тупик. Вна­чале, когда его мышцы мобилизовывались во время различ­ных упражнений, Билл переживал сильную непроизвольную вибрацию в ногах и теле. Он возбуждался, поскольку ему ка­залось, что с ним что-то происходит. Но кроме некоторого высвобождения чувства в плаче, эти предварительные непро­извольные движения ни к чему не привели. Энтузиазм посте­пенно пропал, усилилась депрессия. Ему стало гораздо труд­нее работать. Я предупредил его о возможности такого раз­вития событий, поскольку мой опыт подсказывал, что путь к улучшению самочувствия пациента проходит через необхо­димость взглянуть в лицо своим страхам. Мы оба видели, что Биллу грозит потеря места на службе, так как он не может работать. Это означало бы, что с ним «что-то произойдет», и он полагал, что это как раз то, что он искал, хотя, конеч­но, такое развитие событий было бы неблагоприятным.

Физически Билл был молодым человеком с тон­ким жестким телом, которое можно было бы назвать астеничным. У него были широкие плечи, узкий таз и нео­бычно тонкие, напряженные ноги. Его грудь, довольно большая, была депрессирована в области грудины, а брюшная мускулатура находилась в крайне контрактированном состоянии. В связи с этим, дыхание Билла огра­ничивалось грудной клеткой. Хотя он обладал сильными руками и ногами, они не были интегрированы с телом. Несмотря на кажущуюся силу, тело этого молодого чело­века было слабым. Разлом его личности проявлялся и в выражении лица. В спокойном состоянии лицо было ста­рым, оно выражало печаль и усталость, но когда он улы­бался, лицо освещалось, как у мальчишки. Конфликт меж­ду оптимизмом и подавленностью подталкивал его к опас­ным действиям, при которых, к счастью, ничего не про­изошло.

Билл был скалолазом; одним из лучших по его словам. У него на счету были многие восхождения, кото­рые он совершал без страха и без колебаний. Он не ис­пытывал осознанного страха высоты, его не пугала воз­можность падения. Он не боялся, потому что частью сво­ей личности не заботился о том, что может свалиться. Билл вспомнил инцидент, который произошел во время одиночного штурма скалы: он потерял точку опоры. Какое-то время ему пришлось висеть, держась руками за узенький карниз. Пока он нащупывал пальцами опору, его ум оставался совершенно беспристрастным. Он размыш­лял: «Как это будет, если я упаду?» Паники не было.

В личности Билла желание, чтобы произошло что-то значительное, конфликтовало со страхом, что если это произойдет, то может повлечь за собой катастрофу. Этот конфликт заставлял его бросать вызов опасным ситуаци­ям, особенно таким, которые грозили падением. Находясь на скале, он принуждал себя подойти к самому краю, что­бы доказать, что не боится. Он считал, что наличие про­пасти безразлично, поскольку он стоит на твердой земле. Это рассуждение детерминировалось психологией безрас­судства. Безрассудный человек подвергает себя бессмыс­ленной опасности, чтобы доказать, что может выжить. Со­стояние Билла раскрылось в нескольких странных фанта­зиях. У него появлялись импульсы, временами очень от­четливые, притронуться к оголенному электрическому про­воду под высоким напряжением или встать на пути быст­ро мчащейся машины, чтобы посмотреть, что будет. Он сказал, что если решит покончить с собой, то сделает это, прыгнув со скалы. «Если такое произойдет, то я смо­гу сделать это смело», — заявил он. Биллу хотелось воз­буждения опасностью, но одновременно нужен был залог, что ничего не произойдет.

Анализ показывает, что людей, которые боятся па­дения с высоты, пугают полеты во сне и любовные неуда­чи. Против страха высоты эго может выставить защиты, которые вытеснят этот страх и позволят человек)' дей­ствовать в опасных ситуациях. Эго даже может, как в слу­чае Билла, заставить его бросить вызов бессознательной тревожности. Но помочь испуганному человеку влюбиться эго не в силах, поскольку не может контролировать чув­ство любви. Неудивительно, что Билл страдал бессонни­цей, и что бессонные ночи повторялись все чаще и чаще. Он действительно не был влюблен. Влюбленный человек не станет жаловаться на то, что ничего не происходит.

Любовь — это событие, которое имеет исключительную значимость.

Совершенно очевидно, что Билла ужасало паде­ние. Защита против этого страха была устроена так, что он ставил себя в ситуации, где могло произойти падение, чтобы доказать, что он ничего не боится. Такая тактика требует очень жесткого контролирования тела, особенно ног. Билл с трудом мог согнуть ноги, они были жесткими и напряженными, а ягодицы — застывшими. Своды стоп были настолько контрактированными, что возможность соприкасаться с землей была значительно снижена. Имея в виду эти физические недостатки, трудно было предпо­ложить, что ему придет в голову штурмовать отвесные скалы, но Билл компенсировал физическую недостаточ­ность сильной волей. Итак, мой пациент жил в чрезвы­чайном положении, каждый раз, всеми силами доказывая, что ничего не происходит.

Пока продолжалась эта бравада, ничего, что выве­ло бы Билла из депрессивного состояния, произойти не могло. Ему необходимо было научиться отпускать себя; его воля должна была ослабить хватку и отпустить тело. В этот момент терапии я попросил Билла принять позу стресса, которую лыжники и другие спортсмены используют для того, чтобы укрепить мускулатуру ног. Это упражнение дает эффект конкретного эмоционального проявления и позво­ляет пациенту воспринять и осознать свои физические на­пряжения. В случае Билла эта поза предназначалась для того, чтобы он осознал свой страх падения.

Стоя на краю кушетки, Билл согнул колени и по­дался вперед так, что весь вес его тела пришелся на подъем свода стопы. Он мог сохранять равновесие, не­много выгибаясь назад и упираясь пальцами в кушетку. Спортсмены, как правило, находятся в такой позе около минуты. Когда я спросил Билла, сколько он может про­стоять в такой позе, он ответил: «Сколько угодно». По­скольку это означало неопределенно долгое время, я по­просил его постараться. Он сохранял такое положение тела больше пяти минут, хотя его ноги дрожали и ему было все больнее. Когда боль, в конце концов, стала очень сильной, Билл не упал. Он опустился на колени, будто ему было все равно, что будет дальше. Он повторял это упражнение несколько раз, пока не стало видно, что он боится вызвать у себя ощущение падения. Билл почувство­вал, что не может отпустить свои ноги. Я интерпретиро­вал эту физическую позу как бессознательное решение любой ценой устоять на ногах. Психологически это озна­чало, что он должен «стоять один». Он бессознательно отвергал всякую зависимость от других и отрицал свою потребность в контакте и близости.

Когда мы встретились в следующий раз, Билл рас­сказал о прорыве сильного чувства: «Ночью, после нашей встречи, я впервые пережил ночной кошмар. Я проснул­ся, думая, что в комнате кто-то есть. Я закричал. Открыв глаза, я подумал, что вижу фигуру в дверях. Я был слиш­ком испуган, чтобы встать с кровати. Потом я услышал свою кошку, и когда окликнул ее, мне стало легче. Все это напомнило мне мои детские страхи. Я понял, что поздно ложусь спать, потому что боюсь провалиться в сон».

До этого сна Билл не вспоминал о своих детских тревогах. В инциденте, о котором он рассказал, недоста­вало эмоции. Следом за рассказом о сновидении, мы обсу­дили его отношения с матерью и отцом, и Билл понял, что вытеснил все чувства к родителям. Он подавил лю­бовь к матери и страх перед отцом. Таким образом, табу на сексуальную вовлеченность, присутствовавшее в эдипо­вой ситуации, расширилось в уме Билла до смысла «ниче­го не должно происходить». В условиях табу такое край­нее проявление эдиповой ситуации должно означать ре­альную возможность инцеста и надвигающейся катастро­фической угрозы. В подобных обстоятельствах предпри­нимаются отчаянные усилия, направленные на предупреж­дение катастрофы. Это — отрицание тела и его чувство­вания, а также изоляция одного из членов семьи от дру­гих. Мальчиком, Билл чувствовал себя очень одиноким и продолжал быть одиноким взрослым человеком.

Кошмар Билла стал первым прорывом чувств. Он понял, что странная фигура в его сновидении — отец, и что ребенком он преклонялся перед ним. По мере того, как он подрастал, это преклонение скрывала позиция надменности, означавшая, что «ничего не происходит», что: он ни наказан, ни отброшен. Однако, глубоко лежащее бессознательное чувство обреченности перенеслось на. ситуацию работы. Психология безрассудства требовала > бросить вызов авторитетам, чтобы посмотреть, нанесут ли они ответный удар. В то же самое время, он очень боялся потерять работу. Билл отдавал свою жизнь, выра­батывая технику выживания на краю пропасти.

Психология безрассудства порождается конфлик­тными позициями: либо внешней покорностью, за кото­рой скрыто внутреннее неповиновение, либо внешним бунтом, прикрывающим внутреннюю пассивность. Покор­ность или подчинение означает, что человек занимает позицию «аутсайдера», что он принадлежит к меньшин­ству, что он несовершеннолетний, что его лишили или отвергли. Это влечет за собой отказ от права на лично­стную завершенность и удовлетворение, другими слова­ми, отказ от права на удовольствие и наслаждение. Внут­реннее неповиновение требует, чтобы безрассудный че­ловек бросал вызов окружающим его обстоятельствам. Не­покорность вызывает провоцирующее поведение, приво­дящее к состоянию обреченности, которого он боится. Выживание требует, чтобы провокация не превышала оп­ределенного лимита, — тогда остается возможность ус­кользнуть от обреченности.

Билл был «бирюком». Внешнее его предъявле­ние — бунт. Он бросал вызов во всех ситуациях, но это не приносило успеха, потому что его внутренняя пассив­ность все сводила на нет. До тех пор, пока Билл прини­мал одиночество как неизбежность своего существования, он вынужден был отказываться от стремления к удоволь­ствию и тратить всю свою энергию на то, чтобы усилить способность находиться в одиночестве.

Через некоторое время после ночного кошмара Билл рассказал о другом сновидении. Он находился в ком­нате, где был еще один человек. Оба они были обнаже­ны. Билл и второй человек, который, как казалось Биллу, тоже был он сам, свесившись за окно, смотрели на улицу. Затем Билл подошел ко второму персонажу своего снови­дения сзади и ввел свой пенис в его анальное отверстие. Он сказал: «Я ничего не чувствовал. Я лишь удивился, на что это может быть похоже».

Когда я предположил, что другие люди являются для Билла предметами его страстного стремления к кон­такту, что он испытывает потребность дать им что-то, мой пациент разразился мучительными рыданиями. Этот человек подавлял пассивную сторону своей личности, ко­торая содержала чувства, потому что в ней заключалось гомосексуальное подчинение. Страх провала тоже был свя­зан со страхом гомосексуального подчинения. Чувствам необходимо было прорваться, чтобы Биллу удалось пре­одолеть свои затруднения, поскольку неспособность функ­ционировать на службе вызывалась страхом подчиниться нанимателю.

Алкоголизм, наркотическая зависимость, правона­рушения и распутство тоже представляют собой самодест­руктивное поведение, показывающее, насколько человек нашей культуры изолирован, каким отделенным и обездо­ленным существом он себя чувствует. Реальна его депрес­сия или воображаема, не имеет значения, но, когда чело­век действительно переживает безнадежность, защитная стратегия сходит на нет, если опасность миновала. Шизо­ид же, живет в постоянном чрезвычайном положении. Специфическая судьба, которой он боится, детерминиру­ется его поведением, поскольку оно одновременно броса­ет вызов и пытается приучить себя к тому, что за этим последует. Когда человек действует, форсируя руку судь­бы, он может затем сказать: «Смотри, я в полном поряд­ке. Ты ненавидела меня. Ты отвергала меня. Ты разруша­ла меня». Так он объясняет 'свою изолированность, никчемность и пустоту. И еще он доказывает себе и миру, что способен подняться выше обреченности на гибель.

Следующий случай, который мне хочется привес­ти здесь, иллюстрирует комплекс сил, прикрытых самоде­структивным поведением, которое состояло в неразборчи­вых половых взаимодействиях, происходящих вслед за крепкой вечерней выпивкой. Пенни (так я буду называть эту пациентку) часто оканчивала день в постели с каким-нибудь мужчиной, которого встретила в баре, где она ко­ротала вечера. Проснувшись следующим утром, она не мог­ла вспомнить, что с ней было прошлым вечером. Конеч­но, такое времяпрепровождение не проходило бесследно: Пенни несколько раз беременела и была вынуждена де­лать «подпольные» аборты, которых очень боялась. Един­ственное объяснение, которое она могла дать своему по­ведению, заключалось в том, что ей невыносимо вечера­ми оставаться дома в одиночестве. Но это была всего лишь рационализация. Когда я впервые встретился с Пен­ни, ей было двадцать, но она уже несколько лет вела та­кой образ жизни. Она была одной из безрассудных моло­дых людей, отрезанных от общества и ведущих неопреде­ленный образ жизни. Когда я попросил Пенни описать ее состояние, она сказала, что совсем недавно написала о нем. Вот ее запись:

«Слушайте.

Бросьте и оставьте меня одну.

Я оставлена не в спокойствии и мире.

Меня бросили в бесконечное блуждание

По неопределенности,

Где я знаю, что не люблю и не любима,

Но понимаю,

Что оставлена одна,

Что я потерялась

Среди безжизненных каменных обломков,

Серых и холодных,

И меня разъедает пена

Моего безумия».

Пенни спросила меня: «Что со мной произошло? Почему я провела годы, скрученная то одним узлом, то другим? Может ли что-нибудь прорваться через тысячи дней и ночей, чтобы я смогла понять, что я есть? И как это сделать? Я не уверена, что это можно сделать, но я должна постараться и использовать ваши способности, знания и ваше, я надеюсь, хорошее отношение ко мне. Иначе то, что сейчас уже непереносимо, скоро станет совсем невозможным, это должно иметь какой-то конец.»

Пенни приехала в Нью-Йорк из городка на Сред­нем Западе и устроилась на работу секретарем. Она была неглупа и чувствительна, что делало ее поведение все бо­лее иррациональным. Но эта иррациональность была ско­рее видимой, чем действительно присутствующей. Если пребывание в одиночестве угрожало ее рассудку, то у нее не было иной альтернативы, кроме как во что бы то ни стало найти себе приятеля. Почему Пенни так страшно было остаться одной? Быть одной значит не любить и не быть любимой, и «безрассудная сексуальность» кажется предпочтительнее, чем такая участь. Каждая попытка Пен­ни найти утраченную любовь заставляла ее чувствовать себя еще более отвергнутой. Чувство безнадежности не позволяло ей отказаться от какого бы то ни было предло­жения. Каждый раз ей казалось, что именно это предло­жение может восполнить ее утрату.

Когда я впервые увидел Пенни, ее внешний вид был типично шизоидным: глаза — лишенными выражения и пустыми, кожа — бледной и пастозной, тело — заморо­женным и ригидным. Дыхание было очень поверхност­ным. Когда она попыталась вздохнуть поглубже, ее охва­тила паника. В течение минуты она не могла отдышаться, а потом начала плакать. Пенни поняла насколько была испугана и увидела, что контакта с собственным телом у нее нет. Я отметил, что ей необходимо преодолеть стра­дание, и что это можно сделать, приняв свое тело и иден­тифицировавшись с ним. Для Пенни мои слова обрели смысл, когда она поняла, что стыдится своего тела, и что ее беспорядочная половая активность была безнадежной попыткой хоть как-то войти с ним в контакт.

Безрассудные люди, такие, как Пенни, часто при­бегают к половым взаимодействиям, пытаясь обрести чув­ствование собственного тела. Эта компульсивная актив­ность порой создает впечатление, что они гиперсексуаль­ны. На самом деле их можно скорее назвать недостаточ­но сексуальными, поскольку их действия порождаются по­требностью в эротическом стимулировании, а не чувством сексуальной заряженности или возбуждения. Половая ак­тивность такого рода никогда не приводит к оргиастическому удовлетворению или завершенности, оставляя чело­века опустошенным и разочарованным. Несколько позже, в ходе терапии. Пенни сказала о «возбуждении разочаро­вания». Она имела в виду, что сердцевину каждого при­ключения составляет надежда, что именно оно станет зна­чимым, а также страх того, что оно может окончиться катастрофой. Такая смесь надежды и страха лежит в ос­нове психологии безрассудства. Она ослепляет человека, не позволяя увидеть реальность и повергает его в ситуа­ции, которые только разрушают личность.

Пенни не принимала себя как женщину. Она заме­тила: «Я могу существовать как женщина, но я сомнева­юсь, что смогла бы наслаждаться этим». Если нет удоволь­ствия, принятие означает подчинение судьбе. Для Пенни такой судьбой являлась униженность, деградация и, в кон­це концов, отверженность и уничтожение. Она подчиня­лась судьбе, потому что чувствовала ущербность и развра­щенность своего существа. Учитывая то, как она жила и что делала, она чувствовала, что никто не может уважать ее, и меньше всего она сама. Вот ее слова: «Я чувствую себя как товар, которым уже попользовались, как тресну­тая фарфоровая чашка». Затем она ухватила смысл своей оговорки и воскликнула: «Что я говорю!»

Человек не выбирает свою судьбу; он только ре­ализует ее. Он связан своей судьбой до тех пор, пока принимает ценности, которые ее определяют. Если ты женщина, значит ты неполноценна, и тогда дело Пенни проиграно. Но она была слишком умной, чтобы согла­ситься с такой оценкой. Она чувствовала на себе не клеймо женственности, а клеймо женской сексуальнос­ти. Замужество и материнство — это добродетели, но сексуальное удовольствие — это грех для девушки. Пен­ни не сознавала, что думает именно так, она рассматри­вала себя с точки зрения современной искушенности, которая принимает секс. Однако, ее распутство сообща­ло о сексуальной вине. Эта комбинация искушенности и вины вызывала безрассудное сексуальное поведение моей пациентки.

Истинные чувства Пенни проявились, когда я спросил ее о мастурбации. Она не могла даже произне­сти этого слова. Даже мысль об этом вызывала у нее отвращение. Дальнейший анализ ее чувств показал, что она воспринимает свою вагину как нечто грязное и «не­прикасаемое». Она отвергала нижнюю половину тела, а временами и все тело целиком как источник удоволь­ствия. Стыдясь своего тела и боясь его ощущений. Пен­ни не могла оставаться сама с собой наедине. Она не могла повернуться к себе, то есть к собственному телу, чтобы почувствовать комфорт и уверенность. В своем безрассудстве она пускалась в сексуальные переживания, которые усиливали ее вину и стыд.

Удовлетворение при мастурбировании является ин­дикатором того, что человек может «сделать это для себя». Если такая способность отсутствует, человек переживает состояние безнадежности, у него возникает необходимость найти кого-то, кто сделает это для него. Поскольку у нищего нет выбора, он часто прибегает к безрассудным действиям. Потребность Билла штурмовать скалы была не менее отчаянным маневром, чем сексуальное распутство Пенни. Опасность должна была обеспечивать возбужде­ние, которое никогда не удавалось добыть через самопе­реживание своего тела. Проблема состоит не в мастурби­ровании ее, а в сексуальной вине и отвержении тела. Неспособность мастурбировать, получая удовлетворение, является важным симптомом этой вины.

Техника выживания Пенни состояла в том, что она погружалась в виноватость, пока не начинала чув­ствовать ужас, что «это никогда не произойдет». Такое поведение сулило некое странное спасение. Человек учится тому, что может выжить с помощью порока или развращенности. Не в его власти отстранить своими прегрешениями смерть. Бояться сексуальности — это нечто меньшее, что позволяет, несмотря на мучитель­ность переживания, сохранить рассудок.

Тот, кто утратил контакт с собственным телом, сталкивается с угрозой шизофрении. Отчаянный ма­невр — это крайний способ сохранить контакт. Распут­ство Пении предоставило ей возможность переместить чувство стыда с тела на действие. Вызов, который Билл бросал высоте, помещал его страх тела на отвесную сте­ну. Стыд и страх можно вытерпеть, если проецировать их на внешние события. Отчаянный маневр — это спо­соб сохранить рассудок, перемещая ужас на актуальные ситуации. Ум может быть наполнен специфическими страхами; он чувствует, что уязвим перед неизвестнос­тью. Если такой маневр не удается, последнее безрассуд­ное движение, направленное на то, чтобы избежать об­реченности, — суицид.

Секс и смерть неизбежно вплетены в расщепле­ние личности. Страх секса — это страх смерти. Когда человек борется за выживание, все, что угрожает поте­рей самоконтроля, смертельно опасно. Сексуальные чув­ства представляются именно такой опасностью. Еще одна моя пациентка отчетливо выразила это. Она сказа­ла: «Я борюсь за выживание. Если отпущу себя, что-нибудь овладеет мной и выгонит на край пропасти». Билл пытался увериться, что его не могут поставить на край скалы. Пенни беспрестанно уклонялась от глубо­кой «кончины». В каждом случае побуждающей силой была сексуальность. Но этот демон неизменно подни­мал голову, что видно из следующего замечания: «Я чув­ствую сильные сексуальные чувства и боюсь умереть». Эти слова, принадлежащие замужней женщине, выражают не страх сексуальной активности, они сообщают только о страхе сексуального чувства. В этом смысле распутство Пенни усиливало ее сексуальное чувствова­ние, удерживая ее, таким образом, от большего ужаса. Как правило, этот ужас все же выплывает на поверх­ность. Вот что она говорит об этом: «Со мной происхо­дит что-то, что ужасает меня. Когда я просыпаюсь, но еще перед тем, как полностью очнуться ото сна, я со­знаю, что мое сердце сильно и громко бьется, и что я не могу дышать. Я понимаю, что если сию минуту не вздохну, то умру. Голова разрывается, и грудь будто вот-вот лопнет. Это похоже на описание сердечного при­ступа, которое я как-то читала».

Позже Пенни пересказала сновидение, которое объясняло ее ужас: «Я была в спальне и смотрела через какое-то препятствие в другую комнату, в которой ви­дела саму себя. Мне было очень страшно, и я просну­лась с бьющимся сердцем. Открыв глаза, я подумала о своем сне и поняла, что препятствием были мои роди­тели, которые в постели занимались сексом. Это застав­ляло меня почувствовать ужас.»

Почему это видение ужаснуло ребенка? Почему ему так трудно принять мысль о половом взаимодей­ствии родителей? Если физическая близость в детском уме ассоциирована со страхом и стыдом, половой акт будет рассматриваться как нападение на эго и тело. Ребенок видит это как вторжение в личную жизнь, удар по личности. На более глубоком уровне реакция ребен­ка на то, что он видит сексуальную близость, отражает бессознательные чувства родителей по поводу полового акта. Ужас Пенни указывает на сознательную или бес­сознательную боязнь матери. Описывая мать, Пенни отметила, что та была физически непривлекательна, индифферентна, и что она была женщиной, которая не получала удовольствия от своего тела. Отец, как она сказала, был бесстрастным и неспособным выразить при­вязанность. Секс для такого человека — только потребность разрядить напряжение, а для такой женщины — покорное выполнение неприятной обязанности.

Качество физической близости между матерью и ребенком отражает чувства матери по поводу сексуаль­ной близости. Если половой акт опротивел, это чувство портит всякий интимный телесный контакт. Если жен­щина стыдится своего тела, она не может использовать его грациозность при вскармливании ребенка. Если ее отталкивает нижняя половина тела, она будет чувство­вать смутное отвращение к этой же части тела ребенка. Каждый контакт с малышом является для него случаем пережить удовольствие в близости или почувствовать стыд и страх. Если мать боится близости, ребенок будет ощущать страх и интерпретировать это как отвержение, у него постепенно разовьется чувство стыда за собствен­ное тело.

Фундаментальная травма шизоидной личности — отсутствие приятной физической близости между мате­рью и ребенком. Недостаток эротического телесного кон­такта переживается ребенком как брошенности. Когда по­требность малыша в таком контакте остается без ответа, когда она не встречает теплого отклика, это связывается с чувством, что никто о нем не заботится. Бывает, что настойчивое требование со стороны ребенка вызывает не­нависть родителей. В таком случае желание близости по­давляется, чтобы избежать боли, которую порождает не­исполненное влечение. Ребенок учится подавлять чувство и желание, чтобы выжить. Для него чувствовать страст­ное стремление — значит быть оставленным, что эквива­лентно смерти. Поскольку целью его влечения является близость, избегание близкого телесного контакта держит ребенка в страхе, что его бросят.

Если потребность в близости, телесном контак­те и оральном эротическом удовлетворении не испол­няется в первые годы его жизни, он переносит эту по­требность на сексуальные чувства, возникающие в эдиповой периоде развития. Именно поэтому эдипов конф­ликт у таких -детей бывает столь интенсивным. Сексуальная привязанность к родителю противоположного пола заряжена неисполненным инфантильным стремле­нием к интимности и оральному удовлетворению. Этот избыточный заряд привязанности становится реальной опасностью, он грозит инцестом до тех пор, пока по­добные чувства будут беспокоить ребенка. Мы уже гово­рили о перемещении с области рта на область генита­лий. Смесь оральности (инфантильное влечение) и генитальности (первичного бутона сексуального чувства) настолько сбивает ребенка с толку, что он не может оторвать одно от другого, не может уловить различия между этими желаниями. Потребность в телесном кон­такте способна привести его к запрету на сексуальную близость, которая строго табуируется.

Роль родителей в этом конфликте — комбинация отвержения и соблазнения. Отвергая оральную потреб­ность ребенка в контакте и близости, они направляют влечение в сексуальный канал. Соблазняя ребенка, они усиливают интенсивность эдипова конфликта. Чтобы из­бежать нарушения инцестуозного табу, ребенок жертвует всеми чувствами. Билл был уверен, что ничего не может произойти. Пенни «безнадежно надеялась», что что-то произойдет; она хотела влюбиться и выйти замуж, но не могла позволить этому произойти.

К несчастью, ребенок взваливает на плечи ношу вины за это безрассудное состояние. Родители, прикры­ваясь моральным кодексом, часто не отличают стремле­ние к эротическому удовлетворению и близости от взрос­лой генитальности. Они осуждают детскую мастурбацию из страха, что она может развить у ребенка сексуальные чувства, тем самым блокируя единственный путь, кото­рый может снизить его напряжение. Боясь эдиповой си­туации, родители отрицают телесный контакт, который мог бы предотвратить переживание безнадежности.

В конце концов обреченность ребенка становится знаком, предупреждающим, что эротическое удовлетворе­ние ведет к плохому концу. Девочка подспудно усваивает чувство четкой границы, которая отделяет девственницу от распутницы или матрону от проститутки. Всякое дви­жение молодой девушки в сторону эротического удоволь­ствия становится шагом к проклятью. Если девушка бунту­ет, ее считают никчемной, «свистушкой», а иногда и про­ституткой. Родители унижают своих дочерей замечания­ми, типа: «Не может хороший мужчина пожелать тебя». В своей злобе они «пророчат» дочери, что она «кончит на улице».

Так воспитали Пенни. Она вошла в жизнь с силь­ным ощущением стыда и вины по поводу своего тела и своей сексуальности. Любой контакт с мужчиной, осно­ванный на получении удовольствия, провоцировал эти чув­ства. Вот почему она злоупотребляла спиртным во время своих похождений, которые были ничем иным, как по­пыткой получить эротическое удовлетворение. Она пила, чтобы снизить интенсивность этих чувств и как-то облег­чить свои попытки взаимодействия с представителями про­тивоположного пола. Однако, все получалось наоборот, и, употребляя спиртное, она как раз возбуждала именно эти чувства. Одно безрассудное действие может спровоциро­вать другое, и в конце концов Пенни испытывала судьбу в половом акте, убедившись, что он загоняет ее в еще более безнадежное положение. Страхи ее родителей под­твердились, и та судьба, которой они пугали дочь, в кон­це концов стала реальностью.

Интересно, что некоторые шизофреники не мо­гут овладеть собой, пока не попадают в закрытые психи­атрические больницы, где находятся под постоянной опе­кой. Обнаружив, что могут выжить в самой крайней ситу­ации, они осмеливаются бросить вызов реальности; они рискуют принять свое желание физической близости. В окружении, где стыд не имеет значения, они преодолева­ют стыд перед собственным телом. Поняв, что бояться больше нечего, они отбрасывают свой страх и приходят к заключению, что выживание само по себе — пустое до­стижение, если оно лишено того удовольствия и удовлет­ворения, которые дает интимная близость.

Дата добавления: 2015-08-27