Советская и эмигрантская военная мысль

Народы, кроме исключительно подражающих, имеют различные, каждому из них свойственные военные доктрины. Военный орган русского народа — красная армия — имеет доктрину, весьма отличную от иных армий. Советская военная мысль возникла иначе, чем во всех армиях мира, — не в дни спокойного и мирного строительства, а в разгар войны и революции. Рожденная революцией и вскормленная победами гражданской войны, она насквозь пропитана понятиями революционной войны и этим она коренным образом отличается от учений прочих армий.

Четыре группы людей творили советскую военную мысль: штатские теоретики, революционные боевые практики, старорежимные генштабисты и германские советодатели. Троцкий и Буденный, полковник Каменев и замаскированный немецкий оберет — вот четыре фигуры для памятника советской военной мощи. Влияние штатских на военную мысль было благотворно (да простят мне эту «ересь» мои собратья-офицеры!). Им надо приписать то, что СССР располагает наступательным и оборонительным оружием, какого нет у других государств, — пропагандой. Это оружие выдумано не большевиками: еще княгиня Ольга при помощи маскарадного киселя подорвала дух осаждавших ее город врагов, внушивши им, что город немыслимо взять. Во все века и в наше время полководцы стремились и стремятся пропагандой разложить дух неприятеля и пропагандой же поднять настроение своих войск. Но никто в мирное время не создает аппарата для этого и не создает навыков — все предоставляется скороспелому творчеству в дни войны. Только красная армия имеет отточенное пропагандное оружие для нанесения ударов по духу врага и для поддержки духа своих войск.

Все армии истребляют физические силы неприятеля, чтобы сломить его духовную мощь; красная армия будет, сверх того, ломать вражеские духовные силы, чтобы сокрушить его физическую мощь. Истреблять, чтобы разложить, — вот общепринятый способ войны; разложить, чтобы истребить, — вот прием, возведенный в правило штатскими творцами красной армии. Отрицательная сторона влияния этих штатских заключается в том, что они, неучи в военных вопросах, навязывали армии социалистические идеи невежд в военном деле (вроде Энгельса) и в течение многих годов вели советскую военную систему в направле—

Советскаяи эмигрантская военная мысль

345

|нии создания милиции. Потребовались большие усилия военных |и возникновение действительной опасности войны, чтобы освободить военную мысль от милиционной бессмыслицы.

Другая группа создателей красной армии — командиры вре-\мени навыков гражданской войны — внесли в военное творчество смелость и дерзновение. Революционеры и авантюристы, свободные от пут военных догматов и застоя, уверенные в непререкаемой ценности собственного боевого опыта, эти рев-военные вывели русскую военную мысль из того тупика, в который ее в годы Великой войны завело слепое подражание бездарным западноевропейским образцам. Быстрота действий и маневрирование — вот две основы советской военной мысли, резко отличающейся, например, от французской доктрины, которая словесным блеском громовых фраз о соблюдении наполеоновской | маневренности прикрывает свою позиционно-силовую сущность.

Советская военная доктрина под влиянием рев-военных опережает военную мысль других армий: если она не придумывает 'нового, то она перехватывает новые идеи у других и разрабатывает их рекордно быстро. Французы и немцы показали миру значение авиации: итальянцы сделали отсюда выводы о необходимости поднять часть военных операций с земли под небеса; красные стратеги загорелись этой идеей и, подготовляя развитие своей авиации; в военное время, превратили русский народ в летающих людей: ни в одной стране нет такого количества привыкших к полетам граждан, как в СССР. Стоило возникнуть в Америке мысли о воздушных десантах, как красная военная мысль лихорадочно заработала в этом направлении. Сейчас уже отряды в тысячи человек могут спускаться на парашютах и число парашютистов в стране растет, как нигде. Великая война остро поставила вопрос о размещении обрабатывающих и по возможности добывающих предприятий в достаточном удалении от границ; во многих государствах кое-что было предпринято в этом направлении, но только в СССР на этот вопрос — один из важнейших в теории и практике ведения войн — было обращено серьезное внимание.

Не продолжая перечня доказательств способности красной военной мысли к восприятию новшеств, следует оговориться, что эта способность иногда превращается в азарт и нуждается в торможении. Когда сражение между японцами и китайцами в Шанхае показало, что одиночные отличные стрелки способны были на целые часы остановить движение японских рот, рев-военные набросились на новинку и вся красная армия принялась с таким рвением создавать снайперов (высококачественных

346 Е. Месснер

стрелков-одиночек), что стрелковое обучение войсковых частей было отодвинуто на задний план. Большевистская суетливость и пролетарская малоразвитость рев-военных, дополненные их военной малограмотностью, ведут красную мысль зигзагами, что причиняет немало ущерба и красной армии, и красной военной доктрине.

Отрицательное воздействие «маршалов от гражданской войны» усиливается их крайней самоуверенностью. Их победитель-ское самомнение не охладил польский душ и подогрел разгром китайцев в 1929 году. Поэтому военная наука, с ее разработкой вековечных законов военного дела, олицетворяемая в красной армии некоторым числом бывших царских офицеров-генштабистов, пребывала в загоне. К ее голосу прислушивались неохотно не только в силу «буржуазного происхождения» глашатаев этой науки и самой науки, не только по причине политического недоверия к офицерам, но и вследствие различий в офицерском и краскомовском понимании войны: первые допускают, что война внешняя может быть дополнена элементами гражданской войны, вторые же убеждены, что всякая война есть гражданская война; первые понимают войну как борьбу между народами, вторые — как борьбу между классами; первые видят перед глазами вторую мировую войну, вторые — первую мировую революцию.

Жалки были усилия генштабистов получить политическое и военно-научное доверие большевиков — они начиняли свои научные труды изречениями в духе марксистского материализма, пролетаризовывали язык своих писаний и старались свою консервативную военно-научную сущность прикрыть военно-революционною словесностью. Теперь этот неумелый и неумный маскарад перестал быть нужным: коммунизм как теория изжит в СССР (осталось лишь коммунистическое властвование), отпала поэтому и надобность в марксистском кривляний военой мысли; надежда на мировую революцию ослабела, дрогнуло поэтому и классовое понимание войны. Теперь и краскомы не видят в пропаганде оружия армии. Взгляды сблизились, и различие осталось лишь в порциях пропаганды: Ворошилов пропишет большую дозу, чем прописал бы бывший полковник Верховский.

На долю этих бывших полковников выпала тяжелая задача тормозить скольжение красной военной мысли в сторону авантюризма — наследия гражданской войны — и доктринерства — детища социалистических мечтаний. Они свою задачу в значительной мере выполнили. Они, например, замечательно соединили милиционный бред с теорией постоянной армии и способствовали созданию единственной в мире военной системы, соеди—

Советская и эмигрантская военная мысль

347

няющей в себе кадровые и территориально-милиционные войска. Крайняя малограмотность командного состава красной армии, административная и экономическая неурядица в стране, созданная большевиками национальная чересполосица, а главное, политическая ненадежность масс принудили теперь красное командование нарушить кадрово-территориальную систему, заслуживающую большого внимания, и начать приближать организацию красной армии к общепринятому в Европе образцу, скомпрометированному Великой войной, но пока нигде, кроме Германии, не замененному другими, лучшими.

Германия свою военную организацию, приняла после тщательного изучения советского опыта, в разработке которого немецкие офицеры приняли гораздо большее участие, чем принято думать. Не останавливаясь на второстепенных проявлениях немецкого влияния (в прошлом) на советскую военную мысль, надо указать на усвоение последней немецкого понимания задач стратегии и тактики.

Существуют два взгляда: «посмотрим, что сделает противник, и тогда будем действовать» — это один, а другой — «я так хочу, я так действую», то есть провожу свой план, не давая врагу осуществлять его программу. При первом понимании обстановка создает наше решение; при втором — наше решение создает обстановку.

Французы (хотя они в этом не признаются) являются сторонниками стратегии и тактики первого вида — их план 1914 года бесспорно это доказывает, как немецкий план того же года свидетельствует, что не только в теории, но и на практике немцы придерживаются отчетливо наступательных стратегии и тактики.

Красная армия усвоила систему «я так хочу». Это видно не только из уставов и литературы, но также из размещения красной армии, допускающего создание двух огромных маневровых кулаков на западной границе, и расположения Дальневосточной армии которая, вместо осторожного, оборонительного сосредоточения в Забайкалье приняла рискованное, но наступательно-выгодное выделение части сил в Хабаровско-Владивостокский район. Наступательная доктрина, однако, сама по себе имеет ограниченную ценность, если нет людей для превращения наступательной теории в — наступательную практику. В красной армии есть предпосылка для такого превращения — молодость ее командного состава. Красная военная мысль проповедует наступление не для того, чтобы придать энергии командному составу, а потому, что командный состав полон энергии.

348 Е. Месснер

Трудно себе представить, чтобы советская военная мысль откатилась в случае войны в сторону позиционности — она оста-ет,ся маневропоклоняющейся. Ради маневра и подвижности красная армия увлекается моторизацией, — опять рекордомания! — не считаясь ни со свойствами мест войны, ни со средствами страны.

Механизированная армия может быть только в механизированном государстве; без огромного запаса шоферов, механиков и инженеров — механизированная армия не может дать ни полного, ни длительного действия. Механизированная армия требует наличия командного состава с высоким техническим, военным и общим развитием — этого в красной армии нет. Наилучшим доказательством этого служит то, что в советский военной литературе неплохо разрабатываются вопросы внешней войны (сказывается влияние старых генштабистов) и совершенно бездарно исследуются вопросы гражданской войны, ибо к ним не допускаются или от них, как скользких, уклоняются бывшие офицеры, а большевистская смена малограмотна. Отсюда проистекает и низкий уровень советской военной мысли, и ее зигзаги, и ее возможная неустойчивость в случае войны.

Совершенно в иных условиях развивалась и развивается зарубежная военная мысль. Весьма малое число бывших офицеров имело возможность продолжать работу в области военных знаний, как группа офицеров в Югославянском генеральном штабе, изучающая опыт Великой войны, как одиночные офицеры (ген. Баиов, Беляев и др.), рассеявшихся от Эстонии до Южной Америки в качестве преподавателей военных наук или военных советников. Но и оторванные от своей профессии офицеры не могли оторваться от военных интересов: одни, превозмогая все трудности бедственной жизни, работали в сфере военной теории, другие издавали журналы (печатные и рукописные), третьи читали доклады, четвертые у них у всех учились. Эта огромная жажда военного знания — его поддержания, возобновления и развития — должна быть признана доказательством не только неугасимости надежды на возвращение на Родину, но и преданности военному искусству, независимо от надежды на возможность практического служения ему.

Зарубежная военная мысль, хотя и лишенная возможности опытной проверки теоретических построений в лаборатории, именуемой армией, продолжает развиваться. Главная заслуга в этом отношении принадлежит профессору Н.Н. Головину, который своими научными трудами дал основу для развития рус—

Совътская и эмигрантская военная мысль

349

ской военной мысли, а своими курсами в Париже и Белграде дал людей для этого развития.

«Франкофил» по своему образованию и месту своего жительства, генерал Головин исходит из положений французской военной доктрины, но как знаток в теории и боевой практике русских военных обстоятельств, он так «русифицировал» эту доктрину, что о подражательности не может быть и речи: есть французское влияние, но нет французского шаблона. Будучи новатором еще в Императорской Военной Академии, генерал Головин свои взгляды, преемственно продолжающие доктрину российской армии, развил в направлении усвоения опыта Великой войны и всех послевоенных технических, тактических и организационных успехов военного искусства.

По этой теории огонь в соединении с движением является главным способом ведения боя, а не движение для нанесения удара холодным оружием, как учила драгомировская школа. Отсюда вывод: пехота должна быть снабжена в изобилии огневыми средствами, конница, любившая лишь саблю, должна полюбить винтовку, артиллерия должна быть многочисленной. Этот поворот русской военной мысли в сторону огнепоклонничества (забыто суворовское «пуля-дура, штык-молодец») идет параллельно с поворотом к военной технике, столь пренебрегавшейся до Великой войны и во время ее: танки, самолеты, моторизованные войска получают всегда большую роль в задачах, решаемых на военно-зарубежных курсах.

Командование российской армии не всегда отличалось ни должной трезвостью — и отвлеченно-теоретический подход к решению вопросов в бою часто имел место, ни должной последовательностью — его учет обстановки нередко бывал неглубоким. Зарубежная военная мысль развивается в направлении практических и методических решений боевых задач. Приближение военной науки к наукам экономическим и политическим характерно для зарубежной военной мысли, причем это диктуется сознанием, что война ведется не армиями, а всем государственным организмом (красную армию знакомят с политикой и экономикой главным образом из партийных соображений).

В отличие от красной военной мысли, зарубежная гнушается опытом гражданской войны — этому вопросу уделяется мало внимания. В нашу эпоху социальных потрясений пренебрегать силой слова как средством войны не следовало бы. Впрочем, это ошибка почти всех армий.

Некоторая «академичность» зарубежной военной мысли (вполне объяснимая условиями ее развития) не умаляет ни великой заслуги

350

Е. Месснер

ее творцов, ни ее великого значения: большевики не создали старым офицерам Генерального Штаба смены работников на военно-научном поприще — ее создает зарубежная военная мысль.

Там существует армия почти без военной науки. Здесь существует военная наука без армии. Разными путями идут зарубежная и нынешняя советская военные мысли. Но возможен день, когда они сольются в российскую военную мысль, творческую силу военной мощи будущей России.

Месснер Е. Советская и зарубежная военная мысль // Знамя России. — 1937. — № 6.

Дата добавления: 2015-08-27