Любовь по-деревенски 10 страница

<17>

Дышать. Дышать глубоко и ровно, закусывать губу, до последнего удерживать на лице маску понимания и серьёзности. Сводит скулы; я чувствую, как предательски краснеют щёки, выдавая меня с головой. Но смеяться нельзя. Это неуважение.
Вокруг тишина. Здесь, на окраине Чистых прудов нас всего лишь трое. Нет, четверо. Ещё старое дерево, которое неодобрительно поскрипывает под неожиданной для него тяжестью. Шуршит листва, ломаются маленькие веточки, дерево постоянно трясётся, будто его пробирает жестокое похмелье. Полная идиллия, если не считать незначительного факта, что ещё минут пять таких посиделок, и меня разорвёт от смеха, который сдерживать с каждым мгновением всё труднее и труднее.
Конечно, можно себя не сдерживать, но я мальчик воспитанный и понимающий. Настолько воспитанный да понимающий, что не позволю себе насмехаться над чужими страхами, отлично понимая, каково это – чего-то бояться. Настолько воспитанный, что я боюсь в запале прокусить себе губу – именно так меня тянет сейчас, извините, заржать. Но нет. Я проникнусь, пойму, попробую успокоить.
Конечно. Тогда какого чёрта так смешно?!
- Уже минут двадцать пять сидим. Может, хватит, а? – я справился с собой и поднял голову, щурясь от яркого света, бьющего прямо в глаза. – Мы так на завтрак опоздаем. А нам ещё в кладовке убираться, помнишь? Марта вставит обоим по первое число за неявку на исправительные работы.
В ответ мне донеслось лишь сдавленное бормотание, с дерева с громким треском отломилась сухая веточка, упавшая недалеко от ствола в траву, недовольно пошумела крона старого дерева, - и вновь тишина.
Я, уже привыкший к таким «ответам» за эти полчаса, перевернулся на спину, удобно устроившись на зелёной траве в тенёчке, и обратился к третьему представителю нашей компании:
- Вот видишь. Не хочет Томас Каулитц с нами сотрудничать. Даже на связь не выходит. Ну, тогда и мы помолчим. Тогда и мы не выполним просьбу с его стороны. Ведь по идее именно мы такие боязливые, которых можно то коровами пугать, то в бане веником избивать, то шантажировать недоступностью тела. Теперь же посмотрим, каково это, по другую сторону баррикад. Да, Томас?
Крона снова недовольно зашумела, осыпалось несколько листочков, поломались веточки, и спустя пару секунд на свет показалось недовольное, обиженное, злое до крайности лицо вышеуказанной персоны.
- Какая же зараза ты, Вернингтон! – злилась персона, забираясь на самую макушку «похмельного дерева», открывая себя на обзор и рискуя спикировать оттуда к чёрту. – Откуда жестокости столько? Я всегда тебя поддерживал, всегда от любой напасти спасти пытался… А ты! А ты!!!
- А я? А я?! – парировал я, наблюдая снизу. – А я зараза, которая понять не может, чего ты там уселся. Вылетай из гнезда, кукушка недоделанная, нам на кормушку лететь пора!
- Нет, ты издеваешься?! – голос Тома постепенно набирал децибелы, и даже дерево, уже привыкшее к его присутствию на себе, вторило тихим скрипом. Содружество Гринписа, блин. – Ты думаешь, я тут ради удовольствия сижу? Загораю да яйца высиживаю?!
Самоконтроль себя исчерпал, и я наконец-то начал громко ржать, прижав колени к животу и перекатываясь набок. Не смеяться, а именно ржать – громко, с выступившими на глазах слезами, с нехваткой воздуха и без малейшего зазрения совести. Оба участника дискуссии посмотрели на меня, но один почти сразу отвернулся, фыркнув, не найдя в моей истерике ничего интересного, а второй зашёлся в новом приступе праведного гнева:
- Да чтоб тебя, неблагодарный! Рискуй своими последними зубами, рискуй! Я же слезу рано или поздно, и тогда ты у меня будешь привязан к корове, рядом гуси начнут танцевать ритуальный танец, а черви будут готовить алкогольную настойку из шнапса и пива, которую будут садистски в тебя вливать! Я же тебе устрою разгром Трои! И я не шучу!
Я уже не просто ржал, я уже хрюкал, вдыхая воздух короткими рваными глотками, цепляясь ногтями за траву и ударяя по земле ногами. Картина расправы надо мной, предложенная Томом, так ярко нарисовалась в сознании, что я начал бояться удушья на почве неконтролируемого смеха. Какая глупая смерть.
- Ты слезь оттуда сначала, а потом поговорим, - выдавил я, мало-мальски успокаиваясь и вновь переворачиваясь на спину. – Сидя на верхушке дерева и я угрожать в состоянии.
- Нет, ты точно издеваешься! – уже почти кричал Том, растеряв всю свою невозмутимость. Он неуклюже качнулся на ветке и обвил ствол всеми конечностями, силясь не упасть. – Ты не понимаешь меня или…
- Но Том! – перебил я, хихикая. - Это всего лишь собака!
Да-да, третий участник нашей весёлой компании – собака. Милый сенбернар Флаффи – обладатель шикарной шерсти, слюнявой пасти и добрых, преданных карих глаз. Тот самый милый пёсик, завидев которого Том одним прыжком взобрался на дерево, и сидит там вот уже полчаса, потихоньку уничтожая меня методом неконтролируемого смеха.
Дело в том, что собаки – самое страшное, что могло случиться с Каулитцем в его жизни. Он не боялся диких животных, испуганных лошадей, готовых затоптать любого на своём пути, яростных быков. Мой Том боялся верных друзей человека - собак.
Я не знаю, когда и почему зародился у парня этот страх, да и не стремился узнавать. Но ради того, чтоб постоянно любоваться мощью этого прыжка и скорости вскарабкивания на пятиметровое дерево, исполненное Томом на десятку по пятибалльной шкале, я готов каждый час натравливать на него по одной вот такой собачке, как Флаффи.
Я сел, обняв расположившуюся рядом собаку, потрепал её за ухом. Флаффи довольно рыкнул, с удовольствием поддаваясь ласке, а я, продолжая поглаживать его, повторил:
- Слезай оттуда, Том. Я же остался живой после встречи с червями, гусями и коровами. Так что, давай, не будь бабой. Оставляй своё гнездо, и пойдём жить в цивилизованный скворечник, где уже насыпаны свежие хлебные крошки, в чашечках разлита вкуснейшая ключевая вода, а после мы заработаем клювиками, как дятлы, принося людям пользу.
Дерево вновь затряслось в мандраже. Том спустился на несколько веток вниз, усевшись на самую нижнюю, находящуюся в паре метров от земли. Он свесил ноги, с опаской смотря на разомлевшего от моих ласк Флаффи, готовый в любой момент рвануть назад на макушку, а если потребуется – то перепрыгнуть с дерева на крышу сарая и дать дёру. И неважно, что сарай метрах в пятидесяти от нас. Когда Тома это останавливало?
- Пусть эта тварь уйдёт, и тогда я слезу, - спокойно сказал он.
- Фи, Томас, как некультурно, - поморщился я, отпуская собаку. – Ты смотри, он же всё понимает. Сейчас не понравится ему твой хамоватый тон, и останется Каулитц без задницы.
- Понимает?! – Том перешёл на высокие ноты, явно напуганный возможной конфискацией его пятой точки без права на возвращение. – Да это тупой огромный комок шерсти, всё на своём пути заливающий слюнями! Он не то, что не понимает человеческую речь, он даже смысла своего нахождения на этой земле не поймёт никогда! Убери его отсюда, пожалуйста.
Я собирался возразить, но внезапно собака поднялась и деловито оглядела дерево. Хвост задёргался, пёс несколько раз гавкнул, помолчал, гавкнул снова. Проследив за его взглядом, я понял: Том нервно болтал ногами, отчего штанины его свободных джинсов с шумом терлись друг о друга, что раззадоривало Флаффи на игру. Проблема в том, что не понимающий этого Каулитц принимал наивное гавканье пса за злобный, несущий смерть рык, а его сосредоточенный взгляд – за подготовку к нападению. Я прям так и видел, как пролетает в глазах бедного Тома вся его короткая жизнь.
Мозг и совесть вдалбливали команду успокоить бедного мальчика, отвести отсюда собаку, отправить её к хозяевам. Вот только подчиняться зову разума я не спешил. Пусть это будет маленькая месть за коров и мой марафон в пижаме по деревне, за который на меня до сих пор показывают пальцем и хихикают за спиной. Я же говорил, что Вернингтонов голыми руками не возьмёшь. Удостоверься в этом, милый.
Издав задорный скулёж, Флаффи, раскрыв пасть и высунув длинный язык, понёсся к дереву и начал подпрыгивать, пытаясь поймать зубами штанину Тома. Перепуганный на нет, Том издал поистине девчачий визг и в один миг взлетел на макушку, покачиваясь на ней, будто плохо поставленная рождественская звезда. Реально – взлетел! Я успел заметить только синхронный взмах его рук и ног, а в следующее мгновение Том уже доверчиво прижимал к себе дерево, или дерево прижималось к нему, не знаю.
После такой картины самоконтроль не то, что кончился, он и не успел сработать. Я вновь покатился по земле, засмеявшись так громко, что даже обиженный на Тома Флаффи перестал пялиться наверх, не понимая, почему его игрушка так быстро исчезла. Это совсем неправильно, нехорошо, мне должно быть ай-ай как стыдно, и Том уже, я уверен, обиделся, но я не мог сдерживаться, когда тут происходят такие события. Неужели я также выгляжу, когда боюсь чего-то?..
Когда спустя минут пять непрерывного смеха я перекатился на спину, взгляд выловил бедного Тома, качающегося вместе с деревом в сторону попутно порывам ветра. Смех тут же прекратился, я почувствовал себя несколько виноватым.
Ладно, всё, месть удалась. Пора на родную землю, пока Том реально летать не научился.
Встав, я отвёл пса за сарай и припугнул, приказав идти домой. Но он уже и сам понял, что ловить с нами нечего, потому сам спокойно побежал по дороге к хозяевам. Или к другим собакам, чтоб поделиться историей о странном мальчике-Маугли, так смешно его испугавшемся.
Ну, а я вернулся к своей кукушке.
Том уже сидел на траве, опершись о ствол дерева спиной. Взгляд его ничего не выражал, губы скривились, пальцами он нервно постукивал по колену. Завидев меня, мило улыбающегося и готового молить о прощении, он резко поднялся и, не позволяя касаться себя, быстрым шагом направился к дому, приговаривая:
- Даже не смей трогать меня! Только случись что с тобой, не моргну даже. Нет, не ожидал, конечно… Отлично повеселился на моём страхе? Да отвали ты! – прикрикнул он, когда я схватил его за руку, пытаясь остановить парня и помириться.
Я остановился, обескураженный криком, не понимающий, чего он так взъелся из-за какой-то собаки. Том же почти бегом продолжил путь, даже не обернувшись и не позвав меня за собой.
Ну вот и приплыли. Стоило мне испугаться чего-то, так Том без любых зазрений совести ржал надо мной, заставлял, шантажировал, упрекал. А как я посидел на травке с такой ненавистной ему собачкой, вполне безобидной, кстати, как парень сразу обиделся, так ещё и меня виноватым выставил. И как это называть?
Полный решимости и готовый на серьёзный разговор, я уверенно пошёл к дому.
Ну, Каулитц, вот это уже называется наглостью. Это ты ещё передо мной извиняться будешь.

***

За завтраком я всячески привлекал внимание Тома к себе, пытался с ним заговорить, пинал его под столом, кидался в парня скомканными салфетками, стараясь хотя бы разозлить Каулитца, не говоря уже о простом человеческом разговоре, на который при таком его поведении я и не рассчитывал. Но любая попытка терпела фиаско: Том упорно меня игнорировал, не слушал, отворачивался и просто в конце концов начал меня раздражать.
Вот уж фифа деревенская! Один раз собачка на него гавкнула, один раз я посмел над ним хихикнуть, как сразу мы поймали серьёзную обиду. А как меня к коровам отправлять, так это в порядке вещей, это мы одобряем, это воспитательные работы по исправлению плохого меня, которого пару месяцев назад отправили в деревню добросердечные, уставшие от моего плохого поведения, родители.
Скотина ты неблагодарная, Каулитц.
В общем, если сказать кратко и по существу, – теперь нас обижалось двое. Теперь и я не желал общаться с Томом, так же, как он не желал воспринимать меня. Всё честно и правильно.
…Но обида друг на друга не освобождала нас от обязанности убрать сегодня кладовку. Едва мы позавтракали и Том сбегал в магазин, как Марта всучила нам вёдра и тряпки и дала три простых указания: вычистить до блеска, выкинуть лишнее, сначала посоветовавшись с ней или с Джоном, попытаться ничего не сломать и не разбить.
Странно, почему-то всегда, когда мы с Томом не ладим, эта женщина, будто угадывая, загружает нас совместной работой. Она как купидон, который не даёт двум своим подопечным разойтись. Я уже как-то упоминал, что порой мне кажется, будто Марта знает о нас больше, чем мы сами?.. Теперь я начинаю в этом уверяться всё больше.

***

Когда Том включил в кладовке свет, я с обречённостью оглядел место работы. По-моему, сюда вообще не заходили лет так десять. А если и посещали данное место, так просто для того, чтоб кинуть какую-то ненужную вещь и снова запереть комнатку на долгие годы. Кажется, Марта решила отыграться на нас за все дни безделья.
В наушниках Тома, уже принявшегося за разбор хлама, читал рэп Сэми Делюкс. И притом громкость была такая, что мне, который слышал каждое слово, будто наушники были надеты на меня, стало уж совсем грустно. Мало того, что Том со мной не разговаривает, так он теперь ещё и не слышит ничего из-за ужасной по моим взглядам музыки, а впереди полдня разбора всякого барахла в небольшой, но очень грязной кладовке. Не жизнь, а полный восторг!
Со вздохом отставив ведро, я намочил тряпку в пахнущей моющим средством воде и, обойдя Каулитца, зашёл в самый дальний угол, к стремянке, решив заняться уборкой и разбором старой широкой стенки, на которой громоздились пыльные стопки книг, какие-то банки, тазики, и мелкие уже ненужные вещи, типа игрушек и скомканных пакетов. Работа началась.
Я покорно разбирал всякие коробочки, стирал с полок толстый слой пыли, расставлял книги, предварительно избавив от пыли и их. Дело шло, но шло очень нудно. Мне было скучно, хотелось поговорить. Но Том, который за всё время уборки сказал лишь два слова, когда показывал коробку, куда скидывать ненужные вещи и мусор, уж точно на роль собеседника не подходил. Я даже пожалел, что мы поссорились именно накануне уборки.
- Ну, полная жопа, - протянул я, елозя тряпкой по полке. – Ни поговорить, ни музыку нормальную послушать. Что ж у тебя вкус такой фиговый, Том?
Я оглянулся на парня. Он убирал нижние полки, сев на корточки прямо рядом со стремянкой, на которой стоял я, и едва слышно подпевал незнакомому мне исполнителю. О том, что я сейчас хоть что-то говорю, он не догадывался.
- Ну ладно вкус, - продолжил я, расставляя книги. – Что ж ты такой придурок? Ну подумаешь, собачка на тебя гавкнула. Не съела же и задницу не откусила. Нет же, надо повыпендриваться не ясно для чего, обидеться. Как ребёнок, ей-богу. Я и то не обижался ни на что, а ты как баба.
Том снова ничего не слышал. Он поднялся, сполоснул тряпку и опять сел, выгребая из нижних шкафчиков какие-то старые тряпки и отправляя их в коробку для мусора.
- Вот не слышишь меня даже, когда я на тебя наезжаю, - фыркнул я, вытирая очередной том книги какого-то классика. – Вот швырнуть в тебя сейчас эту книгу, чтоб мозги на место встали!
- Я потом её обратно в тебя кину и сшибу с насеста, чтоб неповадно было, - внезапно последовал ответ, и я реально чуть не уронил том, удивившись.
Том поднялся на ноги, смотря на меня снизу вверх, крутя в руках тряпку. Он был спокойным, смотрел на меня без злости. Будто и не он избегал меня всё утро.
- Ты так увлёкся своим проникновенным монологом обо мне и даже не заметил, что музыка уже не играет, - пояснил он, стягивая наушники на шею. – Так кто там ведёт себя, как баба?
Я поставил книгу на место и закусил губу, радуясь, что Том наконец-то пошёл на контакт. Он быстро перегорает, не умеет злиться долго. И мне это только на руку. Теперь можно попсиховать вдоволь.
- Ты себя так ведёшь. Я всё утро пытался поговорить, а ты выёживаешься чего-то, строишь из себя барышню истеричную. Ничего не произошло для того, чтобы ты перестал со мной разговаривать, - ответил я, взявшись за новую книгу, протирая её обложку от пыли.
Том покачал головой, стянув с ещё неубранной полки какие-то тряпки.
- А, по-твоему, я просто так, как ты выразился, выёживаюсь?
- А нет? – искренне удивился я. – Почему если я чего-то боюсь, то это смешно и вполне естественно? А как мне становится смешно из-за твоего страха собак, так это едва ли не уголовное дело? Борзеешь ты, Каулитц, много.
- А ты даже свою ошибку признать не можешь, - покачал головой Том, бросив тряпки в коробку. – Я действительно очень боюсь собак, а твои страхи всего лишь от непривычки. Стоило один раз увидеть червя, и спустя время ты уже спокойно можешь копать землю и откидывать их лопатой, не поднимая визг. Один раз попарили веником, и теперь ты сам же просишь делать это каждый наш поход в баню. Несколько минут, и ты уже спокойно доишь корову, хотя до этого своим криком чуть всю ферму не оглушил.
- А под каким предлогом я её доил, забыл? – бросил я книгу на полку в негодовании. – Это шантаж!
- Это не было шантажом. Это было предложением, от которого ты не смог отказаться, - парировал Том. – И согласись, всё вышло как нельзя удачно. И я не про дойку коров, а про то, что было после.
Несмотря на своё негодование и желание разобраться, я внезапно засмущался. Щёки вспыхнули, стало жарко, а на лице появилась глупая улыбка. Вот почему Том всегда знает, что надо сказать и в какой момент, чтобы меня усмирить?.. И самое главное, что все его трюки действуют.
- Мы вообще не об этом, - отозвался я, с усердием вытирая ещё одну обложку.
Том довольно хмыкнул, и я заметил, что он тоже отводит глаза и что его щёки точно так же предательски наливаются румянцем, будто парню резко стало жарко. Да уж, меня самого воспоминания позапрошлого дня в жар бросают.
Но мы ведь правда не об этом.
- И вообще, я виноватым себя не чувствую, - вновь начал я, заканчивая с книгами и спускаясь на одну ступень вниз. – Я не приводил собаку, она сама прибежала к нам. Да и поиздеваться разок над тобой, как ты это делаешь по сто раз на дню, и мне можно. И сполосни мне тряпку, я лестницу переставлю.
Но Том тряпку не взял. Пожав плечами, он снова натянул наушники и, перед тем, как вновь включить музыку, сказал:
- Тебе приятно надо мной издеваться? Собственно, что и требовалось доказать. Ты эгоист, Билл, не понимающий того, что не только над тобой люди порхать должны, но и они того же иногда от тебя хотят.
Я хотел ответить, но Том снова включил музыку, на сей раз знакомую композицию группы Placebo, и, потеряв всякий ко мне интерес, вновь нагнулся, продолжая уборку.
Кряхтя, я спустился со стремянки, перешагнул через Каулитца, загородившего проход и подошёл к ведру. Вот и чего он от меня хочет? Извинений и обещаний, что я так больше не буду? Обойдётся.
Переставив стремянку, я вновь забрался на неё и продолжил выкидывать какие-то коробки из-под хлопьев и игрушки, которые точно в этой семье никому не пригодятся.
И хватило меня на пятнадцать минут.
- Ну, Том! – хлопнул я в негодовании по полке ладонью, едва не уронив на парня грязную тряпку. – Ну прости, блин. Не думал же я, что так тебя обижу!
Том никак не отреагировал. В его наушниках Брайан Молко пел о таблетках, и Каулитц как-то не обращал внимания, что я тут извиняюсь перед ним. Потому повторять реплику я не стал, просить Тома снять наушники тем более. Просто продолжил убирать какие-то тазики и банки, освобождая место, чтоб вытереть пыль. Некоторые из них я просто брал в руки, прижимая к себе, чтоб потом поставить на чистое место. И к моему удивлению, один из тазиков оказался не пустым. И к моему сожалению тоже: в руках и так уже было много чего, и вот этот непустой, заполненный чем-то голубоватым тазик, я держал самыми кончиками пальцев, стоя в весьма неудобной позе и не имея возможности поставить его на полку.
Понимая, что сейчас я вместе с этим тазом, коробками, тряпкой и прочим полечу со стремянки, я как можно громче, но весьма осторожно позвал Тома. Но тот ничего не слышал, всё также сидя на корточках рядом со стремянкой, подпевая голосу Молко.
На лбу проступила испарина, а руки, держащие тазик затряслись. Легко подвинувшись, стараясь поставить всё это на полку, я качнулся и едва устоял на ступеньке, так как почему-то меня понесло вбок.
- Том! – уже с реальным испугом позвал я, но мне в ответ прилетели только слова из песни.
Да чтоб тебя вообще эти наушники оглушили!
Помощи ждать было неоткуда. Тазик я уже удерживал из последних сил, голубоватая странная жидкость грозилась вылиться из сосуда. Предельно осторожно я начал разводить локти в стороны, чтоб повыпадали коробки, которые я прижимал к телу. Лучше уж их потом соберу, чем эту странную субстанцию смывать.
Но…
- Билл, где моющее средство? – бодро спросил Том и резко встал.
Я даже понять ничего не успел. Раздался гулкий стук, удивлённое ойканье, рукам внезапно стало легко, и вниз полетели и коробки, и банки, которые я только что держал. Когда я, наконец, открыл глаза, чтобы посмотреть, куда весь мой груз делся, то невольно закрыл рот ладонями, обалдев.
Внизу стоял Том, облитый той самой субстанцией, что была в тазике. Вокруг него валялись мои коробки, а сам тазик, перевёрнутый дном вверх, закрыл один кроссовок Тома, упав ему на ноги. Оказывается, когда Том резко поднялся, он как раз таки стукнул головой по дну тазика, что выбило сосуд из моих рук и поспособствовало тому, что сейчас парень наполовину выглядел как статуя – белый, с голубоватым оттенком, с полностью залитой головой, лицом и плечами.
- Офигеть… - протянул я, быстро спускаясь со стремянки. – Том, ты живой?
Том медленно поднял руки, стирая ладонями жижу с лица. Он открыл глаза, проморгался и стянул запачканные наушники с шеи, кладя их на полку.
- И что это было? – спросил он тихо, явно ещё не отойдя от шока.
Я мазнул пальцем по плечу Тома и хмыкнул.
- Извёстка это была, - догадался я, пробуя жидкость на ощупь. – И кажется, очень старая, потому что она кристалликами какими-то, комочками. Чего она здесь забыла, интересно?..
Но Том не разделял мой интерес о природе нахождения здесь извёстки. Высказавшись коротко, ясно, без цензуры, он быстро вытащил из кармана mp3-плеер и ломанулся на выход, пару раз запнувшись о раскиданные вещи и коробку для мусора. Аккуратно переступив через всё это безобразие, я поспешил за ним.

Спустя несколько часов

Том Каулитц думал, размышлял, и ещё немножечко думал. Он мерил комнату шагами. Он пинал стулья и шкафы. Он постоянно дёргал за листья искусственный фикус в углу, рискуя полностью ободрать последний. Он матерился, уже раз десятый перевязывая на голове бандану. Он едва не накричал на отца, посмевшего потревожить его в такой глубокомысленный, личный для него момент своим вопросом о моральном состоянии сына.
Я, прижимая к груди толстовку, принадлежащую хозяину комнаты, наблюдал за метаниями Каулитца сидя на кровати. Наблюдал и старался не издавать ни звука, дабы не попасть под горячую руку, которая с лёгкостью могла отбить у меня последние мозги и охоту общаться дальше.
- Нет, это же надо было этому случиться! Как в страшном сне, только ещё хуже! – нервничал Том, вышагивая из стороны в сторону и снося всё, что попадалось ему на пути. То были джинсы, кресла-мешки, какие-то пакеты, журналы… Короче всё, что мешало Каулитцу, тут же отлетало в сторону после гневного пинка.
- Томми, я уже смирился с тем, что ты игнорируешь мои слова, но ведь ничего страшного не произошло. Всё быстренько поправим и забудем. Тем более когда это так… офигенно, что ли, - отвечал я с кровати, подбирая слова, тон и громкость голоса. Злой Том страшнее, чем возможная встреча с дьяволом в самом пекле ада.
- Ох, да что вы говорите! Я бы на тебя в такой ситуации посмотрел! Развёл бы истерику, верещал, как контуженый соловей, и прибил на месте. А так и я могу раздавать советы и казаться ещё умнее, чем есть на самом деле!
Намёк на уровень моего интеллекта обидел.
- Том, не напрягайся. Я во всём этом плохо разбираюсь, но не вижу ничего ужасного. Это легко исправить и, если верить Марте, то за довольно короткий срок. Через несколько часов всё встанет на свои места, и ты перестанешь походить на девочку, которая только что потеряла девственность и теперь боится залететь!
Выплюнув последние слова, я запоздало понял, что сейчас собственноручно сделал из себя мишень для всего арсенала злости Тома. Под пристальным взглядом вмиг замершего в недоумении парня, я втянул голову в плечи, прикрывшись толстовкой, и теперь ждал праведного гнева, который, кстати, не торопился на меня обрушиться. Том ещё несколько секунд помолчал, будто соображая, с какой стороны меня лучше бить, а потом и вовсе спокойно выдал:
- Неуместный сарказм, - парень устало потёр виски подушечками пальцев и плюхнулся на кровать рядом со мной. Ещё не верящий в свою удачу, я молча наблюдал за ним из-под толстовки. – Несколько часов. Аж несколько часов! Как мне пережить это?
Я любовно погладил мягкую толстовку ладонью, будто это она спасла меня от неминуемой смерти, и отложил её на кровать, решив померить так приглянувшуюся мне вещь попозже, при менее экстремальных событиях. А то ситуация в чрезвычайную перерастёт с возможными жертвами в моём лице и тогда уже никакие шмотки не помогут.
- Том, - обратился я к парню, осторожно потрепав того по плечу и тут же переключая себя на волну виноватого, заботливого и понимающего мальчика. – Ты знаешь, я чувствую за собой вину, и потому с удовольствием буду помогать тебе в этом нелёгком деле. Но ведь, правда, никакого криминала. Потерпишь немного, походишь так, попыхтишь, меня порадуешь, да успокоишься. Просто посидим вечером дома, никуда не выходя, и всё!
- Ну прям ангелом становишься, когда нужно, - улыбнулся Том, после чего уставился на занавешенное плотными шторами окно. Он был очень расстроен. – Тем не менее, это произошло со мной, и иметь очень долгое время будут меня, а не тебя. Чувствуешь разницу?
Губы произвольно растянулись в коварной улыбке. Я медленно оглядел Тома с ног до головы, потом с головы до ног, улыбнулся ещё шире. Том пялился в окно, пока я тихо, осторожно, вытягивал ноги, которые до этого поджимал под себя, залезал на кровать и устраивался позади парня, ставя ноги по обеим сторонам от него. Том вздрогнул, когда мой подбородок лёг на его плечо, а пальцы пробежались по голым бокам сверху вниз и сцепились в замок на животе.
- Чувствую, - ответил я на вопрос и тут же добавил: - Ну, в утешение могу предложить поиметь себя после того, как с тобой закончат. Расслабишься, получишь и моральное, и физическое удовлетворение, вновь почувствуешь себя мужчиной…
Том поёрзал на месте, потом резко замер, будто наконец понял значение моих слов и внезапно громко расхохотался, накрыв мои руки своими. Я тоже усмехнулся, утыкаясь носом в пахнущую травами шею. Меня уже не удивляли резкие перепады в настроении Каулитца, и потому, слыша его смех, я радовался одному простому факту – теперь-то Том точно меня простил. И за утро, и за конфуз с извёсткой.
- Вот же зараза, а! – смеясь, произнёс Том, и уже потом заговорил спокойно: - Мы лишь пару дней назад опробовали петтинг, ещё не доработанный до уровня сноса башни, хотя башню-то снесло, чего скрывать, а ты уже дразнишь меня заманчивой перспективой тебя поиметь. И не стыдно нагружать и без того не функционирующий сейчас мозг?
- Называй это помягче, а. И вообще, я имел в виду совсем другое, - смутился я, не меняя позы и говоря Тому в шею. Слова получались заглушёнными, говоря, я елозил губами по горячей коже, но мне это очень нравилось. И не только мне. – Но раз уж тема зашла, то проинформирую: для начала мы займёмся любовью, потом повторим, потом опять, потом снова и ещё раз для закрепления. А вот потом уже и иметь будешь, и ролевые игры можешь предложить, и может, на кабачки когда-нибудь меня уломаешь. Будем развивать сексуальный опыт, да огород пробовать во всех его назначениях, кроме прямого.
- Ловко ж ты тему перевёл.
Том снова заёрзал, оглядываясь на меня с разных сторон, а потом и вовсе развернулся и сел ко мне лицом, поджав под себя ноги. Теперь он выглядел спокойным, взгляд не буравил, руки не тряслись мелкой дрожью, а в голосе не проскальзывала сталь, как это было ещё несколько минут назад.
- Вот знаешь, что меня от плохих мыслей отвлекает. Только проблема всё равно остаётся проблемой, и я всё также жду, никак не привыкнув к...
- От плохих мыслей отвлекаю тебя я собственной персоной, а не темы для разговоров, - я не дал парню договорить и тоже сел на корточки, коротко поцеловав Тома. – Ну прости, я больше никогда-никогда так не сделаю. Вот честно. Теперь я буду думать, прежде чем смеяться над тобой и набирать в руки столько вещей.
- Да ладно, что уж теперь. Всё равно скоро понадобилось бы всё это дело переплетать, - Том пожал плечами и, тяжело вздохнув, встал.
Он снова заходил по комнате. Я наблюдал за ним с кровати, пытаясь предугадать, какое настроение у Тома будет сейчас. Но буря не начиналась, в комнате стояла тишина, а сам Том, пройдясь из угла в угол, резко затормозил у зеркала, поставив руки на бока.
Внутри всё непроизвольно напряглось, и я весь собрался, будто ожидал удар. Удар ожидался, да, только не физический, а скорее психический. Засосало под ложечкой, я глубоко вздохнул. Я понимал, что сейчас собирается сделать Том, потому наблюдал за его движениями, пытаясь с собой совладать. Это шокировало меня пару часов назад, едва не лишило банального разума, когда Марта просто сообщила сногсшибательную новость, потому я просто как загипнотизированный наблюдал за его действиями.
Том стоял у зеркала, не шевелясь, хмурился. Он решался на это так, будто от его действий зависит жизнь всего человечества как минимум. Он вздохнул, хмуря лоб, перевязанный банданой. Её ткань жутко мешала парню, постоянно лезла на глаза и развязывалась. Я советовал снять её совсем, но Том упирался, возражая, что так он чувствует себя комфортнее. Видимо, сейчас срок его комфорта истёк. Том поднял руку и…
Секунда. Две. Три.
Бандана была сдёрнута, и я в который раз за вечер забыл как дышать, наблюдая, как на загорелые, широкие, такие обожаемые мною плечи плавно опустились чёрные длинные волосы.

Дата добавления: 2015-08-27