Часть вторая Опустошение в миру 11 страница

Господи будь милостив. Господи будь добр как бы тебя ни звали, будь добр — благословляй и наблюдай.

Следи за теми мыслями, Господи!

Все у нас этим и закончилось, пьяные, фотки наши сняты, и спали у Саймона а наутро были Ирвин и Рафаэль и я теперь уже неразрывно сплетенные в своих литературных судьбах — Считая что это важная вещь -

Я стоял на голове в ванной чтобы подлечить ноги, после всего пиенья-куренья, а Рафаэль открывает окошко ванной и вопит “Смотрите! он стоит на голове!” и все несутся позыбать, включая Лазаря, и я говорю “Гов-вно.”

Поэтому Ирвин позже в тот же день говорит Пенни “О иди постой на голове на перекрестке” когда та спросила его “О что же мне делать в этом безумном городе с вами безумными парнями” — Ответ достаточно законный но детишкам не следует драться. Потому что мир охвачен пламенем — глаз в огне, то что он видит в огне, самое видение глазом в огне — это лишь означает что все кончится чистой энергией и даже не ею. Это будет блаженственно.

Я обещаю.

Я знаю потому что вы знаете.

К Эрману, наверх, на этот странный холм, мы отправились, и Рафаэль сыграл нам свою вторую сонату для Ирвина, который не совсем понял — Но Ирвину нужно понять так много про сердце, про то что сердце говорит, что у него нет времени понимать гармонию — Мелодию-то он понимает, и климактические Реквиемы которыми дирижирует для меня, как бородатый Леонард Бернстайн, в громадных рукопростертых финалах — На самом деле я говорю “Ирвин, из тебя выйдет хороший дирижер!” — Но когда Бетховен вслушивался в свет, и на горизонте его городка был виден маленький крест, его костлявая скорбная голова понимала гармонию, божественный гармоничный мир, и никогда не было никакой нужды дирижировать Симфонией Бетховена — Или вести его пальцы по сонатам -

Но все это разные формы одного и того же.

Я знаю что непростительно перебивать историю таким вот трепом — но я должен снять его со своей груди иначе умру — Умру я безнадежно -

И хотя умирать безнадежно не есть в самом деле умирать безнадежно, и это всего лишь золотая вечность, это не по-доброму.

Бедолага Эрман к этому времени пластом лежит от лихорадки, я выхожу и вызываю ему врача, который говорит, “Мы ничего не можем сделать — скажите ему чтоб пил побольше соков и отдыхал.”

А Рафаэль вопит “Эрман ты еще должен показать мне музыку, как играть на пианино!”

”Как только полегчает”

Печальный день — На улице убывающего дикого солнца Левеск-художник выделывает тот безумный лысоголовый танец который меня так напугал, будто танцевал сам дьявол — Как эти художники могут такое принять? Он вопит какие-то насмешки кажется — Троица, Ирвин, Рафф, я отправляется этой одинокой тропой — “Я чую дохлого кота,” говорит Ирвин — “Я чую дохлого славного китайца,” говорит Рафаэль, как и прежде подобрав руки в рукава широко шагая в сумерках вниз по отвесной тропе — “Я чую дохлую розу,” говорю я — “Я чую сладкое старье,” говорит Ирвин — “Я чую Власть,” говорит Рафаэль — “Я чую печаль,” говорю я — “Я чую холодную розовую лососину,” добавляю я — “Я чую одинокую сладкогоречь паслена,” говорит Ирвин -

Бедняга Ирвин — Я смотрю на него — Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу — будет темно — мы должны быть мужественными — не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?

Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере — Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку — Мы причесываем его — “Чё я там буду делать?” спрашивает он -

”Просто врубайся в людей и в музыку — будет Верди, давай я тебе всё расскажу про Верди?” вопит Рафаэль, и объясняет, заканчивая объяснение длинным пассажем про Римскую Империю — “Ты должен знать историю! Ты должен читать книжки! Я скажу тебе какие книжки читать!”

Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с МакЛиром — Патрик МакЛир поэт, наш «недруг», согласился встретиться с нами в баре — Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди — Лазарь увидит все это погруженным в гром — Бедный пацан, он боится входить туда один — Он волнуется что скажут о нем люди — “Может с девчонками познакомишься!” подталкивает Саймон и действительно толкает его. “Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви.”

”Ладно,” соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается — целая жизнь для «Симпатяги» (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти — оперы надежды — чтобы ждать — наблюдать — Целая жизнь снов о потерянной луне.

Мы едем дальше — таксист вежливый негр который с искренним интересом слушает что Рафаэль вещает ему о поэзии — “Ты должен почитать поэзию! Ты должен врубиться в красоту и истину! Неужели ты не знаешь о красоте и истине? Это Китс сказал, красота это истина а истина это красота а ты прекрасный человек, ты должен знать такие вещи.”

”Где же мне взять таких книжек — и библиотеке наверно…”

”Конечно! Или походи по книжным на Норт-Биче, купи брошюрок со стихами, почитай что говорят мучимые и голодные о мучимых и голодных.”

”Это мучимый и голодный мир,” признает он с разумением. Я в темных очках, рюкзак у меня уже весь упакован и я готов прыгнуть на этот товарняк в понедельник, я слушаю внимательно. Хорошо. Мы пролетаем синими улицами разговаривая искренне, как граждане Афин, Рафаэль это Сократ, он покажет, таксист Алкивиад, он купит, Ирвин Зевс наблюдающий. Саймон Ахилл понежневший повсюду. Я Приам, сокрушающийся по своему сожженному городу и убитому сыну, и по пустой растрате истории. Я не Тимон Афинский, я Крез кричащий правду на горящих похоронных дрогах.

”Ладно,” соглашается таксист, “Буду читать поэзию,” и приятно желает нам спокойной ночи и отсчитывает сдачу и мы бежим в бар, к темным столикам в глубине, как в задних комнатах Дублина, и тут Рафаэль ошарашивает меня обрушившись на МакЛира:

”МакЛир! ты не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи а ведь ты шарлатан! Ты живешь жестокой бессердечной жизнью буржуазного предпринимателя!”

”Что?”

”Это так же плохо как убивать Октавиана сломанной скамейкой! Ты гадкий сенатор!”

”К чему ты все это говоришь — “

”Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я говно!”

”Ты никудышний макаронник из Нью-Йорка, Рафаэль,” ору я и улыбаюсь, чтобы показать “Ну теперь-то мы знаем единственное больное место Рафаэля, хватит спорить.”

Но стриженный под машинку МакЛир все равно не желает мириться с оскорблением, или с тем что его обставили в беседе и наносит ответный удар, и говорит: “А кроме этого никто из вас ничего в языке не смыслит — кроме Джека.”

Ну ладно тогда раз уж я смыслю в языке давайте не будем им пользоваться для ссор.

Рафаэль произносит свою обличительную демосфеновскую речь слегка прищелкивая кончиками пальцев в воздухе, но он то и дело вынужден улыбаться чтобы осознать — и МакЛир улыбается — что все это недоразумение основанное на тайных напрягах поэтов в штанах, в отличие от поэтов в тогах, вроде Гомера который слепо пел себе и его не перебивали и не редактировали и не отвергали слушатели раз и навсегда — Хулиганье в передней части бара привлекают вопли и качество разговора, «Паэзья» и мы чуть было не ввязываемся в драку когда уходим но я клянусь самому себе “Если придется драться с крестом чтобы защитить его то я буду драться но О лучше я уйду и пусть это все сдует,” что и происходит, слава Богу мы выбираемся на улицу свободно -

Но тут Саймон разочаровывает меня тем что мочится прямо посреди улицы на виду у целых кварталов народу, до такой степени что один человек подходит и спрашивает “Зачем ты это делаешь?”

”Затем что мне надо было пописять,” отвечает Саймон — Я спешу дальше со своим мешком, они хохоча идут следом — в кафетерии куда мы заходим выпить кофе Рафаэль вместо этого разражается большой громкой речью обращаясь ко всей аудитории и естественно обслуживать нас не хотят — Это всё опять про поэзию и правду но они считают же что это безумная анархия (и если судить по нашему виду) — Я со своим крестом, с рюкзаком — Ирвин с его бородой — Саймон с его сумасшедшим взглядом — Что бы Рафаэль ни сделал, Саймон будет лыбиться в экстазе — Он ничего больше не замечает, люди в ужасе, “Они должны узнать о красоте,” решительно говорит Саймон самому себе.

А в автобусе Рафаэль обращается к целому артобусу, уа, уа, пространная речь на сей раз о политике, “Голосуйте за Стивенсона!” вопит он, (Бог весть по какой причине), “голосуйте за красоту! Голосуйте за истину! Защищайте свои права!”

Когда мы слазим, автобус останавливается, мои пивные бутылки которые мы опустошили громко перекатываются по полу в хвосте автобуса, негр-водитель обращается к нам с речью прежде чем открыть нам дверь: — “И не вздумайте больше пить пиво у меня в автобусе… У нас простых людей и так хлопот в этом мире достаточно, а вы еще прибавляете,” говорит он Рафаэлю, что не совсем правда если не считать того что вот прямо сейчас да, однако ни один пассажир не возмутился, это просто спектакль такой автобусный -

”Это мертвый автобус едущий к смерти!” говорит Рафаэль на улице. “И шофер это знает и не хочет ничего менять!”

Мы несемся на встречу с Коди на станции — На беднягу Коди, зашедшего в станционный бар позвонить, полностью облаченного в свою униформу, наваливается и хлопает по спине и воет банда чокнутых поэтов — Коди смотрит на меня как бы вопрошая: “Неужели ты не можешь их утихомирить?”

”Что я могу сделать?” говорю я. “Только посоветовать доброту.”

”О доброта будь она проклята!” вопит мир. “Пускай у нас будет порядок!” Как только порядок восстанавливается, выполняются заказы — Я говорю “Пусть у нас будет прощение везде — постарайтесь изо всех сил как только можете — простите — забудьте — Да, молитесь опустившись на колени о силе прощать и забывать — тогда все станет снежными Небесами.”

Коди ненавидит саму мысль о том чтобы посадить Рафаэля и всю банду на поезд — Говорит мне “Причешись хоть, я скажу кондуктору кто ты” (бывший проводник) — Поэтому я причесываюсь ради Коди. Ради ощущения порядка. Сойдет и так. Я лишь хочу проездом, Господи, к тебе — Лучше я буду в твоих объятьях чем в объятьях Клеопатры… до той ночи пока эти объятья не станут едиными.

Поэтому мы прощаемся с Саймоном и Ирвином, поезд вытягивается на юг в темноту — На самом деле это первый отрезок моего трехтысячемильного путешествия в Мексику и я покидаю Сан-Франциско.

Рафаэль, по наущению Коди, выбалтывает все об истине и красоте блондиночке, которая сходит в Миллбрэ не оставив нам адреса, потом засыпает на своем сиденье — Мы пыхтим по рельсам в ночь.

Вон идет старый тормозной кондуктор Коди со своей лампой в темноте — У него особый маленький фонарь которым пользуются все кондукторы и проводники и стрелочники их многие употребляют (таков жаргон, браток) вместо здоровенных громоздких штатных — Он помещается в карман синей тужурки, но ради вот этого маневра который они сейчас производят, я спускаюсь на землю посмотреть пока Рафаэль спит потерявшимся ребенком на пассажирском сиденье (дым, товарные дворы, это как старые сны о том как ты с отцом в железнодорожном поезде в большом городе полном львов) — Коди рысью подбегает к паровозу и отсоединяет ему воздушные шланги затем подает сигнал “Полный ход” и они дизелюют к стрелке таща цветочный вагон на утро, на воскресное утро — Коди выпрыгивает и перебрасывает стрелку, в его работе я вижу яростную и истовую искренность в движениях, он хочет чтобы люди работающие с ним полностью были бы в нем уверены, и это потому что он верит в Бога (Господи благослови его —) — машинист с кочегаром следят как его огонек встряхивается в темноте когда он спрыгивает с передней подножки и мчится к стрелке, да все по мелкому гравию который подворачивается у тебя под башмаками, он отпирает и перекидывает стрелку старой главной ветки и вот они выезжают на домашний (-) путь — у пути есть особое имя — что совершенно логично для всех железнодорожников, и не значит ровным счетом ничего для всех остальных — но это их работа — а Коди Чемпион Тормозных Кондукторов на этой железной дороге — Я крючился на Обисповском Обломе под настилом вагона, уж я-то знаю — Проводники которые все беспокойно наблюдают и поглядывают на свои часы будут знать что Коди зря тратить времени не станет и не облажается на главной, он выводит свой цветочный вагон и тот доставит Бодхисаттву к Папе в цветах — его маленькие детки перевернутся и вздохнут в своих колыбельках — “Поскольку Коди происходит из той земли где позволяют детям плакать — “Проездом!” говорит он помахивая большой ладонью — “В сторону, абрикосовое дерево!” — Бегом он возвращается к своей подножке и мы отчаливаем на сцепку — Я наблюдаю, в холодной смутно пахнущей фруктами ночи — звезды разбивают тебе сердце, чего они здесь? — Вон там стоит холм с неясными огоньками улочек -

Мы сцепляемся, Коди вытирает и сушит руки в туалете пассажирского вагона и говорит мне “Парень разве ты не знаешь что я направляюсь в Иннисфри! Да сэр с теми лошадками я наконец научусь улыбаться снова. Чувак я просто буду улыбаться все время таким богатым я буду — Не веришь? Ты разве не видел что на днях случилось?”

”Ну да но это неважно.”

”Что неважно, день-ги?” он оскаливается вопя на меня, злой на своего брата что тот такой Иннисвободный -

”Ладно, станешь ты миллионером. Не надо мне яхты с блондинками и шампанским, подай мне избушку в лесах. Хижину на Пике Опустошения.”

”И возможность,” похлопывая меня, выпрыгнув “разыгрывать систему на те деньги которые я буду посылать тебе Западным Союзом как только мы будем готовы расширить наш бизнес на всю страну — Ты закроешь нью-йоркские бега, я буду держаться рельсов здесь и закрывать эти бега и отправим Старого Соню Рафаэли пусть сплавает на Тропические Парковые Острова — он может закрыть Флориду — а Ирвин Новый Орлеан — “

”А Марлон Брандо Санта-Аниту,” говорю я -

”А Марл правильно и вся банда — “

”Саймон в Сетабустопосском Парке в Сардинной России.”

”Семопальная Россия для Лазаря поэтому дорогой мой мальчик все это у нас в мешке намертво глухой крепкоголовый верняк” бья себе кулаком в ладонь, “вот только мне надо спинку формы почистить, вот щетка, смахни у меня пылинки со спины будь добр?”

И я гордо как старый новоорлеанский проводник спального вагона из кино в старых поездах, начисто счищаю с его спины пылинки -

”Прекрасно, мальчик мой,” говорит Коди, кладя Беговой Формуляр аккуратно в боковой карман форменки, и вот мы маршируем к Саннивейлу — “вот он там старый Саннивейл,” говорит Коди выглядывая пока мы с лязгом въезжаем на станцию, и он выходит выкрикивая «Саннивейл» пассажирам, дважды, и некоторые зевают и поднимаются — Саннивейл где мы с Коди вместе работали, а проводник сказал что он слишком много болтает хоть Коди только и сделал что показал мне как не надо забираться на подножку дизеля — (Если будешь забираться не с той стороны то тебя затянет под колеса, иногда в темноте этого не замечают) (Стоишь в темноте на путях и ничего не увидишь потому что низкая платформа подкрадывается к тебе словно змея) — Поэтому-то Коди и есть Проводник Небесного Поезда, и нам всем он компостирует билеты поскольку мы все были хорошими ягнятками и верили в розочки и лампы и в глаза луны -

Вода с луны

Приходит слишком рано

Но он злится на меня за то что я притащил к нему домой Рафаэля на выходные, хоть ему и наплевать, но он прикидывает что Эвелин тот не понравится, или то — Мы сходим с поезда в Сан-Хосе, будим Рафаэля, и забираемся в его новую семейную машину, фургон Рэмблер, и вперед, он зол, он швыряет автомобиль злобными выкрутасами однако шины не издают ни звука, он научился этому старому трюку раньше — “Ну ладно,” кажется хочет сказать он, “приедем на хату и завалимся спать. И,” произносит он громко, “вы парни вдвоем наслаждайтесь завтра Большим Футболом Профессионалов — Пэкеры против Львов, я вернусь к шести, и отвезу вас на заре в понедельник к первому обратному поезду — к тому на котором сам работаю, видите чтоб вам не пришлось волноваться о посадке — Ну ребятки, вот и хата,” свернув на узкий проселок, потом на другой, в проезд и к гаражу — “Вот Хата Испанский Особняк и первым делом спать.”

”Я где буду спать?” спрашивает Рафаэль.

”Ты спишь на диване в гостиной,” говорю я, “а я буду ночевать на травке в своем спальнике. У меня там уже есть свое местечко на заднем дворе.”

Ну ладно, вылезаем и я иду на зады громадного двора посреди кустов, и расстилаю свой мешок, из рюкзака, на росистой травке, и звезды холодны — Но этот звездный воздух бьет мне в голову и когда я забираюсь к себе в мешок это как молитва — Спать вот что как молитва, но под звездами, если просыпаешься среди ночи, часа в 3, то видишь в каком большом прекрасном Небесном Млечнопутном зале спишь, облачно-молочном с сотнями тысяч мириад вселенных и даже больше, количество неимоверно молочно, никакая Машина Унивак с мозгопромытым разумом не сможет измерить протяженность нашей награды того что мы способны заглядывать туда -

А сон восхитителен под звездами, пусть земля и бугриста ты приспосабливаешь к ней свои члены, и ощущаешь земную сырость но она лишь убаюкивает, во всех нас есть Индеец Палеолита — Кроманьонец или Гримальдийский Человек, который спал на земле, естественно, и зачастую под открытым небом, и глядел на звезды лежа на спине и пытался вычислить дипанкарово их количество, или худу-улагу их тайну туманившуюся там — Без сомнения, он спрашивал “Почему?” “Почему, имя?” — Одинокие губы людей Палеолита под звездами, ночь кочевника — треск его костра -

Да-да, и звон его тетивы -

Купидон Пусти Стрелу в меня, я просто сплю вон там, крепко — Когда проснусь уже заря, и серо, и морозно, а я лишь зарываюсь обратно и сплю дальше — В доме Рафаэль переживает еще один опыт сновидения. Коди другой, Эвелин еще один, трое детей еще более иной, и даже песик — Все это осенит нежный рай, тем не менее.

Я просыпаюсь под два восхитительных голоска пары маленьких девчушек и мальчугана, “Проснись Джек, завтрак готов.” Они как бы выпевают “завтрак готов” поскольку им велели но затем отправляются на минутку поисследовать мои кусты потом вообще уходят и я встаю и бросаю свой вещмешок прямо там в соломенной траве Осени и захожу в дом умыться — Рафаэль проснулся и размышляет в кресле в углу — Эвелин вся такая сияющая блондинка поутру. Мы ухмыляемся друг другу и болтаем — Как я и думал она говорит “А чего ты в кухне на кушетке не спал?” а я отвечаю “О я люблю спать у вас во дворе, у меня там всегда такие хорошие сны” — Она говорит “Что ж хорошо если людям в наше время еще хорошие сны снятся.” Она приносит мне кофе.

”Рафаэль о чем задумался?”

”Я задумался о твоих хороших снах,” произносит он отсутствующе грызя ноготь.

Коди устроил суматоху в спальне переключая Телевизор и зажигая сигареты и бегая в туалет совершать свой утренний туалет между программами и сценами — “Ох ну не дорогуша ли?” говорит он про тетку которая выходит рекламировать мыло, а из кухни Эвелин слышит его и говорит что-то вроде, “Старая кляча должно быть.”

”Кляча-подляча,” откликается Коди, “да только пускай в постель ко мне прыгнет в любое время” — “О фу,” отзывается она и этим все и кончается.

Весь день Рафаэль никому не нравится, он проголодался и просит у меня еды, я спрашиваю у Эвелин бутербродов с джемом, сам же их и делаю — Мы с детишками уходим на волшебную прогулку по маленькому Королевству Кошек — Там одни сливовые деревья, прямо с которых я ем, мы идем через дороги и поля к волшебному дереву с волшебным домиком под ним который выстроил мальчик -

”Что он в нем делает?” спрашиваю я.

”О,” отвечает Эмили, 9 лет, “просто сидит и поет.”

”Что он поет?”

”Все что захочет.”

”А еще,” говорит Габи, 7 лет, “он очень хороший мальчик. Ты должен с ним познакомиться. Он очень смешной.”

”Да, хи-хи, он очень смешной,” подтверждает Эмили.

”Он очень смешной!” говорит Тимми, 5 лет, и так низенько от земли совсем снизу держась за мою руку что я совсем про него забыл — Ни с того ни с сего я брожу в опустошении с маленькими ангелами -

”Мы пойдем по секретной тропке.”

”По короткой.”

”Расскажи нам сказку.”

”Не-а.”

”Куда эта дорожка ведет?”

”Она ведет к Королям,” отвечаю я.

”К Королям? Хм.”

”К люкам и улюлюкам,” говорю я.

”О Эмили,” объявляет Габи, “правда Джек смешной?”

”Еще какой,” чуть ли не вздыхает Эмили, насмерть серьезная. Тимми говорит: “Мне с руками весело,” и показывает нам мистических птичек мудры -

”А вон птичка на дереве поет,” показываю им я.

”О я слышу его,” говорит Эмили — “Пойду дальше на разведку.”

”Только не заблудись.”

”Я великан на дереве,” говорит Тимми карабкаясь по стволу.

”Держись крепче,” советую я.

Я сажусь и медитирую и расслабляюсь — Все хорошо — солнышко теплое сквозь ветви -

”Я совсем высоко,” говорит Тимми, уже выше.

”Еще бы.”

Мы возвращаемся и на дороге к нам подходит собака и трется о ногу Эмили и та говорит “О, она совсем как человек.”

”Она и есть человек,” отвечаю я (”более или менее”).

Мы идем обратно к дому, жуя сливы, все довольные.

”Эвелин,” говорю я, “чудесно когда у тебя трое детей я не могу отличить одного от другого — они все одинаково милы.”

Коди с Рафаэлем орут друг другу ставки в спальне на какую-то игру по ТВ — Эвелин и я сидим в гостиной и как у нас часто бывает долго и спокойно разговариваем о религии — “Это всего лишь разные слова и фразы для выражения одного и того же,” говорит Эвелин взвешивая в руках сутры и толкования — Мы всегда говорим с ней о Боге. Она покорилась необузданности Коди поскольку это так как должно быть — Однажды она даже возрадовалась в возможности поблагодарить Господа когда гадкие дети швырялись яйцами ей в окно: “Я благодарила Его за то что дал мне возможность прощать.” Она очень хорошенькая женщина и первоклассная мать — Однако, так или иначе, ее ничего не волнует вообще в принципе — Она в самом деле достигла той истины холодной пустоты о которой мы все треплемся, и на практике излучает тепло — чего еще вам надо? На стенке висит странный золото-парчовый Христос которого она вышила когда ей было 14, видно как струйка крови вытекает из Его пронзенного бока, очень средневековый — а над каминной доской два хороших портрета ее дочерей, написанные без затей — Днем она выходит в купальнике, светловолосая и типа везет же вам если живете в Калифорнии, и загорает, пока я показываю ей и детишкам прыжки ласточкой и бомбочкой — Рафаэль смотрит матч, купаться не хочет — Коди уезжает на работу — Возвращается — Спокойный воскресный день в деревне. Чего дергаться?

”Очень очень тихо, дети,” говорит Коди снимая свою кондукторскую форму и переодеваясь в халат. “Ужин, Мамочка.”…”Нам что поесть здесь вообще не дадут?” добавляет он.

”Ага,” говорит Рафаэль.

А Эвелин выдает превосходный вкусный ужин который мы все съедаем при свечах после того как Коди с детьми читают Маленькую Молитву Господню об ужине — “Благослови пищу которую мы сейчас съедим” — В ней больше никаких слов нет, но они должны произнести это все вместе, пока Эвелин наблюдает, я закрываю глаза, а Рафаэль недоумевает -

”Это сумасшедствие, Помрэй,” наконец изрекает он — “И ты в самом в самом деле истинно веруешь во все эти дела? — Ну ладно вот один из способов это сделать — ” Коди врубает Целителей Возрождения Оклахомы по Телевидению и Рафаэль говорит “Дерьмо собачье!”

Коди отказывается соглашаться — в конце концов Коди немного молится вместе с Телевизионной публикой где целитель просит уделить внимание молитве, Рафаэль с ума сходит — А вечером появляется женщина которой задают Вопрос На 64.000 Долларов, и объявляет что она рубщица мяса в Бронксе и видно ее простое серьезное лицо, может жеманничает самую малость, может нет, и Эвелин с Коди соглашаются и держатся за руки (на своем конце постели, на подушках, а Рафаэль сидит Буддой у их ног и потом еще я у дверей с пивом). “Разве ты не видишь что это простая искренняя христианка,” говорит Эвелин, “просто добрые старомодные люди — примерные христиане” — и Коди соглашается “Именно так, дорогая” а Рафаэль вопит: “ДА ЧТО ВЫ ЕЕ СЛУШАЕТЕ, ОНА ЖЕ СВИНЕЙ УБИВАЕТ!” И Коди с Эвелин это шокирует так что они даже в лице меняются, смотрят оба на Рафаэля широко раскрыв глаза, к тому же он заорал так неожиданно, и то что именно он говорит, они не могут не видеть что это правда но это не может быть неправдой, она убивает свиней -

Вот Рафаэль начинает стебать Коди и чувствует себя гораздо лучше — Все переходит в ночь хохота, мы улетаем по движущимся программам которые смотрим, Розмари Клуни распевает так славненько, и Миллионно-Долларовые Киноленты которые мы не можем посмотреть потому что Коди вскакивает и перещелкивает на сфотографированный кусок спортивного матча, затем перескакивает на голос, на вопрос, скачет дальше, ковбои палят из игрушечных пистолетов среди маленьких пыльных холмов, потом бац попадаем на большое озабоченное лицо в телевикторине или передаче Вы Задавали Вопрос -

”Как нам передачу посмотреть?” вопит Рафаэль и Эвелин всё одновременно -

”Но ведь это все одна передача. Коди знает что делает, он все знает — Смотри Рафаэль, сам увидишь.”

Потом я выхожу в прихожую посмотреть что за шум (Король Коди: “Сходи посмотри что там такое”) а там большой бородатый Патриарх Константинопольский в черной замшевой куртке и в очках и Ирвин Гарден, возникающий из мрака России позади него — Мне страшно видеть это! — Я заскакиваю обратно в комнату, наполовину обеспамятев и наполовину говоря Коди “Ирвин приехал” — За Ирвином Саймон и Гиа — Саймон раздевается и прыгает в бассейн, совсем как шофер неотложки на коктейле Потерянного Поколения в 1923 году — Я вытаскиваю их на шезлонги у сияющего луной бассейна чтоб дать Эвелин и Коди поспать — Гиа стоит со мною рядом, смеется и ходит засунув руки в карманы, она в брюках — в какой-то миг я думаю что она мальчик — она сутулится и курит как мальчишка — одна из банды — Саймон толкает ее ко мне: “Она тя любит, Джек, она тя любит.”

Я надеваю темные очки Рафаэля когда мы сидим в кабинке ресторана что оттуда в десяти кварталах по шоссе — Заказываем целый чан кофе, в Сайлексе — Саймон громоздит тарелки и тосты и сигаретные бычки высоченными грязными Вавилонскими ярусами — Администрация беспокоится, я велю Саймону прекратить “И так уже высоко” — Ирвин напевает песенку:

”Тихая ночь

святая ночь” -

Улыбаясь Гие.

Рафаэль раздумывает.

Мы возвращаемся в дом, где я буду спать в траве, а они прощаются со мною в проезде, Ирвин при этом говорит “Посидим во дворе напоследок.”

”Нет,” отвечаю я, “если вам надо ехать езжайте.”

Саймон целует меня в щеку как брат — Рафаэль отдает мне в подарок свои темные очки, после того как я возвращаю ему крестик, а он все равно настаивает чтоб я его оставил себе — Грустно — Надеюсь они не видят моего усталого прощального лица — смуть времени у нас в глазах — Ирвин кивает, такой маленький простой дружеский печальный убедительный и ободряющий кивок, “Ладно, увидимся в Мексике.”

”До свиданья Гиа” — и я ухожу к себе во дворик и сижу некоторое время куря в шезлонге а они уезжают прочь — Я гляжу в бассейн как директор школы, как кинорежиссер — как Мадонна в ярких водах — сюрреалистический бассейн — затем бросаю взгляд на дверь кухни, там тьма, и вижу материализуется быстро видение группы темнокожих людей с серебряными четками и серебряными феньками и крестиками на темных грудях — приходит очень быстро затем пропадает.

Как блестят те сияющие штуки в темноте!

На следующий вечер когда я покончил с поцелуями Мамочки и малышек на прощанье, Коди отвозит меня на товарный двор Сан-Хосе.

”Коди мне вчера ночью было видение компании темных людей вроде Рафаэля и Дэйвида Д’Анджели и Ирвина и меня все мы стояли во мраке со сверкавшими серебряными распятиями и с цепочками на шеях которые спускались нам на темные замурзанные груди! — Коди, Христос действительно еще придет.”

”Н-ну дак,” вкрадчиво кивает он, занимаясь тормозным аппаратом, “А я что говорю — “

Мы паркуемся у товарных дворов и наблюдаем за тусовками дымных локомотивов и новых гудящих дизелей и смотрим на товарную контору с яркими огнями, где работали с ним вместе в наши драные кондукторские дни — Я сильно нервничаю и все хочу вырваться из машины к путям поймать призрак только тот начнет вытягиваться но он говорит “О чувак сейчас они только переводят его на другой путь — обожди пока локомотив подадут — ты его увидишь, здоровенный сукин сын из четырех секций домчит тебя до этого твоего Лос-Анжелеса глазом моргнуть не успеешь но Джек будь осторожней держись хорошенько и не забывай что я всегда тебе говорил парень мы уже давно кореша в этом одиноком мире я люблю тебя больше чем всегда и не хочу тебя терять сынок — “

У меня есть полпинты виски на все мое путешествие со свистом на платформе, предлагаю ему хлебнуть — “Ты сейчас в настоящие мужские дела пускаешься,” говорит он, видя что я теперь пью виски вместо вина, и качает головой — Когда же он действительно подгоняет машину к задам состава из пустых пассажирских вагонов и смотрит как я накидываю на себя старую куртку для товарняков рукава которой топорщатся и скорбное пятно военнопленного осталось на нашивке еще с какой-то до-истории Корейской Войны (куртка куплена в старых рваных индейских лавчонках в Эль-Пасо) то не сводит глаз с того как я меняю свою городскую форму на ночепрыгучую — Интересно что он обо мне думает — Он весь наставления и забота. Он хочет чтоб я прыгал на поезд со стороны кочегара, но мне не нравится что надо скакать через шесть или семь путей чтобы добраться до главной линии (куда будет подаваться Призрачный Зиппер) — “Я могу споткнуться в потемках — давай залазить со стороны машиниста.” У нас с ним застарелые споры о железнодорожных методах, у него долго разрабатывавшиеся отточенные логики сезонника основанные на воображаемых страхах, у меня глупенькие невинные зеленые ошибки основанные на действительных мерах предосторожности канука -

Дата добавления: 2015-08-20