Часть вторая Опустошение в миру 6 страница

Шепчет Коди мне в самое ухо “Этот парень, этот Рафф, этот кошак, почему, блядь, у него больше бикс чем ему надо — Я те говорю — Джек, слушай, все улажено, все договорено, мы зашибем мильён на скачках, это верняк, в этом же году. В ЭТОМ ГОДУ МОЙ МАЛЬЧИК” он поднимается чтоб объявить всем “этот второй мой выбор все приходил и приходил как безумный!”

”Компенсировал прошлый,” говорю я, вспоминая тот день когда я поставил 350 долларов на второй выбор за Коди (пока тот был на работе) и он плоиграл в каждом заезде и я надрался в стоге сена купив пузырь за 35 центов прежде чем пойти к поезду и сказать Коди что он проигрался, кого это совершенно не колыхнуло поскольку он уже потерял пять тыщ чистыми -

”Вот этот год — и следующий” настаивает он -

Тем временем Ирвин читает свои новые стихи и весь стол сходит с ума — Я говорю Коди что хотел бы чтобы он (мой старый кровный братушка) свозил меня в Милл-Вэлли забрать оттуда одежду и рукописи, “Заметано, мы все поедем, все вместе.”

Мы выскакиваем к его чокнутому маленькому «шевви-купе» 193З года, не можем влезть все, пытаемся и он трещит по швам -

”Думаете эта малышка не потянет?” спрашивает Коди.

”А та замечательная машина которая у тебя была когда я уезжал?”

”Сахар в коробке передач, ей капут.”

Ирвин говорит: “Слушайте, вы все поезжайте в Милл-Вэлли и возвращайтесь встретимся днем.”

”Окей.”

Девушка втискивается к Коди, Рафаэль поскольку он меньше ростом и легче меня садится ко мне на колени и мы отправляемся, помахав Ирвину который подпрыгивает со своей бородой и пританцовывает проявляя свою милую заинтересованность посреди улицы Норт-Бича -

Коди гонит свою колымажку беспощадно, обмахивает углы совершенно и быстро, без визга, стрелой кидается в поток машин, матерится, едва успевает проскочить под светофором, таранит подъемы на скрежещущей второй, со свистом проносится сквозь перекрестки, валит все на себя, вылетает к мосту Золотые Ворота где наконец (уплатив пошлину) мы мчимся через Ворота Снов в надводных воздусях, а Алькатраз у нас справа (”Я рыдаю, мне жаль Алькатраза!” вопит Рафаэль) -

”Чего это они делают?” — туристы с обрыва Марины смотрят в сторону Сан-Франа с камерами и биноклями, их экскурсионный автобус -

Все говорим одновременно -

Снова Старина Коди! Старина Коди Видений-Коди, наибезумнейший (как сами увидите) и как всегда слева от нас огромная синяя бесследная Мамаша Пасифика, Матерь Морей и Миров,[10] уводящая к Японии -

Все это чересчур, мне чудесно и дико, я нашел своих друзей и великая вибрация живой радости и Поэзии бежит сквозь нас — Хоть Ходи и треплется без умолку о своей системе ставок на второй выбор делает он это изумительными разговорными ритмами — “Ну мой мальчик за пять лет я нагребу столько денег что ну просто стану пилантро — плилантроп — поф поф.”

”Филантропом!”

”Буду раздавать деньги всем кто заслужил — Встречайте и будете приняты — ” Он вечно цитировал Эдгара Кэйса Провидца, знахаря американских сезонников который никогда не учился медицине но заходил в дом к занемогшему развязывал свой старый пропотевший галстук и укладывался вытянувшись на спину и погружался в транс а жена его записывала его ответы на свои вопросы: “Почему такой-то-и-такой-то заболел?” Ответ: “У такого-то и такого-то тромбофлебит, закупорка вен и артерий, потому что в предыдущей жизни он пил кровь живой человеческой жертвы” — Вопрос: “Каково средство?” Ответ: “Стоять на голове три минуты каждый день — Кроме этого общие физические упражнения — Стаканчик виски причем 100-процентного виски или бурбона каждый день, для разжижения крови — ” Затем он выходил из транса, и таким образом вылечил тысячи (Институт Эдгара Кэйса, Атлантик-Бич, Виргиния) — Новый Бог Коди — Бог заставивший даже девчонко-восторженного Коди начать говорить: “Я почти покончил с этими малютками”

”Почему?”

У него тоже есть свои молчанья, скалисто суровые — Я теперь тоже ощущаю пока мы летим по Воротам Золота что Коди с Рафаэлем не совсем близки — Изучаю их чтобы понять почему — Я не хочу чтобы кто-то из моих мальчишек дрался — Все это будет великолепно — Мы по меньшей мере все умрем в гармонии, у нас будут великие орущие китайские похороны радости с Воем и Воплем потому что старый Коди, старый Джек, старый Рафаэль, старый Ирвин, или старый Саймон (Дарловский, скоро появится) умерли и свободны -

”Моя голова мертва, мне плевать!” вопит Рафаэль -

” — ну а этот пес даже вторым прийти не смог и возместить мне потери жалкими пятью баксами, но я тебе покажу солнышко — ” Коди шепчет Пенни (та просто большая счастливая странная печальная девчонка впитывающая все это. Я теперь вижу что она ошивается вокруг моей компании потому что они, если не считать Коди, не обращают на нее никакого особого полового внимания) (фактически они постоянно ее обламывают и велят ей идти домой) -

Но я изумлен что когда мы приезжаем в Милл-Вэлли выясняется что она буддистка, пока мы все одновременно болтаем в хижине на лощажьем холме я поворачиваюсь и передо мною как во сне она, словно сплошная рубиновая статуя, сидит у стенки сложа ноги соединив руки и глаза ее не отрываясь смотрят вперед, не видя ничего, может и не слыша ничего, безумный мир.

Безумный превыше всей хижины — Она принадлежит Кевину МакЛоху, моему старинному корешу Кевину тоже бородатому но работает он плотником с женой и двумя детьми, штаны вечно в опилках и краске, гологрудый обычно, патриархальный, добрый, деликатный, тонкий, крайне серьезный, напряженный, тоже буддист, на задах его старой доброй деревянной хибары с неоконченной верандой которую он никак достроить не может, возвышается крутой поросший травою холм пока не становится наверху Оленьими Парками, настоящими действительными древними оленьими парками куда лунными ночами как бы из ниоткуда вдруг видишь оленя прилегшего и жующего под громадными Эвкалиптами — вниз с горы, сюда спасается дичь, как знают все Бродяги Дхармы, олени приходили в эту Святую Рощу дольше чем дюжина историй Калифорнии — В вышине, на вершине, в кустах роз прячется хижина — Поленницы, высокая трава, дикие цветы, кусты, моря деревьев шелестящие повсюду — хижину как я уже говорил выстроил старик чтобы в ней умереть, что он и сделал, а был он великим плотником — Кевин всю ее отделал джутом по стенам и украсил буддистскими картинками и чайниками и тонкими чашками и ветвями в вазах, и поставил бензиновую печь кипятить воду для чая, чтобы получилось такое буддистское убежище и церемониальный чайный домик, для посетителей а также для остающихся надолго на 3 месяца гостей (которые должны быть буддистами, то есть, понимать что Путь это не Путь) каким был я сам, и чтобы по четвергам когда он говорит своему плотницкому начальнику “Я беру отгул” а начальник говорит “А другой конец доски кто поднимать будет?” “Заставьте кого-нибудь друтого” Кевин оставляет хорошенькую жену и детишек под горой и взбирается Оленьепарково-Эвкалиптовой тропой, с Сутрами под мышкой, и проводит весь этот день в медитациях и занятиях — медитирует скрестив ноги, на Праджну — читает комментарии Судзуки и Сурангама-Сутру — говорит: “Если бы каждый рабочий в Америке брал себе отгул чтобы этим заниматься, каким чудесным был бы мир.”

Очень серьезный, прекрасный человек, 23, с голубыми глазами, совершенными зубами, приятным ирландским обаянием, и милой мелодичной манерой говорить -

И вот мы (Коди, Пенни, Рафф и я) после короткой беседы с женой Кевина внизу, карабкаемся по этой жаркой тропе (поставив машину возле почтового ящика) и врываемся прямо к Кевину в медитацию — Хоть и понедельник, он все равно сегодня не работает — Он сидит на корточках кипятит чай, совсем как Учитель Дзэна.

Он широко улыбается и рад нас видеть -

Пенни устанавливает себя на его прекрасном коврике и погружается в медитацию, пока Коди с Рафаэлем точат лясы а мы с Кевином слушаем и ржем -

Это в высшей степени смешно -

”Что? Что?” вопит Рафаэль когда Коди, поднявшись, пускается в речугу об универсальности Бога, “ты хочешь сказать мне что всё есть Бог? Она Бог, Боже мой?” тыча пальцем в Пенни.

”Да, конечно,” говорю я, а Коди продолжает: -

”Когда мы покидаем астральный план — “

”Не собираюсь я слушать этого парня, не совратят меня его разговоры! Дьявол ли Коди! Ангел ли Коди?”

”Коди ангел,” говорю я.

”Ох нет!” Рафаэль хватается за голову потому что Коди продолжает по-прежнему: -

” — достигши Сатурна где высочайшим милостям Спасителя может и не быть вверено обратить в камень, хоть я и знаю что старина Джек вот тут этот сукин сын так он скорее в камень превратится” -

”Нет! Я пошел наружу! Этот человек злой!”

Здесь это выглядит как словесная битва чтобы выяснить кто будет говорить и удержит за собою трибуну, а Пенни сидит там в самом деле розовая и лучистая, в веснушках, на лице и руках, рыжие сердечные волосы -

”Выйди и поизучай прекрасные деревья,” советую я Рафаэлю, а он и так выходит наружу, врубиться, и возвращается (за это время Коди сказал: “Отведай немного вот этого чая, мальчик,” протягивая мне чашку горячего чая в джапской чашке, “и посмотри как это вычистит все скорлупки твоего сердечка — агх” (закашлявшись, присербывая чай) “хем! — “

”Сочный Спаситель которого опоместьили и ославили на холме золота,” говорю я себе, как частенько вычитываю самому себе какую-нибудь нить разговора из головы и смотрю о чем в ней говорится.

Кевин просто хохочет себя не помня, по-турецки, на полу, я смотрю и вижу маленького индуса, помню как его маленькие босые ноги всегда наводили меня на мысль что я знал его прежде в каком-то храме где я был жрецом а он танцовщиком который волочился за женщинами снаружи — И как нежно он принимал всю эту бурю звука и болтовни от обоих Коди и Рафаэля — смеясь и взахлеб хватаясь слегка за живот, тощий и жесткий как живот молодого йога -

”Ну,” говорит Коди, “у них даже есть читатели которые совершенно видят ауры над головами людей что э-э отражает в точности целеизлагающий внутренний разум сущности, вот так!” грохнув рукой и подскочив вперед чтобы громыхнуть еще и голосом внезапно порвавшим с возбуждением как Старый Конни Мёрфи утром в Милл-Вэлли, и проделывая это после долгой паузы раздумий или словесного зависа, “они могут видеть типа как с кошками бывает, типа того кого прочел читатель аур в том что касается помещения под необходимость (причем помещение туда Богом, Всемогущим) встречи с его Кармой, его заслуженной судьбой как выражается Джек, или с его оправданными нуждами, или с его наделанной кучей, грехов и ошибок — встретьте эту Карму действительно делая то что говорит читатель Ауры, в вас злой дух и добрый дух единоборствуют за душу вашей особой сущности, я их вижу (поверх их голов, видите), вы можете отогнать зло и привлечь добро медитируя на белый квадрат вашего разума который я вижу у вас над головой и в котором два духа действительно обитают — это факт,” и он выплевывает сигаретную чешуйку. Уставляется в пол. Так если Рафаэль итальянец, Возрожденный Итальянец, то Коди грек — римско-арийский гибрид (утверждает что он “Атлант”) заключенный в атлетов Спарты и уходящий корнями в кочевого человека миоцена.

Затем Коди объясняет дальше что посредством процесса осмозиса, через наши капиллярные вены и веночки, проходит действительно притягивающее сочное влияние звезд и в особенности луны — “Так что когда луна восходит человек обезумевает, ну взять к примеру — притяжение этого Марса, чувак.”

Он оставляет на мне шрамы этим своим Марсом.

”Марс ближе всего! Это наше следующее путешествие.”

”Мы отправляемся с Земли на Марс?”

”А потом дальше, разве вы не видите” (Кевин кудахчет от восторга) “к следующей и к остальным и к по-настоящему безумным, папаша” — “на ту внешнюю кромку,” добавляет он. На самом деле тормозной кондуктор на железной дороге, вот вам Коди, фактически на нем прямо сейчас его форменные синие штаны, аккуратно отутюженные, и крахмальная белая рубашка под синим жилетом, его синяя кепка ПОЕЗДНАЯ БРИГАДА осталась в маленьком грустненьком заводном «шевви-33», Ах ты ж — сколько раз Коди кормил меня когда я был голоден — Верующий человек — Что за беспокойный и встревоженный человечище! — Как он выбегал в темноту с фонарем и притаскивал ее, и швырял этот цветочный вагон на Шермановскую Местную наутро — Ах Старина Коди, что за человек!

Я вспоминаю грезы опустошения и нормально вижу как оно происходит. Все есть та же самая пустота. Коди и я едем дальше отсутствующе глядя перед собою зная это. Только Коди ведет машину. Я сижу и медитирую Коди и машину обоих. Но именно его жесткая рука должна треснуть по-над бильярдной баранкой и увести машину от лобовых столкновений (когда выскальзывает из своей полосы и назад) — Мы все это знаем, мы слышали небесную музыку как-то ночью когда ехали. “Ты слышал?” Я только что услышал вдруг лязг музыки в гудящей мотором комнате машины — «Да» говорит Коди, “что это?” Он услышал.

Изумляя меня уже тем каков он, еще больше изумляет меня Рафаэль возвращаясь со своей рукописью в руках, со двора, где молчаливо изучал деревья, и говорит: “У меня листок в памфлете” — Коди трактующий и не верящий, слышит как тот это говорит, но я замечаю взгляд которым он оделяет Рафаэля — Но ведь это два разных мира, Урсо и Помрэй, оба их имени значат то что некогда могло быть “Casa d’Oro”,[11] что было бы не грубее чем «Корсо», но здесь у нас Итальянский Сладкоголосый Певец против Ирландского Брабакера — тресъ — (это по-кельтски, дерево трескающееся в море) — Рафаэль говорит “Джеку-то надо всего лишь сочинять маленькие безразличные частушки и быть нигдешним хэмлиновским вожаком” — такие вот песни от Рафаэля.

Ну если это то чего он хочет делать чек чек чек,” доносится из Коди как из машины немузыкально непевуче -

Рафаэль же поет: “Ты! мои тетушки всегда предупреждали меня о тебе Помрэй — говорили они мне не ходить в Нижний Ист-Сайд” -

”Рыг”

Так они и сражались взад и вперед

Тем временем милый и кроткий иисусов Отец Иосиф, Кевин с бородой Иосифа, улыбается и слушает и весь вокруг и скорчившись на полу, садится.

”Что ты думаешь, Кевин?”

”Я думаю что гадкий день завтра будет если я не найду эти чертовы права.”

Коди врубается в Кевина, еще бы, врубался в него много месяцев, как собрат по ирландскому отцовству возможно так же как и собрат-кошак — Коди въезжал и выезжал из их дома питаясь там сотни тысяч мириад раз, принося с собой Истинный Закон — Коди теперь зовут «Проповедником» его назвал так Именователь, Мэл, который зовет Саймона Дарловского “Безумным Русским” (так оно и есть) -

”А где нынче старина Саймон?”

”О мы его подберем там сегодня днем около пяти,” говорит Коди тараторя как ни в чем ни бывало.

”Саймон Дарловский!” орет Рафаэль. “Что за безумный кошак!” И то как он произносит безумный, безу-умный, по-настоящему, по-восточному — в натуре чокнуто и странно слышать от балтийских кошаков с задворок — в натуре гнилой базар… как слышишь пацанву ботающую на газовых заводах возле свалок старых покрышек — “Он обезумел,” поднося руки к голове, затем сшибая и ухмыляясь, придурковато, странное маленькое робкое отсутствие гордости в Рафаэле, который тоже сидит на полу теперь скрестив ноги, но так словно он и свалился туда.

”Странный странный мир,” говорит Коди немного вышагивая в сторону затем разворачиваясь на пятках и возвращаясь к нашей группе — Чеховский Ангел Молчания опускается на всех нас и мы все становимся смертельно тихи, и слушаем хмм дня и шшш тишины, и в конце концов Коди кашляет, чуть-чуть, произнося “Хнф — хаф” — указывая, своими глубокими затяжками, на индийскую тайну — Что Кевин и признает типичным нежным взглядом снизу вверх на Коди взглядом удивления и изумления, прямо из своего разума голубоглазым ясным ошеломлением — которое Коди тоже видит, прищурив теперь глаза.

Пенни по-прежнему там сидит (и сидела) в формальной позе Будды все эти полтора часа разговоров и мысли — Психов куча — Мы все ждем что будет происходить дальше. Это идет по всему миру только в некоторых местах выдают профилактические средства, а в некоторых говорят по делу.

У нас нет ноги на которой можно стоять.

Это всего лишь история мира и того что в нем произошло — Мы все спускаемся в главную усадьбу Кевина и к его жене Эве (милая сестренка зеленоглазая босоногая длинноволосая красавица) (которая позволяет крошке Майе бродить голышом если той хочется, что Майя и делает, бурча “Абра абра” в высокой траве) накрывается большой обед но я не голоден, а фактически объявляю слегка назидательно “Я больше уже не ем когда не голоден, я научился этому на горе” поэтому разумеется Коди с Рафаэлем едят, прожорливо, меля за столом языками — Пока я слушаю пластинки — Потом после обеда Кевин опускается на колени на свой излюбленный плетеный соломенный коврик извлекая хрупкую пластинку из ее луковой шелухи бумажных нежностей в белом альбоме, этот парень самый совершенный индус на свете, как Рафаэль указывает ему, они к тому же собираются слушать Грегорианские Распевы — Это кучка священников и монахов которые поют прекрасно и по канону и странно все вместе под старую музыку что старше камней — Рафаэлю очень нравится музыка особенно музыка Возрождения — и Вагнер, когда я встретил его впервые в Нью-Йорке в 1952 он вопил “Всё без разницы кроме Вагнера, я хочу пить вино и топтаться в твоих волосах!” (девчонке по имени Жозефина) — “На хер этот джаз!” — хоть он и регулярный хепак и должен любить джаз и фактически весь ритм его происходит из джаза хоть он этого и не знает — но в его характере есть махонькая Итальянская Птичка которая не имеет ничего общего с модерновыми какофоническими трах-битами — Что же касается Коди то он любит всю музыку и великий знаток ее, первый раз когда мы поставили ему индийскую музыку индусов он сразу же ухватил что барабаны (”Самый тонкий и изощренный бит на свете!” говорит Кевин, а Кевин и я даже рассуждали дала ли что-нибудь Дравидия темам индусов-ариев) — Коди ухватил что мягкие тыквы, мягкие барабаны, мягкие ручные барабанчики с донышками звонкими как чайники это просто барабаны с ненатянутыми кожами — Мы крутим Грегорианские Распевы и снова индийскую музыку, всякий раз когда ее слышат две дочурки Кевина они начинают счастливо щебетать, они слушали ее каждый вечер всю весну (до этого) когда приходила пора ложиться спать из большого настенного динамика хай-фая (с задней стороны) выходящего и ревущего прямо на их кроватки, змеиные флейты, заклинательные духовые, мягкокожие тыквы, и изощренный древний барабанный бит Африки-смягченной-Дравидией, а превыше всего индус давший обет молчания и играющий на Арфе старого мира с целыми ливнями невозможных уносящихся в небеса идей от которого Коди просто остолбенел а остальные (вроде Рэйни) (во время большого сезона Бродяг Дхармы который у нас был до того как я уехал) обторчались до беспамятства — И вверх и вниз по тихой маленькой асфальтированной дороге, можно слышать как хай-фай Кевина громыхает мягкие песнопения Индии и высших готических священников и лютней и мандолин Японии, даже китайские непостижимые пластинки — Он устраивал те прошлые вечеринки где во дворе раскладывались большие костры и несколько участников церемонии (Ирвин и Саймон Дарловский и Джарри) стояли вокруг него совершенно голые среди изощренных женщин и жен, беседуя о буддистской философии с самим главой Азиатских Исследований, Алексом Аумсом, которому положительно было до лампочки и который лишь потягивал свое винцо да твердил мне “Буддизм это значит узнавать как можно больше людей” -

Теперь полдень и обед окончен, несколько пластинок, и мы отваливаем обратно к городу, с моими старыми рукописями и одеждой которые я оставлял в деревянном ящике в погребе у Кевина — Я должен ему 15 долларов с предыдущей Весны поэтому подписываю ему пару своих аккредитивов из Седро-Вулли и он по ошибке (в погребе) (и кротко с грустными глазами) протягивает мне обратно смятую горсть долларовых бумажек, четыре, одной не хватает, причем я ни за что в жизни не могу ему об этом сказать — Поскольку Кевин к этому времени уже обдолбан (обеденным вином и прочим) и говорит “Ну так когда я увижу тебя опять Джек?” как мы уже однажды ночью за полгода до этого пошли и уселись в депо возле Набережной с бутылкой токая и уставились в стену (как Бодхидхарма принесший буддизм в Китай) громадного Утеса выступающего из нижних ляжек задней стороны Телеграфного Холма, ночью, и оба мы видели волны электромагнитно-гравитационного света исходящего из этой массы материи, и как же рад был Кевин что со мною провел хорошую ночь вина и стеносозерцания и улицерысканья вместо обычного пивняка в Месте -

Мы возвращаемся в своей малолитражке и разворачиваемся и все машем Кевину и Эве, и едем обратно по Мосту в Город -

”Ах Коди, ты самый сумасшедший кошак которого я когда-либо знал,” сдается теперь Рафаэль -

”Послушай Рафаэль, ты говорил что ты Рафаэль Урсо Поэт-Игрок, давай же, парень, поехали с нами завтра на ипподром,” подзуживаю я -

”Черт возьми могли бы и сегодня успеть если б не было так поздно — ” говорит Коди -

”Заметано! Еду с вами! Коди ты мне покажешь как выигрывать!”

”Да все ништяк!”

”Завтра — заедем за тобой к Соне”

Соня девчонка Рафаэля но годом раньше Коди (естественно) увидел ее и влюбился “О чувак ты не соображаешь как Шарль Сванн сходил с ума по тем своим девушкам —!” сказал мне как-то Коди… “Марсель Пруст никак не мог быть голубым и написать такую книгу!”/ — Коди втрескивается в каждую симпотную чувиху в округе, он преследовал ее и притащил даже свою шахматную доску чтобы играть с ее мужем, однажды он притащил и меня и она там сидела в брючках в кресле расставив ноги перед шахматистами глядя на меня и говоря “А разве ваша жизнь одинокого писателя не становится монотонной, Дулуоз?” — Я соглашался, видя у нее в штанах разрез, который Коди естественно пока подставлял слона королевской пешке тоже видел — Но она в конце концов дала Коди отставку сказав “Я знаю чего тебе нужно,” но после этого все равно бросила мужа (шахматную пешку) (теперь исчезнувшего со сцены временно) и ушла жить с только-что-приехвашим-с-востока трепливым Рафаэлем — “Мы заберем тебя у Сони на хате”

Рафаэль говорит “Ага, только я с нею поругался на этой неделе и ушел, Дулуоз можешь ее себе взять”

”Я? Отдай ее лучше Коди, он обезумел — “

”Нет, нет,” говорит Коди — он свалил ее уже со своей груди -

”Сегодня вечером все поедем ко мне и будем пить пиво и читать стихи,” говорит Рафаэль, “а я начну собирать вещи”

Мы возвращаемся в ту кофейню где снова ждет Ирвин, и тут одновременно в дверях возникает Саймон Дарловский, один, закончив на сегодня работать водителем скорой помощи, потом Джеффри Дональд с Патриком МакЛиром двое давних (давно устроявшихся) поэтов Сан-Франа которые ненавидят нас всех -

И Гиа тоже входит.

К этому времени я уже выскользнул наружу и засунул пузырь калифорнийского пойла себе под хлястик и начал хлестать его так что все расплывается и возбуждает — Заходит Гиа с руками в юбке как обычно и говорит своим низким голосом “Ну это уже весь город знает. Журнал Мадмуазель собирается вас снимать в пятницу вечером — “

”Кого?”

”Ирвина, Рафаэля, Дулуоза — А в следующем месяце Журнал Лайф.”

”Где ты это услыхала?”

”Без меня,” говорит Коди как раз когда Ирвин хватает его за руку и говорит чтобы тот приходил, “В пятницу я буду на вахте вечером”

”Но Саймон с нами сфотографируется!” торжествующе выкрикивает Ирвин, хватая Дарловского за плечо, и Дарловский просто кивает -

”А можно потом устроить половую оргию?” спрашивает Саймон.

”Без меня,” говорит Гиа -

”Что ж там меня тоже может не быть,” говорит Коди, и все наливают себе кофе из электрической кофеварки и сидят за тремя разными столиками и прочая Богема и прочие Подземные входят и выходят -

”Но у нас получится у всех вместе!” вопит Ирвин. “Мы все станем знаменитыми — Дональд и МакЛир пошли с нами!”

Дональду 32, пухлый, светлолицый, грустноглазый, элегантный, тихо отводит взгляд а МакЛир, ему за 20, молодой, коротко стриженный, безучастно смотрит на Ирвина: “О а нас уже сфотографировали отдельно сегодня”

”И без нас!?” вопит Ирвин — затем соображает что существуют заговоры и интриги и глаза его темнеют от мысли, есть альянсы и расколы и разделения в святом золоте -

Саймон Дарловский говорит мне “Джек я искал тебя два дня! Где ты был? Что ты делал? Тебе в последнее время сны снятся? Что-нибудь клевое? Какие-нибудь девчонки расстегнули тебе ремешок? Джек! Посмотри на меня! Джек!” Он заставляет меня взглянуть на себя, его напряженное дикое лицо с этим мягким ястребиным носом и светлыми волосами теперь остриженными коротко (раньше дикая копна) и толстыми серьезными губами (как у Ирвина) но высокий и сухощавый и в самом деле совсем недавно еще старшеклассник — “Мне нужно тебе миллион всего рассказать! Все про любовь! Я открыл секрет красоты! Это любовь! Любят все! Везде! Я тебе все это объясню — ” И действительно на приближающемся поэтическом чтении Рафаэля (его первом представлении ярым поклонникам поэзии Фриско 50-х годов) он был назначен (по договоренности с Ирвином и Рафаэлем который хихикал только и ему было плевать) встать после их стихов и произнести большую долгую спонтанную речь о любви -

”Что ты там скажешь?”

”Я скажу им всё — Ничего не упущу — Я заставлю их плакать — Прекрасный брат Джек послушай! Вот тебе моя рука на целом свете! Возьми ее! Пожми! Ты знаешь что со мной случилось как-то на днях?” внезапно кричит он в совершенстве воспроизводя Ирвина, а в остальное время он имитирует Коди, ему всего 20 — “Четыре часа дня вхожу в библиотеку с малиновой пилюлей — и что ты думаешь? — “

”Малиновой?”

”Дексидрен — у меня в животе” — похлопывая по нему — “Видишь? — торча в животе я наткнулся на Сон Чудного Малого Достоевского — Засек возможность — “

”Сон Смешного Человека, ты имеешь в виду?”

” — возможность любви внутри моей сердечной сорочки но не снаружи сердца в реальной жизни, видишь, передо мной мелькнула любовная жизнь которая была у Достоевского в его глубокой темнице света, она всколыхнула во мне слезы тронула мне сердце которое расширилось все блаженное, видишь, потом у Достоевского был его сон, видишь он кладет в ящик револьвер после того как просыпается, собирается застрелиться, БАМ!” хлопает ладонями, “и почувствовал еще более острое желание любить и проповедовать — да Проповедовать — так он и сказал — “Жить и Проповедовать тот Узелок Истины который знаю так Хорошо” — поэтому когда мне подойдет срок произносить ту речь когда Ирвин с Рафаэлем прочтут свои стихи, я приведу в замешательство всю группу и самого себя идеями и словами о любви, и почему люди не любят друг друга так сильно как могли бы — Я даже расплачусь перед ними чтобы донести свои переживания — Коди! Коди! Эй ты чокнутый юноша!” и он подбегает и тузит и тянет его, а тот только “Ах хем ха я” да поглядывает на свои старые железнодорожные часы, готовый бежать, пока мы все тусуемся — “У нас с Ирвином были долгие до-о-олгие разговоры, я хочу чтобы наши отношения строились как фуга Баха видишь где все источники движутся друг между другом видишь — ” Саймон заикается, пятерней откидывает назад волосы, в самом деле очень нервный и сумасшедший, “И еще мы снимали всю одежду с себя на вечеринках Ирвин и я и закатывали большие оргии, как-то ночью до того как ты приехал мы взяли эту девчонку которую Сливовиц знает и уложили ее в постель и Ирвин сделал ее, ту которой ты зеркало разбил, что за ночка была, я полминуты кончал в первый раз — У меня снов не было никаких, фактически полторы недели назад я наспускал во сне а самого сна не помню, как одиноко…”

Потом он хватает меня “Джек спи читай пиши болтай гуляй ебись и смотри и снова спи” — Он искренне мне советует и окидывает меня встревоженным взором, “Джек тебе следует больше трахаться, мы должны уложить тебя в постель сегодня же!”

”Мы едем к Соне,” влезает Ирвин который с восторгом прислушивался -

”Все разденемся и займемся — Давай Джек сделай тоже!”

”Что это он мелет?” орет Рафаэль подгребаясь к нам — “Сумасшедший Саймон!”

И Рафаэль по-доброму пихает Саймона а Саймон просто стоит там как мальчишка оглаживая свою короткую стрижку и невинно так нам помаргивая, “Это правда”

Саймон хочет быть “совершенным как Коди”, он говорит, как водитель, “говоритель,” — он обожает Коди — Хорошо видно, почему Мэл-Именователь назвал его Безумным Русским — Но всегда тоже совершает невинные опасные штуки, вроде подбежать вдруг к совершенно незнакомому человеку (хмурому Ирвину Минко) и поцеловать его в щеку от избытка чувств: “Эй здорово,” а Минко ответил “Ты себе не представляешь как близок ты был только что к смерти.”

А Саймон, осажденный со всех сторон пророками, не мог понять — к счастью мы все были рядом чтобы его защитить, а Минко добрый — Саймон, истинный русский, хочет чтобы весь мир возлюбил, потомок в самом деле какого-то из тех полоумных милых Ипполитов и Кириловых достоевской царской России 19 столетия — Да и похож тоже, как тогда когда мы все ели пейотль (музыканты и я) и вот они мы такие заколачиваем здоровенный сейшак в 5 часов вечера в подвальной квартирке с тромбоном, двумя барабанами, Скоростюхой на пианино а Саймон сидел под горевшей весь день красной лампой с древними кистями, его каменистое лицо все изможденно в неестественной красноте, как вдруг я увидел: “Саймон Дарловский, величайший человек в Сан-Франциско” и позже той же самой ночью ради ирвиновского и моего развлечения когда мы топали по улицам с моим рюкзаком (вопя “Великое Облако Истины!” шарагам китайцев выходящих из игорных комнат) Саймон устроил небольшую оригинальную пантомиму а ля Чарли Чаплин но своеобразную его собственным тоже русским стилем которая состояла из того что он вбежал пританцовывая в вестибюль полный людей сидевших в мягких креслах смотря телевизор и закатил им сложную пантомиму (изумления, руки в ужасе ко рту, оглядываясь, опаньки, прогибаясь, заискивая, выскальзывая прочь, как можно было бы ожидать от каких-нибудь мальчишек Жана Жене которые дурачились бы на парижских улицах пьяные) (продуманный маскарад с умом — Безумный Русский, Саймон Дарловский, который вечно напоминает мне моего двоюродного брата Ноэля, как я всегда ему говорю, мой давний кузен из Массачусеттса у которого было такое же лицо и глаза и он скользил бывало призраком вокруг стола в неосвещенных комнатах и выдавал “Муээ хи хи ха, я Призрак оперы,” (говоря это по-французски, je suis le fantome de l’opera-а-а-а) — И еще странно, что места работ у Саймона всегда были какие-то уитмановские, медбрат, он бывало брил пожилых психопатов в лечебницах, ухаживал за больными и умирающими, а теперь начав водить неотложку в какой-то больничке он рассекал по всему Сан-Франу целыми днями подбирая униженных и увечных на носилки (жуткие места где их находили, каморки на задворках), кровь и горе, Саймон уже не Безумный Русский, а Саймон Нянька — Никогда и волоска ни на чьей голове не повредил бы если б даже старался -

Дата добавления: 2015-08-20