Часть вторая Опустошение в миру 9 страница

”Что ж я собираюсь сегодня ночью спать хорошо,” говорю я. “Был замечательный день — мы с Рафаэлем только что видели бившихся голубок” — и я пересказываю ему весь наш день.

”А еще я немного завидовал тому что ты облако,” серьезно говорит Ирвин.

”Завидовал? Ух ты! — Гигантское облако вот все что я такое, гигантское облако, склонившееся на один бок всё из паров — угу.”

”Вот бы мне стать гигантским облаком,” вздыхает Ирвин неимоверно серьезно и все-таки если он надо мною прикалывается ржать по этому поводу он не станет, он слишком серьезен и озабочен исходом всего, если это будут гигантские облака то он просто хочет это знать, только и всего.

”А ты рассказывал Лазарю про зеленые рожи у тебя в окне?” спрашиваю я, но не знаю что именно они там обсуждали и ложусь спать, и просыпаюсь на чуть-чуть посреди ночи и вижу как заходит Рафаэль и укладывается на полу, а я переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше.

Сладкий отдых!

Наутро Рафаэль на кровати а Ирвин ушел но здесь Саймон, у него выходной, “Джек я сегодня с тобой пойду в Буддистскую Академию.” Я собираюсь сходить туда уже несколько дней, упомянул про это Саймону.

”Ага но тебе там может быть скучно. Я схожу один.”

”Не-а, я останусь с тобой — Хочу преумножить красоту мира — “

”Как это произойдет?”

”Просто-напросто тем что я буду делать то же что и ты, помогать тебе, и научусь всему про красоту и вырасту сильным в красоте.” Совершенно серьезно.

”Это чудесно, Саймон. Ладно, хорошо, пойдем — Пойдем пешком — “

”Нет! Нет! Вон автобус! Видишь?” показывая в сторону, подпрыгивая, пританцовывая, пытаясь подражать Коди.

”Ладно ладно поехали автобусом.”

Рафаэлю надо куда-то в другое место, поэтому мы едим и причесываемся (и отчаливаем) но перед этим я стою в ванной на голове три минуты чтобы расслабить себе нервы и исцелить свои вены печали и все переживаю как бы кто-нибудь не вломился в ванную и не сшиб меня на раковину… в ванне у Лазаря замочены здоровенные рубахи.

Часто случается так что у меня затем следует приступ экстаза такой как был когда я шел домой по Третьей Улице, день отчаянья, вследствие чего я не могу оценить по-настоящему великолепного нового дня который только начался, тоже солнечный с голубыми небесами, с добросердечным Саймоном так и стремящимся меня обрадовать, я могу оценить это лишь много позже в рефлексии — Мы садимся в автобус до Полка и пешком поднимаемся по Бродвейскому холму среди цветочков и свежего воздуха и Саймон танцует на ходу выбалтывая все свои идеи — Я просекаю всё что он говорит но продолжаю угрюмо твердить ему что это не имеет значения — В конце концов отрезаю “Я слишком стар для подобного юного идеализма, я все это видал! — все сначала мне что опять сквозь это все проходить?”

”Но это настоящее, это истина!” вопит Саймон. “Мир это место бесконечного очарованья! Давай всем любовь и тебе сразу вернут ее обратно! Я это видел!”

”Я знаю что это правда но мне скучно”

”Но тебе не может быть скучно, если тебе скучно то нам всем скучно, если нам всем скучно и мы устали то мы всё бросаем, тогда мир падает и умирает!”

”А так и должно быть!”

”Нет! должно быть жизнью!”

”Никакой разницы!”

”Ах, Джеки маленький мой только вот этого мне не надо, жизнь есть жизнь и кровь и тянуть и щекотать” (и он начинает щекотать мне бока чтоб доказать это) “Видишь? ты отскакиваешь, тебе щекотно, тебе жизнь, у тебя в мозгу есть живая красота а в сердце живая радость и в теле живой оргазм, тебе нужно делать только это! Делать! Все любят гулять рука-об-руку,” и я вижу что он впрямь разговаривал с Ирвином -

”Ах паршивый я как же я устал,” должен признать я -

”Не надо! Проснись! Будь счастлив! Куда мы теперь идем?”

”На самый верх этого холма в большую Буддистскую Академию, зайдем в подвал к Полу — “

Пол это рослый светловолосый буддист который работает уборщиком в Академии, он ухмыляется в цокольном этаже, в ночном клубе Погребок когда там джаз он будет стоять закрыв глаза смеясь и подпрыгивая на обеих ногах такой радостный от того что слышит джаз и безумный гон — Затем он медленно зажжет большую серьезную трубку и поднимет большие серьезные глаза сквозь дым и поглядит прямо на тебя и улыбнется вокруг своей трубки, великолепный парень — Множество раз приезжал он в хижину на лошажьей горке и спал в старой заброшенной задней комнате, на спальном мешке, а когда здоровенные банды нас приносили бывало ему вино по утрам он садился и отхлебывал все равно затем шел гулять среди цветов, размышляя, и возвращался к нам с новой идеей — “Как ты говоришь, Джек, для того чтобы воздушный змей достиг бесконечного требуется длинный хвост, я только сейчас вот подумал, я рыба — Я плаваю по бесследному морю — одна вода, никаких дорог, никаких направлений и проспектов — хлопая хвостом однако я двигаюсь дальше — но моя голова кажется ничего общего с моим хвостом не имеет — пока я могу” (он приседает на корточки показать) “хлопать этими спинными плавниками, типа бесцельно, то могу просто двигаться вперед ни о чем не беспокоясь — Все это у меня в хвосте а голова моя это просто мысли — моя голова барахтается в мыслях а хвост юлит и толкает меня вперед” — Долгие объяснения — странный молчаливый серьезный кошак — Я зашел поискать свою потерявшуюся рукопись которая могла оказаться у него в комнате, поскольку я оставлял ее в своих ящиках для всеобщего пользования, а на самом деле даже с инструкцией: Если ты не понимаешь этого Писания, выкинь его. Если ты понимаешь это Писание, выкинь его. Я настаиваю на твоей свободе — и теперь начинаю понимать что Пол мог как раз это с нею и сделать, и смеюсь от такой мысли и это правильно — Пол был и физиком, и учился на математическом, и изучал инженерное дело, потом стал философом, а теперь он буддист безо всякой философии, “Просто мой рыбий хвост.”

”Видишь?” говорит Саймон. “Какой великолепный день? Везде солнце сияет, на улицах хорошенькие девушки, чего ж тебе еще надо? Старина Джек!”

”Ладно Саймон, давай будем ангельскими птичками.”

”Будем просто ангельскими птичками отойди-ка в сторонку мальчик мой ангельскими птичками.”

Мы входим в полуподвальную дверь унылого здания и идем к комнате Пола, дверь приоткрыта — Внутри никого — Заходим в кухню, там большая цветная девушка которая говорит что она с Цейлона, в натуре стройная и славненькая, хоть и пухловатая -

”Ты буддистка?” спрашивает Саймон.

”Иначе меня б тут не было — На следующей неделе возвращаюсь на Цейлон.”

”Как же это чудесно!” Саймон продолжает на меня поглядывать оценил ли я ее — Он хочет ее сделать, пойти в одну из спален на верхних этажах этого религиозного университета и трахнуться в постели — Я думаю она это до некоторой степени ощущает и вежливенько так отваливает — Мы идем по вестибюлю и заглядываем в комнату и там на матраце на полу молодая индуска со своим младенцем и большими шалями и книгами — Она даже не приподнимается пока мы с нею разговариваем -

”Пол уехал в Чикаго,” говорит она — “Поищи у него в комнате манускрипт свой, он может быть там.”

”Ух,” издает Саймон таращась на нее -

”А потом можешь пойти спросить у мистера Аумса он у себя в кабинете наверху.”

Мы на цыпочках проходим по вестибюлю обратно, едва сдерживаясь чтобы не расхихикаться, забегаем в туалет, причесываемся, треплемся, идем в спальню к Полу и роемся у него в вещах — Он оставил галлонную банку бургундского из которой мы разливаем по нежным японским чайным чашечкам тонюсеньким как просвирки -

”Чашки смотри не сломай”

Я лениво рассиживаю у Пола за столом и валяю ему записку — Пытаюсь придумать маленькие смешные дзэнские приколы и таинственные хайку -

”Вон коврик Пола для медитаций — дождливыми вечерами после того как раскочегарит печку и поест он сидит на нем в темноте и думает.”

”О чем же он думает?”

”О ничём.”

”Пошли наверх посмотрим чё они там делают. Пойдем, Джек, не сдавайся, продолжай!”

”Чего продолжать?”

”Продолжай это, не останавливайся — “

Саймон отплясывает свой сумасшедший дурашливый танец «Саймон-в-Мире» руки шепчут и на цыпочках и Уупс и исследование чудес что впереди в Арденнском Лесу — Совсем как я раньше сам делал -

Суровая секретарша хочет узнать кто желает видеть мистера Аумса что ввергает меня в ярость, я же просто хочу поговорить с ним в дверях, я сердито начинаю спускаться по лестнице, Саймон зовет меня обратно, женщина сбита с панталыку. Саймон выплясывает вокруг и все это так как будто его руки распростерты поддерживая и женщину и меня в какой-то тщательно продуманной пьесе — Наконец дверь открывается и оттуда выходит Алекс Аумс в строгом синем костюме, как хеповый кошак такой, во рту сигарета, прищурившись вглядываясь в нас, “О вот и ты,” это мне, “Ну как дела? Чего не заходишь?” показывая на кабинет.

”Нет, нет, я просто узнать хочу, может Пол оставлял у вас рукопись, мою, на время, или может вы знаете — “

Саймон переводит взгляд с меня на него озадаченно -

”Нет. Вовсе нет. Ничего. Может быть у него в комнате. Кстати,” говорит он крайне дружелюбно, “ты не видал случайно статью в нью-йоркской Таймс про Ирвина Гардена — ты в ней не упомянут но там всё про — “

”О да я ее видел.”

”Ну что ж мило было опять с тобой повидаться,” наконец, говорит он, и провожает, и Саймон одобрительно кивает, и я говорю, “Мне тоже, еще увидимся, Алекс,” и сбегаю вниз по лестнице и снаружи на улице Саймон восклицает: -

”Но почему же ты не подошел к нему не пожал ему руку не похлопал его по спине не закорешился — почему вы разговаривали через весь вестибюль и ты сбежал?”

”Ну а о чем нам было говорить?”

”Но говорить можно было обо всем, о цветах, о деревьях — “

Мы несемся по улице споря про это и в конце концов садимся на каменную стенку под деревом в парке, на тротуаре, и подходит какой-то господин с большим пакетом продуктов. “Давай расскажем всему миру, начиная с него! — Эй Мистер! Слуш сюда! смотрите вот этот человек буддист и может рассказать вам все про рай любви и деревьев…” Человек мечет в нас быстрый взглядик и спешит дальше — “Вот мы сидим под голубым небом — и никто не желает нас слушать!”

”Да все в порядке, Саймон, все они знают.”

”Тебе следовало сесть к Алексу Аумсу в кабинет и касаться друг друга коленями сидя в смешливых креслах и болтать о старых временах но ты только пугался — “

Я теперь вижу что если буду знаком с Саймоном следующие пять лет мне придется проходить сквозь все это снова, как я уже делал в его возрасте, но я вижу что мне лучше пройти чем нет — Слова которыми мы пользуемся чтобы описать слова — Кроме этого мне бы не хотелось разочаровывать Саймона или набрасывать гробовой покров на его юный идеализм — Саймона поддерживает определенная вера в братство людей сколь долго бы оно ни длилось пока иные насущные вопросы не затмят его… или никогда… Я в любом случае чувствую себя глуповато от того что не могу держаться с ним вровень.

”Фрукты! Вот что нам нужно!” выкрикивает он видя фруктовую лавку — Мы покупаем канталупы и виноград и мороженое с фруктами и идем по Бродвейскому Тоннелю вопя громкими голосами чтоб было эхо, жуя виноград и обслюнявливая канталупы а потом выбрасывая их — Выходим прямо на Норт-Бич и направляемся к Бублик-Лавке может там сможем найти Коди.

”Подтянись! Подтянись!” вопит Саймон у меня за спиной подталкивая меня пока мы быстро шагаем по узенькому тротуару — Я не разбрасываюсь, съедаю каждую виноградину.

Довольно скоро, после кофе, уже подходит время и почти поздно, идти на обед к Розе Мудрой Лазури где нас встретят Ирвин и Рафаэль и Лазарь -

Мы опаздываем, запутываемся в долгих пеших переходах по холмам, я ржу над теми безумными феньками которые запуливает Саймон, типа “Глянь-ка на вон того пса — у него хвост почти что откушен — он подрался и скрежещущие безумные зубы достали его” — “так ему и надо — научится уважать а не драться.” И чтобы спросить как пройти, у пары в спортивном МГ. “Как нам пройти до э-э э-э как он там называется Тебстертон?”

”О Хепперстон! Да. Прямо четыре квартала направо.”

Я так никогда и не понял что означает прямо четыре квартала направо. Я как Рэйни, который ходил везде с картой в руках, ему нарисовал ее начальник в его пекарне, “пойдешь на такую-то улицу,” Рэйни в форме своей фирмы просто вовсе наваливает с работы поскольку все равно не понимает куда они хотят чтоб он сходил — (целая книга про Рэйни, Мистер Каритас, как выражается Дэвид Д’Анджело, которого нам суждено встретить сегодня на дикой вечеринке в богатом доме после поэтических чтений —)

Вот он дом, мы входим, дверь открывает дама, такое славное лицо, мне нравятся такие глаза серьезной женщины которые все тают и становятся спальными глазами даже в среднем возрасте, они обозначают душу возлюбленной — Вот я такой вхожу, Саймон развратил меня или обратил в другую веру, он может — У Коди Проповедника почва из-под ног уходит — Такая милая женщина в элегантных очках, я думаю на тоненькой ленточке закрепленной где-то в головном убранстве, я думаю о серьгах, не могу вспомнить — Очень элегантная леди в роскошном старом особняке в лощеном районе Сан-Франциско, на холмах как толстой резиной покрытых листвой, среди дико разросшихся изгородей с красными цветами и гранитных стен уводящих наверх к паркам заброшенных усадеб Варварского Побережья, превращенных наконец в руины старопиджачных клубов, где шишки ведущих фирм с Монтгомери-Стрит греют свои зады перед потрескивающими огнями в больших каминах и напитки им подвозят на колесиках, по коврам — Задувает туманом. Миссис Розе долило быть зябко иногда в молчании своего дома — О, и что же должна она делать по ночам, в своей “яркой ночной сорочке”, как сказал бы У.К.Филдз, и садится она в постели вслушиваясь в странный шум снизу потом опадает снова чтобы распланировать свою судьбу свой выношенный план разгрома каждого нового дня — “Распевая нагружая сеновал”, вот все что мне слышно — Такая милая, и такая опечаленная что приходится вставать поутру к своей канарейке в ярко желтой кухне и знать что та умрет. — Напоминает мою Тетю Клементину но совсем на нее не похожа — “Кого же она мне напоминает?” задаюсь я вопросом — она напоминает мне былую возлюбленную которая была у меня в каком-то другом месте — Мы уже проводили вместе приятные вечера, искусно сопровождая их (ее и ее подругу поэтессу Бернис Уэйлен) вниз по лестнице Места, одной особенно безумной ночью в нем когда какой-то придурок валялся на спине на пианино, сверху, громко и ясно выдувал на трубе дурацкие нью-орлеанские риффы — которые я должен был признать были весьма недурны, как парчовые загоны которые случайно подслушаешь на улице — затем мы (Саймон и Ирвин и я) взяли дамочек в дикую джазовую контору с красно-белыми скатертями, и с пивом, клево, дикие котятки что свинговали там в ту ночь (и двинулись пейотлем со мною) и один новый кошак из Лас-Вегаса прикинутый вольно и четко, в башмаках типа крутых изукрашенных сандалий канающих только в Лас-Вегасе, в игорных домах, и садится за барабаны и лабает уматнейший бит отбивая своими палочками дроби на тарелках и бас бухает и всё в тему и так изумляет настоящего барабанщика что тот отваливается далеко назад чуть не падая совсем и отбивает этот ритм собственной башкой о сердце басового скрипача — Роза Мудрая Лазурь врубалась во все эти штуки со мною, и были элегантные разговоры в такси (цок цок Джеймс с Вашингтон-Сквера), и я совершил одну конечную вещь которую вероятно Роза, а ей 56, так никогда и не забыла: — на коктейле, у нее в доме, провожая ее лучшую подругу в ночь к ее автобусу в 21/2 кварталах отсюда (дом Рафаэлевой Сони совсем рядом), пожилая дама наконец ловит такси — “Ах Джек,” снова на вечеринке, ” как мило с вашей стороны быть столь добрым к Миссис Джеймс. Она решительно изумительнейшая личность с которой вы могли бы познакомиться!”

И вот у дверей теперь она нас приветствует: — “Я так рада что вы смогли прийти!”

”Извините что припоздали — не на тот автобус сели — “

”Я так рада что вы смогли прийти,” повторяет она, закрывая дверь, поэтому я понимаю что она чувствует что я вгоню ее в невозможную ситуацию которая возникнет в столовой, или же, иронию — “Так рада что вы пришли,” произносит она еще раз и я осознаю что это всего-навсего простая логика маленькой девочки, лишь продолжай повторять добрые приятности и твоя любезность не рассыплется — Она фактически вдохновляет всю вечеринку атмосферой невинности а иначе там всё щетинилось бы враждебными вибрациями. Я вижу как Джеффри Дональд смеется очарованный, поэтому знаю что все в порядке, вхожу и сажусь и окей. Саймон усаживается на свое место, с «оо» искреннего уважения на губах. Лазарь тоже там, ухмыляется почти совсем как Мона Лиза, руки по обе стороны от тарелки обозначая этикет, большая салфетка на коленях. Рафаэль совсем сполз развалившись в кресле изредка хватая кусочек ветчины с кончика вилки, элегантные ленивые руки болтаются, кричит, иногда совершенно затихает. Ирвин бородат и серьезен но смеется внутри (от очарованного счастья) так что глаза его не могут не лучиться. Его глаза вращаются с одного лица на другое, большие серьезные карие глаза которые если предпочтешь не отрываясь смотреть на них то он вытаращится на тебя обратно и однажды мы вызвали друг друга на гляделки и лыбились минут 20, или 10, я забыл, и его глаза стали под конец лишь еще безумнее, а мои устали — Пророк Глаз -

Дональд изящен в сером костюме, смеется, рядом девушка в дорогой одежде и говорит о Венеции и что там можно посмотреть. Рядом со мною симпатичная девчонка которая недавно поселилась в одной из пустующих комнат у Розы, приехав в Сан-Франциско учиться, вот оно как, и я тогда думаю: “Роза пригласила меня чтобы я с нею познакомился? Или она знала что все поэты и Лазари все равно увяжутся за мной?” Девчонка встает и помогает подавать на стол, Розе, что мне нравится, но она надевает фартук, типа кухаркиного фартука такого и я чуть не попутал, в собственной грубости.

Ах как элегантен и чудесен Дональд, Флейта Фейна, сидит рядом с Розой, вставляет уместные замечания ни одного из которых я не помню так тщетно завершенны они, типа, “Не такой красный как помидор, я надеюсь,” или же, то как сокрушительно он рассмеялся вдруг когда все остальные проделали то же самое когда я ляпнул свой faux pas,[17] проканавший как шутка, выпалив: “Я всегда езжу на товарняках.”

”Кому вообще сейчас надо ездить товарняками!” — Грегори — “Я не врубаюсь во всю эту чушь когда ездишь на товарняках и меняешься с бичами бычками — Зачем ты во все это пускаешься, Дулуоз?” — “В самом деле кроме шуток!”

”Но это же первоклассный товарняк,” и все фыркают а я гляжу на Ирвина под этот смех и говорю: “В самом деле, Полночный Призрак первоклассный поезд, ни одной остановки всю дорогу,” что Ирвину и так известно про железную дорогу от Коди и меня — Но хохот неподделен, и я утешаю себя напоминанием, воплощенным в Дао моего воспоминания. “Мудрец вызывающий хохот ценнее колодца.” Поэтому я как колодец перемигиваюсь с полным до краев вином небосводом стекла и выливаю графины вина (красного бургундского) себе в стакан. Почти неприлично то как я стенаю на это вино — но все остальные начинают мне подражать — Фактически я продолжаю наполнять стакан хозяйки затем и свой собственный — В чужом монастыре, как я всегда говорю -

Совершенное развитие вечеринки вращается вокруг темы как мы возглавим революцию. Я вставляю чуток от себя говоря Розе: “Я читал о вас в нью-йоркской Таймс что вы жизненно важный движущий дух всего поэтического движения в Сан-Франциско — Вот вы значит какая, а?” и она мне подмигивает. Мне хочется добавить “Ах проказница” но я здесь не затем чтоб острить, сегодня один из моих расслабленных вечеров, мне нравятся хорошая пища и хорошее вино и хорошая беседа, как то чего нет у нищего.

И вот Рафаэль с Ирвином подхватывают тему: “Мы пойдем до конца! Мы разденемся полностью чтоб читать свои стихи!”

Они орут это за этим вот вежливым столом и все же все кажется естественным а я гляжу на Розу и вновь она подмигивает. Ах она меня знает — В слава-Божную минутку когда она отходит к телефону а остальные надевают в прихожей пальто, за столом одни мы мальчишки, Рафаэль вопит “Вот что мы сделаем, нам придется раскрыть им глаза, нам придется разбомбить их! Бомбами! нам придется это сделать, Ирвин, мне жаль — это правда — это все слишком уж правда” и вот он встает снимая штаны за кружевной скатертью. Он не медлит с этим вытягивая из штанин колени но это всего лишь шутка и быстренько подвязывается снова когда возвращается Роза. “Мальчишки, теперь надо сделать все четко! Уже почти пора начинать чтение!”

”Все поедем в разных машинах!” призывает она.

Я который ржал все это время спешу закончить свою ветчину, свое вино, спешу поговорить с девицей продолжающей молча утаскивать тарелки -

”Мы все будем голыми и Журнал Тайм не станет нас снимать! Вот где слава-то! Не бойтесь ее!”

”Я вздрочу прямо перед ними!” вопит Саймон стуча по столу, с большими серьезными глазами как у Ленина.

Лазарь настойчиво тянется вперед со своего стула чтобы все услышать, но в то же самое время барабанит по стулу, или качается. Роза стоит озирая нас прицокивая языком но подмигивает и все нам спускает — вот такая уж она — Все эти сумасшедшие маленькие поэтики жрут и вопят у нее в доме, слава Богу что Ронни Тэйкера с собой не прихватили а то он бы вообще со столовым серебром ушел — тоже поэтом был -

”Давайте начнем революцию против меня!” ору я.

”Мы начнем революцию против Фомы Неверующего! Мы введем райские сады в штатах нашей империи! Мы достанем средний класс обнаженными нагими малышками что будут подрастать бегая по всей земле!”

”Мы будем размахивать штанами с носилок!” вопит Ирвин.

”Мы будем подпрыгивать и хватать крошек!” ору я.

”Это хорошо,” говорит Ирвин.

”Мы облаем всех бешеных псов!” торжествующе надрывается Рафаэль. Ба-бах по столу. “Это будет — “

”Мы будем качать крошек у себя на коленках,” говорит Саймон непосредственно мне.

”Крошек-мошек, мы будем как смерть, мы упадем на колени чтоб испить из беззвучных потоков.” (Рафаэль).

”Ух ты”

”Чё это значит?”

Рафаэль пожимает плечами. Открывает рот: — “Мы молоты вобьем им в пасть! Они будут молотами огня! Сами молоты будут в огне! Он будет вбивать и вбивать им во властные мозги!” То как он произносит мозги проникает нам под самую кожу, смешные раскаты… густые, искренние звуки… “муаззги…”

”Когда же я смогу стать командиром звездолета?” спрашивает Лазарь которому от нашей революции ничего больше не надо.

”Лазарь! Мы снабдим тебя воображаемыми золотыми горлицами вместо мотора! Мы повесим чучело Св. Франциска! Мы убьем всех крошек у себя в мозгах! Мы вольем вино в глотки разлагающихся лошадей!!! Мы притащим парашюты на поэтическое чтение!”

(Ирвин держится за голову.)

Это лишь избранные примеры того что он говорит на самом деле -

И мы все грузим, типа, Ирвин грузит вот таким: “Мы будем показывать задницы на экранах Голливуда.”

Или я говорю: “Мы привлечем внимание гнилой урлы!”

Или Саймон: “Мы покажем им золотой мозг наших хуев.”

То как эти люди разговаривают — Коди говорит: “Мы отправимся на Небеса опираясь на руку того кому помогли.”

Проездом как исчезающая молния, и не беспокойся -

Мы все втискиваемся в две разные машины, Дональд едет впереди, и отъезжаем на поэтическое чтение которое мне будет не по кайфу на самом деле и я его еле выдержу, я уже вбил себе в голову (вино и прочее) выскользнуть в бар и встретиться со всеми потом — “Кто этот Меррилл Рэндалл?” спрашиваю я — поэт который будет читать свою работу.

”Это такой тонкий элегантный парень в очках в роговой оправе и с миленькими галстучками которого ты встречал в Нью-Йорке в Ремо но не запомнил,” говорит Ирвин. “Один из толпы Харцджона — “

Чашки для ужина с чаем — может и интересно слушать как он спонтанно беседует но я не стану высиживать все его ремесленные поделки на пишущей машинке посвященные как это обычно с ними бывает имитации лучшей поэзии до сего времени написанной, или по меньшей мере приблизительному соответствию — я б лучше послушал новые словесные бомбы Рафаэля, на самом деле я б лучше послушал как Лазарь напишет стихотворение -

Роза медленно напряженно ведет свою машину в поток движения в центре Сан-Франциско, я не могу не думать “Если б за рулем сидел старина Коди мы б уже обернулись туда и обратно” — Смешно что Коди никогда не ходит на поэтические чтения или подобные им мероприятия, он приходил только раз, почтить первое чтение Ирвина, и когда Ирвин закончил выть последнюю поэму и в зале наступила мертвая тишина именно Коди, нарядившийся в свой воскресный костюм, выступил вперед и протянул поэту руку (своему корешу Ирвину с которым стопом проехал сквозь Техасы и Апокалипсы 1947 года) — Я всегда вспоминаю это как типичный смиренный прекрасный акт дружбы и хорошего вкуса — Касаясь коленями в машине и все вверх тормашками мы все озираемся по сторонам вытягивая шеи пока Роза пытается втиснуться на стоянку, медленно — “Окей, окей, еще чуточку, рули давай.” А она вздыхает “Ну вот и все — ” Мне хочется сказать “О Рози сидела б ты лучше дома лопала бы шоколад да читала Босуэлла,[18] все эти выходы в свет ничего тебе не дадут кроме морщин тревоги на лице — а в светской улыбке ничего кроме зубов.”

Но зал где проводятся чтения полон тех кто приехал пораньше, девчонка продает билеты, есть программки, и мы рассаживаемся разговаривая и в конце концов мы с Ирвином рвем оттуда купить квинту сотерна чтоб развязать языки — На самом деле это очаровательно, Дональд там сейчас один, девушка ушла, и он выдает текучие очаровательные шуточки — Лазарь стоит на заднем плане, я сижу на корточках с бутылкой — Роза нас привезла и на этом ее миссия окончена, она идет и садится, она была Матерью привезшей Движущуюся Машину на Небеса, со всеми своими детишками которые никак не хотели верить что дом горит -

Меня интересует только то что потом в большом доме будет партея, с чашей пунша, но вот сюда входит Дэйвид Д’Анджели, скользя как араб, осклабившись, с прекрасной молодой француженкой по имени Иветта под руку и О он ведь совсем как какой-нибудь элегантный герой Пруста, Священник, если Коди Проповедник то Дэйвид Священник но у него постоянно есть какая-нибудь красивенькая лапочка на поживу, фактически я уверен в том факте что единственное что может не позволить Дэйвиду принять Обет в Католических Орденах это то что он может захотеть жениться (уже однажды был женат) снова, и воспитывать детей — изо всех нас Дэйвид самый прекрасный человек, у него совершенные черты лица, как у Тайрона Пауэра,[19] однако более тонкие и эзотеричные, и этот акцент с которым он разговаривает уж и не знаю где он его подцепил — Он как Мавр получивший образование в Оксфорде, нечто отчетливо арабское или арамейское есть в Дэйвиде (или карфагенское, как в Августине) хоть он и сын ныне покойного зажиточного итальянского оптовика а мать его живет в прекрасной квартире с дорогой мебелью красного дерева и серебром и погребом полным итальянской ветчины и сыра и вин — домашних — Дэйвид как Святой, он похож на Святого, он из таких обворожительных фигур которые молодость свою начинают с поисков зла (”Попробуй-ка этих пилюль,” сказал он в первый раз когда Коди с ним познакомился, “они в самом деле тебя закинут дальше некуда” поэтому Коди так и не осмелился их взять) — Вот он Дэйвид, в ту ночь, возлежал элегантно на белом меховом покрывале на постели, с черным котом, читая египетскую Книгу Мертвых и передавая по кругу косяки, странно разговаривая, “Но как изумител-льно, в самом дел-ле,” говорил он тогда, но с тех пор “Ангел сшиб его со стула,” ему было видение книг Отцов Церкви, всех сразу в один миг, и ему было приказано вернуться в католическую веру где он и родился поэтому вместо того чтобы вырасти в элегантного и слегка изнеженного хипстера-поэта он вдруг ослепительный тип Св. Августина прошлых зол посвятившего себя Видению Креста — Через месяц он уходит в Монастырь Траппистов на послушание и ученичество — Дома он на полную катушку врубает Габриэлли перед тем как идти к причастию — Он добр, справедлив, блестящ, всегда охотно все объясняет, отказов не принимает. “Твой буддизм это не что иное как остатки манихейства Джее-ек, не спорь — в конце концоов и тебя крестили тут нет ваапросов, видишь,” простирая свою тонкую белую нежную священническую руку для жеста — Однако вот он вплывает на поэтический вечер совершенно городской, был слух что он решил бросить всех вербовать и вышел на стадию молчания городской регулярности по этому поводу, абсолютно естественно когда под ручку такая роскошная Иветта, а он весь расфранченный до совершенства в простом костюме и в простом галстуке и с новой короткой стрижкой придающей его миловидному личику новый возмужалый вид, хоть лицо его за год и изменилось от мальчишеской миловидности до мужской миловидности и суровости -

”Ты выглядишь в этом году более возмужало!” первое что я говорю.

”В каком это смысле возмужало!” восклицает он, топая ногой и смеясь — То как он прямо подмахивает к тебе плавно как араб и вручает тебе свою вялую белую искреннюю нежную руку — Но пока он болтает а на всех стадиях его развития единственное что я могу это ржать, он в самом деле очень смешной, у него улыбка постоянно простирается за все пределы здравого смысла и начинаешь понимать что улыбка его это тонкая шутка (здоровенная шутка) которую он рассчитывает что ты все равно поймешь а он продолжает сиять белым безумием той своей маски пока не можешь уже не начать слышать его внутренние слова которых он вовсе не произносит (несомненно смешные слова) и это уже чересчур — “Над чем ты смеешься Дже-э-эк!” выкрикивает он — Он выговаривает свои «э» широко, это отчетливо окрашенный акцент состоящий (очевидно) из второго поколения американских итальянцев но с сильными британизированными наложениями на его средиземноморскую элегантность которая создает отменную и странную новую форму английского которую я когда-либо где бы то ни было слышал — Дэйвид Милосердия, Дэйвид Любезности, который надевал (по моему настоянию) мое пончо мой капуцинский дождевик у меня в хижине и выходил в нем медитировать под деревья посреди ночи и молился стоя на коленях вероятно, и возвращался в освещенную лампой хижину где я читал «манихейские» сутры и снимал накидку только после того как давал мне рассмотреть как он в ней выглядит, а выглядел он в ней как монах — Дэйвид который водил меня в церковь утром по воскресеньям и после причастия вот он идет такой по проходу и гостия тает у него под языком, глаза набожно и все же как-то юморно или по крайней мере обаятельно опущены, руки сцеплены, чтобы все дамы видели, совершеннейший портрет священника — Все ему постоянно твердят: “Дэйвид напиши исповедь своей жизни как Св. Августин!” что его забавляем: “Прямо все!” смеется он — Но это потому что все они знают что он неимовернейший хепак прошедший через преисподнюю и теперь устремленный в небеса, которому нет земного применения, и все в самом деле ощущают что он знает то что было забыто и исключено из пережитого Св. Августином или Франциском или Лойолой или остальными — Вот он трясет мне руку, знакомит с синеглазой совершенной красоткой Иветтой, и присаживается со мною на корточки дерябнуть сотерна -

Дата добавления: 2015-08-20