Часть вторая Опустошение в миру 10 страница

”Чего ты сейчас делаешь?” смеется он.

”Ты будешь потом на попойке? — хорошо — Я сваливаю в бар — “

”Так не напейся же!” смеется он, он вечно смеется, на самом деле когда они с Ирвином сходятся вместе там просто одни смешочки за другими, они обмениваются эзотерическими таинствами под обыденным византийским куполом своих пустых голов — одна плитка мозаики за другой, атомы пусты — “Столы пусты, и все уже ушли,” пою я, под синатровскую “Ты Учишься Блюзу” -

”О это пустые дела,” смеется Дэйвид. “В самом деле Джек, я рассчитываю что ты лучше проявишь то что тебе в самом деле известно, чем все эти буддистские отрицанья — “

”О я больше уже не буддист — Я больше уже никто!” воплю я и он смеется и нежно меня хлопает. Он мне уже говорил раньше: “Тебя крестили, таинство воды коснулось тебя, благодари Господа за это — “… “Иначе я и не знаю прямо что бы с тобою случилось — ” Это у Дэйвида теория такая, или верование, что “Христос проломился сюда с Небес чтобы принести нам избавленье” — и простые правила установленные Св. Павлом не правила а просто золото, ввиду того что рождены от Христа-Эпоса, от Сына посланного Отцом открыть нам глаза, наивысшей жертвой отдачи Своей жизни — Но стоило мне сказать ему что Будде вовсе не надо было умирать в крови а надо было лишь сидеть в тихом-мирном экстазе под Деревом Вечности, “Но Дже-э-эк, это же не вне естественного порядка” — Все события кроме события Христа находятся в естественном порядке, подчиненном заповедям Сверхъестественного Порядка — Насколько часто фактически я боялся встретиться с Дэйвидом, он в самом деле оставлял вмятины у меня в мозгу своими увлеченными, страстными и блистательными толкованиями Универсального Православия — Он бывал в Мексике и рыскал среди соборов, и близко дружился с монахами в монастырях — Дэйвид к тому же еще и поэт, странный утонченный поэт, некоторые из его дообращенческих (до-ре) стихов были жуткими видениями по пейотлю и тому подобное — и больше чем я когда-либо видел — Но мне никогда не удавалось свести вместе Дэйвида и Коди чтобы по-большому долго поговорить о Христе -

Но вот чтение начинается, вон Меррилл Рэндалл поэт раскладывает свои рукописи на переднем столике поэтому после того как мы приканчиваем в сортире квинту я шепчу Ирвину что сваливаю в бар а Саймон шепчет “И я с тобой!” и Ирвину на самом деле тоже хочется но он должен остаться и как бы проявлять поэтическую заинтересованность — Что же до Рафаэля то он уселся и готов слушать, говоря: -

”Я знаю что это никудышности но мне хочется послушать именно неожиданной поэзы,” такой вот котеночек, поэтому мы с Саймоном выбегаем едва Рэндалл успевает начать свою первую строку:

”Двенадцатиперстная пропасть что подводит меня к краю поглощая мою плоть”

и тому подобное, какая-то строка что я слышу, и больше слушать не хочу, поскольку в ней я слышу ремесло его тщательно упорядоченных мыслей а не сами неконтролируемые невольные мысли, врубись — Хоть у самого меня в те дни вряд ли хватило бы смелости встать там и прочесть даже Алмазную Сутру.

Мы с Саймоном чудом находим бар где за столиком сидят две девчонки ожидая пока их снимут, а посреди зала какой-то паренек поет и играет джаз на пианино, а у стойки бара человек тридцать топчутся за пивом — Мы немедленно подсаживаемся к девчонкам, слегка подталкивая друг друга сначала, но я сразу вижу они не одобряют ни Саймона ни меня, а кроме этого я джаз хочу послушать, а не их нытье, джаз-то по крайней мере новый, и я подхожу и становлюсь возле пианино — Паренька я видел раньше по Телевидению (во Фриско) неимоверно наивный и возбужденный с гитарой вопил и пел, танцуя, но теперь поуспокоился и пытается зарабатывать на жизнь коктейльным пианистом — По ТВ он напоминал мне Коди, более молодого и музыкального Коди, в его Старой Полночно-Призрачной Гитаре (чаг чагалаг чагчаг чагалаг) я слыхал эту старую Дорожную поэзию, и в его лице я видел веру и любовь — Теперь он выглядит как будто Город в конце концов подкосил его и он от нечего делать поблямкивает тут какие-то песенки — Наконец я начинаю немножко подпевать а он начинает играть “Восторг Прошел” и просит меня спеть, на полном серьезе, что я и делаю, не громко, и отвязанно, подражая до определенной меры стилю Джуна Кристи, а это атакующий мужской стиль в джазовом пении, невнятно, свободные наплевательские проскальзывания — жалкое Одиночество Голливудского Бульвара — Между тем Саймон не хочет сдаваться и продолжает джазовать по девчонкам — “Поехали все ко мне…”

Время летит а мы торчим как вдруг заходит Ирвин, везде он появляется с этими своими большими глядящими глазами, как призрак, почему-то мы знали что он сюда придет (всего в паре кварталов), его не избежать, “Вот вы где, чтение кончилось, мы все едем на большую вечеринку, а вы чем занимались?” а за спиною у него на самом деле Лазарь -

Лазарь просто поражает меня на вечеринке — Это настоящий особняк черт-те где, с библиотекой обшитой панелями содержащей в себе рояль и кожаные мягкие кресла, и большая комната с канделябрами и старыми полотнами, камин со сливочным мрамором, и с подставками для дров из чистой латуни, а на столе громадная чаша пунша и картонные стаканчики — И во всей этой болтовне и оре типичного позднего коктейля стоит Лазарь весь сам по себе, в библиотеке таращась на портрет маслом девочки лет 14, спрашивая элегантных педиков что стоят рядом, “Кто она, где она? Можно мне с нею познакомиться?”

Тем временем Рафаэль опускается на кушетку и выкрикивает читая собственные стихи «Рыба-Будда» и т. п. что у него в кармане пальто — Я прыгаю от Иветты к Дэйвиду к еще одной девчонке обратно к Иветте, фактически в конце концов снова показывается Пенни, сопровождаемая художником Левеском, и попойка становится шумнее — Я даже болтаю немного с поэтом Рэндаллом, обмениваясь взглядами на Нью-Йорк — Заканчиваю опрокинув чашу с пуншем себе в стаканчик, неимоверная задача — Лазарь изумляет меня еще и тем как незаинтересованно он прошел проездом через всю ночь, ты такой разворачиваешься а у него напиток в руке, и улыбается, но не пьян и ни слова не говорит -

Диалог на таких вечеринках всегда один большой гвалт который подымается к потолку и кажется сталкивается и громыхает там, когда закрываешь глаза и прислушиваешься получается “Бваш бваш трах” поскольку каждый старается подчеркнуть свой разговор рискуя быть прерванным и заглушенным, в конце концов становится еще громче, напитки продолжают поступать, закуски уничтожаются а пунш вылакан жадно болтающими языками, наконец она вырождается в состязание по крику и как всегда хозяин начинает беспокоиться по поводу соседей и его последний час тратится на то чтобы вежливо прикрыть гулянку — Всегда находятся запоздалые отставшие крикуны, т. е., мы — последних гуляк всегда нежненько выпроваживают — как в моем случае, я иду к чаше с пуншем чтоб вывалить ее себе в стаканчик но лучший друг хозяина деликатно извлекает чашу у меня из рук, со словами “Она пустая — а кроме этого гулянка окончена” — последняя кошмарная сцена показывает тусовщика набивающего карманы дармовыми сигаретами щедро оставленными в открытых ящичках тикового дерева — Этим занимается Левеск-художник, злобно оскалившись, художник без гроша, сумасшедший, все волосы у него сбриты до кобылячьей минимальной щетины и весь покрыт коростой и синяками оттого что напился и упал вчера ночью — Однако в Сан-Франциско самый лучший художник -

Хозяева кивают и подстраховывают нас до самой садовой дорожки и мы все с криками идем прочь пьяной поющей шарагой состоящей из: Рафаэля, меня, Ирвина, Саймона, Лазаря, Дэйвида Д’Анджели и Левеска-художника. Ночь только началась.

Мы все садимся на край тротуара а Рафаэль заваливается садясь по-турецки прямо на дорогу лицом к нам и начинает говорить и жестикулировать в воздухе теми руками — Некоторые из нас сидят скрестив ноги — Долгую речь произносит он в которой слышится пьяное трожество, мы все пьяны, но в ней еще все равно есть это птичье-чистое рафаэлево торжество но вот подходят легавые, и подтягивается патрульный крейсер. Я поднимаюсь и говорю “Пошли, мы слишком шумим” и все идут за мной следом но фараоны наезжают и хотят узнать кто мы такие.

”Мы только что вышли вон с той большой вечеринки вон там.”

”Так вы слишком сильно шумели — Нам три звонка от соседей поступило.”

”Мы уходим,” говорю я, и поворачиваюсь чтоб идти, а кроме этого полицейские теперь начинают врубаться в большого бородатого Ирвина Авраама и в спасенного благородного на вид Дэйвида и в сумасшедшего горделивого художника а затем они видят Лазаря с Саймоном и приходят к выводу что это будет чересчур для их участка, а так конечно и оказалось бы — Я хочу научить своих бхикку избегать властей, как написано в Дао, это единственный путь — Это единственная прямая линия, насквозь -

Теперь мы владеем миром, мы покупаем вина на Маркет-Стрит и все ввосьмером запрыгиваем в автобусы и пьем там сзади и слезаем и идем крича вниз по большим длинным разговорам самых середин улиц — Забираемся на холм и длинной тропой и вверх до травяного тротуара на вершине с которой открывается панорама огней Фриско — Сидим в траве и пьем вино — Все болтаем — Затем до хаты этого мужика, в дом со двором, большой хай-фай электромагнитный пу-бах здоровенный фонограф и они с гулом запускают здоровенные номера, органные мессы — Левеск-художник падает а думает что его ударил Саймон, и плача приходит пожаловаться нам — Я начинаю плакать из-за того что Саймон кого-то ударил, все это пьяно и сентиментально, Дэйвид в конце концов уходит — Но Лазарь “это видел”, видал как Левеск упал и ударился, и на следующее утро оказывается что никто никого не бил — Вечерок отчасти глуповатый но полный торжества которое наверняка было пьяным торжеством.

Утром Левеск приходит с тетрадкой и я говорю ему “Никто тебя не бил!”

”Ну я рад слышать это!” ревет он — Я как-то раз сказал “Ты должно быть мой брат который умер в 1926 году и был великим художником и рисовальщиком в девять лет, ты когда родился?” но теперь я понимаю что они вовсе не одно и то же лицо — если так, то Карма свернула. Левеск искренен с большими голубыми глазами и очень хочет помочь и очень смиренный но и он тоже вдруг может обезуметь прямо у тебя на глазах и бешено заплясать по улице что пугает меня. К тому же он смеется “Муии хи хи ха ха” и нависает у тебя за спиной…

Я изучаю его тетрадку, сижу на веранде разглядывая город, провожу спокойный день, набрасываю вместе с ним картинки (один набросок который я делаю это спящий Рафаэль, Левеск говорит “О это Рафаэль-от-пояса в самый раз”) — Потом мы с Лазарем моросим призраками ему в тетрадку нашими суматошными мультяшными карандашами. Я бы хотел увидеть их снова, особенно странные бродящие призрачные линии Лазаря, которые тот рисует с ослепительно озадаченной улыбкой… Затем ей-Богу мы покупаем свиные отбивные, весь магазинный запас, мы с Рафаэлем обсуждаем Джеймса Дина перед стендом кинотеатра, “Что за некрофилия!” вопит он, имея в виду что девчонки обожают покойного актера но то чем актер не является, то что актер есть — Готовим на кухне свиные отбивные и уже стемнело. Предпринимаем короткую прогулку вверх по той же самой странной тропе через пустырь со скальной травой, пока мы спускаемся снова Рафаэль шагает сквозь лунную ночь в точности как опиумотрубочный китаец, руки у него глубоко в рукавах а голова склонена и он идет дальше и дальше, по-настоящему темный и странный и согбенный под горестными соображениями, глаза его поднимаются и прочесывают окрестность, он выглядит потерянным как маленький Ричард Бартельмесс[20] в старой картине о лондонских опиекурильщиках под фонарями, фактически Рафаэль заходит как раз под фонарь и переходит к другой темноте — руки в рукавах он выглядит угрюмо и сицилийски, Левеск говорит мне “О как бы я хотел написать его когда он идет вот так.”

”Нарисуй сначала карандашом,” говорю я, потому что весь день безуспешно рисовал его тушью -

Мы входим и я иду спать, в свой спальник, окна открыты к прохладным звездам — И сплю я со своим крестиком.

Наутро “Я и Рафаэль и Саймон” уходим сквозь жаркое утро сквозь большие цементные фабрики и чугунолитейные заводы и депо, мне хочется идти и показывать им разные вещи — Сначала они стонут но потом начинают интересоваться большими электромагнитами которыми поднимают кучи прессованного металлолома, и сваливают их в саморазгружающиеся вагоны, блэм, “просто выпуская сок рубильником, питание обрубается, масса падает,” объясняю я им. “А масса равна энергии — а масса плюс энергия равняется пустота.”

”Ага но ты только погляди на эту ч-чер-то-ву штукенцию,” говорит Саймон, раскрыв рот.

”Это здорово!” вопит Рафаэль стуча по мне кулаком. Мы шагаем дальше — Мы собираемся посмотреть на железнодорожной ли станции Коди — Заходим прямо в раздевалку проводников и я даже вижу приходили ли мне сюда письма, с того времени два года назад когда я и сам был тормозным кондуктором, затем дергаем оттуда увидеться с Коди на Пляже — в кофейне — Остаток пути едем автобусом — Рафаэль захватывает заднее сиденье и говорит громко, маньяк он хочет чтоб его слышал весь автобус, если ему хочется поговорить — Между тем у Саймона банан только что купленный и ему хочется узнать у нас такие же или больше.

”Больше,” отвечает Рафаэль.

”Больше?” вопит Саймон.

”Правильно.”

Саймон принимает эту информацию с полным серьезным соображением и пересоображением, я вижу как он шевелит губами и подсчитывает -

Ну конечно же Коди там, на дороге, толкает свою малолитражку на 40 милях в час на крутую горку, вписывается задом в щель на стоянке и выпрыгивает — дверца широко распахнута он высовывает свою широкую смеющуюся красную рожу верещит что-то нам парням на улице и одновременно отгоняет налетающих мотоциклистов -

Мы несемся на хату к одной красивой девчонке, прекрасная квартирка, у нее короткая стрижка, она в постели, под одеялами, она болеет, у нее большие грустные глаза, она просит чтобы я включил погромче Синатру на проигрывателе, у нее там весь альбом вертится — Да, нам можно взять ее машину — Рафаэль хочет перевезти свое барахло, от Сони, на новую квартиру с гулянкой где была органная музыка и Левеск плакал, окей, машина Коди слишком маленькая — А потом мы схиляем на скачки -

”Нет на скачки в моей машине нельзя!” кричит она -

”Ладно — ” “Мы вернемся” — Мы все окружаем ее восхищаясь, немного сидим, у нас даже есть долгие молчания во время которых она тогда поворачивается и начинает на нас смотреть, и в конце концов обращается к нам:

”Вы что чуваки задумали” — “в любом случае” — чихает — “Ух,” говорит она — «Расслабьтесь» — “В том смысле, что знаете?” — “Типа, знаете?” -

Ага, мы все соглашаемся но не можем все одновременно влезть поэтому отчаливаем на скачки но переезд Рафаэля отнимает у нас все время и в конце концов Коди начинает соображать что мы снова опоздаем на первый заезд — “Я опять пропущу ежедневный двойной?” неистово кричит он — показывая свой раскрытый рот и зубы — он в самом деле по-серьезному.

Рафаэль выуживает все свои носки и шмутки а Соня говорит, “Слушай, я не хочу чтобы все эти старые кошки знали про мою жизнь — Я живу, видишь — “

”Это клево,” говорю я, а самому себе: совершенно серьезная девчоночка серьезно влюбленная — У нее уже есть новый мальчик и это то что она хочет сказать — Мы с Саймоном поднимаем большие альбомы пластинок и книги и сносим их вниз к машине где дуется Коди -

”Эй Коди,” говорю я, “поднимись поглядеть на симпатичную девчонку — ” Ему не хочется — в конце концов я говорю “Нам нужны твои мускулы чтоб все это перетащить” и тогда он идет но когда мы уже всё уладили и опять сидим в машине готовые ехать, и Рафаэль говорит “Фу! ну всё!” Коди произносит:

”Хмф, мускулы”

Нам надо доехать до новой квартиры, и там я впервые замечаю прекрасное пианино. Хозяин, Эрман, еще даже не вставал. Левеск тоже здесь живет. Рафаэль по крайней мере оставит тут пожитки. Уже слишком поздно и для второго заезда поэтому мне наконец удается убедить Коди не ездить на скачки вовсе а поехать в следующий раз, завтра проверить результаты (позже выясняется что он бы продулся), и просто покайфовать денек ничем особенным не занимаясь.

Поэтому он вытаскивает свою доску и играет в шахматы с Рафаэлем чтобы расколотить того в отместку — Его злость уже поумерилась с той точки когда он пихал Рафаэля локтями разворачивая машину так что Рафаэль вопил “Эй зачем ты меня бьешь? Почему же ты не думаешь — “

”Он бьет тебя потому что обижен что ты наколол его и заставил перевозить его барахло а он теперь опоздал на бега. Он тебя карает!” добавляю я, пожимая плечами — Теперь Коди, услышав что мы так разговариваем, кажется явно доволен и они разыгрывают большие злые шахматные партии, где Коди вопит “Попался!” пока я проигрываю большие громкие пластинки, Онеггера, а Рафаэль крутит Баха — Мы только и делаем что придуриваемся, а на самом деле я гоняю за двумя картонками пива.

Тем временем хозяин, Эрман, который спал у себя в комнате, выходит, немного наблюдает за нами, и возвращается в постель — Ему до фонаря, ему хватает той музыки что ревет для него — Это пластинки Рафаэля, Реквиемы, Вагнер, я прыгаю и запускаю Телониуса Монка -

”Это смешно!” вопит Рафаэль изучая свою безнадежную шахматную позицию — Затем позже: “Помрэй ты не даешь мне закончить эндшпиль, ты стягиваешь все шахи с доски, поставь их обратно, чё — ” а Коди срывает фигуры с доски и снова швыряет их так быстро что я вдруг спрашиваю себя а не мелвилловский ли он Шулер играющий в баснословно скрытные честные шахматы.

Потом Коди уходит в ванную и бреется, а Рафаэль тяжело опускается за пианино положив один палец на клавиши.

Ударяет одну ноту затем две и снова одну -

Наконец он начинает играть мелодию, прекрасную мелодию никем не слыханную прежде — хоть Коди, с бритвой у подбородка, и заявил что это “Остров Капри” — Рафаэль пускается раскладывать задумчивые пальцы по аккордам — довольно скоро у него весь сонатный этюд выходит так изумительно что получаются связки и припевы, возвращается к своим припевам со свежими новыми темами, поразительно как неожиданно он выплямкивает совершенный нотный плач возобновляя свою Песнь Итальянской Птицы Любви — Синатра, Марио Ланца, Карузо, все поют эту птичье-чистую ноту виолончельной печали какая видна у грустных Мадонн — их притягательность — у Рафаэля притягательность как у Шопена, мягкие понимающие пальцы с разумением возложенные на клавиатуру, я отворачиваюсь от окна возле которого стою и неотрывно гляжу на играющего Рафаэля думая. “Это его первая соната — ” Я замечаю что все тихонько слушают, Коди в ванной а старина Джон Эрман в постели, уставясь в потолок — Рафаэль играет на одних белых клавишах, как будто в предыдущей жизни возможно (помимо Шопена) он мог быть неизвестным органистом в звоннице игравшим на древнем готическом органе без минорных нот — Поскольку он делает все что ему хочется со своими мажорными (белыми) нотами, и извлекает неописуемо прекрасные мелодии которые неуклонно становятся более трагичными и разбивают сердце, он чистая птица певчая, он сам это сказал, “Я чувствую себя птичкой певчей,” и сказал он это так сияюще. Наконец у окна пока я слушаю, каждая нота совершенна и впервые в его жизни он за пианино перед серьезными слушателями вроде преподавателя музыки в спальне, становится так грустно, песни слишком прекрасны, чисты как и его высказывания, показывая что рот у него так же чист как и рука — его язык так же чист как и рука так что рука его знает куда идти за песней — Трубадур, Трубадур раннего Возрождения, играет на гитаре для дам, заставляя их плакать — Меня он тоже заставляет плакать… слезы наворачиваются мне на глаза когда я это слышу.

И я думаю “Как же давно это было я стоял у окна, когда был учителем музыки в Пьерлуиджи и открыл нового гения в музыке,” у меня в самом деле бывают такие грандиозные мысли — означает что в предыдущем перерождении я был мной а Рафаэль новым гениальным пианистом — за занавесями всей Италии плакала роза, и луна освещала птицу любви.

Затем я представляю себе как он играет вот так, со свечами, как Шопен, даже как Либрейс, бандам женщин вроде Розы, заставляя их плакать — Л воображаю себе это, зарождение спонтанного виртуоза-композитора, чьи работы записываются на магнитофон, потом переписываются нотами, и который следовательно «пишет» первые свободные мелодии и гармонии мира, которые должны быть древней нетронутой музыкой — Я вижу, фактически, он возможио даже более великий музыкант нежели поэт а поэт он великий. Потом я думаю: “Значит Шопен получил своего Урсо, и теперь поэт дует как по пианино так и по языку — ” Я рассказываю все это Рафаэлю, который едва ли не верит мне — Он играет еще одну мелодию в любом случае такую же прекрасную как и первая. И так я понимаю что он может делать это всякий раз.

Сегодня тот вечер когда нас должны фотографировать для журнала поэтому Рафаэль вопит на меня “Не причесывайся — пускай волосы останутся непричесанными?”

И пока я стою у окна, высунув одну ногу как Парижский Денди, я осознаю великость Рафаэля — величие его чистоты, и чистоту его уважения ко мне — и того что позволил мне носить Крест. Это его девушка Соня только что спросила, “Ты разве больше не носишь Крест?” и таким гадским тоном что как бы указала: носил усталый крестик пока жил со мною? — “Не причесывайся,” говорит мне Рафаэль, и у него нет денег — “Я не верю в деньги.” — Человек на кровати в спальне едва его знает, а он въехал такой, и играет на пианино — Преподаватель музыки действительно соглашается как я вижу на следующий день, когда Рафаэль начинает играть в совершенстве, после более медленного начала чем прежде из-за моего возможно скоропалительного упоминания о его музыкальном таланте — его музыкальном гении — затем Эрман выходит из своей больничной палаты и разгуливает в банном халате, и когда Рафаэль извлекает совершенно чистую мелодическую ноту, я смотрю на Эрмана а тот смотрит на меня и мы оба кажется киваем в согласии — Потом он стоит несколько минут наблюдая за Рафаэлем.

Между теми двумя сонатами нас все-таки сфотали и мы все напились поскольку кто ж будет оставаться трезвым ради фотографирования и ради того чтобы называться “Пылающе-Прохладными Поэтами” — Мы с Эрвином поставили Рафаэля между собой, как я предложил, как я сказал “Рафаэль самый низенький, должен стоять в середине” и вот так рука об руку все втроем мы позировали перед миром Американской Литературы, кто-то сказал когда затвор щелкнул: “Ну и троица!” типа как про одного из этих Миллионно-Долларовых Игроков — Вот он я левый крайний, быстрый, блестящий бегун, базовый, автор длинных подач, некоторые из-за собственного плеча, фактически я стенобой вроде Пита Рейзера и весь избит, я Тай Кобб, я бью и убегаю и краду и хлопаю по этим базам с искренней яростью, они зовут меня Персиком — Но я чокнут, никому никогда моя личность не нравилась, я отнюдь не Малышка Рут Возлюбленный — Центровой Рафаэль светловолосый ДиМадж который может разыгрывать безупречный мяч не показывая что он старается или напрягается, такой вот Рафаэль — правый игрок серьезный Лу Гериг, Ирвин, кто делает длинные подачи с левой руки по окнам Бронкса на Харем-Ривер — Позже мы позируем с величайшим кэтчером всех времен Беном Фаганом, кривоногие старина Мики Кокрэйн вот он кто, Хэнк Гауди, он без проблем надевает и снимает свои щитки и маску между иннингами -

Я хотел добраться до его колледжа в Беркли, где есть маленький дворик и дерево под которым я спал Осенними звездными ночами, листья осыпались на меня во сне — В этом коттедже у нас с Беном был большой борцовский поединок закончившийся тем что я всадил в руку занозу а он повредил себе спину, два громадных топочущих носорога мы боролись прикола ради, как я последний раз делал в Нью-Йорке в мансарде с Бобом Кримом, после чего он за столом разыгрывал Французское Кино, с беретами и диалогом — Бен Фаган с красным серьезным лицом, голубыми глазами, и в больших очках, который был Наблюдателем на старой доброй Закваске за год до меня и тоже знал горы — “Проснись!” вопит он, буддист — “Не наступи на аардварка!” Аардварк это муравьед — “Будда говорит: — не перегибайся назад.” Я говорю Бену Фагану: “Почему солнце сияет сквозь листву?” — “Это ты виноват” — Я говорю: “Каково значение того что ты намедитировал что твоя крыша слетела?” — “Это значит что лошадь рыгает в Китае а корова мычит в Японии.” — Он садится и медитирует с большими надрывными вздохами — У меня было видение его сидящего в пустом пространстве вот так же, только склоняясь вперед с широкой улыбкой — Он пишет большие поэмы о том как превращается в 32-футового Гиганта из золота — Он очень странный — Он столп силы — Мир станет лучше из-за него — Мир должен стать лучше — И это потребует усилий -

Я предпринимаю усилие и говорю “Ай кончай Коди тебе должен понравиться Рафаэль” — и поэтому я притащу Рафаэля к нему домой на выходные. Я буду покупать пиво для всех хоть и выпью большую часть его сам — Значит куплю еще — Пока не разорюсь — Карты правду говорят — Мы, Мы? Я не знаю что делать — Но мы все одно и то же — Теперь я это вижу, мы все одно и то же и всё выйдет отлично если мы только оставим друг друга в покое — Перестанем ненавидеть — Перестанем не доверять — Какой смысл, печальный красильщик?

Разве ты не собираешься умирать?

Тогда зачем покушаться на своего друга и врага -

Мы все друзья и враги, прекратим же, перестанем драться, проснемся, все это сон, на самом деле это не золотая земля делает нам больно когда вы думаете что именно золотая земля делает нам больно, это всего лишь золотая вечность блаженной безопасности — Благословите маленькую мушку — Не убивайте больше — Не работайте на бойнях — Мы можем выращивать зелень и изобретать синтетические фабрики в конце концов управляемые атомной энергией которая будет выплевывать нам буханки хлеба и невыносимо вкусные химические отбивные и сливочное масло в банках — почему бы и нет? — одежда наша будет носиться вечно, изумительный пластик — у нас будет совершенная медицина и лекарства которые пронесут нас сквозь всё кроме смерти — и мы все согласимся что смерть есть наша награда.

Может кто-нибудь встать и согласиться со мной? Тогда хорошо, вам нужно у меня на службе только благословить и усесться.

И вот мы выходим и напиваемся и врубаемся в сейшак в Погребке где Брю Мур дует на тенор-саксофоне, держа его мундштуком в уголке рта, его щека раздута круглом мячиком как у Гарри Джеймса и Диззи Гиллеспи, и играет он совершенно прелестную гармонию к любой мелодии которая приходит им на ум — Он мало внимания обращает на кого бы то ни было, пьет свое пиво, нагружается и взгляд у него тяжелеет но он ни разу не пропускает ни такта ни ноты, потому что музыка это его сердце, и в музыке он обрел то чистое послание которое надо передать миру — Беда лишь в том, что они не понимают.

Например: я сижу там на краю эстрады у самых ног Брю, лицом к бару, но склонив голову к своему пиву, из скромности разумеется, однако вижу они его не слышат — Там и блондинки и брюнетки со своими мужчинами и они строят глазки другим мужчинам и чуть-не-драки бурлят в атмосфере — Войны будут развязаны из-за женских глаз — и гармонии не станет хватать — Брю дует прямо на них, “Рождение Блюза”, даун-джазово и когда подходит его очередь вступить в мелодию он выдает изумительно прекрасную новую идею провозглашающую славу грядущего мира, пианино гулко лязгает аккордом понимания (блондин Билл), святой барабанщик со взором обращенным к небесам отбивает такт и рассылает ангельские ритмы которые привязывают всех к их работе — Разумеется бас копит силу и под пальцем который весь зудит перед щипком и под другим что скользит по струнам чтоб извлечь звук в точном гармоническом ключе — Разумеется музыканты в зале слушают, орды цветных ребятишек с темными лицами сияющими в сумраке, белки глаз круглые и искренние, держа в руках стаканы лишь ради того чтобы попасть сюда и услышать — То что они хотят слушать правду гармонии предвещает что-то хорошее в людях — Брю однако должен пронести свое послание в нескольких припевах-главах, его идеи всё больше устают чем вначале, он действительно сдается когда нужно — кроме этого ему хочется сыграть новую мелодию — Я именно это и делаю, постукиваю ему по ботинку чтобы засвидетельствовать что он прав — Между отделениями он сидит рядом со мной и Гией и много не говорит и делает вид что притворяется что вообще много сказать не может — Он скажет это в свою дудку -

Но даже Небесный червь времени выедает внутренности у Брю, так же как и у меня, как и у вас, и так трудно жить в мире где стареешь и умираешь, зачем быть дис-гармоничным?

Давайте будем как Дэйвид Д’Анджели, давайте молиться стоя на коленях каждый сам по себе — Давайте скажем “О Мыслитель всего этого, будь добр” — Давайте умилостивим его, или это, чтобы оно было добрым в тех своих мыслях — От него требуется только думать добрые мысли, Господи, и мир спасен — А каждый из нас и есть Бог — Что ж еще? И что еще если мы молимся стоя на коленях в уединенности?

Я сказал свой мир.

У Мэла мы тоже побывали (Мэл Именователь, Мэл Дэмлетт), после сейшена, и вот он в своей аккуратной матерчатой шапочке и аккуратной спортивной рубашечке и в клетчатом жилете — но бедняжка Малышка его жена заболела от Миллтаунов, и вся изводится когда он выходит с нами выпить — Это я сказал Мэлу за год до этого, услышав что он спорит и ссорится с Малышкой, “Целуй ее живот, просто люби ее, не сражайся” — И это действовало целый год — Мэл лишь работает доставщиком телеграмм в Западном Союзе, гуляет по улицам Сан-Франциско с тихими глазами — Мэл вежливо идет со мною теперь туда где у меня в выброшенном ящике из-под китайской бакалеи запрятана бутылка, и мы немного чествуемся как встарь — Он больше не пьет но я говорю ему “Эти несколько глотков пускай тебя не беспокоят” — О Мэл был еще тот любитель! Мы валялись на полу, радио на всю катушку, пока Малышка была на работе, с Робом Доннелли мы валялись там холорным туманным днем и просыпались только чтобы взять еще пузырь — еще квинту Токая — чтоб выпить ее под новый взрыв разговоров, потом все втроем засыпали на полу снова — Самый худший запой что у меня был — три дня такого и ты больше не жилец — И в этом нет нужды

Дата добавления: 2015-08-20