РАССКАЗЫ 5 страница

И над ночной Караджой полилась песня, от которой перехватывало горло и наворачивались слезы. Пели казацкие, украинские, народные, и советские; все, которые трогали душу. Пели на голоса. Это было, наверное, здорово, потому что даже на окраине деревни люди просыпались и выходили в ночь, чтобы услышать песню.

Но все кончается.… Надо было разъезжаться, и старый Савва загрустил. Он ходил понурый, опустив плечи и обращаясь к сыновьям, жалобно просил:

− Так вы приезжайте! Сколько уже мне осталось?

Сыновья отвечали:

− Батя, да ты не волнуйся, обязательно приедем. Вот, договоримся и на какой-нибудь праздник приедем!

Еще раз обнялись, сели в машину и потихоньку тронулись. Савва вдруг совсем расклеился, глаза покраснели, он тоскливо глядел вслед удалявшейся машине. И вдруг замахал руками и закричал.

Машина сдала назад, сыновья вышли из машины:

−Батя, что случилось?

Савва, смущенно помолчав, спросил:

−А правда, что «пендос» − не ругательное слово?

− Да, правда, правда. Это «рыбак» по-гречески. Словарь пришлём, сам убедишься.

Старый Савва, не зная, чем еще задержать отъезд сыновей, обреченно махнул рукой:

−Ладно, уезжайте.

Приехать на следующий год у сыновей не получилось. Дела… На следующий тоже… И только получив от сестры телеграмм, что отец умер, через несколько часов все были в Карадже… Cтарались не смотреть в глаза близким и друг другу, памятуя изречение: «Кто хочет сделать, ищет способ, кто не хочет − причину».

Отец лежал непривычно смирный и чужой. Его неподвижность казалась его очередной выходкой, но крест и

крышка, стоящие рядом, определенно говорили, что Савва -пендос закончил все земные дела в этом мире.

На вопрос «как он умер?», рассказали.… С вечера он много выпил со студентами-киношниками, квартировавшими у него (они снимали достопримечательности Тарханкута), а Савва был главной достопримечательностью! Он, как всегда,"травил", и дружеский хохот гостей сотрясал окрестности. Угомонились к утру, а на утро Савва сидел с больной головой на скамейке перед двором… Кто-то «сердобольный» принес ему банку вина Савва выпил, повеселел, потом вдруг изменился в лице… Вскочил и бросился во двор. Упал. На вопрос «Скорую?», только кивнул.

«Скорая» примчалась через пятнадцать минут, но его уже «не было». Аорта не выдержала.

Хоронили всей деревней. Он был «последний из могикан»… Молодые проводили его в последний путь, старики выходили за ворота, снимали головные уборы. Караджа осиротела.

Прошло время… Чувство вины притупилось, но не исчезло. Оно тлело во мне, иногда вспыхивая с новой силой,

когда что-либо напоминало о Карадже. Вот на днях ко мне

зашли родственники и сообщили, что поздно вечером по телевизору шла передача о Тарханкуте. Показывали маяк, лиман и некоторых жителей. Я пожалел, что не видел этой передачи (возможно, узнал бы кого-нибудь из них). Если б знать!

Но однажды за полночь, засидевшись за «Монте-Кристо», вдруг ощутил непонятную потребность включить телевизор. Шла странная, но развлекательная ночная передача «Отбой».

Она была явно не профессиональной, снятая бытовой камерой… Какие-то ряженные кривлялись в объектив, обрывки

сюжетов сменялись в калейдоскопе: вот асфальт «бежит» вдоль берега моря и что-то знакомое в пейзаже, вот памятник десанту. Проехали Евпаторию, указатель на Черноморское, проехали… Куда дальше? Постояли, сняли рощу. Задержались на указателе «Оленевка». Свернули на Тарханкут.

Разволновался: как-никак родные места! Вот лиман, поколесили по песку, застряли. Погалдели, выехали, двинулись дальше… Завечерело, заработал маяк. Сюжет сменился. Ночной Тарханкут: горят костры, кто-то катает горящие скаты в море; зрелище красочное, но глупое. Машины с ревом проносятся по степи, разбрасывая в свете фар грязь… Зачем?

Вот какая-то машина без колес. На кузове стоит полупьяный бородатый мужик в тельняшке и в берете, разбрасывает из лукошка зерно в бурьян (изображает сеятеля). «Клоун!» Сердце екнуло: так похож на отца! Наваждение, его уже давно нет!

Экран погас, какое-то время показывал черноту. Вспыхнул снова. Ночь. Какой-то двор, виноградная беседка, люди сидят за столом. Выпивают, громко смеются. Камера

пробежала по лицам. Остановилась. Опять этот мужик с бородой!.. Точно! Это отец! Почему?

Голос за кадром обращается к нему:

−Дядя Саша, а ты бы с парашютом прыгнул?

−Да хоть сейчас!

Смех за кадром. Женский знакомый голос:

−Прыгнуть то он − прыгнет, да мы этого не увидим. Его песок нам глаза засыпит.

Взрыв хохота. Сменился ракурс. В кадре женщина … Тамара Илларионовна – жена отца… Улыбается.

За кадром: «Когда мы брали Кронштадт!» Это отец!..

Тамара Илларионовна обращается к сидящим за столом: −Ребята! Помогите его в постельку отнести, ему уже хватит.

За кадром смех. Экран гаснет. Идут титры: Тарханкут. Оленевка. 1992, август. В съемках участвовал дядя Саша Никитин.

Это была моя последняя встреча с живым отцом. Грустно!.. Я как-то спросил у матери:

−Почему на надгробии − Савва, а в жизни − Саша?

−Не нравилось твоему отцу имя Савва. Дед назвал его в честь святого Саввы. А какой из Саввы Никитина «святой»? Так, шпана одесская.

Ей видней…

*⁾ Джайманы – прозвище жителей деревни Караджа,

дословно – «разбойники»

РАЗВОД

− Встать, суд идет! Именем закона… Вы разведены…

Они вышли из здания суда на улицу.

−Ну, что… Отметим финал?

Она молча пожала плечами…

Мы сели за столик летнего кафе под сенью цветущей магнолии. Нахальные воробьи пытались что-то стащить с соседнего столика. Перед нами плескалось море…

Официантка принесла бутылку вина, фрукты. Я наполнил бокалы. Пригубили. Со стороны казалось, что за столиком − миролюбиво настроенная пара.

−Все-таки ты скотина, − произнесла она, наблюдая игру рубинового вина на солнце.

−Я не согласен, − парировал я, улыбаясь. −Помнишь, на заре нашей совместной жизни, когда со мной случилась неприятность, ты, предвосхищая последствия, высказалась: «Запомни друг, никто никому ничего не должен, если с тобой что-то случиться, я уйду». Меня это тогда удивило, я даже переспросил «Как так? Ведь мы муж и жена! Тем более, что ты иногда говорила про любовь, и вдруг − «если что-то…». И тогда я дал себе слово, что со мной ничего не случится…

Вспомнилось, как всё было… Я истязал себя, но выздоровел и даже приумножил то, что имел до травмы… Но я не сдержал слова, так как не мог предвидеть последствий выздоровления − я прозрел, и где-то, как-то мы поменялись местами.

Она кричала: «Ты должен!» А я никак не мог вспомнить, когда я задолжал. Я позволяю себе цитировать её изречение четвертьвековой давности: «Никто, никому, ничего не должен!»

−У тебя, по всей видимости, амнезия. Ты утверждаешь, что этого не говорила и что я лжец. Тем более − развод уместен: тебе, «порядочной женщине» не по пути с «лжецом».

−Я родила тебе двух прекрасных сыновей!

−Извини, но разве я в этом не участвовал? И что было бы с тобой без них? Разве они родились не в любви, или ты вкладывала в этот процесс какой-то другой смысл?! Какой? Разве я не возился с детьми днем и ночью? Меня не надо было уговаривать сходить с ними в горы или пойти на стадион. Я постоянно говорил с ними о премудростях жизни. Наверн, поэтому они сегодня более чем наполовину положительны. Это отрадно. Дай Бог им стойкости и крыльев в этой подверженной катаклизмам жизни.

Мне всегда казалось, что в семью, в её благополучие, каждый должен вкладывать все силы, то есть − в семье все должны. И пусть мне простят женщины, но я думаю и надеюсь, что стать матерью, т.е. настоящей женщиной − это счастье, это для неё главное. Женщина рожает прежде всего для себя. Прочее от дьявола.

− Ты всегда старалась возвыситься над окружающими, это отталкивало их от тебя. Ты не думала, что придет время, дети вырастут и уйдут, им в этом доме станет невыносимо, а у твоих подруг появятся заботы и проблемы, ты останешься одна и ужаснешься…

− А с чем остаёшься ты?

Я? Я живу в гармонии с миром, понимаю детей, у меня есть друзья, дела которые не дают мне покоя, т.е. почти все… Да, я тоже буду стар! Но зачем думать о том, что произойдет непременно. Я старюсь не укорачивать свои дни и надеюсь Творец в этом на моей стороне. …Да, у меня нет любимой. Но, «любви все возрасты покорны…», как сказал А. Пушкин.

Бог даст! Я в это верю… Я готов… Волнуюсь…Но говорить всё это ей бесполезно:

−Ну что, расходимся? − Мы уже все друг другу сказали.

−Будь ты проклят!

−А ты будь счастлива! И спасибо тебе за всё. Я оказался прав, и поэтому ты злишься. Поплачь, полегчает. Удачи тебе!..

Я встал, расплатился с официанткой и, уходя, оглянулся. Она продолжала сидеть за столиком, в её руке дрожала сигарета, «кто бы пожалел»…

«Мадам, жалость плохое чувство, оно унижает, а вы всю жизнь мнили себя…» − с горечью подумал я.

ИСПОВЕДЬ

За полночь... Он никак не может уснуть. Включает настольную лампу, берет в руки ее фото, на котором она светится от счастья.

Это фото, как эталон, когда-то было выставлено на стенде в ателье по улице Чехова в Ялте. Первый снимок после

их свадьбы... Потом были еще...

Вот уже год, как ее нет, но у него такое ощущение, что она рядом. Ему кажется, что она сидит за столом напротив

или стоит за спиной, когда он что-нибудь делает. Ему снится, что она спит рядом с ним... Он целует ее, и ему это приятно. Просыпается, ищет ее. Реальность окатывает студёной водой. Его убеждают, что жизнь продолжается... В принципе, он согласен.

Но стоит какой-нибудь женщине появиться на его горизонте − она приходит во сне. Нет, она не скандалит, просто сидит со скорбным выражением лица. К чему это?

"... Ни жизнь, ни любовь не воротишь назад,

и мы ключевое забыли сказать..."

Всё могло и должно было быть по-другому, но они забыли, что жизнь не такая уж долгая штука... Однажды количество мелких ссор трансформировалось в качество... Она сообщила: "Всё прошло! Ненавижу!» Он был зол, и сделал вид, что поверил ей. "Прошло, так прошло... "Вольному воля, спасенному − рай".

Он перебрался в другую комнату. Старался не встречаться с ней, а при случайной встрече не замечал в упор.

Потом она забыла сказанное... Он − нет... На попытки втянуть его в разговор, бросал: "Занят!" У него, действительно, были дела, друзья, увлечения... У нее же не осталось ничего.

Дети выросли, обособились. У немногочисленных подруг − свои проблемы. Теперь всё ее достояние составляли четыре стены, телевизор, пасьянс и беспросветное одиночество...

Это продолжалось довольно долго... О чем она думала?..

Как-то раз она не позволила ему пройти мимо и озадачила вопросом: "Если я умру, ты женишься?!" Подумав, что это ее очередная блажь, он ответил быстро и честно:

"Обязательно! Поэтому живи!.." Слово не воробей...

Наверное, это было жестоко с его стороны, но он считал, что справедливо... Тем более, что были сказаны слова, после которых рушатся пылающие мосты. Спасительных ливней с небес не пролилось...

Однажды вечером ей стало плохо, это было видно по ее осунувшемуся лицу. Она попросила найти валидол. На его предложение вызвать "неотложку" сказала: " Скоро пройдет..."

Не прошло... Скорая приехала быстро, но помочь не смогла. Через пятнадцать минут ее не стало. Ее время закончилось...

А потом были красивые похороны и море цветов. Священник сказал, что теперь в ее распоряжении "Царствие небесное".

Перед поминальным днем, на Пасху в окно ударилась птица; наверное, это ее душа не успокоилась, она напоминает о себе.

Он все помнит... И часто возвращается туда, в прошлое,

где было так здорово у них. Там были праздники!.. Их свадьба на зеленой лужайке возле озера. В воскресный теплый день

все желающие пили за их счастье... Это было прекрасно!.. А рождение сыновей?! Всем на зависть. Свой дом...

“Господи, что с нами происходит?” Он выходит в ночь, на улицу, по которой они гуляли, обнявшись. И не могли

надышаться ночными ароматами. Вот они − свидетели: звезды, тополь, луна, зацепившаяся за его ветку. Она с высоты своего положения с удивлением глядит на одинокого человека, воющего на неё, как волк, потерявший волчицу (пока никто не видит). Но "мужчины не плачут, они огорчаются"...

Он рассказал мне свою историю. Попросил что-нибудь написать. На вопрос: "Зачем выносить сугубо личное на всеобщее обсуждение?!" сказал: «Поверь, только с одной целью: вдруг кто-то прочтет и не скажет (тех...) слов, за которыми следует раскаяние».

ЛЮБАВА

Первый раз Николай увидел Любаву, в аккурат, под Новый год, когда она принесла по заказу сохатину леспромхозовским, Она и раньше иногда, наведывалась к Тамаре за припасами, меняя свое на муку и прочее.

Тамара − жена начальника, она из этих мест. Они с Любавой давно знакомы. С кем ещё посекретничать о сокровенном, если в посёлке одни мужики-лесорубы. Они уже празднуют. Высыпали из балков, галдят, курят, спорят о чем-то. Кто-то с кем-то хочет бороться. Балки выставлены на пригорке, чтобы пургой не заносило.

Этой ночью шел снег. А днем солнечно, не шибко морозно. Видать далеко, вон, из распадка по снежной целине спешит кто-то на лыжах. Кто это может быть?

− Кто, кто? Конечно, Любава! – кричит Тамара, − кому же еще быть? Только она может в любую погоду шастать по лесу с ружьем. Тамара с весёлой издевкой обращается к парням:

−Вот, с кем бороться надо-то! Девка-огонь!

Все вожделенно уставились на приближающегося лыжника. Это редкая удача − увидеть женщину на лесоповале (жена начальника не в счет).

Лыжник подкатил к балкам, от него валил пар. Повтыкал в снег палки, снял с груди карабин, прислонил его к балку, сбросил тяжёлый рюкзак на снег. Затем отвязал охотничьи лыжи, подбитые камусом, поставил рядом с карабином. Отряхнув снег с меховой одежды, не торопясь, отвязал капюшон малицы и откинул его назад:

− Однако, здравствуйте!

Толпа ахнула и загудела и было от чего − русая коса в руку −до пояса. Смеющееся, удивительно милое лицо, слегка

скуластое и эти глаза с раскосинкой. О! Эти глаза, в них была вся сибирская синь − от небес до незабудок включительно. Один раз заглянув, уже не забудешь до конца своих дней…

Не обращая внимания на произведённое впечатление, Любава обратилась к Тамаре, стоящей на высоком крыльце:

− Однако, сохатину принесла, как и договаривались.

−Эй, мужики, а ну, занесите кису ко мне! − крикнула Тамара. Самые рьяные схватились было за рюкзак, но не тут-то было!

− Что обессилели? – поддела их Тамара, заметив, как захмелевшие парни возятся подле него. – Задохлики вы, однако! Девка сама 25 верст несла, а вы никак не осилите!..

Николай, новенький на лесоповале, в прошлом портовый грузчик в Игарке, подошёл к парням, отодвинул их:

− Дай я! − подхватил рюкзак под руку и крикнул:

− Куда?

Перетащив его на указанное место, сказал Тамаре:

− Обидное говоришь!

−А ты не обижайся! На обиженных воду возят! – примирительно сказала она.

−Любань, заходи в балок! Ну, их!

Они долго о чем-то говорили, пили чай с шанежками, хохотали. Наконец, вышли из балка, раскрасневшиеся и довольные. Любава собралась уходить. Тамара стала уговаривать:

−Любань, оставайся! Новый год встретим вместе!

− Однако, никак не могу! Дедушка Илларион занеможил. Тревожиться будет, обещалась засветло,быть.

− Ну, раз обещалась, ступай! Да, Любава, что-то ты в девках засиделась! Я тут своим сказывала, кто тебя осилит, за того ты замуж и выйдешь.

Любава засмеялась, поддерживая шутку Тамары: −Наверно, так в девках и останусь. Мелковаты твои-то и мешкотны. Не с кем бороться-то! Разве что с этим? − она указала на Николая. − Так он, небось, не станет, поостережется! Николай от такого издевательства изменился в лице и, решительно сбросив полушубок и швырнув шапку в снег, угрожающе пробасил:

− А ну, давай! Сейчас прощения просить будешь, как уши снегом натру!

Он сделал несколько шагов к смеющейся Любаве, протянул руку, чтобы схватить ее за плечо и свалить в снег.

Любава, вместо того, чтобы отступить, сама сделав шаг навстречу Николаю, схватила его одной рукой за ворот, дернула на себя, лишая равновесия, другой − за ремень брюк, приподняла и воткнула головой в снег. Хохот лесорубов спугнул куропаток и стряхнул снег с ближайших елей. По логике вещей, он должен был вскочить на ноги и вновь броситься на обидчицу, чтобы реабилитировать себя. Его ноги, дернувшись раз-другой, вдруг обмякли и замерли.

Удивленный народ засуетился, стал со смехом вытаскивать Николая из сугроба. Вынутый из снега, он лежал без сознания. Лицо было в крови, а через всё лицо до подбородка зияла рваная рана. Кровь капала на снег и под яркими лучами солнца казалась раздавленными ягодами клюквы.

Все забегали: кто за аптечкой, кто отирал кровь с лица Николая снегом и пытался привести его в чувство. Разрыли сугроб и обнаружили бревно со скобой от сломанных саней Стивенсона, брошенных с осени.

Хватив нашатыря, Николай пришел в себя, отодвинул рукой флакон, открыл глаза, потрогал забинтованную сторону лица. Ему помогли подняться. Отстранив всех, он, не оглядываясь, пошел в свой балок. Любава смотрела ему вслед. Первый раз на ее лице не было улыбки: «Однако, живой!». Тамара, обнимая ее за плечи, успокаивала:

−Ты шибко не кручинься, заживет − молодой ишшо.… А ты приходи на Рождество…

− Однако, приду,− сказала Любава, вставая на лыжи, вскидывая на плечи тяжелый рюкзак и поправляя на груди карабин.

− С наступающим Новым годом!

Сильно оттолкнувшись лыжными палками, она заспешила по своей лыжне домой.

Тут самое время спросить, а кто она такая, Любава?

Она − внучка старого киржака-духоборца Иллариона Пасечника. Отец ее погиб в Отечественную. Мать − в лютую зиму загрызла стая голодных волков, почти у самого дома. Илларион, услышав крики и грызню голодной своры, выскочил с ружьем. Стрельбой отогнал стаю, убив нескольких, но помочь дочери уже не смог, она так и «уснула», у него на руках, зверь порвал ей становую жилу.

Горевал Илларион шибко, но жизнь врывалась в дом голосами внуков и ревом голодной скотины в стойлах. Все домашние дела свалились на Любаву, как самую крепкую в семье. Пасека Иллариона требовала постоянного присмотра, особенно во время медосбора, когда мёд надо качать через день. Он и находился там безвылазно, в своей пустыньке. Статью и силой Любава пошла в деда, который на восьмом десятке лет донял местного кузнеца Новикова тем, что на потеху мужикам гнул подковы одной рукой, обвиняя того в хилости товара.

Доведенный до белого каления кузнец завязал узлом железный лом и дал зарок − пока Илларион не развяжет его, ковать лошадей ему не будет. Пришлось Иллариону развязывать. Ох, и попотел он! Но развязал и, выравнивая напоследок лом на наковальне, увещевал кузнеца, выставив ведро медовухи:

−Ты, Прокл, на меня не серчай! Веселый я, вот и оплошал…

Вот и Любава тоже веселая была. Скуластость и раскосость у неё от отца, так же, как и страсть бродить по

распадкам с отцовским карабином. Охотником он был алтайских кровей! На фронте − снайпером в сибирском полку. Фашистов, как белку, бил в глаз, «чтобы шкуру не испортить».

Илларион был против наклонностей Любавы, и, увидев её с ружьем, кричал:

−Любка, полож на место отцов карабин! Ты − девка! И не смей шастать по лесу! Высеку!..

Любава закатывалась смехом:

−Дед, не управишься ведь!

−А я братьёв, на помощь призову!

− Нешто втроем одну девку сечь будетя?!Ославитесь на всю горную шорию!

− Ну, ладно, Любавушка, – примирительно просил дед.

– Ты только остерегайся зверя! Одна ты у меня помошница!

Илларион ласково обнимал внучку за плечи и прижимал к груди. После потери дочери всю любовь он отдавал внукам и пчелам. Распивая чаи с душистым майским медом, говаривал: −Пчела − это самая умная животина опосля человека, а может и умнее… Пчела никогда на полдороге дела не бросит, вот и прикидывай!..

Кроме Любавы, у него было еще двое внуков, один из них − ее близнец. При всей своей миловидности, Любаша была недюжинной силы, еще в детстве соперничала в играх с братьями, всегда подминала обоих под себя, и те ревели от обиды.

В 17 лет Любава сама забрасывала пятипудовый бочонок с медом на телегу или, шутки ради, гнула три копейки меж пальцев. Местные парни боялись с ней шутки шутить, а какой-то заезжий «Дон Жуан» как-то решил её поцеловать при всех, больно она ему по душе пришлась. Облапил, как медведь, но получив коленом в заветное место и леща, долго лежал под плетнем, освистываемый парнями.… На прощанье сказала, на ушко, что подстрелит в тайге, как бирюка. Бедняга с испугу съехал с этих мест.

Через две недели Любава опять в леспромхозовский поселок наведалась. В пургу пришла, принесла туес меду, прополис, медвежатину и кедровые орешки. Ввалившись к Тамаре с морозом и пургой, прямо с порога спросила:

− Где там, мой увечной?

Тамара впрыгнула в пимы и, кутаясь в полушубок, провела Любаву к Николаеву балку. Забарабанила в дверь:

− Эй, Николай, принимай гостей!

Тот, ещё не совсем оправившийся от травмы, забубнил:

− Кого там ещё нелёгкая принесла?

Однако дверь открыл и, увидев на пороге Любаву, отпрянул, виновато прикрывая рукой уродливый синий шрам. Она вошла, позабыв закрыть за собой дверь. За спиной выла пурга, швыряя пригоршни снега в балок. Любава и Николай стояли и смотрели друг на друга, не замечая ничего вокруг. Она отстранила его руку, приложила к ране свою и нежно погладила, приговаривая:

−Однако, пухлина кака!

И от этого прикосновения ушла боль и тоска из сердца Николая. Ему стало ясно, что без этих горячих рук и синих глаз, в которых светилась нежная улыбка, ему уже не жить. Он

схватил её руку и стал с жаром, целовать. Она не отняла… Только тихо промолвила:

− Сердце-то, побереги!

Когда она ушла в пургу, он долго ещё стоял, загораживаясь от снега и вглядываясь в серую муть, пытаясь разглядеть её удаляющуюся фигуру.

Потом пришла весна, снова светило солнце, снег стал тяжелым и уже не таким белым. Она появилась, как всегда, внезапно. Стремительно скатившись по насту с горки, с неизменной улыбкой подкатила к балка.

Было восьмое марта. Мужики, как всегда, праздновали. Как всегда, кто-то с кем-то хотел бороться. Тамара опять подтрунивала над парнями:

−Ну, что! Есть ещё желающие заполучить девку?

Девка-огонь! Желающих не было, только Николай, смеясь, поглаживая свой шрам, вышел вперед:

− Наверно, я ещё раз попробую!

Они стояли, улыбаясь, друг против друга, молча вглядываясь, глаза в глаза... Николай взял Любаву за руки, сделал подсечку, и они рухнули в снег, крепко обнявшись. −Уррраааа! − закричала хмельная братия. − Девка наша!

Когда все подбежали к упавшим, они лежали в сугробе и крепко целовались, не обращая внимания на собравшихся. Тамара, которая всегда была на страже, замахала на них рукой и сердито закричала:

− Так! Не мешать! Все слабаки идут в столовую пить чай и водку!..

И все на цыпочках ушли. Николай женился-таки на Любаве, а куда ему деваться? Как живут? Хорошо живут − шрамов на лице у него не прибавилось…

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

«Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач…» А.П.Чехов «Вишневый сад»

В этом году зима задержала весну до апреля. Еще первого числа с гор сорвался Бишкунак, холодный северный ветер, принёсший на ЮБК мокрый снег. Взъерошенные скворцы на проводах и ветках возмущенно переговаривались: «Кому нужны эти дурацкие первоапрельские шутки?»

Но это была последняя выходка зимы. На следующий день, прямо с утра, выглянуло такое солнце, что уже через несколько часов от снега не осталось и следа, и только бурная и мутная речка спешила избавить местность от последствий этого безобразия. С каждым днем становилось все теплее, природа преображалась на глазах. Все больше деревьев зацветали, разбуженные весной.

В это утро, на восходе солнца, растревоженный песней влюбленного дрозда, я вышел на балкон своего домика, с которого просматривались окрестности. Вдохнул свежий воздух, бросил взгляд на еще заснеженные горы, лес и замер от изумления: все склоны вокруг Красного Камня* были в розовом тумане. Это было какое-то чудо! Персиковый сад зацветал каждый год, но чтобы так!

По непонятной причине его в этом году не обрезали, и миллионы цветков одновременно раскрылись под лучами щедрого южного солнца. Несколько раз в этот день, занимаясь

своими делами, я вдруг замирал в восхищении, не в силах оторвать взора от этого шедевра весны. Даже равнодушные к красоте люди невольно останавливались и, удивленно покачивая

головами, изрекали: «Это не с проста!». Местные жители недоумевали: «Почему не обрезали, что случилось? Может новое агротечение? Сад ещё не старый, крепкий! Плоды на вкус превосходные, спрос ажиотажный!»

Выяснилось все быстро; приехал чиновник из горсовета, объявил, что территория персикового сада передается репатриантам. За деревья они заплатили совхозу сполна.

Работники совхоза возмутились: «Не отдадим! Мы вырастили, столько труда положили!», кто-то возражал: «Но после депортации тоже остались сады!... И если уж так случилось− пусть пользуются». Послышались злобные выкрики: «Правильно выселили! За предательство!»

Я «встрял» в разговор с репликой: «Их, между прочим, реабилитировали, как и миллионы прочих репрессированных. Среди них достаточно достойных, и герои, как Амет-хан Султан и орденоносцы: Искандер- ака, Мемед-ака, Джафер-ака и другие… А предателей у нас всегда хватало: и «бэндеровцы», и «власовцы», и «дашнаки», да и сейчас, в мирное время, их не счесть… «Такую страну развалили!»

Спорили долго, с пеной у рта, казалось, ещё немного − и кинутся друг на друга с кулаками. Обошлось…, но «Не дать!» победило. И вот уже возбужденная толпа с топорами и пилами ринулась в персиковый сад… Надо было видеть, с каким остервенелым упоением люди рубили и валили цветущие деревья, какое-то массовое безумие. Не остановить! На ум пришло изречение: «Кого Бог наказывает − лишает разума».

Через три дня все было кончено… Черная земля … Кучи веток – все, что осталось от чуда. Жаль, я не художник, не то непременно запечатлел бы его на холсте, как напоминание людям о том, что они натворили …

С тех пор каждый апрель у меня возникает видение цветущего персикового сада и какая—то непреодолимая гнетущая тоска по прошлому…

*^{) «}Красный камень» − скала на ЮБК

КОНИ

Однажды, засидевшись с другом детства, приехавшим из Москвы, за кувшином вина, я вдруг, к своему стыду, узнал, что, прожив главное время в Крыму, я − почти грек, ничегошеньки

не видел. Из-за этих пресловутых дел и суеты я не то чтобы большую Родину, но и малой-то почти не знаю.

Вскрылось это, когда Василий открыл путеводитель по историческим местам Крыма. Я скользил пальцем по карте, с трудом их находя. Друг просил:

−Расскажи!..

Я пытался, но смущенно замолкал и, наконец, признался: −Василий, мне стыдно, но я почти нигде не был...

−Так, − сказал Василий, − с тобой все ясно! Сейчас допиваем вино и ложимся спать, а завтра с утра всё бросаешь и едем, или я с тобой больше не знаюсь. Ты меня позоришь. Я сам покажу тебе и Джуфт-Кале, где жили твои предки караимы, и Мангуп и Чатыр-Даг и т.д.

Экскурсионный автобус весело бежал по асфальту, то взбирался на горки, то нырял в зеленые оазисы... Пассажиры, обдуваемые прохладным ветерком галдели, вертя головами. Вот, автобус поднялся на очередную горку. Все ахнули... Вдалеке, поднимая клубы пыли, нёсся небольшой табун лошадей, десятка четыре.

−Кони!Кони!, − закричали дети. −Остановите автобус!

Пассажиры высыпали наружу и, позабыв всякое приличие, вели себя, как детвора. Тыкали пальцами...

Дата добавления: 2015-08-18