ОБ ИГРЕ ЕРМОЛОВОЙ

...Мария Николаевна Ермолова — это целая эпоха для русского театра, а для нашего поколения это — символ женственности, красоты, силы, пафоса, искренней простоты и скромности. Ее данные были исключительны. У нее была гениальная чуткость, вдохновенный темперамент, большая нервность, неисчерпаемые душевные глубины. Не будучи характерной артисткой, она в течение полувека, поч­ти не выезжая из Москвы, чуть ли не ежедневно жила на

сцене и действовала от своего лица, сама себя выражала. И несмотря на это, в каждой роли М. Н. Ермолова давала все­гда особенный духовный образ, не такой, как предыдущий, не такой, как у всех.

Роли, созданные Ермоловой, живут в памяти самостоя­тельной жизнью, несмотря на то, что все они сотворены из одного и того же органического материала, из ее цельной духовной личности.

В противоположность ей, другие артистки ее типа оставвляют в памяти лишь воспоминание об их собственной лич­ности, а не о ролях, которые все похожи друг па друга и на них самих.

М. Н. Ермолова творила свои многочисленные и духовно разнообразные создания всегда одними и теми же, специфи­чески ермоловскими приемами игры, с типичным для нее многожестием, большой порывистостью, подвижностью, дохо­дящей до метания, до бросания с одного конца сцены на другой, со вспышками вулканической страсти, достигающей до крайних пределов, с изумительной способностью искренно плакать, страдать, верить на сцене.

Внешние данные Марии Николаевны были не менее заме­чательны. У нее было превосходное лицо с вдохновенными глазами, сложение Венеры, глубокий, грудной, теплый голос, пластичность, гармоничность, ритмичгюстъ даже в метании и порывах, беспредельное обаяние и сценичность, благодаря которым самые ее недостатки обращались в достоинства. Все еедвижения, слова, действия, даже если они бывали неудач-ны или ошибочны, были согреты изнутри теплым, мягким или пламенным, трепещущим чувством. Ко всем этим достоинствами меткам: ей дана была от природы совершенно исключитель­ная психологическая чуткость. Знаток женского сердца, она умела, как никто, вскрывать и показывать «das ewige WeibLiche», так же как и все изгибы до слез трогательной, до ужаcа страшной, до смеха комичной женской души. Как часто великая артистка заставляла зрителей спектакля, всех поголовно, держать платок у глаз и утирать лившиеся сле­зы. Чтобы судить о Силе и заразительности ее воздействия, надо было постоять с ней на одних подмостках. Я удостоил­ся этой радости, чести и блаженства, так как играл с ней в Нижнем Новгороде роль Паратова в «Бесприданнице». Не­забываемый спектакль, в котором, казалось мне, я стал на минуту гениальным. И неудивительно: нельзя было не за­разиться талантом от Ермоловой, стоя рядом с нею на под­мостках.

При личном знакомстве с Марией Николаевной она удив­ляла искренним непониманием своего величия. Она была до болезненности конфузлива, застенчива и скромна. Предло­жит кто-нибудь Ермоловой сыграть новую роль, — иМария Николаевна вспыхнет, вскочит с места, покраснеет, замечет­ся по комнате, потом бросится к 'Спасительной папиросе и начнет нервными движениями закуривать ее, произнося от­рывисто своим грудным голосом: «Что это вы! Да разве я могу? Да у меня ничего нет для этой роли! Зачем это я су­нусь не в свое дело? Мало ли молодых актрис и без меня? Что это вы!..»

. К. С. Станиславский, «Моя жизнь в, искусстве», изд. «Academia», 1929 г., стр. 60—62.

...Иоанна д'Арк — если не прекраснейшее создание Ермоловой, то, во всяком случае, самое для нее ха­рактерное, в котором нашли полноту своего выражения су­щественнейшие особенности ее артистической личности. Одни из этих особенностей достигли тут своего апогея, другие впервые сказались с надлежащею силою и яркостью. Это — прекрасное завершение одного периода и столь же прекрас­ное, многообещающее начало другого.

Роль Иоанны дала широкий простор для тихой, задум­чивой грусти, для поэтически окрашенной скорби, еще боль­ший простор—для восторженного героизма, для энтузиаз­ма, воспламененного возвышенною идеей. Но дала эта роль-простор и все крепнувшей в артистке способности к передаче напряженнейших трагических моментов, высшей коллизии страстей и трагического пафоса. А эти три особенности и со­ставляют в своей совокупности Ермолову.

Впереди всего стоит в роли, конечно, героический энту­зиазм. Он — основной тон роли, доминирующая нота. Уже в начале пролога, когда Иоанна молча слушает рассказ Берт-ранда о том, как («цыганка смуглая» заставила его взять у нее прекрасный шлем, «для головы стальную кровлю», — с большою яркостью сказался этот героический энтузиазм. Сказался пламенем, каким все сильнее разгорались глаза Иоанны— Ермоловой, общим выражением лица, самою по­зою, движением простирающихся вперед рук. Пред зрителем была, действительно, избранница судьбы, в которой «муже­ством наполнена душа», — не обыкновенная девушка, а геро­иня, чувствующая, хотя и не сознающая, свою избранность и прикосновение божественного перста. И эта немая, мимиче­ская сцена, сразу вводящая в основное настроение пьесы, достойно завершается фразами: «Отдай мне шлем! Отдай, он мой и мне принадлежит», за которыми следует новая немая-сцена со шлемом, еще ярче Окрашенная тем же энтузиазмом,почти экстазом, и он все нарастает, с захватывающею мощью сказывается во вдохновенных речах Иоанны в монологе:

Есть чудеса!.. взовьется голубица

И налетит с отважностью орла

На ястребов, терзающих отчизну, и т. д.

И особенно в его заключительных строках:

...бог всесильный брани
Пошлет свое дрожащее создание,
Творец земли себя в смиренной деве

Явил земле... зане он всемогущий!..

Монолог производил впечатление колоссальное, артистка
умела показать тут весь героизм экзальтированной 'натуры
Иоанны и ее непоколебимую веру в избравшее ее провидение,
в свою высокую миссию. В этом героизме и в этой вере — ис­
точник всех последующих подвигов, всех чудес. Они уже
как бы предчувствуются зрителем, он подготовлен к ним
духовною мощью девушки-пастушки. Это — один из прекрас­
нейших моментов в исполнении артистки, как вообще весь
пролог — удачнейшая у нее часть роли. На минуту героичес­
кий энтузиазм спадает; Ермолова дает волю глубокому, за­
хватывающему лиризму, грусти и пропитывает ими три на­
чальных строфы знаменитого монолога: «Простите вы, поля,
холмы родные, приютно-мирный ясный дол, прости!» Отме­
чу тут же другой момент, где с такою красотою и трогатель­
ностью проявлялся этот элемент роли ж это существенное
свойство артистической натуры Ермоловой, — в начале чет­
вертого акта в заканчивающих обширный монолог Иоанны
строфах:

Ах! Почто за меч воинственный Я мой посох отдала, И тобою, дуб таинственный, Очарована была? и т. д.

В мои: задачи не входит анализировать образ Иоанны и подробно 'Следить за исполнением роли артисткою. Я имею лишь в виду, пропуская неотмеченными все другие, подчер­кнуть те МоМенТЫ, где с особенною рельефностью выступают три характерные особенности Ермоловой, три главные сторо­ны ее сценического дарования,— моменты, дающие основа­ние признавать роль Орлеанской девы самою типичною для нашей артистки. Ни в какой другой из многочисленных ро­лей Марии Николаевны не сказываются так сильно грусть и скорбь, как в сейчас отмеченных двух сценах, точнее —- моно­логах Иоанны. И нигде но достигают такого грандиозного во­площения ее восторженность и героизм, как в первой половине пролога, в заключительных строках монолога: «Простите вы, холмы, поля родные», и в сцене на башне в пятом акте, заканчивающейся бурным выкриком...

Должен, впрочем, оговориться. Эта последняя сцена да­леко не всегда одинаково удается нашей артистке. Я видел «Орлеанскую деву» одного раз и в разные годы. Иногда эле­мент героический достигал тут в игре артистки своего апо­гея, сцена производила впечатление потрясающее, быть мо­жет, более сильное, чем все другие боевые моменты траге­дии. Но иногда силы, истощенные четырьмя предыдущими актами, как будто изменяли исполнительнице, и сцена, оста­ваясь одинаково прекрасною по замыслу, выходила бледною по выполнению, была ниже остальной роли...

Н. И. Стороженко из сборника «Мария Николаевна Ермолова», изд. А. А. Бахрушина, М., 1905, стр. 95—98.

...Могучая сила Ермоловой в том, что, изображая страдания Марии Стюарт, вдохновение Иоанны, страсть Федры, горе королевы Маргариты, патриотизм Корси­канки,—всего не перечесть,—она проявляла ту «всечеловечность», которая кроется в корнях русской жизни и отмечена одним из наиболее национальных наших писателей. Она де­лала русскими, применяла к русским духовным запросам по­рывы и душевную жизнь своих иностранных героинь, не ли­шая их общечеловеческого значения; она не уклонилась от завета великого Мочалова, который с меньшей сознательностыо, чем Ермолова, но первый Ев своем Гамлете не­зыблемо и навеки освятил право русского актера переводить образцы мирового творчества на русскую душу, как писате­ли переводят их на русский язык. А сколько Ермолова сде­лала для русской женщины! И 'сколько ода еще сделает, так как у нее еще много впереди, а у русской женщины, кото­рая далеко еще не воя отразилась на сцене, жизнь не вся уходит в утонченности адюльтера.

...Ермолова создала свою эпоху. Эта эпоха теперь еще не принадлежит истории. У этой эпохи еще будущее, но ее ре­зультаты уже сказались постольку, поскольку театр отра­жается на современной ему жизни. Гений Ермоловой внес в русскую жизнь много света. Право, не один присяжный, вспоминая Ермолову в ее народных ролях, объяснял себе психологию бабы, [восставшей бунтом за зачумленного телен­ка, и отпускал ее с миром; не одна учительница в дымной угарной избе отдыхала, вспоминая Ермолову в ее и простых и героических ролях, и с новою силой бралась наутро за свое дело. У многих светлело на душе при воспоминании о звуках ее голоса, родных, простых, сильных и глубоких Ни
малейшая тень фальши и ложной театральщины не омрача­
ет ее артистического образа. Она национальна, глубока и
сильна своею правдой. Много было, ость и будет отличных
артистов на всех сценах мира, но только те артисты имеют
право на общественное значение, которые, кроме таланта но­
сят в себе глубокую и неразрывную связь со своим народом,
и что бы они ни играли, их творчество должно глубоко кор­
нями врастать в родную почву. Только тогда их художествен­
ное значение имеет смысл и цель. Ермолова поняла это и
умом и сердцем, и вот почему Ермолова — знамя русского
театра нашего времени.

А. И. Южин, из сборника «Мария Николаевна Ермолова», изд. А. А. Бах­рушина, М., 1905, стр. 122—124.

Дата добавления: 2015-08-17