Тальма о мастерстве актера

...Человек света и человек народа, столь противопо­ложные по своему языку, имеют, тем не менее, при сильных душевных волнениях одни и те же выражения:

один забывает свои светские манеры, другой бросает свои вульгарные формы; один снова нисходит к природе, другой опять восходит к ней; оба сбрасывают с себя все искусствен­ное и условное и делаются только людьми, как они есть.

Выражения того и другого будут совершенно одинаковы при взрыве одних и тех же страстей или одних и тех же пе­чалей. Представьте себе мать, не открывающую глаз от пустой колыбели любимого ребенка, которого она только что лишилась. Какая-то отупелость в чертах лица, слезы, струящиеся по щекам, иногда раздирающие крики, — все эти признаки печали одинаковы как у женщины из народа, так и у какой- нибудь герцогини.

Представьте себе человека из народа и какого-нибудь при­дворного, действующего под влиянием какой-нибудь стра­сти — все равно, будет ли это ревность или месть. Эти два че­ловека, столь различные по своим привычкам, в бешенстве сделаются одинаковы. Мы увидим в их ярости одни и те же выражения; их взгляды, черты, жесты, позы, движения при­мут вдруг страшный, великий и торжественный характер, до­стойный в них обоих и кисти художника и изучения актера; может быть, даже это опьянение, страсть вдохнет как в од­ного, так и в другого одно из тех слов, одно из тех великих выражений, которые достойны быть подобранными поэтом.

...По моему мнению, чувствительность не обозначает толь­ко внутреннюю способность актера возбуждаться, волновать­ся, отпечатлевать это на своем существе, в особенности вы­ражать голосом свойства и оттенки страдания и печали, спо­собные возбуждать к себе сердечную симпатию и вызывать слезы у слушателей. Я подразумеваю под этим еще то действие, которое производит также чувствительность,—Вообра­жение, источником коего она служит.

Не то воображение, которое является воспоминанием дей­ствительно существующих предметов, — это только дело па­мяти, — а то, которое, будучи творческим, активным, могуще­ственным, соединяет в одном вымышленном лице качества нескольких реальных лиц, которое делает актера причастным вдохновениям поэта, переносит его в прошлые времена, за­ставляет его присутствовать при жизни исторических или же при жизни обуреваемых страстями лиц, созданных фантазией гения; воображение как бы волшебством открывает ак­теру их физиономию, их героическую осанку, их язык, при­вычки, все малейшие нюансы их характера, все движения их души до их специальных особенностей включительно.

Я называю также чувствительностью ту способность экзальтации, которая волнует актера, завладевает всеми его чувствами, потрясает его до глубины души и заставляет его проникнуться самыми трагическими положениями и самыми сильными страстями так, как будто бы они его собственные. Ум, который следует за чувствительностью и действует толь­ко после нее, судит о впечатлениях, испытываемых нами бла­годаря чувствительности; он делает выбор из них, приводит их в порядок, подвергает их своему расчету. Если чувстви­тельность снабжает нас предметами для изучения, то ум пу­скает их в дело.

Он помогает нам управлять нашими физическими и ин­теллектуальными силами, судить об отношениях и связи, су­ществующих между словами поэта и положением или харак­тером лиц, он научает нас добавлять от себя некоторые от­тенки, которых недостает или которые не могут быть выра­жены стихами, и, наконец, дополнять выражения жестами и мимикой.

Понятно, что подобный индивидуум должен иметь от при­роды совсем особенную организацию. Все люди обладают в большей или меньшей степени интенсивной чувствительно­стью, которая присуща нашему существу. Но у человека, ко­торого природа предназначила к воспроизведению страстей в самых сильных проявлениях, во всей их бурной силе, с пол­ным ими опьянением, — понятно, что у такого человека чув­ствительность эта должна обладать гораздо большею энер­гией. А так как все душевные движения стоят в самой тес­ной связи с нашими нервами, то необходимо, чтобы нервная система актера была так подвижна и чувствительна, чтобы он так же легко проникался вдохновением поэта, как легко звучала эолова арфа от малейшего дуновения доходившего до нее ветерка.

Часто приходится видеть молодых актеров, которые при первых дебютах на сцене имеют заслуженный успех, но впо­следствии не оправдывают возлагаемых на них надежд. При­чина этого странного, повидимому, явления та, что душевное возбуждение, неразлучное с первыми опытами на сцене, по­вергло их нервы в состояние потрясения и крайней ажитации и позволило им, таким образом, без особенного усилия прони­каться самыми страстными положениями. Впоследствии при­вычка появляться перед публикой, освобождая их от этого тягостного, поблаготворного для них волнения, в то же вре­мя низводит их к присущей им посредственности.

Часто также видим мы людей, прибегающих для придания себе смелости к помощи вина. Их робкая и ленивая натура, подстрекаемая таким образом, приобретает искусственное воз­буждение, которое может на некоторое время заменить истин­ное душевное волнение. Не замечаем ли мы каждый день гораздо большую болтливость и остроумие у гостей, даже самых воздержанных, после обеда, чем до него? Надо сознать­ся, что эти приступы живости и остроумия суть только ре­зультаты нервного потрясения, которое они почерпнули из удовольствия обеда.

Вели актер не одарен чувствительностью, по меньшей ме­ре равной чувствительности своих слушателей, он будет толь­ко слабо действовать на них: только избытком чувствительности с своей стороны он будет в состоянии производить силь­ное впечатление и волновать сердца даже самые холодные. Движущая сила должна быть, без сомнения, сильней той, на которую она действует. Способность эта у актера должна быть, не скажу — больше и сильнее, чем у поэта, постигшего эти душевные движения, воспроизводимые в театре, а жи­вее, быстрее, могущественнее для управления всеми его ор­ганами.

В самом деле, поэт или живописец могут ожидать момента Вдохновения, чтобы мигать или рисовать. У актера вдохновение должно быть мгновенным и подчиненным его воле, а для: того, чтобы оно было в подчинении у актера, чтобы оно могло возникать внезапно, живо и быстро, необходимо, чтобы актер более чем с избытком обладал чувствительностью.

Тальма, «Трактат об искусстве ак­тера». Цитировано по книге: Александр Дейч. «Тальма». Жизнь замечательных людей. «Журнально-газетное объедине­ние», 1934 г., стр. 231—235.

...Бывают некоторые обстоятельства, при которых необходимо сначала собраться с мыслями, прежде чем доверить языку то, что испытывает душа или решает рас­судок. Необходимо, чтобы в таких случаях актер, прежде чем говорить, имел вид человека думающего, чтобы видимое его спокойствие было только обдумыванием того, что он хочет сказать. Необходимо также, чтобы его лицо дополняло это замедление слова, чтобы его поза, его черты показывали, что в эти минуты видимого спокойствия его душа сильно озабо­чена. Без этого эти перерывы речи были бы только холодны­ми пропусками, которые указывали бы скорее на рассеян­ность мыслей, чем на их деятельность. Бывают такие поло­жения, при которых человек, тронутый за живое, ощущает в себе слишком много энергии, чтобы иметь терпение выра­жать это медленным сочетанием слов. Волнующее его чув­ство, прежде чем голос успеет это выразить, вырывается вне­запно наружу в каком-нибудь немом движении. Жест, поза, взгляд должны тогда предшествовать словам, как молния предшествует грому. Это средство превосходно способствует

выражению того, как сердце, глубоко тронутое и горящее не­терпением выразить это, избирает для себя более быстрый способ выражения. Эти хитрости составляют то, что собствен­но называется немой игрой и есть существенная часть теат­рального искусства, к достижению, обладанию и усовершен­ствованию которой так упорно стремятся. Это средство при­дает игре актера натуральный и истинный характер, если от­бросить из нее все заученное и повторяемое наизусть. Бы­вают, наконец, случаи, когда лицо, увлеченное пылкостью чувства, мгновенно находит все нужные ему выражения. Сло­ва зарождаются тогда на губах так же быстро, как и мысли в душе: они рождаются с ними, они без перерыва следуют одно за другим. Речь актера должна быть в этом случае сжа­та, быстра и произнесена в один прием.

Дыхание его в эти минуты должно быть очень сильно и глубоко, так как нормальное дыхание, возможное только в по­койном состоянии, как бы легко оно ни было, все-таки осла­бляет жар игры и неизбежно разрушает эффект, заставляя думать, что душа актера в это время причастна этому состоя­нию облегчения и покоя.

На высших своих ступенях страсть не повинуется прави­лам грамматики; она мало обращает внимания на точки и за­пятые и переступает или перемещает их по произволу своего темперамента.

Тальма, «Трактат об искусстве ак­тера», та же книга, стр. 243—245.

Дата добавления: 2015-08-17