От Кватроченто к эпохе барокко

Впервые идея символического значения механического чуда, воз­можно, возникла в XV в. у Марсилио Фичино, и конечно же, нельзя не признать, что Леонардо, рисуя свои механизмы, вкладывал в эти рисунки не меньше любви и вкуса, чем в изображения человеческих лиц и тел или элементов растительного мира. Машина Леонардо охотно демонстрирует свои сочленения, словно перед нами живое существо. Но Леонардо не первым показал внутреннее устройство машин. Его почти на век опередил Джованни Фонтана. Он изобретал часы, приводимые в действие водой, ветром, огнем и землей, которая под собственной тяжестью просыпалась через клепсидру; он придумал подвижную маску дьявола, проекции волшебного фонаря (lanterna magica), фонтаны, воздушные змеи, музыкальные инструменты, клю­чи, отмычки, военные машины, корабли, «волчьи ямы», подъемные мосты, помпы, мельницы, подвижные лестницы.

Конечно, у Фонтаны уже присутствовало то колебание между техникой и искусством, что будет характерно для «механиков» Возрождения и барокко. Постепенно на наших глазах возрастает значение созида­тельного труда и все большим уважением пользуется механик, чьей деятельности посвящают роскошно иллюстрированные книги. Теперь машина окончательно ассоциируется с эстетическими эффектами и применяется для создания «театров» — поразительных по красоте сооружений вроде садов с волшебными фонтанами, начиная с садов Франческо I Медичи (1574-1587) и кончая теми, что спроектировал Соломон Каус для Палатинского сада (Hortus Palatinus) в Гейдельберге. Гидравлические приспособления, повторяющие открытия Герона, теперь таятся в гротах среди зелени или в башнях и дают о себе знать лишь симфониями водных струй или появлением движущихся фигур. И часто художник, рисующий эти чудеса, никак не может решить, стоит раскрыть их механические тайны или же ограничиться изображением видимого эффекта, и подчас избирает компромисс. В ту же эпоху машина начинает цениться сама по себе, в силу замысло­ватости механизма, который впервые рассматривается как диковина, достойная удивления. Эти машины называют «искусными» или «изощренными», а не стоит забывать, что в барочном восприятии изумляющая искусность и изощренная изобретательность становятся критериями Красоты.

Машина как будто начинает жить сама по себе, то есть единственно ради демонстрации своего удивительного внутреннего устройства. Ею восхищаются из-за ее формы, независимо от приносимой ею пользы; отныне у нее много общего с творениями (природы или искусства), традиционно считавшимися прекрасными.

Машина Возрождения и барокко — это торжество зубчатого колеса, зубчатой рейки, шатуна с коленчатым валом, болтов больших и малых. Зубчатая передача вызывает головокружительный восторг, причем не так уж важно, насколько машина продуктивна, главное — восхити­тельная щедрость с виду недорогих механизмов, делающая возмож­ным производство чего-то нового; подчас у многих из этих машин скромность произведенного эффекта никоим образом не соответст­вует необычайно хитроумным способам его достижения. В фантазиях иезуита Атаназиуса Кирхера в самый разгар барокко поразительная Красота эффекта сливается, наконец, с изощренной Красотой приспо­собления, позволяющего его достигнуть. Таковы, например, фигури­рующие в Великом искусстве света и тени (Ars magna lucis et umbrae) катоптрические театры (основанные на магии зеркал), в некоторой степени предвосхитившие кое-что из техники кинопроекции.

Чудо. Марсилио Фичино Платоническое богословие о бессмертии души, II, 13, 1482

Фигуры животных, с помощью системы рычагов прикрепленные к центральной сфере, двигались в разные стороны, не утрачивая своей связи с нею: одни бежали в левую сторону, другие — в правую, вверх или вниз; эти поднимались и затем опускались, те окружали врага, поражаемого другими, звучали трубы и рога, слышалось пение птиц и прочие звуки в том же роде, производимые во всем разнообразии благодаря одному лишь вращению сферы [...] Таким-то образом всё, подобно игре линий, исходит от Бога, являющегося бесконечно простым центром [...], причем Он, затрачивая минимум движения, сообщает вибрацию всему, что пребывает в зависимости от Него*.

Механик. Джован Леоне Семпронио (XVII в.). Механические, песочные и солнечные часы

Тот вор, что жизнь чужую похищает,

подвластен сотни шестерен вращенью,

и поддается прахом измеренью,

кто в прах тела людские превращает.

Но тенью наши дни он омрачает,

хоть сам на солнце в прах ложится тенью —

увы, о смертный! Хронос-наважденье

все сущее бесследно поглощает.

В сих шестернях он царствовать дерзает,

сим прахом ослепить тебя он тщится

и в сей тени убийство замышляет.

В сих шестернях он разум твой терзает,

в сей прах твоя услада обратится,

и тень сию тень смерти окружает**.

Дата добавления: 2015-08-17