Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Никакого пирога.

Гэри Сол Морсон, Северозападный ун-т. США | Герменевтика изъянов. | Золотой Идиот и сброшенный ботинок. | Ганя и Рогожин. | Множество разветвлений. | Чтение газет. | Двойное чтение и свежие новости. | Эстетика несовершенного. |


Читайте также:
  1. В сфере грубых отношений не может существовать никакого понятия без понятия его противоположности.
  2. И никакого жульничества
  3. Кот носится как угорелый, на Кузьку никакого внимания. Поймает бабочку, крылышки оторвет — и за следующей. Выбирает, какая покрасивей.
  4. Может быть, мы сгущаем краски, и никакого влияния этнические олигархи на ситуацию на Украине не оказывают?
  5. Однако эта еврейская философия не имеет никакого влияния ни на еврейскую жизнь, ни на саму еврейскую религию иудаизма!
  6. Сила Кориолиса никакого отношения к вращению Земли не имеет!

В романе “Большие надежды” Пип дает пирог каторжнику, и читатель предполагает, что это событие будет иметь последствия, в противном случае его бы здесь не было. Тот факт, что романы имеют общий замысел, оправдывает это предположение. Ибо события в хорошо сделанном произведении словесного искусства имеют своей причиной не только то, что им предшествовало, но также и систему целого, как хорошо понимали теоретики со времен Аристотеля и до наших дней. События формируются не только происшествиями в вымышленном мире, о которых герои в принципе могут знать, но также тем, что необходимо для создания эстетически действенного произведения искусства, т.е. соображениями, о которых герои знать не могут.

Эта двойная причинность, лежащая в основе событий, отличает временную структуру большинства даже реалистических романов от временной структуры самой жизни. Ибо в жизни, как полагает большинство из нас, события имеют своей причиной только более ранние события, а не те, которые произошли после них, равно как и не некий замысел целого. Если мы не верим очень сильно в наше особенное, личное Провидение, мы не будем ожидать, что наши повседневные даяния обернутся диккенсовыми пирогами. В романах, когда хлеб бросают в воду, он возвращается с лихвой, но в жизни его часто просто уносит прочь.

В столь многих романах Диккенса — взять, например, “Холодный дом” или “Наш общий друг” — мы восхищаемся авторским искусством выпекания пирогов. Герои и события упоминавшиеся, по-видимому, наобум, мотивированные лишь предыдущими событиями и непосредственно разворачивающимся действием, оказываются связанными друг с другом самыми разнообразными и сложными способами. Сюжеты Диккенса являются шедеврами, потому что их замысел столь хитер — и столь ощутим. Но “Идиот”не похож в этом отношении на “Холодный дом”. Диккенс редко говорит нам, что какой-то, по-видимому, незначительный случай — это пирог, хотя мы обычно об этом знаем. Достоевский, кажется, предупреждает нас наверняка — молчание было “необыкновенное”, были какие-то “свои причины” — и затем: никакого пирога.

Шляпы.

По ходу романа нам сообщается все больше и больше о событиях шестимесячного перерыва между первой и второй частями, но ни во что связное это не складывается. Читатели чувствуют, что эти шесть месяцев служат чем-то вроде склада всяких причин для внезапно случившихся позднее событий. В этом отношении сходную роль играет “Швейцария” в “Бесах”: когда бы что бы ни случилось, чего роман, каким он представал перед нами вплоть до этого места, никак не дает нам оснований ожидать, мы узнаем постфактум, что причина происшедшего может быть прослежена до того времени, когда так много героев жило в Швейцарии еще до начала романного действия.

“Шесть месяцев” и “Швейцария”, кажется, служат для автора средствами самозащиты, так что, когда бы ему не понадобилась причина для чего-то, о чем он только что подумал, у него есть время, в которое он может ее поместить. Они функционируют, здорово напоминая шляпы, из которых автор может вытащить любого понадобившегося кролика. Вместо того, чтобы, обернувшись назад, увидеть, что произведение обстоятельно планировало это событие чередой предыдущих, которые мы лишь походя замечали, как у Диккенса, мы должны довольствоваться причинами, которых мы не могли увидеть прежде. Таким образом, мы не получаем эстетического удовольствия от того, что видим, как более раннее событие фактически выполняет двойную функцию, естественно вырастая из предыдущих событий и в то же время внося свою лепту в воплощение целостного замысла.

9: Как писался “Идиот”.

Я умышленно описал недостатки построения в “Идиоте” с точки зрения читателя, столкнувшегося лишь с текстом и незнакомого с историей создания произведения. Я избегал рассматривать записные книжки из уважения к основному догмату поэтики многих школ, а именно, что произведение есть (в зависимости от языка той или иной школы) эстетический артефакт, вещь автономная, текст, художественное произведение и т.д. Ибо везде имеется в виду, что структура явлена в тексте самом по себе. Я готов доказать, что для некоторых произведений, включая роман “Идиот”, история их создания и знакомство с записными книжками приобретают совсем иную, и гораздо более герменевтически значимую, роль, чем в других случаях.

Достоевский, как мы знаем, задумал и написал “Идиота” во время своей жизни за границей, в нужде и горе. В такой ситуации он просто вынужден был создать роман, который бы продавался. Тем не менее он не хотел снижать уровень своего произведения. Любимой племяннице он писал о своем страхе, что необходимость вынудит его идти на компромиссы: “Более всего боюсь, что выйдет посредственно”. Когда он начал отвергать план за планом, он писал Майкову: “Я... бросил все к черту. Уверяю Вас, что роман мог быть посредствен; но опротивел он мне до невероятности именно тем, что посредствен, а не положительно хорош ” (28, 2; 239).

10: “Ход дела?”

Достоевский начал серьезно работать над “Идиотом” в августе 1867 года и сменил несколько планов. Боясь “посредственности”, он отбросил 4 декабря идею, лежавшую в самом основании романа. В частности, он изменил замысел своего героя, прежде — негодяя, который должен был быть спасен, и решил взяться за положительно прекрасного человека. Следовательно, нет почти никакой связи между идиотом ранних черновых редакций и тем, который изображен в романе, за исключением того, что они оба эпилептики, каллиграфы, и обоих величают “идиотами”. С таким заново задуманным героем автор не мог полагаться на свои прежние записи к сюжету.

Достоевский объяснял 31 декабря Майкову: “Я думал от 4-го до 18 декабря нового стиля включительно. Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно... Как я не помешался — не понимаю. Наконец 18 декабря я сел писать новый роман” (28, 2; 240). Он отослал первые пять глав “Идиота” 5 января и еще две — 11 января.

Достоевский начал писать этот роман с, в лучшем случае, лишь первоначальным представлением о замысле. Он был уверен только в одной вещи — он хотел “изобразить вполне прекрасного человека... Только отчаянное положение мое принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул как на рулетке: “Может быть, под пером разовьется!” (28, 2; 241). Писание было сродни рулетке не только потому, что ставка была очень высока, но и потому, что ход событий был абсолютно непредсказуем.

Записные книжки ведутся параллельно писанию романа, и таким образом мы можем видеть автора, сражающегося с сюжетом и характерами, в то самое время, когда он предлагает главы для публикации. Публикация выпусками играет здесь особую роль. Автор не подчиняет отдельные главы окончательному, хорошо проработанному плану, как это делал Диккенс. Нет, он пишет без всякого определенного плана. Точнее, у него бесчисленные планы (“шесть в день”) присутствуют в уме как возможности, но ни одного он не придерживается, разве что очень недолго. По мере продвижения он неизбежно оказывался стесненным теми частями, которые были уже опубликованы в то время, как он придумывал новые происшествия. Этот роман был написан, как проживается жизнь, вперед, а не назад от полного замысла целого.

Когда мы читаем записные книжки ко второй и третьей частям, мы можем только удивляться степени открытости, которой сюжет обладает для своего автора. В некоторых вариантах Настасья Филипповна кончает жизнь самоубийством, в других — умирает естественной смертью. В одном плане Аглая сбегает с Рогожиным. Или назло выходит замуж за Ганю... Или ее спасает Мышкин. Или она убивает Настасью Филипповну. Мышкин влюбляется в Аделаиду. Ганя объединяется с Рогожиным. Настасья Филипповна соблазняет Радомского. Радомский стреляется. Ипполит кого-нибудь убивает. Достоевский помечает для себя: “NB, NB. Finis тот, что Аглая предается Н.Ф., а Ганя душит Аглаю” (9; 219). “Аглая выходит за Князя — или Князь умирает” (9; 227). “Кутеж прежний” (9; 229).

Мы можем оценить справедливость замечания Васиолека (Wasiolek), что “Мозг Достоевского просто кишит возможностями, но тирания искусства и тирания опубликованного требуют выбора”. Прямо как в жизни: даже если много вещей может случиться в данный момент, случается-то только одна. “Ход дела? NB, NB, NB? Ход дела” (9; 227).


Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Неясные концы, растраченные впустую двойники и особые причины.| Записные книжки как теневой текст.

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)