У подножия небесных гор

К востоку, за Волгой и Каспием, к югу от Уральских и до снежных вершин Не­бесных гор на тысячи километров раскинулись земли Казахстана. Нам предстояло пересечь его с севера на юг, чтобы добраться к подножию пестрых гор Заилийского Алатау, в самую северную часть их — в ущелье Талгар. Стоял июль, знойный и суховейный...

Экспресс «Москва — Алма-Ата» мчался между сопками и степными курганами — увозил нас к горам Тянь-Шаня. В сумерках в Уральске пересекли север­ную границу Казахской ССР, а утром за Актюбинском поезд повернул на юг, в сторону Аральского моря. Проводник вагона напомнил нам, что здесь проходит пояс времени с разницей в два часа против москов­ского.

Перевалило за полдень — была самая жаркая по­ра суток. В купе вагона термометр показывал сорок четыре градуса по Цельсию! Я высунул голову в ок­но, но вместо прохлады ощутил обжигающий ветер.

Куда ни глянешь — белесая солончаковая степь, выжженная солнцем, и желтый песок с выступающими кое-где из него останцами рыжих выветрившихся скал, тоже раскаленных от жары... Все изнывало от жаж­ды: и люди, и земля. Один тепловоз, как степной верблюд, казалось, ничего не замечал и по-прежнему мчался во всю мощь своих четырех тысяч лошадиных сил, оставляя за собой едва заметную струйку дыма.

Проехали Челкар.

На рассвете следующего дня в розовой дымке по­казались вершины, до них, может, еще добрая сотка километров, но нам уже не терпелось — скорее в род­ную стихию... Мы разглядывали заснеженные хребты Небесных гор с внимательностью первоисследователей. А через несколько часов были у их подножия, в городе садов и зелени — Алма-Ате. Походный высото­мер показал почти тысячу метров над уровнем моря.

Первый этап нашего путешествия был позади.

Теперь из Алма-Аты попутный грузовик мчал нас на восток по асфальтовому шоссе, ведущему к озеру Иссык. К сожалению, вот уже несколько лет, как оно перестало существовать, выплеснутое из своих бере­гов селевым потоком.

Через двадцать километров машина круто изменила курс. Натужно гудя мотором, она устремилась прямо в горы и въехала в заповедник. За мостом че­рез бурливый поток Левого Талгара стоит кордон, от­сюда четырнадцать километров до перевалочной ба­зы альпинистского лагеря, где кончалась автомобиль­ная дорога. Дальше шла вьючная тропа. Через кило­метр тропа свернула на юго-запад, в ущелье Средний Талгар — конечный пункт нашего путешествия.

Змейкой вьется едва приметная тропинка по кру­чам, поросшим елью, осиной и рябиной. Караван ло­шадей с вьюками, мерно качаясь, тяжело идет в го­ру. Монотонно поскрипывают седла, со дна ущелья доносится ровный шум реки, изредка нарушаемый по­рывами ветра. Проходит час, другой — и за крутым взлетом поляны вдруг открывается вид на снежный массив удивительной белизны на фоне нежной зе­лени.

Это Талгар, высшая точка хребта Заилийский Ала­тау — 5017 метров над уровнем моря. Он замыкает одноименное с ним ущелье. Стараемся разглядеть седовласую громаду, с которой нам скоро предстоит померяться силами. С ледников, сползающих в ущелье, вытекает река Средний Талгар. Где-то среди ее пенистых потоков, на большом валуне, покрытом мхом, чудом примостились шестнадцать стройных ело­чек, мимо которых невозможно пройти без восхище­ния.

Лес постепенно редел, чаще стали встречаться густорасцвеченные лужайки и широкие зеленые поляны. Наконец показалась входная арка, гостеприимно звавшая нас в лагерь-городок «Талгар».

В центре городка круто вздыбилась тысячетонная серая глыба гранита, на ней кто-то начертал две циф­ры: «8955» — это расстояние в метрах от перевалоч­ной базы и «2650» — высота лагеря над уровнем моря. Мы попали в самый высокогорный из альпинистских лагерей.

С юга городок окружен стеной корабельного леса тянь-шаньских елей, некоторые из них достигают 40-50 метров высоты. Десяток приземистых домов, вместительная столовая с резной верандой, радиостан­ция, палаточный городок, баня, гидростанция, спор­тивный городок, клуб, библиотека, небольшая подсобная птицеферма — все вместе и составляет лагерь.

Между домиками аккуратно выложены дорожки из булыжника. На газонах масса цветов: широколистый регулярий, горечавка, горная гвоздика, синяя приму­ла и ясноглазая незабудка — непременная спутница альпийских лугов.

— А где же прославленный эдельвейс! Почему его нет среди наших знакомых! — спросил кто-то у лагер­ного «старожила».

— Его не сорвешь на клумбе, гордый он — не спускается с круч, — в шутку или вправду ответил тот.

Однако пора и устраиваться. Нужно получить мес­то, постель, снаряжение, обувь, определиться в груп­пу к инструктору. Процедура знакомая: запасаемся кучей записок, разрешений, расписок, направлений. Не проходит и часа — и ты устроен.

Ледовая шапка Талгара.

А теперь, читатель, на минуту отвлечемся и вмес­те представим себе окружающую нас обстановку. Над лагерем раскинулось по-южному черное, усеянное звездами небо. Загорелись электрические огни, и го­родок в горах напомнил собой мир из сказки...

По времени скоро взойдет луна, и вокруг все будет еще удивительнее, еще красивее и величест­веннее. И в самом деле: внезапно из-за гор вы­глянула луна, залила матовым сиянием снег и ледники.

Но время не ждет, уже луна скрылась за горами, скоро займется заря и с нею день, а ты стоишь, не в силах прийти в себя от очарования... Вот и заря при­шла на смену.... А как красив восход, когда первые робкие лучи солнца озаряют снежные вершины. Сна­чала их белые макушки окрасятся в бледно-розовый цвет, через мгновение он перейдет в золотистый, а потом в ослепительно белый. А как потом радостно пробуждается природа и ликует все живое! Воздух наполняется смолистым ароматом леса...

Здесь, в этой сказке наяву, нам и предстояло про­быть лучшую пору лета. Честно говоря, было и всег­да будет чему позавидовать нам, альпинистам! Но вернемся к приехавшим в горы... У молодых альпинистов-курсантов из школы инст­рукторов через день началась будничная жизнь, по-суворовски тяжелая в учении, легкая в походе. Тео­рия переплеталась с практикой, за рассказом тренера следовал показ на скалах, льду, снегу. Цель ясна — из курсанта нужно сделать не только всесторонне подго­товленного альпиниста, но и педагога. На это отводи­лось сорок высокогорных дней, каждый из которых здесь, наверху, по выражению горцев, равен двум дням в долине.

Высоко над лагерем, у языка ледника «Озерный», расположена скальная гряда с монолитными отвесами самой причудливой формы — это естественная скаль­ная лаборатория, к которой и собирались подняться курсанты с тренерами вместе.

Рюкзаки с пятидневным запасом продуктов уложе­ны, все с ночи подготовлено к походу. Дежурный по лагерю на рассвете в условленное время дал сигнал подъема. Через четверть часа отряд в полсотни чело­век круто взял курс на юг.

Зябко. Остывшие за ночь лес, земля и камни из­лучают холод, вдобавок с ледника дует пронизываю­щий ночной ветер. Ежимся от холода. Но уже через несколько минут становится тепло, а потом жарко.

Пульс нарастает: 90, 100, 120, 150. Это много;

— Что же, голубчик, плохо тренировались перед горами! — как бы мимоходом замечает тренер свое­му курсанту. Курсант молчит. По его бледному лицу видно, что тренер прав, и ему нечего сказать... Затем следует общая команда:

— Сбавить темп!

За «околицей» мягко стелется туман

И пульс приходит к норме, исчезают испарина и бледность, оживают лица, поднимается настроение. Умение ходить в горах — искусство, оно приходит с годами, но «самое большое искусство — это ходить до старости», говорят ветераны.

Лес остался позади. Вышли в зону серого безмол­вия, сюда не доносится шум реки, бедна раститель­ность, преобладает гранит, ограничен животный мир, уже близки снег и лед. Скоро появятся на скалах эдельвейсы... Тому, кто не бывал на Тянь-Шане, не видел живых эдельвейсов, не терпится сорвать свои­ми руками серенький, бархатный, с тончайшим арома­том цветок, овеянный романтикой, символ мужества и благородства. Не слишком ли много сразу одному серенькому цветочку? Говорят, нет.

Ниже ледника подвернулась удобная площадка, и через полчаса здесь, как грибы, выросли палатки. Появились очаги, закурился дым... Потревоженные нами альпийские галки, горные воробьи и сурки подняли было неистовый крик и свист, но пришел человек, и им пришлось уступить. Горные козлы теке спешно, безропотно взобрались на неприступные кручи и мол­ча темными линзами своих глаз смотрели вниз на не­ожиданных гостей. Курсант Коля Фудин, наш бессмен­ный радист и радиокомментатор, уже настраивал свой полупроводниковый транзистор «Альпинист», с по­мощью которого он потом держал нас в курсе всех событий, на очередную футбольную передачу.

А несколько дней спустя на ледово-снежных заня­тиях вдруг по команде выстроился весь отряд. Нас, пятерых железнодорожников, при полном нашем не­доумении отделили от строя. И... громкое «ура» в честь дня советских железнодорожников сотрясло ущелье. Виновникам торжества тепло пожали руки, можно сказать, все на блюдечке поднесли. Мы пони­мающе посмотрели на Колю... Один из нас, войдя в роль, «пропищал»:

— А шоколадки где?

— Ишь, чего захотел! — раздался дружный смех товарищей.

Подошло время, и мы решили осуществить давно задуманное нами восхождение на пятитысячник Талгар.

На рассвете августовского дня цепочка потянулась в горы, к цирку ледника «Крошка». Погода, вначале ясная, потом стала быстро портиться. Барометр падал, ожидался буран. Решили организовать ночлег в снеж­ных пещерах у подножия перевала Ак-Тюз. Через два часа дружной работы с помощью лавинных лопат уда­лось выкопать «уютные» и теплые пещеры. Вокруг свирепствовала пурга, а мы были вне опасности.

Как часто бывает в горах, утром и следа не оста­лось от непогоды. И задолго до рассвета был выслан передовой отряд для отыскания наиболее безопасных путей на перевальную точку. Крутые склоны вдоль и поперек были изрезаны ледовыми трещинами, из ко­торых наибольшую опасность представляли те, что не видны были под слоем снега.

По следам разведки с часовым интервалом вышла основная часть отряда, обутая в кошки, в связках по двое и по трое. Солнце уже хорошо припекало спи­ны, когда мы выбрались на перевал. Альтиметр по­казывал 4540 метров. За перевалом лежал пологий широкий снежный цирк с загадочным названием «До­лина гнева», объяснить происхождение которого ник­то из нас не смог. Из этого цирка берет свое начало могучий ледник Корженевского. К востоку виднелся массив Талгара. На штурм его мы сразу и вышли, предварительно оставив лишний груз у груды черных скал.

Солнце своими отраженными лучами жгло лицо и руки, снег слепил глаза, спасали защитные очки. С первых же шагов путь преградили крутые ледовые сбросы, сразу пошли в ход кошки, ледорубы, ледо­вые молотки и крючья. В дополнение ко всему арсе­налу ледовой техники потребовались крайняя внима­тельность и взаимная выручка. И с этим, кажется, мы справились неплохо. Теперь с каждым метром подъе­ма чувствовалась высота, а с нею недостаток кисло­рода. В один из трудных моментов подъема Коля Фудин настроился на симфоническую музыку. Уж очень необычно было слышать нежную мелодию Чай­ковского в этом суровом краю, где каждый сантиметр подъема давался огромным напряжением сил.

После полудня первые счастливчики уже отсчиты­вали метры предвершинного гребня, а часть задержа­лась на ледовых трещинах и кручах. И когда верши­на была почти взята, из-под руки одного из восходи­телей неожиданно вывернулся камень. Произошло это там, где меньше всего можно было ждать. Камень по пути увлек за собой другие. Предостерегающий крик вызвал мгновенную реакцию у ближних, но как пре­дупредить тех, кто там ниже, — на ледяной стенке. Го­лос человека на большой высоте сразу глохнет. В этот момент над моим ухом неожиданно раздался выстрел из ракетницы. Выстрелил сигнальщик — это было очень кстати. С ледяной стены взоры сразу же уст­ремились к вершине — и альпинисты заметили не­сколько летящих в их сторону камней. Головы иду­щих были защищены касками, это несколько ослабля­ло, но не исключало опасности.

Ударившись о скальный барьер, летевшие камни потеряли скорость, но падали над склоном, по кото­рому поднимались альпинисты. Нависла смертельная опасность. Сейчас все зависело от хладнокровия и выдержки.

— Спокойно! Не метаться по склону! — крикнул тренер. — Подпусти камень ближе и увернись! — на­ставлял он.

Но не у всех выдержали нервы, не все смогли взять волю в свои руки. В горах это дается не сразу. И случилось так, что один в связке дрогнул, заме­тался, в испуге отпустил из рук страховочную верев­ку и сорвался с кручи. Громыхая ледорубом, висев­шим на темлянке, парень беспорядочно стал скользить по ледовому склону. Камни, как нарочно, полетели именно его сторону, настигая несчастную жертву. Окутанный снежной пылью, он и летевшие за ним камни скрылись из глаз. В это время второй в связке спокойно увернулся от камней, но был сорван пер­вым, и от рывка его быстро подтащило вверх к крю­ку с карабином. Крюк и капроновая веревка выдер­жали, иначе был бы конец им обоим. Подошли дру­гие связки, и общими усилиями вытащили сорвавшегося. К счастью, все обошлось для него благополуч­но, только страху натерпелся.

Инцидент был исчерпан, и через час все были на вершине. Никогда седой Талгар не принимал одно­временно такое количество восходителей.

Только вперед и вверх!

Никто из нас не кричал «ура» и не делал попыток бурно проявлять свой восторг. И не потому, что это осуждалось, а просто само собой не получалось, отто­го что было пока преждевременным. Каждый, конеч­но, был доволен победой, но никто ни на минуту не забывал, что впереди его ждал спуск, не менее слож­ный и трудный, чем подъем. В этом очень важном для альпиниста чувстве неуспокоенности, может быть, и заключается успех восхождения на горные вершины. Радость победы и удовлетворенность по-настояще­му к альпинисту приходят позже, внизу, как итог большого труда целой группы восходителей. А пока открывшаяся перед глазами панорама полностью за­владела нашим вниманием.

Можно было часами наслаждаться редким зрели­щем. Все ранее виденное на Кавказе явно уступало могучему кряжистому Тянь-Шаню. Мы стояли у исто­ков шестнадцатикилометрового ледника Корженевского, похожего на застывшую в своем беге полновод­ную реку. Слышались редкие щелчки фотозатворов. Здесь не было согретых теплом юга сочных и ярких пейзажей, потому что безгранично властвовали холод, безмолвие и суровое величие. В душе альпиниста они оставляли впечатление, пожалуй, ни с чем не сравнимое по своей силе и эффекту. Кругом были вечно снежные гиганты, которые простирались до самого горизонта, образуя дикие нагромождения горных хребтов со снежными куполами самых разнообразных форм. Наиболее отдаленные из них постепенно раст­ворялись в дымке заката, становились прозрачными, а потом и совсем исчезали.

День угасал. Багряные отблески солнца медленно покидали то одну, то другую вершину, и только гроз­ный, стремительный Хан-Тенгри где-то вдали буравил небо и дольше других задерживал на себе лучи захо­дящего солнца. Острая пятигранная пирамида его продолжала гореть факелом на темно-голубом небе. Решительно не было сил оторваться от этого не­обыкновенного видения...

—Кен-тоо! — вдруг резко прервал молчание кто-то из стоящих рядом.

Это киргизское слово мне было знакомо из рас­сказов первовосходителя на Хан-Тенгри Михаила Погребецкого: за необыкновенный световой эффект в часы заката гора в народе была прозвана «Горой кро­ви» — Кен-тоо.

И хотя Хан-Тенгри почти на полкилометра ниже со­седнего с ним пика Победы, он из-за очертаний ка­зался выше его. Скифы, населявшие эти места, обо­жествляли небо, как и вершины, устремленные в не­го, поэтому Хан-Тенгри они считали «властелином», «повелителем духов» на земле.

Семенов-Тян-Шанский, первый посетивший в 1857 году этот район, всю свою долгую жизнь вспоминал необыкновенную по красоте вершину. Много лет назад, в начале этого века, попытался подняться на вер­шину Хан-Тенгри немецкий альпинист-географ Мерцбахер, но так и не нашел на нее пути не пустил его гордый красавец в свои владения. Мерцбахер вынужден был довольствоваться тем, что побывал только у подножия, и заявил, что взойти на вершину не­возможно.

У истоков ледника Корженевского.

Но он ошибся. Уже в тридцатых годах три участ­ника украинской экспедиции — Погребецкий, Заубер и Тюрин — взобрались-таки на шапку «властелина» земли. Это была крупная победа молодого, набирав­шего силу отечественного альпинизма. Потом многие советские альпинисты покорили грозный пик. А в 1970 году ростовчане Ю. Меньший, Р. Волков и Ю. Арцишевский в числе других поднялись на Хан-Тенгри по северной стене и удостоились бронзовых медалей первенства СССР.

Вечерело. Мы спешили вниз. Крутой спуск по ле­дяным стенам, едва прикрытым тонким слоем снега, требовал крайней осторожности. Пришлось отправить вперед разведку, чтобы соорудить из десятка сорока­метровых веревок перила и ускорить таким образом спуск отряда. Написали традиционную записку и, от­салютовав ледорубами, мы с заслуженным мастером спорта Алексеем Сергеевичем Угаровым последними покинули вершину.

Через несколько часов все уже были в снежном цирке, у перевала Ак-Тюз. Не задерживаясь, взвалили на себя оставленные здесь рюкзаки и потянулись гуськом к перевалу Суровому. От быстрой потери высоты нестерпимо болела голова, некоторым при­шлось прибегнуть к услугам нашей походной аптечки...

Уже в сумерках по языку ледника Шокальского спустились на долгожданный травянистый бивак «Зе­леная гостиница». Уставшие, уже много дней недосы­павшие, но бодрые от сознания хорошо выполненной работы, мы расположились на отдых. А в полдень следующего дня стояли под лагерным вымпелом и после приветствия каждому из нас преподнесли букет из свежих альпийских цветов. В ответ мы одарили всех эдельвейсами. А вечером у костра нам вручили памятные значки в честь покорения Талгара.

Впереди нас ждал еще один, последний, поход че­рез перевалы в долину «Альпийская роза», что в Ле­вом Талгаре. Затем еще перевал через боковой хре­бет со спуском в ущелье Туюк-Су и оттуда мимо зим­ней спортивной арены Медеу — в Алма-Ату с после­дующим возвращением по знакомой уже вьючной тропе в лагерь «Талгар».

Так и сделали. Через три дня отряд вышел. Мино­вав «поляну эдельвейсов», он взял азимут и скрылся за кустарником. Трусливые сурки-байбаки, наполовину высунув свои жирные тела из нор, озорно посвисты­вали альпинистам вслед...

ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ НА «КРЫШЕ МИРА»

В предгорьях Алайского хребта, по обоим берегам бурной Акбуры, распо­ложился город Ош. Тысячу лет стоит он стражем у врат высочайших гор Па­мира. Некогда тут скрещивались ожив­ленные торговые пути в Китай, Афганистан и Индию. Золото купцов оседало в городе, Ош богател, слава о нем шла во все концы мусульманского мира. Ве­реницы паломников наводняли его, поднимались на священную Сулейман-гору, которая и сейчас причуд­ливо возвышается над городом. Боками и спинами по­колений мусульман гранит одного из склонов свя­щенной горы отполирован до зеркального блеска и поныне сверкает под лучами солнца.

Теперь путешественник уже не увидит здесь экзо­тических караванов — медленно бредущих верблюдов с бубенцами. Их заменили колонны минских и горьковских автомашин, а вместо протоптанных узеньких верблюжьих троп в наше время пролег асфальтовый восьмисоткилометровый тракт Ош—Хорог. «Дорога жизни» связала Ферганскую долину с Памиром. Ожил заоблачный край овцеводов, сильнее забился пульс его жизни на пороге еще больших перемен.

Мы ехали по черному накату этого тракта к под­ножию Заалайского хребта, в котором семикиломет­ровой громадой высится пик Ленина.

Центральным событием сезона явилась беспреце­дентная в мире по своей массовости альпиниада на пик-семитысячник, носящий имя основателя Советско­го государства. Она тоже начиналась здесь, в Оше. Нас, участников Международной юбилейной альпини­ады, посвященной 50-летию Советского государства, было много.

Ош в эти дни стал международной столицей аль­пинизма. Отсюда во все концы страны и за ее преде­лы шел поток информации, которую ждали тысячи почитателей этого вида спорта. Из разных стран, кра­ев и республик стекались люди в Ош и партиями от­бывали на Памир. Машины с людьми, доверху наби­тые еще рюкзаками, гуськом ползли по извилинам крутых дорог и перевалам могучих гор, чтобы потом с ветерком скатиться в Алайскую долину. С обочины дороги нас приветствовали плакаты, звавшие в горы. Я обратил на это внимание соседа, старого приятеля по восхождениям на Кавказе — Олега Терещенко, на что последовало замечание:

— Если бы удалось нашему брату проникнуть на другую гористую планету, я уверен, что первым, с че­го бы мы начали, были бы восхождения...

А пока колонна машин движется в базовый лагерь, расположенный в 270 километрах от Оша, у северных склонов пика Ленина, припомним немного историю покорения этой вершины и, в частности, о попытках ростовских альпинистов подняться на нее.

Отсюда, из Оша, с давних времен начинались мно­гие памирские экспедиции, отсюда началась и наша.

Памир (Бам-и-дунеа) на языке местных жителей означает «Крыша над миром», или просто «Крыша мира».

Посмотрите на карту, и вы увидите, что к Памиру тяготеют с юга и юго-востока величайшие поднятия земной коры — хребты Гиндукуш, Каракорум, Куэнь-Лунь? знаменитые Гималаи с третьим полюсом земли— Чомолунгмой (8882 м) и Тибетское нагорье. С во­стока примыкает Тянь-Шань и с юго-запада — Иран­ское нагорье. Свое название Памир получил за недо­ступность, величавость и крайнюю запутанность горной системы.

Необычайно трудны были дороги здесь вдали от поселений. Путь человека и теперь преграждают глу­бокие ущелья, высокие и трудные перевалы, полно­водные горные реки, вечно меняющие свои русла. Но эти трудности и загадки тем больше привлекали к себе ученых, альпинистов, исследователей.

Первыми сюда проникли в 1871 году через Кокандское ханство отважные путешественники, натуралисты, супруги А.П. и О.А. Федченко. О «Крыше мира» А.П. Федченко писал: «Я уже давно мечтаю стереть белое пятно на карте между Тянь-Шанем и Гималая­ми». Ему в это время было всего 27 лет. Молодые уче­ные открыли и описали гигантский горный хребет, ко­торый составляет как бы край «Крыши мира». Хребет они назвали Заалайским, потому что ближайший от не­го носил название Алайский. Первоначально высшая точка хребта ими была определена глазомерно в 25000 футов (7627,5 м). Впоследствии ее уточнили путем ин­струментальной съемки — высота составила 7134 метра. Заметим, что сейчас тур установлен несколько ниже, на скалах в семи метрах от сплошного снежного ку­пола — на высоте 7127 метров.

До 1928 года, то есть до первой советско-австрий­ской экспедиции, эта вершина считалась самой высо­кой в СССР, и ей тогда присвоили имя В.И. Ленина. Тогда же участники экспедиции — австрийские альпи­нисты Э. Шнейдер, К. Вин и Э. Алльвейн сделали по­пытку взойти на нее; имеются косвенные свидетельст­ва того, что они взошли, хотя следы их пребывания на самой вершине последующими восходителями не были обнаружены.

В 1934 году советские альпинисты снова пришли сюда и на вершине пика установили гипсовый бюст В.И. Ленина. Таким образом, горный массив стал как бы грандиозным постаментом своеобразного памятни­ка Владимиру Ильичу Ленину. Кстати, этот гипсовый бюст, завернутый в полуистлевшую кумачовую майку, был специально привезен из Ташкентского музея и де­монстрировался теперь уже в базовом лагере «3700» участникам альпиниады. Он простоял на вершине поч­ти 20 лет. Поврежденный непогодой и ветрами, бюст сняли военные альпинисты и в 1954 году заменили новым, из прочной керамики.

В последующие годы ученые и альпинисты открыли еще несколько семитысячников на территории СССР, из них два превосходят по высоте пик Ленина. Это пик Коммунизма (7495), открытый в 1931 году, и пик Победы (7439), открытый в 1943 году, но покоренный после неоднократных попыток только в 1956 году. Таким образом, пик Ленина — третий по высоте и са­мый северный семитысячник на Памире.

Уже в 1931-1932 годах ростовская горная секция в своих рядах насчитывала много опытных горовосхо­дителей, в том числе и армейских, из частей Северо-Кавказского военного округа. Все они прошли хоро­шую школу массовых восхождений на пятитысячники Казбек и Эльбрус. Несколько человек из Ростова бы­ли включены в состав Памирской экспедиции 1932 го­да. Поэтому при первовосхождении на пик Ленина в 1934 году в штурмовую группу 2-й всеармейской аль­пиниады вошел воспитанник Северо-Кавказской горной секции, командир взвода Кирьяк Анастасов. Он удо­стоился этой чести в числе немногих участников вос­хождения. Командир альпиниады, старый большевик-подпольщик Н. В. Крыленко, тогда в своем приказе от 4 сентября писал: «Составить отдельную группу вос­хождения на пик Ленина из следующих товарищей: Лукина, Анастасова и Чернухи». С ними вместе шли три инструктора, в том числе братья Евгений и Вита­лий Абалаковы и Стах Ганецкий.

До вершины оставалась какая-нибудь сотня или того меньше метров подъема, когда разразилась на­стоящая снежная буря. Анастасов и Ганецкий, обморо­зив руки и ноги, вместе с Евгением Абалаковым спус­тились вниз. На вершину 8 сентября 1934 года взошли старший инструктор Виталий Абалаков, Иван Лукин — командир батальона, и северный морской летчик Кась­ян Чернуха — начальник группы.

Двумя годами позже, в 1936 году, состоялась еще одна экспедиция на пик Ленина, в которой инструкто­ром отряда бойцов был тоже воспитанник Северо-Кавказской горной секции (Ростов н/Д) лейтенант Ана­толий Совва. Однако на высоте 6100 метров отряд восходителей попал в полосу жестокой непогоды: на­чались предсентябрьские ветры. Пришлось долго от­сиживаться в палатках и снежных пещерах. Ко всему еще сошло несколько снежных лавин, они краем за­хватили биваки, и измученным людям ничего не ос­тавалось, как повернуть вниз.

Шли годы, ростовчане за это время хорошо осво­или Тянь-Шань, Кавказ, проложили новые пути в го­рах, совершили много первовосхождений.

И вот спустя три десятилетия ростовские альпини­сты вновь у северных склонов Заалайского хребта, у подножия пика. Теперь их уже семеро. На этот раз они даже вооружились двумя кинокамерами для вы­сотных съемок. За прошедшие годы в альпинизме многое изменилось, поднялось техническое и тактиче­ское мастерство, улучшилось снаряжение, стало на­дежнее, легче, теплее.

И все-таки техника техникой, а трудностей высоты ничуть не поубавилось со временем. Самая большая из них — кислородный голод. Ослабить его влияние трудно, но можно путем активной акклиматизации, то есть постепенного набора высоты под грузом рюк­зака с последующим спуском на исходные позиции. Остались и другие трудности: по-прежнему на высо­тах хозяйничает холод, дуют свирепые ветры, снежная пыль слепит глаза, проникает по все поры и щели, а зловещий туман и снежные лавины зорко стерегут альпиниста. И нужны большая собранность, воля и не­изменное чувство локтя. На высоте очень часто при­ходится бороться сразу с массой неожиданностей, и справиться с ними одному, конечно, бывает не под силу...

Но возвратимся к едущим в базовый лагерь. Они уже углубились в горы на пятьдесят километров. На 51-м машины перевалили через боковой хребет в по­нижении Чегерчик и спустились к небольшому посел­ку Гюльча в глубокой долине Кызыл-Су. После не­большого привала снова замелькали дорожные знаки и километровые столбы. У 151-го начинался серпан­тин — к перевалу Алайского хребта, причудливые зигзаги которого (я насчитал их около тридцати) теря­лись в поднебесье и вел к перевалу Талдык (3650].

Наша машина медленно поползла в гору. Наконец — последний взлет. Мимо мелькнул столб с цифрой «164» — и мы на перевальной точке. С нетерпением всматриваюсь вперед, и вот сквозь марево дня в створе ближних гор вижу Заалайский хребет. Он весь в снегу, будто скатертью накрытый1.

Не останавливаясь, машина уже начинает спускать­ся, и белое видение исчезает. Теперь до самого круп­ного на нашем пути поселка Сары-Таш почти двадцать километров сплошного спуска. Машина развивает бе­шеную скорость, обгоняя по пути неуклюжие бензо­возы и самосвалы. За 183-м километром у развилки дорог — Сары-Таш. От центра поселка влево ответвля­ется асфальтовая дорога, запорошенная толстым крас­новатым слоем пыли. Она ведет в Китай к погранич­ной заставе в провинции Синьцзянь. На КП нас про­держали довольно долго. Под порывами яростного ветра со стороны Заалая мы совсем закоченели, при­шлось влезть в пуховые куртки.

Вскоре за Сары-Ташем покинули асфальт и свер­нули на юго-запад по грунтовой дороге. Уже при свете фар добрались до последнего на нашем пути небольшого аула Сарык-Магол на реке Кызыл-Су, что в переводе означает «Красная вода». Кызыл-Су, как почти все реки Северного Памира, красно-бурого цвета — под тон размываемых пород и глины, — силь­но разлилась. Мостов не было, и пришлось ждать ут­ра, чтобы по малой воде перебраться на ту сторону. К утру река не угомонилась и была настолько бурной, что две первые машины заглохли прямо на середине русла. Из-под колес постепенно вымывался песок, и кузов заметно оседал. Вода могла залить его и опро­кинуть сидевших. Пришлось срочно вызвать трактор-тягач.

Последние километры, как всегда, долгие, машины шли по очень пересеченной местности, перелезая с одного бугра на другой, между этими буграми, по-киргизски чукурами, во впадинах масса голубых озер, большей частью ледниково-ключевого происхождения, потому что дожди летом выпадают здесь сравнитель­но редко. С вертолета озера напоминают чаши, то с бирюзовой, то со свинцовой, то с изумрудной водой: цвет меняется в зависимости от освещенности неба.

...Машина неожиданно делает последний взлет — и перед нами широкая поляна, сплошь залитая солнцем.

Мы у цели.

С сопки Заозерной открывается отличный вид на обширную поляну в долине реки Ачикташ, заросшую диким луком и эдельвейсами. Здесь распластался бре­зентовый городок. На карте он не обозначен, названий улиц нет. Национальную принадлежность жителей можно определить по разговору, песням, надписям на свитерах. В центре — широкая площадь, вдоль нее на высо­ких флагштоках развеваются девять разноцветных по­лотнищ — флаги девяти стран — участниц Международ­ной юбилейной альпиниады, посвященной 50-летию Советского государства. В конце площади большой указатель, направленный в сторону гор: «На пик Ле­нина». А назван город «Алаем», адрес: «Памир, Меж­дународная альпиниада». Получается почти что «на деревню дедушке». Но письма сюда приходят всегда исправно.

Брезентовый городок просуществует недолго, ров­но столько, сколько нужно для покорения пика. Потом его разберут по рюкзакам, и он исчезнет навсегда. Поэтому-то его не спешили нанести на карту и не те­ряли времени на расписывание названий улиц.

А пока в «Алае» жизнь бурлит, здесь собралось около двухсот пятидесяти человек, но станет еще больше, потому что пик будут штурмовать и «южане» — из Саук-Дары.

С утра до поздней ночи все это беспокойное племя в движении. Идет просмотр и подгонка снаряжения: просушиваем и смазываем ботинки, подбираем и под­ковываем высотную обувь триконями, укладываем рюкзаки для первых выходов. Иные просто ходят в гости, знакомятся, заводят дружбу. В ходу жестику­ляция и мимика — живой международный язык. Аль­пинисты — беспокойное племя, поистине живущее для того, чтобы двигаться.

Не следует думать, что здесь только одна молодежь: жители городка — люди очень разные по воз­расту. Юного студента-физика и такого же юного аль­пиниста из Москвы Алика Тихонравова я часто вижу за беседой с приземистым, чуть сутулым итальянцем Оппио Джиованни из Милана, которому перевалило за шестьдесят. Из них сорок пять лет он увлекается альпинизмом. У него масса первоклассных стенных восхождений в Альпах и Доломитах, а вот высотная вершина — первая. Джиованни очень рад, что этот первенец его — пик Ленина.

— Я больше сорока лет работаю в фирме «Фальконе» по монтажу лифтов и подъемников, но на пик Ленина собираюсь подняться без лифта, — шутил он, когда я брал у него автограф.

Я обратил внимание на синеглазую, небольшого роста хрупкую девушку со значком мастера спорта. На вид ей 18-19 лет. Совсем по-детски, смешно тор­чат в разные стороны две ее косички. Эльвира Насо­нова оказалась руководителем команды киргизских альпинистов. Она — мастер спорта, работает на стро­ительстве Токтогульского гидроузла на реке Нарын. Эльвира — заочница Московского геологоразведоч­ного института. Однажды застал ее за кормлени­ем бродившего у лагеря верблюда и незаметно сфо­тографировал. Услышав щелчок аппарата, она обер­нулась и, застеснявшись, сказала, что очень любит животных.

Потом разговорился с немолодой уже, но полной энергии женщиной из Одессы. Преподаватель физики Одесского государственного университета, Зинаида Васильевна Ефименко принадлежит к альпинистам старшего поколения. Я застал ее за фотографирова­нием эдельвейсов у берега озерца на фоне снеговых гор.

— Страшно люблю цветы и море, живу около мо­ря, но по иронии судьбы очень редко купаюсь в нем, ухожу на лето в горы.

На мой вопрос о ее заветной альпинистской мечте Зинаида Васильевна показала на семитысячную гро­маду пика Ленина и уже шепотом добавила:

— А еще мое скромное желание, теперь оно ста­ло уже мечтой, в день моего пятидесятилетия под­няться на Килиманджаро.

— Что ж, завидное желание, — пожелал я удачи Зинаиде Васильевне. — Праздновать день рождения на трудной вершине — роскошь, которую может се­бе позволить только альпинист.

Четкий голос дежурного через мегафон прервал наш разговор:

— Кто хочет бриться, прошу. Желающие принять горячий душ могут подойти к полевой бане. Первыми идут женщины.

...Наш городок походит на оживленный улей, не­много суетливый, по-летнему яркий. Разноязычность его обитателей не мешает им отлично понимать друг друга. Не спеша иду вдоль палаток, стараясь ничего не пропустить. Недалеко от медпункта собрался кру­жок, о центре — небольшого роста, полный, подвижный азербайджанец, по всему видно, добряк и ве­сельчак. У него круглое лицо, с мясистым носом и тонкой каймой усиков, из-под бровей озорно смот­рят маленькие хитрые глазки, а внушительных разме­ров живот выдает в нем любителя поесть. Словом, сама его внешность уже располагала к веселью. Еще издали легко было отличить в общем хоре голосов его беззаботную песенку, потому что он всегда умел найти незанятую другими частоту.

Я подошел под шапочный разбор и услышал лишь последнюю шутку Испана Мирзоева. Объявив, что хочет показать фокус, он пригласил в помощь двух алма-атинских скалолазов, ребят на голову вы­ше его самого. Стал между ними и, едва достав, по­ложил руки им на плечи, потом, молитвенно сложив ладони, изобразил на лице гримасу, закатил глазки и произнес, нарочито утрируя акцент:

— О аллах! Пошли мнэ верблуда в подарок. Но чуда не случилось.

— Нэ дошло, — объявил он.

После второй, такой же неудачной молитвы баки­нец потребовал, чтобы все присутствующие за ним повторили молитву хором. Раздался дружный хор го­лосов...

—Аллах опять нэ послал верблуда, но зато по­слал мнэ двухослов... — Испан ехидно глянул на своих ассистентов и предательски подмигнул им: —...и стадо блеющих баранов, — неожиданно закончил он. Тут же глянул на окружающих и, комично семеня коротенькими ножками, быстро удалился под общий хохот.

Вдоволь посмеявшись, я покинул эту компанию и поспешил к другой. Тут выделялся долговязый, с ры­жей щетиной на щеках, неожиданно очень медлитель­ный итальянец Эмилио, корреспондент газеты «Унита», страстный альпинист и, по-видимому, любитель пого­ворить. Беседовал с ним худощавый русский паренек, внешне ничем не примечательный. Они с жаром вспо­минали отдельные детали восхождения на Гран-Капу­цин, Гран-Жорас и другие трудные вершины Альп. Я вспомнил, что паренек сегодня утром на торжествен­ной линейке получил Почетную грамоту за какое-то рекордное восхождение, кажется, на высшую точку СССР — пик Коммунизма. Да это же Костя Клецко! — единственный тогда победитель всех советских семитысячников, но в его активе уже не одно восхожде­ние и за рубежом. Ему первому в нашей стране при­своено звание «Мастер спорта международного класса».

Между прочим, Константин Клецко мастер и дру­гой, редкой специальности — трубочист. Тот, кто обе­спечивает безопасность в дымоходах жилых домов. Ловкий же должен быть парень, этот ленинградец, если ему с друзьями не так давно поручили трудную задачу — ремонт и золочение Петропавловского шпи­ля и купола Исаакиевского собора. Это была опасная операция, рассказывал он мне потом.

А вот у дальних палаток вижу немолодого уже, седобородого, атлетического сложения человека, чер­ного от загара. Это Вано Галустов — заслуженный альпинист, некогда неутомимый покоритель гор Кав­каза. Около него тоже группа. Вано только вчера спустился из акклиматизационного лагеря «5200» и что-то рассказывает. Земляки-армяне из Еревана при­кололи ему на грудь памятный значок с видом Ара­рата. Ветеран очень доволен. Уже несколько лет Иван Артемович в Таджикистане на строительстве Нурекской ГЭС в долине беспокойного Вахша руково­дит отрядом строителей альпинистов-верхолазов. И хотя ему под шестьдесят, он мечтает, кроме нынеш­него восхождения, подняться на пик Ленина еще раз. И он взойдет, подумалось мне, много воли у этого че­ловека.

...По главной аллее медленно идут четверо, в од­ном из них я узнаю москвича Владимира Кавуненко. Среди остальных он выделяется высоким ростом и какой-то особой стройностью. Для пущей важности Володя отпустил окладистую курчавую бороду, она идет ему.

—С ней наверху теплее! — В хорошей улыбке Владимир обнажает ровный ряд зубов.

Этот талантливый альпинист-ас, действительно, боль­ше бывает «там наверху», чем просто на земле. Он только вчера спустился с пика Ленина — уже пора на работу, и ему разрешили «вне очереди». А неде­лей раньше он со своими друзьями совершил рекордный траверс пиков «6800», Маркса и Энгельса. Три­надцать дней и ночей провели они на высоте чуть ниже семи тысяч метров на голодном кислородном пайке.

Когда я спросил, какое из совершенных им восхождений он считает наиболее выдающимся, мне подумалось, что он назовет знаменитую стену Гран-Капуцин в Альпах. Но он даже не вспомнил о ней, а твердо сказал:

— Ушба! — И добавил: — Зимой.

Мне, побывавшему, правда летом, на этой истин­но красивой и грозной вершине Большого Кавказа, легко было представить себе те трудности, которые выпали на долю траверсировавших ее зимой.

Потом он рассказал, как на Тянь-Шане два года назад при восхождении новыми путями на Мрамор­ную стену двое их товарищей тяжело заболели. Тре­бовалась срочная врачебная помощь, но куда ни кинь — всюду три-четыре дня пути до населенного пункта. Пока остальные спускали больных, он с това­рищем поспешил вниз в поселок для вызова вертолета. По пути Кавуненко внезапно провалился в полынью. Выручил товарищ. Окоченевшие, оба они кое-как в темноте добрели до заброшенного шалаша геологов, но, переборов усталость, пошли дальше. Вместо предполагаемых по карте двадцати километ­ров им пришлось пройти турьими тропами до посел­ка целых пятьдесят.

— Это был чертовски трудный марш в моей жизни, но зато вертолет вовремя ушел за больными, — закончил рассказ Володя.

Подальше от шума, на южной окраине «Алая», рас­положились «ученые» — окрещенная так с чьей-то легкой руки группа научных работников Московского научно-исследовательского института физической куль, туры. Все они хорошие альпинисты. У них ориги­нальная установка-велоэргометр (этакую тяжесть по­том мне пришлось видеть на разных высотах). С ее помощью изучалось влияние высотной акклиматизации на работоспособность организма. Результаты исследо­ваний, вероятно, будут одинаково ценны для альпи­нистов и строителей-высотников в горах.

Тут почти все — мои знакомые. С кандидатом ме­дицинских наук, мастером спорта, победителем двух семитысячников Лидой Романовой мы участвовали в ряде восхождений на Кавказе. С удовольствием уз­наю, что она уже старший научный сотрудник и док­торант. С нею мои старые приятели — ученые, масте­ра альпинизма супруги Тихвинские и аспирант Евгений Гиппенрейтер...

Иду дальше и попадаю в круг любителей сувениров и значков. Здесь идет обмен, страсти разгораются, каждый расхваливает свой «товар», стараясь подчерк­нуть его необычность. Небольшого роста шустрый па­ренек из Ташкента, весь обвешанный значками, горя­чо убеждает инженера-конструктора из Еревана Арама:

— Вот за «Арарат» даю тебе югославскую «Планику». Уникальный альпинистский значок конца прошло­го века.

Но Арам — из числа трудноподдающихся и требу­ет в придачу чешский значок «Горолезец». А ташкентец темпераментно убеждает, что «Горолезцез» во всем го­роде «Алае» не сыщешь и двух штук.

Чем кончился «торг» я не узнал, потому что мое внимание привлек широкогрудый здоровяк, как я по­том узнал, химик из Кабарды, Алексей Леженин. Не спеша шел он без рубашки вдоль палаток и громко зазывал желающих состязаться в волейбол с коман­дой «Спартака». На приглашение откликнулись немно­гие. Здесь на высоте не так уж густо с кислородом, и нужны поистине альпинистские легкие, чтобы играть без задышки. Волейбол не увлек, а вот любители по­гонять футбол все же нашлись сразу.

Неожиданно над лагерем раздается шум вертоле­та — на южной окраине «Алая» плавно приземляется «МИ-1», наш «чистокровный дончак». Приятно, вроде бы еще одного земляка встретил. Из кабины выпрыг­нул ладно сбитый, средних лет военный в форме под­полковника. Им оказался заслуженный мастер спорта первооткрыватель пика Победы и Меридионального хребта на Тянь-Шане, обладатель Большой золотой ме­дали имени Семенова-Тян-Шанского Владимир Рацек. Он прилетел из района пика Коммунизма, где прохо­дило очередное восхождение.

Всю первую неделю после приезда мы отдыхаем и слегка акклиматизируемся, набираемся сил перед подъемом. Все еще впереди, и я продолжаю знако­миться с обитателями нашего заоблачного городка, ищу старых друзей и товарищей, которые должны здесь быть обязательно.

Вот и теперь, дружески улыбаясь, протягивая для приветствия руку, идет навстречу мне легкой поход­кой Евгений Белецкий. Евгений Андрианович, которо­му сейчас уже под шестьдесят, — токарь-расточник, лекальщик, старый путиловец, заслуженный мастер спорта СССР и тренер по альпинизму, покоритель пи­ков Ленина, Коммунизма и Музтаг-Ата, организатор и участник шести памирских и двух тибетских экспеди­ций. Мы с ним старые знакомые, а в нынешнем году, перед тем как приехать в «Алай», успели вместе по­бывать в Домбае, на Западном Кавказе. И опять ра­достная встреча у подножия пика Ленина. Непоседли­вый, страстно влюбленный в горы, он собирается в шестой раз штурмовать пик. Вчера вернулся из про­межуточного акклиматизационного лагеря «5200», где два дня провел в снежных пещерах.

Я поинтересовался, сохранились ли останки раз­бившегося в 1937 году на его глазах самолета извест­ного летчика Липкина, доставлявшего альпинистам экспедиционный груз и, к счастью, оставшегося тогда невредимым1. Евгений Андрианович рассказал, что крыло, часть фюзеляжа и бензобаки еще лежат там же, где скапотировал тогда биплан Р-5. Но среди 510 человек, побывавших с того дня на вершине, по-види­мому, было немало любителей сувениров, и теперь самолет «сдал». Это и не мудрено: на днях москвич Володя Безлюдный битых четыре часа вызволял из-под толстого слоя льда части самолета. Труд его воз­наградился: ему удалось извлечь кресло и руль. Кресло пилота Липкина он передал через члена аль­пинистского клуба Мишу Хергиани Тбилисскому альпи­нистскому музею, а штурвал перекочевал со скал «5200», теперь именуемых скалами Липкина, в Москву. Впрочем, что говорить, если автору этих строк само­му достался изрядный кусок от самолета, который вместе с другими находками послужил ему нагляд­ным пособием к рассказам о пике Ленина.

Нам всем кажется, что уже целую вечность живем в «Алае». Не думают так только наши тренеры. Осо­бенное нетерпение проявляют австрийцы. Они первы­ми взвалили на спины свои станковые рюкзаки, подвя­зали к ним снизу палатки и кошки, приторочили сбоку ледорубы, взяли в руки лыжные палки и подались вверх по поляне, сплошь заросшей диким луком. Шли они беспорядочно, каждый по море готовности, не ожидая друг друга, и обычно растягивались.

Иностранцы находились на особом положении, их ни в чем не ограничивали, они ходили, правда, не очень высоко, даже в одиночку. Но первая же попыт­ка взять пик с ходу, налегке убедила наших гостей из Австрии в тактической ошибке. Выйдя из базового лагеря, они через шесть часов подошли под северную стену, минуя промежуточный лагерь «4200», сразу вы­шли на высоту 5200 и за ней, конечно, полегли пла­стом. Спустились обратно уставшие и похудевшие, ви­новато улыбаясь, сказали: «Руссише тактик — гут». Речь шла о методе создания промежуточных баз-лагерей с продуктами на пути к вершине и с последовательной акклиматизацией1, то есть с ночевками на исходных позициях. Конечно, нелегко примириться с мыслью, что необходимо всякий раз возвращаться вниз с вы­соты, достигнутой с таким трудом. Но, удивительная вещь, при повторном подъеме пройденный накануне путь преодолевается заметно легче.

Кто-то заметил:

— Пока на вершину взойдешь, трижды ее одо­леешь.

Это, может быть, не точно, но в принципе верно. В промежуточных лагерях «4200», «5200», «5800», «6200», «6500», как правило, идет интенсивная подго­товка организма, происходит в нем перелом, а по­следний лагерь — «6800» — штурмовой, завершающий.

Жилье готово, все оделись «в пух...»

Здесь организм делает последний бросок. Чем выше лагерь, тем изысканнее забрасываемые продукты — высота очень разборчива в пище. Тут икра красная, черная, соки, свежие фрукты, глюкоза, балык. На высоте 6200, 6700 метров альпинист начинает резко те­рять вес из-за сухости воздуха (испарение влаги), отсутствия хорошего сна и аппетита (недостаток кисло­рода). Наконец, под влиянием холода ухудшается кровоснабжение, и, конечно, в организме постепенно накапливается усталость.

Каждый по-своему готовился к высоте. Ереванские альпинисты рассказывали, что, кроме обычной для всех акклиматизации, они все время на высотах при­держивались следующих четырех принципов:

каждый раз обеспечивать теплый ночлег и высокое изголовье для оттока крови к ногам и, следовательно, для лучшего сна;

пополнять потерянную организмом влагу, для чего примус с водой или чаем на ночь не тушить;

заставлять себя насильно есть (для аппетита брали с собой специальную колбасу «суджух» с острыми и ароматными приправами);

нигде на биваках не девать себя одолевать апатии, по возможности больше двигаться, не быть без дела.

Главное – обувь!

Автору этих записок не удалось достать ни двой­ной высотной обуви, ни арктических шеклтонов, а идти в простых высокогорных ботинках — значитель­ный риск обморозить ноги, которые и так уже были поморожены еще раньше, на Эльбрусе. Пришлось взять ботинки на два номера больше и к ним не тра­диционных 5-6 пар шерстяных носков, а всего две и в придачу целлофановый мешочек с шелковистой тра­вой, называемой «фосал», для утепления, который всегда носил с собой в рюкзаке. Я знал, что с неза­памятных времен горцы Кавказа в студеную зиму взамен чулок постоянно пользуются мягкой, нежной, но прочной травой. Растет она на кочках и буграх юж­ных обрывистых склонов гор. Ровным плотным слоем траву набивают в просторные сыромятные чуни — род лаптей, подошва которых плетется из сыромятины.

Такая обувь называется по-осетински рчи, по-ад­жарски — каламаны, или «чертоходы», как говорят альпинисты. Обутая в них нога попадает в теплое своеобразное гнездо, и никакой холод ей уже не страшен. От случайно попавшей влаги или пота трава начинает преть и появляется приятное ощущение теп­ла. Отсыревшие же шерстяные носки часто даже при небольших стоянках на морозе примерзают к стелькам ботинок, альпинистам это хорошо знакомо, особенно высотникам. Это же я слышал, будучи в Арктике, от зимовщиков на арктических островах и от таймырских охотников-промысловиков.

...Постепенно были завершены заброски продук­тов и топлива для примусов. Основная масса альпини­стов в процессе активной акклиматизации последова­тельно добиралась методом «челнока» к промежуточ­ным лагерям «4200», «5200», «5800», а часть уходила и выше. Потом один за другим отряды спускались в базовый лагерь на пяти-шестидневный отдых перед ге­неральным штурмом.

В эти дни «Алай» снова шумел, как улей, за время походов люди лучше узнали друг друга, сблизились, повеселели. Наступал незаметно вечер, заканчивались все дневные заботы. Тут бы костер и у костра песни. А костра нет: Алайская долина гола, хоть шаром по­кати. Невольно вспомнишь Кавказ, Тянь-Шань или тай­гу. А без песен человеку нельзя, альпинисту тем бо­лее. Отними у человека песню — и жизнь сразу станет бледнее.

Из-за хребта выглянула луна, совсем похожая на ярко-серебряный таз чеканной дагестанской работы. Она сразу отразилась в дремавшем озере, заблиста­ла в мелких горных ручейках, что текут вокруг город­ка, засверкала в снегах Заалая. Стало как днем, хоро­шо! Чем не костер!

И зазвенела песня. Начали грузинские альпинисты — обладатели единственной гитары. Их поддержали болгары, немцы, чехи, украинцы.

Хорошо и долго пели в тот вечер альпинисты.

Потом гитару взял круглолицый, с копной рыжих, а может, выгоревших волос, здоровенный детина. По рядам сидевших прошел какой-то неясный шепоток: видно, его уже узнали. Девушки протиснулись побли­же. Парень провел пальцем по струнам и на мгнове­ние притих. Он не имел голоса, не был виртуозом-ги­таристом, но владел чувством ритма, и ему охотно подпевали. Вдаль по поляне плыла песня:

...А я еду, а я еду за туманом,

За мечтами и за запахом тайги.

И верно, все здесь было как из мечты, и запах стоял крепкий, медовый, он шел от эдельвейсов.

Первая декада августа была на исходе. Знатоки района говорили, что это самая благоприятная пора для штурма: во-первых, тепло, во-вторых, дни еще достаточно длинные, да и люди хорошо отдохнули и уже проявляли нетерпение. Тренерский совет решил начать восхождение. Был сформирован передовой от­ряд из четырнадцати представителей спортивных команд советской части альпиниады. Девятого авгу­ста их проводили наверх.

Альпинисты под беспокойный свист трусливых сур­ков пересекли ручеек и по поляне, сплошь заросшей диким луком, потянулись в горы. Уже на подходах к лагерю «6500» их настигла непогода. Командир от­ряда, московский инженер Иван Богачев, передал по рации о вынужденной задержке. Наконец погода улучшилась, и отряд смог выйти на маршрут.

Перед штурмующими помимо восхождения была поставлена задача: поднять и укрепить на вершине девять государственных флагов стран — участниц Международной альпиниады и обелиск из нержавею­щего титанового сплава, изготовленный в Москве по проекту первовосходителя В.М. Абалакова. Высота обелиска немного меньше метра, вес около 14 кило­граммов. Он сборный, трехгранный. На одной грани — барельеф В.И. Ленина, на других — юбилейная дата и имена первых советских покорителей пика.

На последнем этапе, за штурмовым лагерем «6800», обелиск нес один из лучших альпинистов страны, об­ладатель десяти золотых медалей, заслуженный мастер спорта СССР и мастер спорта международного класса Михаил Хергиани. За несколько дней перед этим он прибыл из французских Альп, где участвовал в. международных сборах в Шамони, совершил ряд сложных восхождений. Хергиани тут же включили в передовой отряд.

К сожалению, Миши уже нет в живых. Трагиче­ская гибель этого прекрасного человека и спортсме­на во время восхождения в Доломитовых Альпах в 1969 году была воспринята всеми, кто знал и любил его, как тяжкая, ничем невосполнимая утрата. Очень трудно писать об этом человеке в прошедшем време­ни, таким солнечным, светлым, живым был он!

Миша, происходивший из горской сванской семьи, был альпинистом что называется «божьей милостью». Его дед, отец, дядя, как и многие сваны, были тоже незаурядными альпинистами.

Под влиянием старших в Мише рано проявилось природное дарование скалолаза. В детстве ему не раз приходилось видеть и встречать овеянных леген­дами победителей неприступных вершин, и пойти по их следу — стало его мечтой.

Михаил Хергиани в итальянских Доломитах.

Написал и чувствую, что не так: он не ходил про­торенными путями, а сам всегда был первым. В акти­ве Михаила значилось не одно сложное восхождение. Он блестяще осуществил заветную мечту детских лет: взошел на Ушбу по восточной стене, как говорят зна­токи, «по зеркалу». Такой маршрут, часть которого имеет стены с отрицательным, углом, — предел мечтаний любого альпиниста. Уже после этого о нем за­говорили, как об одном из лучших скалолазов страны.

Совсем рядом с Монбланом в Альпах стоит скаль­ная игла Пти-Дрю. Средняя крутизна наиболее труд­ной, западной, части ее составляет почти 85 градусов. И хотя игла на два километра ниже Монблана, альпи­нистам понадобилось более ста лет, чтобы после по­корения Монблана взять Пти-Дрю. Подобно сванской башне, грозная игла стремительно вонзилась в небо и стоит неприступной стеной в Альпах, вызывая трепет даже у видавших виды альпинистов. Считанным скало­лазам мира удалось побывать на ней, имена этих смельчаков вписаны золотыми буквами в историю альпинизма. В этом небольшом списке и имя Михаи­ла Хергиани, показавшего в паре с Вячеславом Онищенко лучшее время среди альпинистов 25 стран на сборах в Шамони.

Михаил Хергиани удостоился редкого и очень по­четного титула «Тигр скал». Как известно, титул «Тигр снегов» принадлежит тоже горцу, первовосходителю на Чомолунгму шерпу Норгею Тенцингу.

Устремленным ввысь, каким его запечатлел на снимке постоянный напарник Вячеслав Онищенко, останется Миша Хергиани в памяти всех, кто его знал. И вот сейчас Михаил шел впереди группы. В самый последний момент на предвершинном гребне Хергиа­ни уступил почетную ношу старшему по возрасту в отряде — Вано Циклаури, учителю из грузинско­го села Чохи. Тяжело нести 14 килограммов на такой высоте, где каждый шаг дается с огромным трудом. Свирепый ветер так и норовит сбросить тебя с гребня, немилосердно обжигает лицо, сковывает движения.

В этот день Циклаури исполнилось 50 лет. Не ча­сто человеку приходится отмечать день рождения на высоте более семи тысяч метров. Ростовчанин Олег Дроздовский, шедший вслед за Вано, сфотографиро­вал его у самого тура.

Альпинисты пробыли на вершине с 11 до 14 часов. Свинчивали и устанавливали обелиск. Потом на ледо­рубе и бамбуковом штоке натянули капроновый шнур с государственными флагами. Многие принесли вым­пелы коллективов и организаций и даже сувениры, которые тоже нужно было закрепить. Все делалось медленно — всякое резкое движение нарушало чув­ство равновесия, вызывало одышку, головокружение. Но сознание того, что цель достигнута, что теперь вы­ше тебя только одно небо, отодвигало на второй план все трудности. На застывших, потрескавшихся гу­бах играла короткая радостная улыбка...

Из-под ног вдаль, насколько охватывал глаз, уходили грандиозные обледенелые хребты. Наверно, от волнения сердце так гулко стучало в груди, что никак не приходило в норму...

Наконец закончили все дела. Положили записку в тур и осмотрелись вокруг. Слышны только шорохи снега, переносимого порывами ветра, и хлопанье фла­гов. На юго-западе тянулся мощный хребет Петра I, и хотя отстоял он более чем на сотню километров, видимость была отличная. В панораме хребтов четко выделялась группа высочайших вершин: России, Ком­мунизма, Евгении Корженевской... Пять вершин точно входили в поле зрения объектива, и пока не застыл затвор аппарата, Олег, как он потом рассказывал, не переставая, щелкал кадр за кадром.

Пока передовой отряд штурмовал вершину, из ба­зового лагеря с интервалом в один день потянулись колонны восходителей. Вместе шли русские, поляки, армяне, югославы, белорусы, немцы, латыши, итальян­цы, грузины, чехи, осетины, болгары. Одна лишь ав­стрийская команда пожелала идти с перевала Крылен­ко, по пути, которым шли в 1928 году Шнейдер, Вин и Алльвейн. Им, по-видимому, хотелось подтвердить вероятность восхождения своих земляков, что и сде­лал 22-летний учитель из Инсбрука Ральф Вальтер, в одиночку поднявшись с перевала и вернувшись туда за 10 часов. Поэтому, спустившись на ледник Ленина, они повернули на перевал Крыленко. Все же осталь­ные направились к лагерю «4200», в верховье ледни­ка. От лагеря «4200» маршруты расходятся, и одни восходители идут «влево» мимо скал Липкина (восточ­ный маршрут), другие — «вправо» (западный маршрут) через вершину Раздельная. Все маршруты равноцен­ны — 5а категории трудности, но левый короче и круче.

Правый маршрут обычно проходит через снежный купол не явно выраженной вершины Раздельная (6200 м), 3-й или 4-й категории трудности, в зависимости от того, как на нее подниматься: в лоб или в обход.

Самыми последними из лагеря вышли наша колон­на, руководимая Константином Клецко, и группа латышей.

У края ледника на сильно разрушенной морене кучками белеют палатки, их тут много — это лагерь «4200». Отсюда начинаются северные маршруты на пик, и все они как на ладони. Здесь же начинали свое первое восхождение на пик Ленина армейские альпинисты в 1934 году, а потом и более поздние экспедиции.

Несколько ниже теперешнего лагеря и сейчас еще можно, копнув каменистый грунт, найти кое-какие предметы, оставленные прежними восходителями: бамбуковые альпенштоки с металлическими наконеч­никами, кстати сказать, они при штурме пика легче и для опоры удобнее ледорубов, замысловатые станки-носилки, а вот какая-то тяжелая часть, видно, от са­молета. Под камнем отыскались кем-то захороненные банки мази и кисти для прожировки ботинок, и хотя прошли десятилетия, сквозь проржавевший металл была заметна еще годная жирная масса мази. Выше, на старых биваках, валяются склянки от медикамен­тов. Все это уже наполовину затянуто льдом и зане­сено породой. Пройдут еще годы, отбушуют вьюги, и под слоем земли и снега все канет в века.

Пока уставшие с похода товарищи отдыхают, я — дневальный по группе Клецко, — вожусь с примусом. Сосед из группы латышей подошел ко мне и что-то попросил. Мы разговорились, а минутой позже уже подтрунивали над собой, над нашими альпинистскими увлечениями, в шутку удивляясь тому, что этот не­удобнейший и труднейший из видов спорта безвозврат­но «втянул» нас в свои цепкие сети. Мой собеседник, Иван Иванович, электрик из Риги, видно, большой лю­битель и поклонник музыки и литературы, незаметно стал философствовать о том, в чем привлекательность горного спорта. Мысли его показались мне оригиналь­ными, и я постарался запомнить их.

— «Через страдания к радости» — так, кажется, сказал Бетховен. В девятой симфонии у него есть ода «Радость», звучащая в темпе марша, композитор на­писал ее, уже будучи глухим. Мне думается, что по силе благородного воздействия, которое она произво­дит на слушателя, по размаху и красоте эта ода очень созвучна альпинизму, который делает человека чище, лучше, сильней, — убежденно говорил Иван Иванович.

Вообразите себе высоко, очень высоко в горах, человека, идущего по снежному склону. Человек уже устал, он идет из последних сил, а кругом снега и снега, царит холод, пронизывает ветер. От недостатка ки­слорода у него теряется точность движений, наруша­ется ясность мысли. А он должен контролировать ка­ждый свой шаг, держать себя в постоянном напряже­нии. В глазах у него рябит от тяжести и недостатка во­здуха. В любой момент он волен прекратить подъем, повернуть вниз, где с каждым потерянным метром его ждет живительный кислород. Но он упорно поднима­ется вверх. Слишком просто сказать «идет», времена­ми он валится на сыпучий сухой снег и прерывисто дышит, в горле давно пересохло и першит, одолевает мучительная жажда. Легкие от частого, надрывного дыхания болят. Нет сил поднять налитые свинцом члены, но лежать без движения долго нельзя — тело коченеет, и он с неимоверным усилием преодолевает страдания и встает, чтобы продолжать то же самое. Ничего, кроме желания достичь вершины! Сейчас все остальное для него потонуло в этом стремлении. Ми­нуты кажутся бесконечностью. Для отступления те­перь все пути отрезаны, слишком много желания, сил и страсти отдано мечте, любимым горам...

Я слушаю Ивана Ивановича, и мне понятна его взволнованность. Очень точно говорит он о том, что я и сам испытывал не раз.

— Нет! Он непременно дойдет, он не отступит, он знает себя! И человек собрал в комок весь оста­ток воли, не сил — их у него уже почти нет, — а воли. До предела, как струны, натянуты его нервы, кажется, дунь на них — и они зазвучат.

Прислушавшись к стуку своего сердца, человек думает: «Теперь или никогда». Он сделал последний бросок и, представьте, выдюжил, добрался до завет­ного тура, после тяжких испытаний достиг цели. По­том, уже внизу, к нему придет удовлетворение от по­беды над силами природы, над самим собой, над сво­ими слабостями. Им овладеет чувство радости — радости жизни. Оно заполнит все его существо, под­нимет его в собственных глазах. Он почувствует себя крепким и уверенным во всем, за что ни возь­мется.

Эти высокие переживания дали ему молчаливые горы, благодаря им он узнал, открыл себя, — закон­чил Иван Иванович.

Мне нечего было добавить к этим мыслям. Я рань­ше и сам знал, что среди альпинистов, как нигде, много интересных людей, масса колоритных фигур, типов, образов. Человек, способный в полном смысле слова обречь себя на лишения ради того, чтобы на­сладиться природой, понять ее, не боясь трудностей, проникнуть в ее явления, уже не может быть ограни­ченным и неинтересным. Природа сторицею награж­дает его за труд и любознательность.

Все ли знают, как интересно высоко в горах встре­чать рассвет, потом восход солнца, любоваться зака­том, наблюдать непрерывную игру красок! Или испы­тывать частую смену погоды! Вот нахмурилось небо, неожиданно налетел шквальный ветер и закружил вихри снега. Холодно, опаснее становится тропа, по которой идешь, тебя сразу переносит из лета в зиму. А стоит через какие-то считанные часы спуститься в долину — и снова вокруг тебя будет буйствовать лето. Ты это знаешь, но не сразу подумаешь о спуске — за­хочешь подышать этой свежестью и простором.

Бывает, тебя одолевает жажда, а кругом скалы и скалы, так может быть день, два, три, а ведь без воды, что без сна, во много раз хуже, Чем без еды. Каждый глоток воды ценится здесь, как в пустыне, но ты терпишь, приобретаешь власть над собой. И так во всем.

Неискушенному человеку все это удивительно, и у него возникает вопрос: «Может, прелесть альпинизма в контрастах, в острых конфликтах с природой, с кра­сивыми, но суровыми горами, которые помогают че­ловеку открыть себя!» Может, очень даже может быть. И чем выше в горах, тем конфликты острее, а контра­сты ощутимее. Высота обнажает внутренний мир чело­века «просвечивает» его насквозь — не схоронишься! Здесь все проявляется с наибольшей ярко­стью, силой, остротой. Нет вкуснее чая, говорят альпи­нисты, чем чай на высоте. Нет приятнее ощущения, чем тепло спального мешка, когда ты влезешь в него после утомительного и опасного подъема. Нет прият­нее руки, чем помогающая рука друга на высоте, добрее слова, чем слово, сказанное на высоте. Нет, на­конец, сильнее дружбы, чем дружба на высоте. Вот что такое альпинизм.

Не знаю, удалось ли мне дополнить мысли Ивана Ивановича.

...На следующий день наши отряды разошлись: Иван Иванович со своими ушел «налево», а мы — «на­право», через Раздельную.

Между тем наверху события шли своим чередом. Не успел передовой отряд начать спуск, как его до­гнали толпы других восходителей. На вершине собралась тьма-тьмущая альпинистов. Ничего подобного не видел раньше седовласый пик. Сдержанные возгласы, рукопожатия, объятия друзей, ленивые щелчки затворов полузамерзших «ФЭД», «Зенитов» «кодаков» и даже легковесных «Смен» — во всем чувствовалось волнение, торжество победы.

Дата добавления: 2015-08-20