НОЧЬ НА ГРЕБНЕ УШБЫ

Поразительно строги и красивы очертания гор Кавказа. Со стороны кажется, что искусная рука природы соткала при­чудливой формы гобелены на темно-голубом фоне бархатного неба. Живо­писная зелень долин по мере подъема в гору меняет свою окраску. Лес уступает место кустарникам, за ними идут пышные альпийские луга. Все выше и вы­ше уходят горы, скуднеет растительность: за колю­чим барбарисом можно встретить астрагал, прямо из камней пробивается неприхотливый можжевельник и предвестник снегов рододендрон. За ними наконец начинается вечное царство снега, голубых ледников и грозных скал. Отсюда во всей красе обнажаются бе­лоснежные вершины Кавказского хребта.

Из глубоких ущелий сюда доносится нескончаемый, совершенно своеобразный шум, отдаленно напоминающий шум железнодорожного состава, идущего по сплошным рельсам без стыков. Там, где-то внизу, мо­лочно-белыми змейками вьются пенистые потоки, из которых потом прямо на глазах рождаются стреми­тельные реки Кубань, Баксан, Малка. Я шепчу знако­мые с детства строки:

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады...

Где бы мы ни были на высотах Кавказа, среди дру­гих вершин бросается в глаза необычная форма од­ной из них, не Эльбруса и не Казбека, гора эта — Ушба. Пожалуй, нет другой такой, вокруг которой было бы столько легенд, сказаний и суеверных преданий сванского народа, на вздыбленной земле которого она устремляется в небо, напоминая огромный замок из порфира.

Пройдите по городкам альпинистских лагерей — их много в ущельях Кавказа, — и вы непременно уви­дите: на самых видных местах в аккуратных рамках фотографии Ушбы или картины с ее изображением. «Клыкастая», «Двурогая», «Непокорная» — синонимы, придуманные ей самими горовосходителями. Как че­люсти разъяренной пантеры, готовы сомкнуться север­ная и южная башни Ушбы. Это они — две гранитные крепости являют собой заветную мечту поколений альпинистов, хотя высота их не достигает и пяти тысяч метров.

Еще не так давно только единицам удавалось по­бывать на них, и то из цепких лап Ушбы смельчаки почти всегда уходили с глубокими ранами на теле.

Чем же она привлекает внимание к себе, почему так много суеверных преданий и легенд вокруг Ушбы! Дело, по-видимому, в ее своеобразной красоте и в необыкновенной трудности покорения. Ушба требу­ет от идущего по ней слишком много потому, что олицетворяет собой жестокий произвол стихии. Обле­денелые скалы Ушбы возбуждают чувство безмолвно­го удивления, в их дикости есть какая-то жестокость, что-то неприятное и враждебное человеку, вечно грозящее гибелью... Скольких жизненных трагедий она свидетель и сколько неразгаданных тайн хранит еще. До войны, в августе 1938 года, харьковчанка Та­ня Барова и ростовский альпинист Дима Салов вышли на единоборство с Ушбой. Они начали свой путь с юга, взошли на вершину, да так и не вернулись боль­ше. Тогда, говорят, в районе Ушбы была сильная гро­за, и от прямого удара молнии их сбросило с гребня вершины. При поисках на гребне были обнаружены только их рюкзаки, а сами они исчезли бесследно.

Незадолго до войны альпинисты Запада пророчили нам неудачу: утверждали, что русским понадобится по крайней мере полвека для освоения Ушбы. Но, как всегда, они и здесь, мягко выражаясь, поспешили с выводами. Наши альпинисты уже во время воины и особенно после нее начали массовое наступление на вершину красавицы горы. Несколько восхождений было совершено даже в зимний период, когда труд­ности удваиваются. И все равно, как бы много вос­хождений ни совершалось на Ушбу, она была и оста­ется эталоном трудности. Каждое восхождение на нее является мерилом зрелости и мужества альпинистов, говорят старые мастера, и это — неоспоримая правда.

Свой спортивный сезон мы проводили в районе Эльбруса, работали в лагерях, регулярно тренирова­лись. В бесконечных походах и хлопотах незаметно уходило короткое высокогорное лето. Август был уже на исходе, незаметно в зелень леса вплеталась золотая листва. Раньше всех оделся в багрянец широколистный клен... По утрам чувствовались замороз­ки: поблекшие альпийские луга на верхних склонах ущелья часто покрывались пеленой инея... Осенние картины в горах всегда порождают в душе неизъяс­нимое чувство тревоги и щемящей грусти. Здесь, на­верное, переплетаются привычка, любовь к природе и предстоящая горечь разлуки с ней и с друзьями, одинаково ставшими тебе дорогими.

Под впечатлением картин увядания мы тоже тре­вожились за наш предстоящий штурм Ушбы и спеши­ли с выходом.

Нас четверо: трое ростовчан — Николай Лавренко, Григорий Маслов, автор этих строк и киевлянин Вита­лий Овчаров. Взвалив увесистые рюкзаки с десятидневным запасом продовольствия и снаряжением, по­кинули мирно спящий лагерь у подножия ледника Кашка-Таш. Вышли на тропу, взгляд по привычке сколь­знул по вершине Эльбруса. Он был чист, над ним не висело сигарообразное облако — значит, к погоде.

Тропинки остались позади, и теперь мы шли по крутому склону над бурно ревущей Шхельдинкой. На фоне светлевшего неба наши фигуры, чуть пригнув­шиеся под огромными рюкзаками, казались причуд­ливыми. В это время каждый из нас про себя, навер­ное, думал о шхельдинской морене, известной своей необыкновенной хаотичностью. Нас ожидали несколь­ко часов совершенно исключительного лазания с ва­луна на валун, обойти которые почти невозможно. Наконец и они позади. И хотя солнце еще не пере­валило за хребет, мы решили заночевать у «Приюта Аристова». На ничем неприметной лужайке был раз­бит лагерь, уже дымил костер, готовился ужин и од­новременно завтрак — чтобы утром не затянуть с вы­ходом.

...Половина четвертого, едва светает. — Эй, вы, сони, вставайте, — будит нас любитель ранних выходов непоседливый Николай Андреевич. Он уже одет и успел развести походный примус и даже согреть завтрак. Страшно хочется спать, но не такой сегодня дневальный, чтобы хоть минуту лишнюю дал понежиться в обогретом за ночь спальном мешке. Правда, очень ободряющими и весьма соблазнитель­ными были запахи походной кухни. Это-то и ускорило наш подъём... Альпинисты — кулинары, надо отдать должное, отличные — это вторая профессия, приобре­таемая нами за долгие годы путешествий. «Мы из камня можем сделать шашлык», — говорят они.

Собранные и сытые, в четыре утра мы уже шли по леднику к Ушбинскому перевалу. Самой Ушбы пока еще не видно — ее заслоняет своими мрачными бес­снежными скалами Шхельда. Левее по пути виден пик Щуровского, за ним острые пики Кавказ, Вольная Испания, Гоголя, Лермонтова, еще дальше верблюжьим горбом легла ледяная шапка Уллу-Кара, а на севере, за нашей спиной, цепь замыкается двуглавым стражем Эльбрусом. Мы находимся в сердце Кавказа — на «центральном стадионе» альпинистов.

Наше спортивное выступление началось. Мы давно уже на «ходовой дорожке», не хватает только зрите­лей-болельщиков, но заранее разочаруем читателя: ни зрителей, ни болельщиков не будет. Кому придет в голову идти за нами в царство холода, серого и бе­лого безмолвия. Наша группа полностью предостав­лена сама себе, радость и невзгоды, успехи и разоча­рования будем делить одни, без свидетелей. Здесь и подбодрить-то в трудную минуту будет некому. Зате­рянные вдали от всего живого, будем один на один с суровой природой. В течение многих дней нас ждут трудности и, конечно, лишения. Мы знали о них, го­товились к ним и, бросив Ушбе вызов, пошли уверен­ные, что все равно победим. Эта вера придавала нам силу и согревала наши души.

Впереди — хрупкий ледяной мосточек через ле­довую трещину, который проползаем по-пластунски. Она книзу расширяется настолько, что свободно мо­жет вместить в себя трехэтажный дом.

Утренние тени заметно поубавились. Теплые лучи солнца наконец коснулись и нас. Уже полдень. Кра­дучись, форсируем очень опасный ледопадный учас­ток. Со всех сторон на нас угрожающе смотрят ог­ромные массы льда и снега, невольно вспоминаются слова из «Демона»:

...Обвалов сонные громады

С уступов будто водопады,

Морозом схваченные вдруг,

Висят, нахмурившись, вокруг...

Это очень похоже на то, что перед нами. Опасное место проходим в полном молчании, потому что не­осторожный крик может оживить эти громады. Из опасного окружения наконец выходим на Ушбинское плато — в просторы льда и глубокого снега. Наши дымчатые очки почти бессильны против ослепитель­ной белизны снега, трудно представить, что было бы без них.

Поворот головы — и вдруг над нами, на огромной высоте, показался профиль нашего «противника» — Ушбы.

От него трудно оторвать глаза. Строгие очертания и крутые взлеты более чем внушительны, особенно на фоне плавных, мягких очертаний снежного плато. Еще сто метров подъема по пояс в раскисшем сне­гу — и мы на так называемой снежной «подушке» Ушбы. Высота — более четырех тысяч метров над уровнем моря.

Здесь наша вторая ночевка. В эту пору ночью тут по-настоящему хозяйничает холод, и, чтобы не мерз­нуть, «утепляем» дно нашей палатки веревками, акку­ратно уложенными в спиральные кольца, и одеваем­ся потеплее.

Пока еще светло, протаптываем первую лесенку следов по крутому фирновому склону. Этим занялись мы с Николаем Лавренко. С ним же навесили почти стометровые перила из репшнура на завтра. Солнце, несмотря на позднее время, «не думает» заходить, и мы вынуждены лезть в палатку засветло.

Отбой ко сну. Спать, скорее спать. Завтра — пер­вый день штурма. Лавренко и Маслов ложатся по краям, великодушно уступая мне и Овчарову удобную и теплую середину палатки.

Еще не самая трудная тропа.

...Как будто и не спали, а уже слышится настойчи­вый леденящий душу голос дежурного: «Подъем, подъем!»

Облитая солнцем Ушба явилась мне во сне и где-то далеко маячила, как видение, отчего теперь я ни­как не мог прийти в себя. Не хочется выбираться из теплого спального мешка. Наконец первое неприят­ное ощущение после сна быстро проходит, через де­сять минут одетые робко вылезаем из палатки. Повживаясь от двадцатиградусного мороза, дошнуровываем ботинки и сворачиваем палатку.

В предрассветной мгле ярко мерцают звезды. Из всех снежных вершин, видимых с «подушки», купол Эльбруса на фоне еще черного неба заметно светлее. Ему намного раньше других предстоит принять пер­вые лучи восходящего солнца.

Восход! Как много связано в душе альпиниста с этим необыкновенным явлением в горах. Картины восхода и пробуждения горных гигантов, игра кра­сок, щедро расточаемых при этом природой, навер­ное, составляют одну из самых притягательных сил альпинизма. Но горы красивы в любое время, и об этой красоте можно судить, только увидев их не из­далека, а вблизи, идя по ним, касаясь их, чувствуя ру­ками, ногами, всем своим телом.

Вглядитесь в них, и вы увидите застывшую музыку, она в изваянных природой каменных громадах, в ды­хании их, в каменной песне. Ни одна из гор не повто­ряет другую от низа до верха, от снежных шапок до пронзающих облака скалистых пиков. Одни из них напоминают замки и дворцы, другие — фигуры ска­зочных существ, а свет и тени еще усиливают волшеб­ный эффект. Поэтому, наверное, в народе так много легенд и сказаний, столько красивого вымысла о го­рах...

Свежо. Штормовые костюмы плотно застегнуты, кошки притянуты к ботинкам фитилями, рюкзаки уложе­ны, клапаны тщательно застегнуты, чтобы в трудном пути ничего не терять. Каждый получает в дорогу пор­цию сушеных фруктов. Настроение у всех теперь приподнятое — «штурмовое». Перед нами ясная цель — вершина, проверка своих сил, своих способностей и выдержки.

Впереди идут Маслов и Овчаров, я и Лавренко — замыкающие. Сразу же начинается крутой ледовый подъем к «скалам Настенко». Навешенные с вечера перила очень облегчили наше продвижение. Теперь свои жизни мы вручаем друг другу и целиком зави­сим друг от друга. Ни на минуту не выпускаем спа­сительную веревку из рук, тщательно страхуемся, что­бы исключить всякое подобие риска. Впрочем, за се­зон так сработались, что друг друга понимаем с по­луслова, лучше сказать — без слов.

Но что случилось! Передние застыли в немом вол­нении. В десяти метрах от себя на скалах мы увиде­ли раскрытый рюкзак и спальный мешок, уже напо­ловину вмерзшие в лед. Мысль о некогда разыграв­шейся здесь трагедии больно задела каждого... Мы тут же вспомнили, что в 1934 году альпинист-одиноч­ка Петр Настенко отважился сам идти на Ушбу. На­верное, по пути его настигла буря, с которой он не справился, и после многодневного отсиживания, исто­щенный, полузамерзший, при спуске вот с этих самых скал сорвался и погиб. Отважный одиночка бесследно исчез и унес с собой тайну своей гибели.

Быстро проходим неприятное место. Погода пока благоприятствует нам, и мы не теряем даром времени. С каждым метром подъема открываются все но­вые и новые виды. Но только украдкой любуемся да­лекой панорамой, не удается даже сфотографировать — шестидесятиградусный ледовый склон не позволяет отвлекаться: легко потерять равновесие.

Передний рубит ступеньки, и куски льда больно стучат по штормовке, но увернуться некуда, потому что идем в лоб, след в след.

Неожиданно я получаю сильный удар по кисти ру­ки, она тут же вспухает, но я подавляю гримасу бо­ли, чтобы не отвлекать идущих — это пока мелкие стычки с Ушбой, никто не знает, какие еще неожидан­ности ждут нас в пути. Ушба коварна, не раз ставила она в тупик альпинистов. Поэтому стараемся эконо­мить силы, чтобы хватило на все дни перехода, а их еще немало впереди. Мы полагаемся прежде всего на свой опыт, хорошо подобранное снаряжение и го­рячую пищу, которой отдаем неизменное предпоч­тение перед торопливой сухомяткой. А главное, мы ве­рим друг другу — этим, пожалуй, сказано все.

В полдень появились первые признаки ухудшения погоды. Клочья тумана широким фронтом поползли из-за гребня и окутали вершину. Видимость упала. Пришлось убавить темп движения. Гребень, на кото­рый мы выбрались, оказался сверх ожидания опас­ным: ледяная бахрома хрупких карнизов гигантской гривой уходила на запад, по нашему пути. Это еще снизило и без того медленный темп. На площадку для организации бивака здесь рассчитывать не приходилось, поэтому при всех условиях нужно было идти вперед, к вершине, и мы шли.

Вверх по ледовым кручам.

Приближались сумерки. И вдруг со склона неболь­шая снежная лавина сбила с ног коренастого Овчарова, его напарник в мгновение ока натянул веревку, протравил ее немного через ледоруб и задержал Ви­талия в тот момент, когда, развесив руки, он повис над двухкилометровой пропастью. Подоспели мы и общими усилиями вытащили потерпевшего. Но, о не­счастье — рюкзак бесследно исчез в бездне северных склонов горы. Это был неожиданный удар, и прежде всего для самого Виталия. Сжав челюсти, мы молча продолжали путь.

Уже в сумерках забит последний крюк в ледовую гриву северной Ушбы. Через полчаса, сидя верхом и вонзая в гриву двадцать зубьев своих кошек, один за другим вползаем на вершину. Вершина! С трудом удается под слоем снега найти тур с запиской, она была написана по-грузински.

После тщательной расшифровки одним из нас тек­ста выясняем, что мохевцы — жители селения Казбеги во главе с Леваном Суджашвили годом раньше по­бывали здесь. Записка скупо гласила о восхождении, о самочувствии группы, о метеорологических услови­ях, но мы за каждым скупым словом видели еще му­жество, лишения и самоотверженный труд восходите­лей. Вложили в тур свою записку, указали в ней фами­лии, дату, условия восхождения, написали о настрое­нии и дальнейших намерениях.

Пора на ночлег. А где желанная площадка! Ее нет. Круто здесь, и мало места для редких посетителей. Наконец нашли площадку с ладонь размером, да и та заплыла толстым слоем льда и снега. Но мы рады и ей. Через два часа дружной работы наша маленькая палатка уже стояла, прижавшись к холодным скалам северной Ушбы. За день мы так уходились, что с тру­дом добрались до спальных мешков. Сегодня они по­казались лучшим благом на земле.

Утро не принесло улучшения. Мы проснулись от ветра, рвавшего палатку, и услышали монотонный звук, подобный звуку зуммера, исходивший от ме­таллических частей нашего снаряжения. Внутри палат­ки изредка мелькали фиолетовые вспышки: насы­щенная электричеством атмосфера искала для него выхода.

Мы со своей палаткой, натянутой на острые штычки ледорубов, представляли собой хорошую мишень для жаждущей разряда молнии. Чтобы предотвра­тить опасность, забросили повыше палатки все метал­лическое, а штычки ледорубов решили изолировать резиновыми тапочками. За этой операцией нас и за­стала гроза. Не обошлось без осложнений — мне при­шлось принять на себя два, к счастью, слабых раз­ряда и отделаться непродолжительной потерей созна­ния...

Ураган бушевал всю следующую ночь. Вершина походила на настоящий вертеп взбунтовавшейся сти­хии. О сне в эту ночь, конечно, нечего было и думать. Чтобы не унесло палатку, пришлось подпирать ее изнутри своими телами. На другой день с утра в небе показались просветы. После короткого совета решаем, что пора в путь. С трудом свернули одеревяневшую палатку и скорее вниз, а седловину Ушбы. Обледенелые скалы немилосердно обжигают пальцы, а замерзшая веревка совсем вышла из пови­новения.

На северной башне Ушбы.

Наконец мы на седловине. Нашему взору представился трехсотметровый гребень, соединяющий обе вершины Ушбы, — острый, как нож, а карнизы еще хуже пройденных нами. Здесь каждый неосторожный шаг может привести к срыву. Нельзя ли эти карнизы как-нибудь обойти! Пока мы стоим в раздумье, за спиной неожиданно раздаются голоса.

Встреча здесь с людьми казалась совершенно не­вероятной, но она состоялась и была по-своему шум­ной и очень радостной, несмотря на удручающую по­году. Нас нагнала группа горьковчан во главе с док­тором технических наук, немолодым уже профессо­ром Алферьевым — страстным альпинистом и знато­ком гор.

Отдохнув немного, я обращаюсь к профессору:

— Михаил Яковлевич, что будем делать! Смотри­те, что нам приготовила Ушба...

На его обветренном лице появляется лукавая улыб­ка:

— Я иду первым, вы за мной.

После короткого совета штурм продолжаем вме­сте, двумя четверками прямо по гребню. Как и было обещано, первым идет профессор.

Уже поздно вечером после напряженной ледяной и скальной работы и массы мелких приключений вы­шли на южную вершину. И опять перед нами встал назойливый вопрос: где выбрать площадку для ноч­лега! Опять два долгих часа орудовали ледорубами, молотками и крючьями. Очень сильно выручала алю­миниевая лопаточка, прилаженная к штычку ледоруба.

Наконец отвоевано право на ночлег. Высота — 4710 метров. Мороз. Но мы уже в палатке вокруг весело урчащего примуса в ожидании сразу завтрака, обеда, ужина. За 14 часов напряженной работы о еде никто и не вспомнил, все было забыто ради победы. Нако­нец-то наша мечта сбылась — мы на южной вершине, но до победы и тем более до поздравлений, ой, как далеко!

К общей радости, выясняется, что сегодня день ро­ждения Григория Маслова. Мы сердечно поздравляем его и оказываем ему все возможные здесь знаки вни­мания. Каждый получает традиционную плитку шоко­лада, а Маслов — две. Тайком от всех я принес на вершину четыре яблока. Это был сюрприз для побе­дителей, куда приятнее шоколада.

Несмотря на усталость, мы долго не можем за­снуть, впечатления от пережитого слишком сильны, а все окружающее кажется необыкновенным, будто мы впервые попали в горы. Погода успела немного прий­ти в себя, и на фоне погасшего заката вид был осо­бенно фантастичным. Мы смотрели на залитые лун­ным светом вершины и долины, на электрические огоньки сванских селений, на далекие костры в пастушь­их кошах. Кругом высились снежные и ледовые гро­мады с причудливыми гребнями, одни из них походи­ли на гигантских животных, другие — на развалины древних замков.

Невозможно забыть такую ночь. Все уже спали. Укутавшись потеплее, я продолжал смотреть. Западный ветерок, влажный и теплый, дул в лицо и вызы­вал тревогу за грядущую погоду.

Рано утром за палаткой громко раздался непонят­ный гортанный говор. Все сразу проснулись. Трудно было поверить, что еще кто-то пришел на вершину. А может быть, это высотная галлюцинация или голоса пресловутых снежных людей?

Но в следующий момент мы увидели четырех аль­пинистов со всеми характерными спортивными атрибу­тами, подходивших к нам из-за гребня. Широкими улыбками на обросших лицах они приветствовали нас. Это оказалась группа местных жителей во главе со старым нашим знакомым Алексеем Нимсецверидзе. Все они — уроженцы близлежащих селений Бечо и Мазери, первых населенных пунктов у подножия Ушбы. Ночь застала их на северной стене вершины, и они провели ее сидя, привязавшись к скалам. Несмотря на холодную ночевку, они выглядели бодрыми — это и неудивительно: все привыкли к подобным лишениям и к тому же заядлые охотники.

Двенадцать человек одновременно на труднейшей вершине! Редкое и, может быть, единственное пока явление в жизни Ушбы! Радости от встречи, казалось, не было конца. Торжественность момента подчерки­валась еще и пестрым национальным составом наших групп. Среди нас были русские, украинцы, грузины, белорус и осетин. Невольно вспомнились клеветничес­кие измышления фашиствующего немецкого альпи­ниста Виктора Рикмер-Рикмерса, который в одном австрийском горном журнале1 еще до начала второй мировой войны писал: «Ни один из европейских наро­дов не является столь непривычным к горам, как русские... Горы казались им чем-то невообразимым, сказочным, жутким». Иначе думал и писал о русских коллегах другой немец, знаменитый ученый, гуманист, покоритель вершин, путешественник, академик Алек­сандр Гумбольдт. «Я бы желал, чтобы большая часть, сопровождающих меня ученых были русские: они сме­лее и терпеливее переносят тяготы путешествия», — писал он в 1812 году в Петербург перед своей поезд­кой в Сибирь, в Азию.

Господин Рикмерс глубоко ошибался. Успехи рус­ского альпинизма превзошли любые прогнозы. А в Великую Отечественную войну враг нигде на горных рубежах не смог одолеть русских воинов.

После дружеского завтрака была написана коллек­тивная записка, которую вложили в тур, сложенный еще советскими первовосходителями, ныне покойны­ми Василием Логвиновичем Семеновским 16 августа 1929 года и затем Алешей Джапаридзе в 1934 году. Влюбленный в Ушбу, Алеша не раз побывал на ее вершине.

Впереди нас ждал путь не менее трудный, чем пройденный, но ради такой встречи не поскупились временем и сфотографировались.

История знает много Драматических эпизодов на счету жестокой Ушбы. О них никто вслух не говорил сейчас, но мимолетная грусть как-то незаметно сама вошла к нам тихой, задушевной альпинистской песней «Барбарисовый куст»:

Мне не забыть той вершины,

Сложенный тур из камней

И ледоруб, в середину

Воткнутый руками друзей.

Ветер тихонько колышет,

Гнет барбарисовый куст,

Парень уснул и не слышит

Песни прощальную грусть...

Кончились последние минуты пребывания на вер­шине. Мы готовились к спуску. Двенадцать человек с обветренными и обожженными дотемна лицами про­щались с вершиной, на которой вторично побывать едва ли кому придется. Пора! Впереди совершенно отвесная двухсотсорокаметровая гигантская стена — первый «орешек» на пути спуска. Это та самая стена, «застекленная» морозом, которую в течение десятков лет не могли одолеть лучшие альпинисты Запада, рвав­шиеся к красавице Ушбе. О сложности маршрута можно судить по количеству забитого в стены метал­ла — крючьев. Их десятки, самых различных форм и размеров. Многие из них полувековой давности, в этом нетрудно убедиться, достаточно посмотреть на форму и состояние карабинов, колец и петель, вися­щих на них.

Если бы скалы могли говорить, они бы поведали нам о вожделенных мечтах поколений альпинистов, стремившихся покорить вершину, о горестях пораже­ния и бесславного отступления, о радостях победы, наполняющих гордостью сердце тружеников гор. Они бы поведали о трагедиях, разыгравшихся здесь в раз­ные времена года на овеянной легендами горе.

— Взгляните на наши горы, взгляните на это чу­до, — повернувшись к Ушбе, говорил однажды сухой древний старик сван. — Если бы кто мог взойти на нее, он узнал бы всю необъятность мира, увидел бы сра­зу и безграничную даль моря и величайшие верши­ны Тетнульд и Шхару. Взойдите на нее — и вы буде­те счастливы и скажете, что счастье дано миру.

Иногда я думал: «Не это ли манило всех мечтав­ших о славе, о счастье к Ушбе, несмотря на религи­озный запрет и суеверный страх: и тщеславного ин­теллигента, и человека простой и трудной судьбы — горца, крестьянина, охотника, пастуха!»

На одном из привалов при спуске я разговорился со сваном Рамином Квициани о первовосходителях на Ушбу.

Историю покорения Ушбы я хорошо знал по лите­ратурным источникам, но меня это не удовлетворяло, тем более, что знал немало примеров того, как зару­бежные дельцы искажали исторические факты, часто присваивая себе незаслуженную честь открытия или победы. Поэтому я и теперь сомневался в достовер­ности того, что якобы в 1903 году немец Адольф Шульце и его друзья первыми взошли по этой стене на Ушбу. Вот что рассказал Квициани, кстати это же самое я услышал от седобородых старожилов селе­ний Бечо и Мазери, куда мы потом спустились.

Из-за трудностей южная вершина Ушбы долго ос­тавалась непобежденной. В начале этого столетия к ее подножию начали стягиваться лучшие силы альпи­нистов Европы. Но, несмотря ни на что, их попытки терпели неудачи. Тогда некоторые, наиболее пред­приимчивые из них, решили для этой цели использо­вать в качестве проводника знаменитого в Верхней Сванетии охотника на туров Муратби Шамприани. Но как преодолеть вековые предания и суеверный страх, которыми тогда была окружена Ушба в народе! Не­даром же в переводе со сванского Ушба — значит вертеп ведьм, роковая.

Спуск с южной башни Ушбы.

Народ всегда с ужасом смотрел, как надвигались на гору черные тучи и сверкающие молнии ударяли то в одну, то в другую башню, вызывая каменные об­валы и снежные лавины. Чужестранцы были назойли­вы и настойчивы. Они нашли путь к сердцу доверчивого горца. Однажды на охоте, преследуя раненого тура, они вместе с Муратби забрались высоко под стены южной башни. Вернуться с охоты с пустыми ру­ками, по обычаю, сван не может — позор и насмеш­ки ждут его внизу.

Увлекшись, Муратби забыл о запрете, потому что в глубине души он никогда не расставался с мечтой о покорении страшной горы. И тут охотничий азарт затмил собой ужасы суеверия. Перед заходом солнца красавец тур был убит, и Шамприани воспринял все это как хорошее предзнаменование. Он решил, что богиня охоты Дали — сванская Диана — благоволит ему, и душа горца потеплела.

На следующий день предприимчивый Шульце при­ложил все усилия и уговорил свана на дальнейший путь. Загорелся в нем гордый дух победы, и он по­шел. Шамприани, рожденный в заоблачной Сванетии, у подножия великой горы, довел Шульце на верши­ну никем до того не покоренной Ушбы. И когда Шам­приани посмотрел со страшной высоты на родную Сванетию, то пришел в необыкновенный восторг. Од­нако в следующую минуту его обуял страх. Теперь в нем боролись два чувства: слепой страх нарушивше­го вековой запрет и чувство счастья и обретенной сла­вы, о которой всегда мечтал горец. Но первое чувст­во, впитанное им с молоком матери, было настолько сильно, что он испытал потрясение, которое может испытать суеверный человек. Он присел с горя на камни. Немец стоял рядом и торжествовал победу один, нисколько не сомневаясь в том, то ему, и то­лько ему, будет принадлежать пальма первенства, что он ни с кем не разделит этой поистине большой сла­вы, выпавшей на его долю. Что же касается неизвест­ного свана, понуро сидевшего теперь перед ним, то она, слава, ему не нужна. Он и не стремился к ней, и слава минует его. Так думал Шульце, стоя на леген­дарной Ушбе.

Улыбка не сходила с его губ. И воображение ри­совало ему картину одну радужней другой. Вот он на торжественном вечере в Мюнхене, устроенном в честь его, Адольфа Шульце, первовосходителя на трудней­шую и красивейшую вершину. Вдруг в актовом зале все затихает, и он слышит речь председателя клуба, обращенную к нему. Затем овации в его честь.

Много еще приятного представил бы Шульце, но мысли его были прерваны внезапным свистом, виз­гом и ревом, он обернулся и не понял причины стран­ного гула. Сидевший до этого без движения Шамприани вдруг вскочил и начал пояснять немцу, что Ушба сердится, что нужно немедленно уходить. Он и рань­ше, во время охоты, слышал этот вой, не предвещав­ший ничего хорошего. Обостренным чутьем горец уловил приближающуюся бурю. Громадный опыт, не­истощимые силы Шамприани помогли альпинистам выйти из тяжелого положения, в котором они очу­тились в пургу при спуске по отвесным стенам. При­вычный к опасностям и невзгодам, цепкий, как кошка, сильный, как барс, Шамприани увел своего спутника подальше от верной гибели.

Прошел год. Шульце в знак благодарности построил своему спасителю в селении Бечо небольшой домик, его теперь уже разобрали. Рядом с едва сохранив­шимся фундаментом, который я видел сам, стоит не­давно построенный добротный дом внука Шамприани.

Моего собеседника, тоже известного альпиниста, побе­дителя Ушбы, инженера лесного хозяйства Верхней Сванетии Рамина Квициани.

…Мы продолжали опасный спуск, веревка впива­лась в тело, немилосердно жгла одежду, бедра и ла­дони. На одном из участков она застряла в расщели­не скал, и понадобился целый час, чтобы подняться к месту и высвободить ее.

Это было трудно и очень опасно. Можно было бы оставить веревку, но для альпиниста это не выход из положения — впереди нас ждало еще столько неожи­данностей... После десяти часов упорного труда мы наконец оставили за собой стены Ушбы. День угасал. Последний раз мы оглянулись на только что проде­ланный путь, потом, обогнув скалы «Красного угла», спустились немного ниже и остановились для ночле­га перед Мазерской впадиной, у самой горловины кулуара, названной «Снежным галстуком». Остальные ушли дальше, чтобы, сохраняя интервал, небольшими группами пройти очень опасный кулуар, ведущий в Сванетию.

Дата добавления: 2015-08-20